Одна беременность на двоих

Никогда ещё зимняя аудитория не казалась мне настолько душной и прелой, как в этот первый день нового семестра: словно сорок человек просидело в ней не десять минут, а десять часов подряд. Подобное чувство владело мной лишь в парфюмерных отделах универмагов, где только люди с напрочь отсутствующим обонянием способны подобрать себе духи. Сейчас мне казалось, что надушились все, но если отдел в магазине можно пробежать с заткнутым носом, то в этой смрадной духоте мне надлежало как-то продержаться четыре часа. Живот перекрутило морским узлом, и я не была уверена, что даже лимонный леденец способен вернуть мне способность сглатывать противно-кислую слюну. Он больно бил по зубам, перекатываясь по сухому языку, и звон его, подобный рождественскому колокольчику, думалось мне, не мог укрыться от соседей по столам, которые в этой аудитории были сдвинуты друг с другом прямоугольником, замкнутым на столе преподавателя. Аманда смотрела на меня с подозрением всё утро, и я тряслась от одной только мысли, что та сумеет распознать симптомы и задаст мне прямой вопрос, но Аманда лишь предложила мне прогулять первую университетскую встречу и отлежаться. В её словах была доля разумности даже с учётом того, что подруга не знала истинную причину моего недомогания, но, согласившись остаться дома, я бы истощила себя до последней ниточки нерва, считая минуты до визита к врачу. Меня не страшила встреча, меня просто грела глупая мысль, что по мановению волшебной палочки доктора тошнота отступит и не будет больше тяжёлым камнем лежать на дне пустого желудка, то и дело подлетая кверху, будто резиновый мячик, чтобы лишить меня последнего глотка воздуха. Я должна была собраться с духом и, надев на лицо подобие фальшивой фестивальной улыбки, добраться до университета, понадеявшись на то, что учёба отвлечёт меня от мыслей о тошноте. Я крепилась из последних утренних сил, стараясь не броситься в туалет при виде чашки какао с мятным привкусом, рождественские запасы которого не спешили заканчиваться. Ночь, наполненная странными обрывочными снами, содержание которых невозможно вспомнить, но атмосфера безысходности которых портит всякое утро, не придала мне сил. Ноги и руки ныли, словно вместо борьбы с подушкой, я таскала мешки с землёй. Аманда смотрела на меня прищурено, и я была уверена, что касайся её нога пола, то отбивала бы сейчас по кафелю чечётку. Чувствуя на лице испарину, я несла всякую чушь о том, что мне срочно надо к врачу, потому что терпеть такую боль я больше не в состоянии. И отодвигала, отодвигала подальше от себя, чашку с какао. Для пущей убедительности я потом долго гремела шкафчиком в ванной комнате, будто доставала дополнительные средства гигиены, а сама молилась, чтобы не стошнить в машине. Как? Как Аманда сумела выдержать такое состояние больше месяца! Невероятно! Наверное, желание сохранить ребёнка даёт женщине нечеловеческую силу. Только мной владели совсем иные желания — закончить это наконец и проснуться от кошмара, а главное — не встречаться больше со Стивом, даже если тот и получит стажировку в Гугле. Никогда! Никогда я не смогу простить ему тот ужас, в который он меня ввергнул. Я обводила затуманенным взором аудиторию, отчего-то постоянно натыкаясь на улыбающиеся лица, будто в восемь утра все отлично выспались, будто не жалели, что не всё успели сделать на каникулах, словно ни у кого из них ничего не болело. Даже Аманда улыбалась, улыбалась в полный рот, будто позируя перед объективом. Я пыталась вслушаться в её стрекотание с соседкой, но в ушах шумело так, будто оба их заткнули огромными ракушками. И вдруг всё стихло, или же я оглохла окончательно. Вошёл преподаватель, которого я видела впервые, и отчего-то он мне сразу не понравился. Наверное, то не была его вина, просто сейчас он являлся для меня причиной того, что я должна сидеть в этой духоте и обдирать острым леденцом щёку. А ещё за ним шла вереница студентов, которым даже при желании не нашлось бы места в аудитории. Все смотрели на них с сочувствием, ведь каждый хоть раз, не успев записаться на желаемый курс, обивал пороги аудиторий в надежде разжалобить преподавателя. Только я одна смотрела с ненавистью, потому что их присутствие добавляло ещё больше запахов этой жуткой вонючей аудитории. Вдруг волна сидящих колыхнулось, и я поняла, что зловонный поток не предотвратить, и сейчас за наши спины на длинные подоконники усядутся человек десять. Заскрипели стулья, и я чуть не прищемила бедро, придвигаясь к стулу Аманды. Сейчас меня наша близость только пугала, ведь она могла догадаться… Я вгрызалась зубами в леденец, надеясь, что лимонный вкус и запах усилится и не выпустит из недр живота противно-кислый комок желчи. Я пыталась вслушиваться в слова преподавателя, потому что чёрные буквы на розданных им зелёных листах синопсиса плясали акварельную пляску, не желая складываться в слова. В невнятном потоке речи яркой вспышкой вдруг проскакивали слова «проект», «срок сдачи», «оценка»… Только смысл их для меня оставался тайной. Я разглаживала лист бумаги и думала о предстоящем визите к врачу, о том, как я сообщу о своём желании сделать аборт, о том, как мне скрыть беседу от Аманды и как продолжить наслаждаться её беременностью. Я вдруг отчётливо поняла, что подруга либо дура, либо что-то не договаривает мне о Майке, потому что у меня не возникло и мысли сохранить ребёнка в тайне от Стива ещё и потому, что я и минуты не могу себе представить, как смотреть в глаза ребёнка, примечать в нём отцовские черты и не вспоминать, как подло он с тобой обошёлся, и не вымещать при этом потаённую боль на ребёнке. Аманда врёт или не врёт, а просто не договаривает, и её откровенности — грош-цена, но и от меня правды она не услышит, потому что в отличие от Стива она не станет убеждать меня позвонить, а кинется к телефону первой… Она такая. Она знает, как всё делать правильно, даже если со стороны это выглядит полным безрассудством, это только я ничего не знаю и не могу. Но сегодня я знаю, что делать, и сделаю, а для начала мне просто надо сделать ещё один глоток воды, чтобы остаток леденца перестал царапать горло… — Идиотизм, и зачем нам нужна каллиграфия на интенсиве? Я даже не поняла, что это говорила Аманда, и не заметила, как народ зашевелился, а значит неожиданно для моих горестно-бравадных мыслей подкралась перемена. — Зачем это нужно? Даже он толком объяснить не может. Ну где я буду пером выводить буковки, которые писцы использовали при копировании манускриптов в энном средневековом веке? Я хлопала ресницами, потому что для меня непонятным было всё, что до этого сказал преподаватель. Я попыталась пробежать глазами синопсис, и в этот раз буквы немного подыграли мне, и я выудила необходимую информацию о предстоящем проекте в виде календаря, но обсудить его не успела, потому что к Аманде подсела Бьянка, с которой прошлой осенью мы делали общий проект по истории искусств и стали более-менее общаться, то есть пару раз она пригласила нас в гости на семейный просмотр фильмов. Вместо приветствия она выдала: — Мы с Логаном дуриан купили. В машине лежит, пока не воняет, но он говорит, что-либо режем сегодня, либо он его в ближайшую мусорку выкидывает. Может, после урока махнём в парк? Я пыталась вспомнить, что такое дуриан, но мозг мой не выдавал никаких ассоциаций, а вот выражение лица Аманды говорило об обратном действии её памяти. Только кривизна её губ лишь подбодрила Бьянку, и та стала чуть ли не подпрыгивать на стуле. — Ну это круто ведь! Другие вон в Азию едут попробовать, а тут в любом китайском супере! Ну давай. Я же не просто так пятнадцать баксов потратила! Его почему-то ведь называют королём фруктов… — За вонь, — перебила её Аманда. — Знаешь, у меня сейчас обострённое обоняние, и я… Я вообще-то боюсь пробовать что-то… — А что в нём может быть плохого? Аманда взглянула на меня, словно передавала пальму первенства по убеждению Бьянки в том, что есть дуриан ей надлежит вместе с Логаном в гордом экспериментаторском одиночестве. Только у меня слова, способные убедить кого-то в чём-то, не рождались, да что там убеждение, они просто не вылетали из моего рта, а Бьянка тут же взяла мою многозначительную паузу в начале не начавшегося диалога в свой арсенал. — Ну ты-то не беременная, ты-то можешь! Просто мне нужна моральная поддержка, чтобы это сделать. Я вокруг этого ёжика уже третий год хожу, и вот вчера купила… Ну… — Кейти тоже не может, — ответила за меня Аманда. — Она… То ли Аманда сделала паузу, то ли в моём несчастном мире остановились часы, боясь услышать продолжение фразы, только тишина длилась настолько долго, что Бьянка вновь взяла её в оборот. — Ну вы скучные какие-то, да-ну вас… Вот я сейчас попрошу Логана отснять дуриан во всей красе и сделаю с ним календарь. — Кейти, — Аманда наклонилась чуть ли не к самому моему уху. — Тебе надо что-то съесть, тогда тошнить перестанет. Я знаю. — Что ты знаешь? — ни с того, ни с сего громко закричала я, чувствуя, что моей едой станут сейчас горькие слёзы обиды, но тёплая рука Аманды легла мне на запястье, словно на управление громкости в плейере. — Понимаю, потому что беременные и менструальные проблемы похожи. У нас, женщин, вообще всё похоже. Ты ни черта ни ела, кроме конфет, пошли… Всё равно он всё ещё по делу ничего не сказал. Как-то мы оказались в коридоре, прошли его и спустились на улицу, где меня бросило в дрожь, несмотря на яркое солнце. Ноги слушались с трудом, живот тянуло вниз, руки не могли найти в воздухе опоры, пока моя влажная ладонь вдруг не оказалась в плену Аманды. Мне стало неловко оттого, что тело нагло выдаёт моё состояние, только вырвать руку означало натолкнуть подругу на ещё большие сомнения по поводу моего недомогания. Я ещё не совсем успокоилась после брошенной ей фразы, чтобы высекать в мозгу Аманды очередную искру подозрений. Кафетерий заставил мой желудок сжаться, а горло — перестать сглатывать то, что тотчас наполнило мой рот, едва мы переступили порог. Очередь ползла медленнее самой старой черепахи, и я начала нудить по поводу опоздания на урок, пытаясь вытащить Аманду на свежий воздух, хотя и на улице воздух пропах чем-то непонятным, совсем не по-зимнему свежим, а удручающе сырым, хотя небо с раннего утра слепило голубизной без намёка на серые облака. Однако Аманда осталась тверда в своём желании засунуть в меня круассан. Я давилась им, сидя на ободке клумбы, пока Аманда заботливо дула на мой чай, в который всыпала неимоверное количество сахара. Я смотрела на её пальцы, перебирающие горячий стакан, будто клавиши фортепьяно. Я отчётливо вспомнила гостиную её дома в Рино, ощущение тепла, запах корицы, смешенной с хвоей, и вкус шоколада. Да, он будто таял на моих губах… И мне до безумия захотелось сейчас съесть хотя бы обычную шоколадку, но приходилось глотать хрустящее тесто и давиться чаем, сахар в котором явно не растворился и теперь оседал на моих зубах вязкой приторной плёнкой, словно коктейль из сахарного тростника. Поглощать эту дрянь было настоящим мучением, но крошки слоёного теста мерзко скребли горло, и я не знала, что произойдёт раньше: закончится ли чай в стакане или вся эта дрянь выйдет из меня наружу. Аманда внимательно следила за мной, а я упрямо смотрела на мутную жидкость в стакане. К счастью, мой желудок оказался сильнее переслащённой круассаново-чайной бомбы. В аудитории нас поджидал сюрприз в виде декана. Мы сначала замерли в дверях, но тот даже не повернул к нам седой головы, и мы принялись вдоль стенки пробираться к своим местам. Царило оживление, и нам оставалось лишь гадать, что сообщил классу декан. — Вы мне не верите? — спросил тот, окидывая аудиторию пристальным взглядом, который отчего-то споткнулся на животе Аманды, когда та почти дошла до своего места. Она промолчала, или, быть может, замерла, обдумывая ответ, будто вопрос был задан конкретно ей, но вместо неё отозвался какой-то парень, с шумом отодвинув свой стул. — Верю, — сказал он и, перекинув через плечо рюкзак, демонстративно покинул аудиторию. Мы с Амандой переглянулись, и нас спас парень, за чьей спиной мы замерли. — Они решили, что этот курс теперь аниматорам необязательный, — буркнул он в то время, как декан продолжал пытать класс: — Больше что, никто не желает уйти? Народ зашевелился, стал запихивать в рюкзаки вещи и тихо проходить мимо декана к двери. Я была рада увидеть, как в коридоре исчезла Бьянка вместе со своей навязчивой идеей отведать экзотики. Народу стало меньше, что придало воздуху свежести, или же в переслащённой бурде была заключена какая-то убийственная сила, а может преподаватель смог увлечь нас рассказами о каллиграфии и о том, как некоторые писцы успевали переписать за жизнь всего одну книгу. К пятнице мы должны были вывести пером три любимые буквы и предоставить ему эскизы буквицы, а заодно начать думать над идеей календаря. — Знаешь, я давно в автомобильном музее Рино видела классные картины цветным карандашом, — начала я ещё в коридоре, когда мы покидали университет. — Разные модели разного цвета… Можно нарисовать, например, разные цветы на каждый месяц. Я боялась, что Аманда сейчас поднимет тему моего самочувствия, потому что я совершенно забыла, что для полноты спектакля мне надо было пару раз сбегать в туалет, но я даже не вспомнила про брошенные в рюкзак тампоны, пока подруга не поинтересовалась, насколько сильно у меня кровит. Я не смогла удержаться и закусила губу, и, уверена, что незамеченным мимо Аманды это не прошло. Я тогда выскочила в туалет, наврав, что подложила к тампону прокладку, но ложь моя даже мне самой казалась жутко идиотской, и сейчас я очень боялась, что Аманда пустится в расспросы, а я буду краснеть каждую секунду всё больше и больше, полностью запутавшись в своей лжи. Ещё в детстве родители говорили, что лгать мне нельзя, потому что цвет кожи тотчас выдаёт меня. Сейчас моя краснота была под сомнением, потому что я вновь ощущала испарину и чувствовала холод собственной руки, спрятанной в карман джинсов, которые отчего-то с трудом застегнулись на моем подозрительно пухлом животе. Вновь уйдя в свои горестные мысли, я с трудом различала слова Аманды, а та втолковывала мне, что я вовсе не располагаю временем для того, чтобы создавать эксклюзивные арты для этого календаря, что надо отыскать что-то необычное и просто отснять эти предметы. Вот она — ну как же иначе — будет создавать композиции из детской одежды, которые, будто знаки зодиака, станут символизировать каждый месяц. Я кивала и поддакивала, потому что моим лучшим союзником сейчас было молчание. — О, девчонки, как насчёт дуриана? Мы обе застыли как вкопанные, увидев на парковке Логана, открывающего дверь своей машины. Бьянка с довольной физиономией стояла рядом и зазывно била по багажнику, в недрах которого скрывался этот чудо-фрукт. Что она делала три часа, после того, как ушла с курса, я не знала… А Бьянка, будто читая мои мысли, сказала: — Мы с Логаном на одной машине сегодня приехали из-за дуриана, потому что я не хочу перекладывать его в свою. — Ага, — отозвался её парень, так и не сев в машину. — Она не хочет, чтобы её «мазда» провоняла. Вон в Азии, говорят, даже знак существует о запрете вноса этого чертового дуриана в гостиницы. — Да не пахнет он, не пахнет! — взвизгнула Бьянка и, выхватив у него из рук ключи, открыла багажник, трагическим жестом пригласив нас узреть своего «ёжика»: дуриан походил на маленькую дыню, ощетинившуюся шипами. Я не смогла удержаться и ткнула пальцем между сплетениями сетки, в которую тот был затянут — укол оказался ощутимым, словно от спицы. — Ну? Я не должна была отдавать Бьянке козыря, но участь наша была предрешена, потому что Аманде вдруг действительно захотелось отведать кусочек этого «короля». Договорились встретиться в ближайшем парке. Логан заказал по телефону сырную пиццу, потому что мы пропустили ланч. Аманда торопила всех, потому что надо было успеть к четырём к врачу. Я во всей этой суматохе позабыла про тошноту, но в машине меня вновь начало подташнивать от слов Аманды. Она убеждала меня всю дорогу в том, что иногда судьба даёт нам шанс, который нельзя упускать, как будто я отказывалась пробовать, ведь я и рта не раскрыла на стоянке. У меня же в голове стояли слова Логана о том, что его приятель сказал, что это чудо пахнет коньяком со сливками, сдобренным запахом лука и бензина, и я всё думала, как такие несовместимые ассоциации могли кому-то прийти на ум, ведь даже если постараться, то невозможно представить себе подобный запах. Впрочем, моё сегодняшнее обоняние сумеет выдать ещё и не те ассоциации — сегодня всё пахло желчью. Логан вооружился огромным ножом, хотя подобный кактус сподручнее было бы разрезать мечом. Я отсела подальше и поглощала уже второй кусок пиццы, который совершенно не отторгался взбунтовавшимся от непрошенных гостей желудком. — Да он мягкий! — воскликнул Логан, погружая лезвия ножа сквозь пугающие шипы вглубь плода. Бьянка подалась вперёд, потягивая носом. Аманда же наоборот брезгливо наморщила свой, а я не чувствовала ничего, кроме острого запаха пармезана. Дуриан развалился на две части, явив миру желтоватую мякоть. Все замерли в ожидании обещанной вони, Бьянка даже чуть ли не уткнулась в одну из половинок носом. — Пахнет арбузной коркой, — резюмировала она и принялась длинным ногтем выковыривать половинку разрубленной косточки. Логан вытащил из сумки пакет с одноразовыми тарелками и ложками, поразив меня запасливостью — явно они планировали совратить кого-то на участие в своём эксперименте. Но отчего остановили свой выбор на нас? — Знаешь, похоже на матку в разрезе, — придвинулась ко мне Аманда, и мой не проглоченный кусок пиццы застрял в горле. Я закашлялась, и Бьянка тут же сунула мне под нос стакан с колой. — Дуриан с алкоголем нельзя, там что-то с давлением происходит, а с шипучкой можно, — улыбнулась она. А я кашляла и кашляла, страшась, что сейчас вся пицца вывалится из сжавшегося живота на траву. Кола сделала мне только хуже, я начала икать и готова была провалиться на месте. Но, казалось, никого не волновало моё состояние. Девчонки увлечённо следили за тем, как Логан выковыривает мякоть, которая падала в тарелки, словно куски замёрзшего мороженого. — У тебя сейчас со всем подобные ассоциации? — спросила Бьянка, наверное, после того, как Аманда и ей сообщила про матку. Я же сидела и гадала, было ли это со стороны Аманды откровенным намёком на то, что мой секрет раскрыт, и лишь присутствие посторонних защищает меня от потока её нравоучений. Я подавилась комком своего страха, и тот сразил икоту наповал. Половинка дуриана действительно имела внутри розоватый контур груши, а укутанная в желтоватую мякоть коричневая продолговатая косточка, могла сойти за скрюченного эмбриона… Удивительно, но у меня бы подобная картина никогда бы не вызвала подобной ассоциации. Наверное, беременность полностью выворачивает сознание женщины наизнанку. К счастью, мне это не грозит… Впрочем, второй день я веду себя достаточно неумно и хожу с Амандой по лезвию ножа. Так что сейчас следует набраться сил и отведать экзотического «короля фруктов». По правде, отсутствие обещанной вони подстегнуло моё любопытство, и я без отвращения лизнула ложку. Язык наткнулся на что-то ватное. Я тянула носом воздух, пытаясь отыскать смесь конька с бензином, но находила совершенно чуждый фрукту запах кислой капусты — такой подслащённой, что подаётся в китайских забегаловках. Теперь я боялась пробовать эту желтоватую массу, но под взглядами остальных пришлось отцапать зубами маленький кусочек. Сначала я вовсе не почувствовала вкуса. Даже капусты. Растерянные лица ребят говорили о том, что они тоже не чувствуют пока обещанной сладости «короля». Но вот появилось сладковатое послевкусие, напоминавшее щербет из манго или же сам переспевший фрукт. Мы все трое уныло глядели на нетронутую вторую половину и тарелки, на которых продолжал возвышаться почти не уменьшившийся желтоватый шарик. — Всё! Логан вытащил запасённый прозрачный пакет для мусора, сунул туда вторую половину дуриана, корку первой и протянул его нам раскрытым, чтобы мы кинули тарелки. — Попробовали ведь, — сказала каким-то обиженным тоном Бьянка, словно мы нарочно сделали вид, что дуриан нам не понравился. Логан от мусорного бака направился в туалет. Бьянка поднесла пальцы к носу и потрясла ими в воздухе. — У вас пахнет? Мы в унисон потрясли головами, но я потом быстро передумала, поняв, что наступило очередное время обманного похода в туалет, хотя сейчас мне действительно хотелось его посетить. Я быстро пошла к серому домику, и у фонтанчика с водой столкнулась с Логаном. — Слушай, Кейти, — остановил меня парень. — А… — он запнулся, и я судорожно принялась соображать, что Логан желает у меня спросить, ведь он точно не был в курсе разыгранной нами перед Мэтью любовной сцены. — Мне тут надо… — и он опять назло сбился. — В общем, если я предложу Аманде попозировать мне … Ну, я сейчас как раз беру курс по студийной фотографии… Мне кажется, это был бы клёвый проект. Ну? Я должна была облегчённо выдохнуть, а вместо этого лишь недоуменно уставилась на парня, словно нашкодивший ребёнок, вместо нагоняя получивший от родителей конфетку. — Не, ну если это… Логан вновь запнулся и устремил свой взгляд туда, где на подстилке продолжали сидеть девчонки: вернее, Аманда уже полулежала и, как всегда, наглаживала живот. — Я даже уже ракурс вижу… — Спроси её сам, — бросила я быстро, вдруг поняв, что не выдержку и секундного промедления. Я вбежала в туалет, и с разочарованием малыша, не получившего от Санты желаемого подарка, уставилась на чистую ежедневную прокладку, ведь в тайне я мечтала увидеть на ней хоть несколько капелек крови, возвестивших о том, что всё закончилось само собой. Но судьба не желала быть ко мне благосклонной, а вот Логану она в лице Аманды похоже улыбнулась. По их оживлённой беседе я поняла, что Аманда дала согласие. Я замедлила шаг, будто моё появление могло помешать их разговору. Я явственно видела Аманду без одежды в позе Данаи на ложе с ниспадающими шелковыми простынями, уложенными красивой драпировкой. Рука, сейчас так неудобно подпирающая её щеку, утопала в моей грёзе на подушке с золотой бахромой. Я не могла понять, отчего золотой, а потом вдруг заметила, что щурюсь от солнца: оно оказалось настолько ярким, что глаза нещадно заволокло слезами. Или же причиной тому стала необъяснимая обида, поднимавшаяся из пустого желудка фонтаном противной желчи… Я тряхнула головой и сделала несколько решительных шагов к подстилке. Бьянка сидела, обхватив колени руками, и явно скучала, слушая увлечённое обсуждение предстоящей фото-сессии. Она поймала пальцами ставший почти коричневым прелый лист и пересчитывала им травинки по ободку подстилки. — Нам не пора? — спросила я нарочито громко, потому что боялась, что эти двое меня просто не услышат. — Ты к врачу опоздаешь. Аманда, не поднимая на меня глаз, достала из кармана телефон. — Ещё есть четверть часа, — подняла она на меня счастливые голубые глаза. — Как ты думаешь, стоит ли делать кадры на океане? Или это слишком банально? Да и в ледяную воду я не полезу. Я пожала плечами, поймав немного обиженный взгляд Логана. Меня явно спросили для озвучки паузы, но сдержаться я не смогла и выпалила: — У Логана ведь студийная съёмка… — Да я готов просто так Аманду поснимать для собственного портфолио, — ответил он тут же, и в голосе его прозвучали недовольные моим вмешательством нотки. Я стойко выдержала его взгляд и придвинулась к Бьянке, которая тут же накинулась на меня с расспросами по поводу лекции, с которой она ушла. Я пыталась говорить ей что-то внятное, хотя мысли мои в логические цепочки выстраивались очень плохо. Я начала обсуждать с ней создание артов для календаря, а она тут же повторила слова Аманды, что нечего тратить время на карандаши, когда есть фотоаппарат. Нет ничего проще, как отснять какой-то предмет, потому что преподаватель явно не будет придираться к качеству фото, ведь это не его специализация. Я поникла, чувствуя странную неловкость оттого, что мои мысли никого не вдохновляют, и уже в душе начала отказываться от этой идеи. Наконец распрощавшись с любителями дуриана, мы направились в машину, и я двадцать минут отбивалась от всевозможных вариантов позирования перед камерой, которые сыпала на меня Аманда, будто только сейчас понявшая, что к тридцатой неделе стоит вообще-то на память сфотографировать живот. Я была уверена, что сегодня же вечером Аманда засядет за ноутбук в поисках вдохновения, хотя в этих журналах для беременных уже и так было предостаточно фотографий с животом, чтобы что-то ещё фантазировать. Мне хотелось сказать, что нечего доверяться Логану, ведь, если она действительно желает сфотографироваться, то в тех же журналах дают купоны на профессиональные фото-сессии, но я молчала, потому что видела в её лице азарт и знала, что она уже не откажет парню. Я смотрела на движущиеся впереди машины, на мелькающие белые полосы разметки и чувствовала во рту вкус пиццы. Надеясь избавиться от начинающегося приступа тошноты, я попыталась прикрыть глаза, но живот давило, и даже перед закрытыми глазами мелькали солнечные зайчики бегущих машин. — Прими таблетку, что ты мучаешься? — сказала Аманда, но я не открывала глаз, потому что уже несколько раз судорожно сглотнула подступившую желчь. — Возьми воду. Я ощутила удар бутылки о живот — Аманда, видно, не глядя, схватила банку и сунула мне в руки. Крышка оказалась перетянутой, и я чуть ли не со стоном начала справляться с ней. Только тошнота отступила раньше моего первого глотка, но холодная вода всё же смыла неприятное напоминание о пармезане. Когда же мы уже доедем! Когда?! И мы доехали. На удивление, нас даже не заставили долго ждать в очереди — Аманда успела пролистать всего два журнала в поисках красивых беременных фотографий! Едва спина Аманды исчезла за изломом коридора, я бросилась к стойке регистрации, хотя и видела, что одна женщина занята беременной, а другая отвечает на телефонный звонок. Не знаю, что было в моем лице, но медсестра отошла от стеллажа с картами пациентов и направилась ко мне. — Ты в порядке? Я кивнула, хотя понимала, что это не так, что даже внешний вид выдаёт мой внутренний ужас постороннему человеку. Или же нет, я просто попала под профессиональный взгляд, который определяет беременных по ширине зрачка. Я сама не понимала, отчего заговорила с медсестрой о своей нежелательной беременности, о том, что хочу от неё избавиться, о том, что… Особо долго говорить мне не дали, перебив вопросом, о котором за стеной своей уверенности в причине отсутствия месячных я даже не задумалась. Я действительно не делала тест на беременность. Я даже не подумала про него, слишком говорящими были симптомы, чтобы изворачиваться перед Амандой и бежать в аптеку. — Вот баночка, туалет в конце коридора. Напиши имя на крышке и поставь мне на столик около весов. Я непонимающе смотрела на руку, затянутую смешной униформой в розово-зелёный мелкий цветочек, и не поднимала свою в ответ, будто аморфные трилистники гипнотизировали меня. Потребовалось ещё пару секунд, чтобы стряхнуть оцепенение и порадоваться, что медсестра махнула в сторону соседних кабинетов, и я не должна была опасаться встречи с Амандой. Руки так тряслись, что я с трудом нажала на кнопку замка в туалете, а буквы на крышке банки плясали хуже, чем у первоклашки, не говоря уже о каллиграфическом почерке писцов. Я боялась промахнуться мимо банки и в итоге пришлось отливать половину, перевалившую за максимальное деление, выцарапанное на прозрачной пластмассовой стенке. Рука нагрелась, как на чашке с какао, и пластик будто расплавился и прилип к вспотевшей руке. Я с трудом смогла оторвать пальцы и оставить роковую баночку на столе медсестры. Та сразу отложила в сторону чью-то карту и предложила мне присесть на стул. Это было кстати, потому что я не ощущала ног. — Ну и силы у тебя! — выдохнула медсестра, с трудом справившись с завинченной мной крышкой. Я вымученно улыбнулась вместо извинения, потому что сказать ничего не могла. Подскочившее к горлу сердце, забившееся при виде опускаемой в банку лакмусовой бумажки, как у преследуемого волком зайца, перекрыло мне дыхание. Я почувствовала, как вспотели подмышки и уши. Медсестра что-то говорила, но я не разбирала слов. Я лишь отлепила взгляд от ярко-желтой жидкости и уставилась на висящий на стене календарь, отсчитывая на нем месяцы, и на сентябре замерла: девятый месяц оказался действительно девятым. — Тест ничего не показывает. Сколько дней твоей задержке? Я даже не сразу поняла вопроса, будто медсестра обратилась ко мне на чужом языке, но я бы поняла и её испанский, если бы не моё дрожащее, словно желе, сознание. Я ответила, что почти неделя. Медсестра закивала головой и сказала, что неделя не показатель в моём возрасте, что задержка может быть вызвана стрессом или сменой климата, и заодно поинтересовалась, не ездила ли я на каникулах в горы. Всё сходилось, но слишком уж мне было плохо, чтобы слова медсестры ложились бальзамом, слишком хорошо я знала первые признаки, чтобы верить в простую задержку, но я кивнула медсестре и пошла обратно в регистратуру, чтобы узнать, когда смогу увидеть врача. По детской наивности я думала, что меня пригласят сейчас же, раз мне так плохо, но медсестра покачала головой и сказала, что у меня нет никаких показаний для визита. Как нет? Я думала, что не выдавлю из себя и слова, но напротив те лились из меня бурным потоком, хотя я не понимала, отчего рассказываю всё в регистратуре, ведь медсестра уже подошла и сказала, что мой тест ничего не показал. Женщина улыбалась и кивала своей аккуратной головой с заколотыми перламутровым полумесяцем волнистыми волосами. Я смотрела, как колышутся у её щеки крутые завитки и продолжала убеждать её, что мне нужна встреча с доктором. Голос мой доносился до меня издалека, словно колонка стояла у меня за спиной и фонила. Голос был низкий, резкий и обрывистый, словно я тараторила выученный стих, чтобы не позабыть последнюю строчку. Вернее это была не я, а кто-то другой, кому принадлежал этот странный голос, выдающий такие глупые слова. Мне хотелось отыскать розетку и выдернуть штекер, чтобы огонёк колонки погас и наступила тишина, в которой можно было стряхнуть с головы всю ту чушь, что я выдала за последнюю минуту. Однако розетка не находилась, а голова с волнистыми волосами продолжала понимающе кивать и повторять, что визит к доктору мне положен только через две недели, а пока мне просто надо ждать. Блестящие розовой помадой губы складывались в сочувственную улыбку беззаботно, абсолютно профессионально. И собственные губы начинали растягиваться в ответной убийственной улыбке, а образ чудо -женщины принялся растворяться за пеленой дрожащих слезинок, повисших на моих ресницах. — Успокойся, — на моё плечо легла рука медсестры, которая опять появилась в зале ожидания, хотя удалилась к врачебным кабинетам. — Подожди ещё неделю, и если месячные не вернутся, сделай тест. У нас нет показаний, чтобы делать ультразвук, страховка никогда не оплатит твой счёт, понимаешь? Если беременность подтвердится, мы всё сделаем очень быстро. Сейчас успокойся. Ничего страшного не происходит. Извини… Она ушла, а я принялась судорожно втягивать носом сопли, потом вытерла глаза и уселась в самый угол, уткнувшись носом в журнал о садоводстве, который я с трудом откопала под кипой журналов для беременных и родителей. Я смотрела на горшки, и в голове моей рождались образы, написанные теперь не цветными карандашами, а акварельными — ими можно нарисовать быстрее, и я сумею доказать им всем, что мои идеи тоже стоят немало. И тогда я пошлю этот календарь матери Аманды, ведь не только Аманда может дарить моему отцу картины! — Ну что, записалась? Я чуть не подлетела на стуле, так неожиданно Аманда выросла передо мной. Не в силах разлепить губ, боясь не сдержать слезы, я лишь мотнула головой. — Как не записалась? — Через две недели, — еле выдохнула я. — Так это ещё быстро, народ месяцами ждёт визита к хорошему врачу. Куда тебе торопиться-то? Жила вон два года, а из-за двух недель ревёшь. — У меня просто болит… — Прими таблетку. Попросить для тебя? — Нет! — почти выкрикнула я, испугавшись, что кто-то из медперсонала что-то скажет Аманде. Я чуть ли не вылетела в коридор и понеслась к лифту, забыв что Аманда ходит медленно. Но вот я обернулась, а та уже была рядом. Она попыталась поймать мою руку, но я спрятала обе руки за спиной. Аманда пожала плечами. — Думала заехать в магазин за перьями, но ты такая несчастная. Быстро подошёл лифт, и уже в нём, она добавила: — Но за продуктами съездим? У нас дома ничего нет, вернее я вдруг захотела сладкого картофеля, жареного с луком… Возражать было глупо, но на удивление Аманда умудрилась набрать телегу с продуктами за десять минут, и кроме сеточки с картофелем там оказалось ещё много чего, начиная со спаржи… Я не особо представляла, что нам со всем этим делать, ведь, по-хорошему, стоило закупиться полуфабрикатами, ведь мы будем не в состоянии во время интенсива что-то делать, кроме домашней работы. Только возражать я вновь не стала. Боль внизу живота, сменившая тошноту, дала мне какую-то выдержку к причудам Аманды, а вот на кассе мои нервы начали сдавать. Перед нами была только женщина с трёхлетним ребёнком, и я была уверена, что через две минуты мы покинем магазин. Не тут-то было! Я смотрела на кассира и начинала закипать. Мне казалось, что прошла вечность с того момента, как он начал обслуживать эту даму. Я могла бы снести то, что кассир снизошёл до общения с ребёнком, позволив тому самому вынимать из тележки продукты, но потом… Я вцепилась в полку с сухофруктами, чтобы не упасть, готовая проклясть его за то, что он решил каким-то магическим образом уместить все продукты в четыре хозяйственные сумки покупательницы, складывая их туда и тут же вынимая, сообразив, что надо иначе распределить содержимое сумок. Аманда же стояла совершенно спокойная, умильно глядя на малыша, крутящего в ручонках полученные от кассира большие круглые наклейки с эмблемой магазина. Наконец свершилось чудо, и кассир принялся сканировать наши продукты. — Ты не смотри, что у меня руки трясутся, — сказал он вдруг, хотя я даже не смотрела на его руки, я просто смотрела перед собой, ощущая звон в ушах. — Просто сегодня было много кофе и мало еды. Я попыталась прикинуть возраст парня и сколько у меня в запасе лет, чтобы вот так же не свихнуться. Он улыбался, а я тихо скрежетала зубами. Аманда, лишившись объекта умиления в виде малыша, принялась и ему мило улыбаться, а кассир поинтересовался, кто у неё будет, и Аманда с улыбкой сказала, что мальчик. Действительно с улыбкой, или она просто отчего-то светилась сегодня, начиная с самого утра? — Мальчик… — протянул кассир. — А нас у мамы шестеро… Я схватила тележку с полными сумками и толкнула к выходу, боясь, что кассир примется рассказывать о своих братьях и стойкой маме. Аманда же пожелала ему доброго вечера и присоединилась ко мне. — А всё-таки мне нравятся кассиры в этом магазине. Они какие-то все доброжелательные от сердца, без вежливого, «всё ли нам удалось отыскать на прилавках». Я не стала возражать. Аманда нацепила зачем-то на нос розовые очки и не желала их снимать. Пусть ходит в них: быть может, это прелести третьего триместра беременности. — Знаешь, я не дождусь завтра, — сказала она, выезжая со стоянки. — А что завтра? — я действительно не помнила. — Я не могу идти на аква-йогу, — тут же добавила я, вспомнив про свой спектакль. — Завтра — первое занятие на курсах по подготовке к родам. Как ты могла забыть? Я ничего не ответила. Не могла же я сказать ей, что эти две недели для меня ничего не будет существовать.