Одна беременность на двоих

Чем сильнее хотелось, чтобы день не кончался, тем быстрее я оказывалась дома под печальными очами Аманды, заставлявшими меня чувствовать себя виновной во всех смертных грехах. И больше всего в унынии, которое ныне полностью завладело Амандой. Она отложила кисти и краски, и я понятия не имела, чем заняты её будни. И на прямые вопросы, и на намёки она отвечала стандартными пустыми фразами. Такими же пустыми, как и её глаза. Дорога с занятий домой теперь была занята обдумыванием возможных тем для разговоров. О чём же мы говорили раньше? Неужели только об учёбе, ведь обе не сплетничали и не делились собственными переживаниями. Да и переживаний собственно никаких не было. До чёртового плюсика на тесте на беременность, а потом? Потом уж точно растущий живот стал единственной темой нашего общения. А вот было ли общение двусторонним, или всё время я пребывала в роли слушателя, вставлявшего междометия, чтобы обозначить непогасший интерес? А интерес никогда не угасал, я слушала Аманду с раскрытым ртом и глядела на неё круглыми глазами, более круглыми, чем даже её нынешний живот. А теперь… Не произошло чего-то экстраординарного. Просто Аманда перестала со мной общаться. Вернее общение полностью перешло на бытовой уровень. Что поесть? Что купить? Вот я и оказалась в информационном вакууме. Но сегодня этот вакуум прорвало. Я не успела захлопнуть дверь, как Аманда подлетела ко мне с телефоном: — Ты только погляди, что эта сумасшедшая сделала! Я изогнулась змеёй, чтобы рассмотреть фотографию — детская комната, кроватка с одеялком, украшенном жирафиками и слониками, стены в зеленоватом тоне и зверюшки по стенам. Стоп! Это, что ли, комната, в которой я ночевала? Хорошо, что я не успела выпалить «клёво!» Потому что сумасшедшей была, выходит, миссис О’Коннор. — Стены ведь не в голубой выкрашены! — вставила я робко, поняв, что уклониться от ответа не получится. — Ты не понимаешь! — всплеснула руками Аманда, да так, что телефон полетел на пол, и я еле успела его поймать. Конечно, я ничего не понимаю, согласилась я внутренне, протягивая телефон. — Она спросила меня про комнату, я чётко сказала — нет. Нет, моему ребёнку не нужна отдельная детская. Он будет спать со мной. И вот — она не только сделала ремонт, она ещё купила стандартную детскую мебель, вплоть до кресла-качалки! Она не слышит! Совсем не слышит меня! И как же вы с матерью в этом схожи! Ты меня тоже не слышишь, а я-то слышу прекрасно, и потому не надо кричать так, чтобы о твоих проблемах знал весь этаж! — Аманда, это не конец света. Ты можешь туда просто не заходить… Ведь, что может быть проще — держать закрытой дверь, которую не хочется открывать. — Ты не понимаешь, — повторила Аманда уже тише и уселась на диван. — Это не только комната. Она договорилась с педиатром, который лечил меня в детстве. А мне, чуть что, пихали антибиотики, понимаешь? Понимаешь? Я кивнула, хотя ничего не понимала. Она сомневается в компетентности врача, который довёл её до окончания школы здоровой? Разве не это самая лучшая рекомендация доктору? Как вспомню эти бесконечные просмотры отзывов на врачей, прикреплённых к госпиталю… Я стонала вместе с Амандой — кому верить: одни родители в восторге, другие в ужасе от врача! Об этом я уже думала, колдуя над чайником, потому как прихватила в магазине пакетик греческого чая, позарившись на шикарный гербарий из высушенных цветочков, и теперь судорожно крутила упаковку в поисках инструкции по завариванию. Её не было! Может, олимпийские боги затеяли игру, чтобы оторвать Аманду от рассматривания фотографии детской, а до этого заставили меня ошибиться поворотом и оказаться подле овощной лавки. Приди я домой часом раньше, Аманда могла в запале назвать мать не только сумасшедшей, а сейчас быстро отыскала рецепт в интернете, и вот мы уже сидим с чашками ароматной жидкости, по цвету напоминающей воду, в которой ополаскивали от жёлтой краски акварельные кисти. Однако у этого горного цветка богатый послужной список и нет противопоказаний при беременности — наверное, именно эту фразу Аманда дольше всего искала в сети. Мы молчали. Как всегда. Чай почти не имел вкуса, и сладость аромата сушёных цветков почти не передалась напитку. — Ну что у вас нынче поют на испанском? — не выдержала первой Аманда. Нынче мы не пели, а занимались переводом Карлоса Фуэнтеса, про покойника и индейское божество, а эту тему лучше с Амандой не поднимать — ещё ненароком приплетёт мистику к своим родам, и я вновь окажусь кругом виноватой. Пришлось перечислить грамматические темы, все подряд, чтобы хоть как-то заполнить пустоту и избежать продолжения разговора о детской, но нет, армада из испанских глаголов не способна была победить раздражение Аманды на самоуправство матери. — Послушай, — попыталась я остановить излияния Аманды, пошедшие по седьмому кругу. — Ты можешь отодрать эти наклейки, делов-то! После родов ведь можно уже руки поднимать, так ведь? Я готова была выслушать новую беременную лекцию, только бы уйти на безопасное расстояние от обсуждения детской, но Аманда не вняла моей молчаливой просьбе, и я… Я сказала то, что не успело и секунды провести в моём мозгу, а сразу прыгнуло на язык: — Зелёный прекрасный фон для настенной росписи. Давай распишем стены так, как тебе хочется. Можно даже наши обычные краски использовать, а? Я действительно ждала ответа. Непонятно только, какого больше — согласия или же очередной констатации того факта, что я дура. — Ты сказала «распишем»? Что это значит? Мы, кажется, обсуждали испанские глаголы, и я была уверена, что в родном языке мы не путаемся. — Мы — ты и я. Конечно, идея будет твоя. — Верно, ты бы феечек нарисовала… Я не обиделась. Я восприняла напоминание о моей дурацкой открытке белым флагом. Я сказала. Аманда услышала. И всё, точка. Да, оказалось, не тут-то было! — Ты серьёзно планируешь приехать в Рино? Я кивнула. Почему, собственно, нет, если я не планирую записываться на летний интенсив. Мои пальцы и глаза ещё не отошли от зимнего. И если мне отдадут стену под роспись… — Могу в конце мая, сразу после экзаменов. Ребёнку два месяца будет. Уже не так страшно… — Что не так страшно? — Аманда опустила чашку на стол и, не получив ответа, повторила вопрос. Но что я могла сказать внятного? Я ведь просто так брякнула. — Я не уеду в первый же день. Ты будешь жить тут с ребёнком какое-то время, — она раскинула руки. — Неужто ни разу на руки не возьмёшь? Я только сильнее замялась. Ладони нервно зачесались, и я сильнее сжала чашку. — Или ты решила, что мать меня из госпиталя заберёт? Это не я, это она решила. Я вообще не говорила то, что она вновь услышала. Вообще не надо было рот открывать! Ничему я так и не научилась, похоже. — Нет, я так не думала, — выдала я, как можно твёрже, пряча лицо в кружку, чтобы списать стыдливый румянец на паровую баню! — Но почему ты до сих пор ничего не приготовила? Абсолютно ничего для ребёнка здесь нет. Ну кроме автокресла в машине да шмоток. Как мы жить будем? Я сделала упор на местоимение «мы»: это я, она и малыш. Мы трое и в абсолютно непригодных для младенца условиях. Аманда явно соглашалась с таким вердиктом, потому и изучала у меня за спиной пустую стену. — Я же не могу попросить тебя спать на полу… — А что, как в походе… Предложение ничуть не удивило меня. Двадцатым каким-то там чувством я понимала, что окажусь на полу, но ума не хватило захватить из дома спальник, а ехать сейчас к отцу я соглашусь лишь под дулом пистолета. — Только спальник купить надо, — улыбнулась я. — Может, прямо сейчас в магазин поедем? На часах четыре. Собаку выгуливать в восемь. Времени вагон. — Много чего купить надо, — кивнула Аманда. — И тортик. — А его-то зачем? Вот его-то совсем не надо — я не бегаю, совсем, и пуговица на джинсах врезалась в пупок. — Примирение отметить, — выдала серьёзно Аманда. — Ты на меня злилась. Я? Впрочем, можно не возражать, если молчаливое противостояние закончится. И я кивнула, а она ухватила меня за пальцы, позабыв про больной. Я сняла уже пластырь, чтобы быстрее заживало. Однако рана временами побаливала, но я не вырвала руки. Аманда собралась что-то сказать. Наверное, важное, и перебей я её сейчас, другого момента не будет. — Я в Рино абсолютно одна буду. Она молчала довольно долго, и я успела испугаться, что следующая фраза должна быть моей. — И если ты приедешь хотя бы на месяц… Теперь я обязана была открыть рот. — Буду няней с проживанием, — попыталась сострить я, чтобы сгладить величественность момента. И, поняв, что шутка провалилась, добавила: — Всё же буду лучше собаки семейства Дарлингов. Кстати, а что с собаками? — Мать почти всех пристроила. Оставила одну, самую спокойную. Хотя разве бывают биглы спокойными! Аманда отвернулась, и подбородок ещё больше расслоился, хотя в фас полнота лица оставалась неприметной. Зачем я вновь навела её на нерадостные мысли о матери… И следующая мысль напоминала балансирование на доске, но я решилась её озвучить. — Это для твоей матери шанс наладить отношения с тобой, — едва различимо говорила я. — И дать внуку то, что она не успела дать тебе. Молчание Аманды продолжалось целую вечность. — А для нас, — таким же шёпотом откликнулась Аманда, возвращая немного растерянный взгляд на моё лицо. — Не шанс ли забыть весь этот ужас? — Какой? — встрепенулась я, испугавшись, что она вновь предложит разобраться со Стивом! Аманда подскочила со стула, но не схватилась за живот, как делала всякий раз, вставая. — Я знаю, что достала тебя! — Она подошла почти вплотную к балконной двери, и я не ждала продолжения, но Аманда заговорила. Теперь твёрдо. — Но мне так плохо, что я не в силах держать это в себе. Что именно? Мысли обо мне? Которые высказывала последнее время. Ничего другого я уже не могла вспомнить. — Все эти мои мысли про мать, про отца… Да и всё остальное… Я не могу остановиться… Сдержать себя… Почему она не поворачивается? Я поднялась и сделала шаг к балкону. — Нет, ты держала. Долго держала. Я даже протянула руку, но не успела коснуться её плеча. Аманда так резко обернулась, что мы столкнулись животами. — А у меня больше, — зачем-то сказала она. — Так что тортик точно купим. И потом… Ты всё равно не набрала половины моего веса, как некоторые папашки. Я втянула живот и отступила. Чёрт, пуговица действительно оставила под пупком след. Я снова подняла глаза на Аманду. Та зачем-то задрала футболку. Её пупок стал похож на приплюснутую спираль. — Хочешь потрогать ножку? Когда она в последний раз предлагала мне дотронуться до живота, я не вспомнила бы и приблизительно. Пальцы легли на скользкую блестящую кожу. И почувствовали удар. Такой хороший, сродни взмаху собачьего хвоста. Между пальцами застряло нечто твёрдое. Нечто. Твёрдое. — Ну как? — теперь голос Аманды дрожал от радости. — Страшно, — выдохнула я и отдёрнула руку. — Пошли лучше в магазин. Мы купили спальник. Зелёный с подкладкой в красную клетку. — Я плачу, — заявила Аманда, когда я полезла за банковской картой. — Потом ребёнок сможет по нему ползать. Я потому и выбрала яркие цвета. И не успели мы перейти из спортивного магазина в продуктовый, как Аманда схватилась за живот. — Брекстоны? Аманда сжала губы и замотала головой. — Нет, в туалет надо. Так что тортик я выбирала одна. Думала взять лимонный с меренгами. Даже в корзинку положила, но вспомнила про ненужную нынче Аманде кислоту и поменяла на морковный. Только кусок показался слишком маленьким, и я взяла вторую упаковку. Кассир долго искал что-то в системе, а потом жалостливо выдал: — Сожалею, мисс, но на него сегодня нет акции «два по цене одного». — Я знаю. Пробивайте. У каждой будет кусок в полтарелки, но раз нет ужина и впереди прогулка с Лесли, то новые джинсы не понадобятся. Ведь так? — Надо срочно домой, — выдала Аманда, не обратив внимания на количество сладкого. — Что? — успела испугаться я до продолжения фразы. — Ничего. Переодеться надо. Торт оказался до безумия сладким. Не помог и греческий чай. Зато я сумела убедить Аманду выйти из дома не только на прогулку с собакой. На другой день я засунула руку в пластиковую перчатку, и мы отправились рисовать. — А мы думали, ты уже родила, — норовил сказать каждый и протянуть к животу руку. Аманда не только не отстранилась, она вновь уселась позировать, только больше двадцати минут не выдержала — малыш разбушевался. И если он колошматил по руке так чувствительно, то о том, что происходило внутри Аманды, не хотелось и думать. Ещё ему понравилась музыка, потому что мы увидели объявление о корридах, испанских балладах, которые под аккомпанемент настоящих старых марьячи инсценировали студенты театрального факультета. — Правда, в ритм танцует? — прошептала, Аманда, положив мою руку себе на живот. У меня вспыхнули уши и перестали улавливать какой-либо ритм! В почти пустом зале мы уселись на первый ряд, и мне казалось, что все актёры только и смотрят, что на живот Аманды, а теперь и на мою руку. В голове окончательно смешался испанский с английским, и мои золотоискатели стучали молотами громче железнодорожников, а влюбленная сеньорита оседлала вместо коня мой мозг. Я с нетерпением ждала, когда же завершится песенный экскурс в историю Калифорнии, и Аманда наконец отпустит мою руку. Ладонь горела от соприкосновения с живым существом, который, пусть и не был частью меня, перевернул мою жизнь с ног на голову — это были самые сумасшедшие девять месяцев в моей жизни. Были? Они всё ещё есть.