Одна беременность на двоих

Дни в молчании хуже дней в ругани. Я молча взяла на себя вину за отказ отца. Я могла отговорить Аманду от поездки в Салинас, если бы проявила хоть малость настойчивости, но я пустила всё на самотёк: мои жалкие вопли протеста не приравнивались даже к лилипутским шажкам. И Аманда имела полное право злиться. Я точно знала, что отец откажет, а она надеялась. Вернее даже ни на минуту не сомневалась, что милый Джим распахнёт перед ней двери своего дома. Вина за содеянное легла на одно плечо и невысказанная обида Аманды — на другое, ещё сильнее сгорбив меня над компьютером. Её игнорирование лишь в одном было хорошо — Аманда не критиковала мою работу. Однако непрерывные часы перед экраном всё равно не переводились в качество проектов. В голове шумело от духоты и роя досадных мыслей. Я не находила слов для оправданий, как и Аманда — минуты их выслушать, потому что с головой ушла в рисование. Она рисовала акварелью и развешивала будущие открытки сушиться на веревку, протянутую от дверцы верхнего кухонного шкафчика к жалюзям на балконной двери. Краски менялись, модель оставалась неизменной — она сама. Беря за основу рисунки, которые сфотографировала в студии и профессиональные портреты, сделанные Логаном, Аманда создавала лёгкие, словно парящие фейри, силуэты беременной женщины, сдабривая их то облаками, то морем, то детской вещичкой. Готовые открытки превращались в поздравления с беременностью или оповещения будущего отца или родителей о грядущей смене статуса. Даже художественно обрезать углы не нужно и ленточки привязывать лишнее. Однако Аманда делала и эти, и множество других манипуляций прежде, чем выставить на продажу готовый продукт. И он пошёл, десяток открыток раскупили меньше, чем за три дня, и Аманда принялась за новые, а я… Я нашла повод помириться и надеялась на положительный исход дела. Аманда больше не ждала меня к обеду. Эти дни мы ели врозь, занятые каждая своим делом. Аманда попыталась сгладить углы, заявив, что не может предсказать, что и когда в неё влезет. Настаивать на правде, только усугублять ситуацию, и я решила обедать в кафетерии. За эти месяцы правильного питания я позабыла вкус китайской и мексиканской еды и теперь набросилась на неё изголодавшимся зверем. Но ссора продолжала горчить на кончике языка, портя самое вкусное блюдо. Я устроилась с цветными карандашами в пустой аудитории. Идея действительно казалась великолепной — создать открытку-анонс о рождении ребёнка. В голове продолжали крутиться колеса рожка для кормления, но я сумела победить учебное наваждение и нарисовать маленькую фейри на листке ромашки. Мальчики и девочки у народа из холмов очень похожи друг на друга. Вдруг Аманде станет не так обидно от статуса мамы мальчика? — Ты издеваешься?! Или у тебя просто ума не хватило нарисовать другое? Я не ждала похвалы, но такое презрение во взгляде явно не заслужила. — Я только смирилась с мыслью о сыне, а ты лезешь со своими феечками в воздушных платьицах! Дура! Аманда вырвала листок из моих дрожащих рук и швырнула на балкон. — Я хотела сделать тебе приятное. Я хотела прекратить ссору, — проговорила я голосом робота, следя за полётом своего творения. — Я с тобой не ссорилась, — ещё злее выдала Аманда. — Я не мешаю тебе учиться. Листок не перелетел за перила, и я шагнула за ним на балкон. — Брось в мусор! Я не хочу его видеть! Я ещё не разогнулась и лишняя секунда спиной к Аманде помогла набраться храбрости и сказать: — Раз тебе не нравится, другим понравится. Толстая бумага выдержала пальцы и гнев Аманды. — Собралась продавать открытки? — в её глазах горел непонятный мне вызов. — А почему бы и нет! — выдала я неожиданно по-испански. — А потому что не надо меня во всём копировать! — Я тебя не копирую, — мой голос, к счастью, звучал спокойно. — О, да! — не унималась Аманда. — Ты даже забеременеть хотела! Я прикрыла глаза, не находя, что ответить, но Аманда и не ждала от меня ответа: — И опять же обставила всё так, будто ты не причём! Но ты никогда, никогда не поймёшь, что я испытала тогда с Майклом! Он не Стив! — А я и не хочу понимать! — отрезала я, и сердцем, и головой желая прекратить пустую перебранку. — Лучше расскажи, что сказал врач! Аманда ходила к врачу одна, хотя изначально назначила встречу на вторую половину дня, чтобы утром не срывать меня с лекций. И вечером сказала только, что с ребёнком всё хорошо. Я не настаивала на подробностях. И на сопровождении тоже, потому что всегда чувствовала себя в смотровом кабинете неловко. А если меня ещё и на роды не возьмут, я, возможно, стану прыгать от счастья. Без одного дня тридцать шесть недель. Ужас-то какой… — Всё нормально, — повторила Аманда то, что я уже слышала, и тем же каменным голосом, не предвещавшим никакой откровенности. И вдруг, когда я почти ушла на кухню, добавила: — Только кальций стал образовываться в плаценте, что собственно тоже норма на данном сроке, но я больше не буду пить сливки, так что можешь забрать себе в кофе. Мне в кофе? Разве я пью кофе? Разве я позволяю себе раздражать беременную запретным ароматом? Она что, рехнулась? — Врач сказал, что меня не может мутить от витаминов. На таком сроке это возможно только во время раскрытия, а у меня на него и намёка нет. Говорит, надо гулять больше. — Ну вот! А ты акварель нюхаешь! — нашла я, что вставить, понимая, что список болячек на этом не закончился. И раз Аманда раскрыла рот, то точно не закроет в ближайшие полчаса. — А я и не хочу никакого прогресса. С удовольствием еще месяц отхожу. И даже два! — Два не получится! — уж это даже я знала. — И не надо, а то кожа совсем лопнет! Смотри, какой живот! — Аманда даже встала и выпучила его. Напрасно, больше не стал. Но можно нарисовать, коль так хочется! — А врач говорит, что ребёнок средним будет. Сейчас вон всего пять с половиной фунтов намерил. Говорит, хочешь подрастить, ешь виноград. А вот и буду! — Так не сезон, — попыталась вставить я разумную, по правильному питанию, вещь. — А мне что, до августа сезона ждать! Да что она злится на ровном месте! — И, как ты, спросил, кто будет? Мальчик или девочка, словно в карточке не написано. Ему, типа, не видно! Да какое ему вообще дело! Давай, теперь только разреветься не хватало. Тридцать шесть недель, блин! Научилась же не дуться, когда спрашивают все, кому не лень, когда ей рожать! А тут… Я наконец дошла до кухни и достала сливки. В вазочке заманчиво чернел банан. Банановый хлеб мы точно печь не будем. — Ты ещё хочешь ехать с Бьянкой смотреть детёнышей морских слонов? — спросила Аманда. — А ты уже не хочешь? Тебе детёныши уже не интересны? Наверное, я плохо пошутила, потому что Аманда насупилась. — Ты вообще за погодой не следишь? Дождь обещают. — Ну так ещё могут отменить до завтра. И у них на сайте написано, что экскурсия будет и в дождь. Деньги они всё равно не возвращают. — Ты согласна мокнуть из-за десяти баксов? — Да я ничего не сказала. Не хочешь, не поедем! — не выдержала я словесной пытки. — Я вот хочу и в дождь. Хотела убедиться, что ты не против… Странная манера задавать простые вопросы! Я взяла чашку от блендера и принюхалась. Даже принюхиваться не надо было. За милю разило какой-то специей! Только какой и почему? — У меня кардамона в порошке не было и тмина. Думала, смогу в блендере смолоть, не получилось. Я ещё раз понюхала чашку. Такой запах не перебьёт даже самый перезрелый банан. И я потянулась за ручным блендером. Сливок чуть больше стакана — один банан я сумею взбить. Да не тут-то было. Рука вибрировала, брызги летели во все стороны, а банан, который я не додумалась изначально помять вилкой, намертво застрял в плену ножей. Ну что за чёрт! Я подцепила его ногтем. Только палец испачкала — без толку! Может, ногтем подковырнуть и поднажать… — Ты можешь вынуть палец? Неужели я позвала Аманду? Ведь даже крикнуть не могла, глядя, как по сливкам растекаются розоватые ручейки. — Разожми пальцы! — Аманда сумела снять верхнюю часть миксера и выдрать шнур из розетки. — Вынь палец! — Не могу! Или не хочу. Кровь затекала в ладонь и уже оттуда попадала в сливки. Аманда уж не знаю чем — бедром, что ли — пихнула меня к раковине, где на всю мощность бежала вода. Миксер оставался висеть на пальце. — Дай я выну! — Нет! — Сколько прошло: минута, две, три? Голос прорезался только сейчас! Наверное, Аманда наблюдала за мной в тот момент и увидела, как я провернула по пальцу лопасти миксера. — Нет! Аманда держала железку — вода падала сверху, но я не ощущала её холода. — Вынимай палец! — Я его не чувствую… — Теперь голос перекрыли слёзы, побежавшие по щекам быстрее воды. — Вот и вынимай, пока не чувствуешь… — А если… Я не сумела выговорить глагол. Ножи провернулись не один раз, пока я сообразила, что другой рукой надавливаю сверху на пусковую кнопку. С пальца стекали розоватые струйки воды. — Закрой глаза! Что закрывать? За пеленой слёз и воды я уже ничего не различала. Миксер ударился о дно раковины, но пальца я не чувствовала, только поддерживающую под локоть руку Аманды, но и та исчезла. За спиной хлопнула дверца шкафа, и что-то зашумело — наверное, в ушах, и, побоявшись потерять сознание, я открыла глаза. Мой палец лежал в пенящемся стакане. — У нас обязан быть обезболивающий спрей! С трудом переведя взгляд со стакана на Аманду, я увидела разбросанные по полу лекарства и солнцезащитные крема. Она вскочила с пола так ловко, словно живота вообще не было. Я вновь закрыла глаза и открыла лишь, когда Аманда налепила на палец третий пластырь. — Поедем в неотложку? — спросила она чужим голосом. — А надо? — отозвалась я дрожащим. Это Аманда видела мой палец, не я. — Там только один глубокий порез, — Только в голос её по-прежнему не вернулась твёрдость. — Я не хочу, чтобы отец знал… В тумане я добрела до дивана. Палец камнем висел в воздухе. Я даже подложила здоровую ладонь под локоть. — Поедем? — Аманда стояла надо мной, но я не могла оторвать взгляда от забинтованного пальца, потому видела лишь её живот, на этот раз действительно показавшийся мне слишком большим. —Ответь мне наконец! Но я лишь головой отрицательно замотала. В меня будто камней насыпали, и подняться с дивана представлялось непосильной задачей. Да и не нужной. Сквозь пластырь просвечивала кровь, но остальной палец, пусть и припухший, оставался сухим. — Хорошо, что рука левая… О, да, правой я жала на кнопку… — Ну так что с морскими слонами? Конечно же, мы поехали… Палец продолжал ныть, и из-под пластыря просвечивала побелевшая набухшая кожа. Аманда вычитала где-то полную фигню, но говорила её с такой уверенностью, будто и правда уверовала в народный метод — как можно залить палец супер-клеем! Да даже если тот развалился на кусочки, как пазл. Мой же, кажется, не раскрылся, подобно бутону, хотя я до сих пор толком не рассмотрела рану. Логан, на машине которого мы поехали, пытался шутить, но я умело заткнула уши пульсирующим пальцем. С утра накрапывал дождик, но по прогнозу к часу дня обещали солнце, но пока работали дворники, и небо оставалось непростительно серым. Мы заехали в строительный магазин за дождевиками и заодно купили пиццу. Я попыталась держать кусок больной рукой, но от напряжения палец стало дёргать ещё сильнее, и я сдалась. — За месяц заживёт? Я не стала отвечать на вопрос Аманды, понимая, что та переживает за свои роды, а не моё здоровье. Если я на месяц останусь однорукой, то завалю межсеместровые проекты, и тогда мира с отцом можно не ждать. Мелкие дождинки продолжали бить в лобовое стекло, и я едва сдерживалась, чтобы не добавить к ним собственные слёзы. — Может, вернёмся? — На этот раз разумная мысль принадлежала Бьянке, но Логан продолжал гнать машину вперёд: — Раз они говорят, что и в дождь проводят экскурсию, то ничего страшного. — А ты был в дождь на океане? — спросила я, пытаясь вспомнить, наблюдала ли шторм сама? Нет, никогда… Напуганный нашим желанием бегства, дождь прекратился, и встретивший нас у здания музея рейнджер высказал надежду на хорошую погоду. Мы оделись тепло, но предпочли дождаться остальных экскурсантов внутри. Рейнджер указал нам на стенд с данными на конец января: вау, на почти две тысячи самок приходилось всего четыреста самцов. Ну, логично, вообще-то. Самостоятельных малышей насчитали сто, а тех, что ещё кормились материнским молоком, было аж тысяча триста голов. — Аманда! Иди сюда! — послышался за спиной голос Бьянки. Она тыкала пальцем в плакат, и я решила проверить, что её так поразило. — За месяц они на материнском молоке увеличивают вес в три раза. Обалдеть! А дети так же? Дожидаться ответа я не стала — он мог оказаться длиннее предстоящей экскурсии. Но меня поразило другое — что кормят малышей всего месяц, а потом они начинают жить самостоятельно. Почему же люди настолько не приспособлены к жизни? Сумасшедших оказалось человек десять, и мы отправились в путь, пообещав рейнджеру не отходить от него ни на шаг, потому что самцы продолжают воевать за самок, и матери утаскивают малышей подальше, чтобы их всех не передавили. Пока мы заглядывались на пляж, усеянный разного размера тушками, начал накрапывать дождь, или же сильные порывы ветра доносили в нашу сторону висящий над водой туман. Мы плотнее закутались в дождевики и почти перестали разбирать дорогу, то и дело двигаясь спиной, чтобы спрятать носы от колючего ветра. И если бы Логан не схватил меня за локоть, я бы споткнулась о малыша, валявшегося прямо у меня под ногами. — Он мёртвый?! — почти что завизжала я, даже забыв про боль в пальце, но старый рейнджер поспешил нас успокоить и напомнил про внимательность. Но я перестала его слушать, потому что не сводила глаз с тельца цвета мокрого асфальта — блестящего и остававшегося всё это время неподвижным. Как он определил, что малыш жив? До замёрзших ушей долетали обрывки фраз: сильнейшие самцы собирают самок в гаремы и до крови защищают от посягательств других. Лишь мать прекращает кормить одного малыша, сразу беременеет следующим и уходит до следующий зимы в океан, чтобы вернуться на пляж только к родам. И снова и снова… Без какой-либо остановки и пресловутого материнского инстинкта. Месячные детёныши сами учатся плавать и добывать пропитание, и если выживет половина, будет счастье. — Он не будет двигаться ещё долго, — потащил меня прочь Логан. — Дядька говорит, потому их почти всех в девятнадцатом веке истребили. Много жира для лампового масла и безопасная охота. Сейчас слоны под надзором хотя бы на лежбищах — и они каждый раз не знают, сколько их вернётся из океана. — Идите вы со своими слонами! — подскочила к нам Бьянка. — Вы как хотите, а я возвращаюсь. Под ногами хлюпало — песок не впитывал воду, и маленькие слоники валялись в ледяных бассейнах, привалившись друг к другу, и я с трудом могла разобрать в этой куче, кто там мать, а кто просто переросток. Они не вызывали умиления, как морские котики — быть может из-за склизкой даже на вид кожи, или всё же убивали всё впечатление своей неподвижностью… Хотя там, у кромки воды, жизнь кипела. Мы даже бой самцов наблюдали, так похожий на борьбу сумо. — Я возвращаюсь! — не унималась Бьянка. Ветер усиливался и трепал дождевики с такой силой, что, казалось, сейчас поднимет нас в воздух. Я глянула прищуренными глазами на рейнджера и поняла, что старик не собирается возвращаться. Дети в группе прыгали на месте, пытаясь согреться, и я уже готова была последовать их примеру. — Ну, пошли, — странно быстро согласился Логан. В спину ветер чувствовался ещё сильнее и приходилось почти что бежать. Дорожка петляла, и мы то и дело ловили лицом острые ледяные капли. — У меня, кажется, даже трусы мокрые! После слов Аманды я глянула на свои джинсы — непонятно что спасал дождевик — со штанин вода капала в кроссовки. Мы уже почти бежали. Почти… Мы трое примеривались к шагу Аманды, которая, плюнув на бесполезный уже капюшон, обеими руками поддерживала живот. За следующим поворотом дождь будто выключили… На асфальте даже просматривались сухие куски. — Идиотизм! — выдал Логан, пытаясь выжать штанину. — До трусов будем раздеваться или как? — похоже, на полном серьёзе спрашивала Бьянка, ища поддержку в лице Аманды. — Я голым за горячим шоколадом не пойду, — без намёка на смех выдал Логан, но стащил мокрые носки и пощупал босой ногой педаль газа. — Залезайте уже! Бьянка закрутила штанины и подняла ноги на торпеду. Мы же с Амандой с трудом жались на заднем сиденье. Дворники не работали. Дождя не было, а мы четверо будто искупались в океане. — Мы только чудом не заболеем! — заключила Бьянка.