Нет ничего кроме любви

Яр выглядит пугающе хрупким. Саша, когда только заходит и видит его вот такого, пугается искренне — у Яра стеклянный взгляд, и тени на щеки ложатся так, что на первый взгляд кажется — трещины. Яр со своими огромными синющими глазищами, со своей светлой тонкой кожей фарфоровую куклу напоминает — тронь и сломается, разобьётся. Саше его трогать страшно: даром, что кружки у них по традиции бьёт Ярик, да и тот на счастье; Саше кажется, что вот такого Ярика самого разбить проще, и вот это вот будет ни капельки не к счастью. Он и не рискует. Он проходит тихонько в кухню, даже не щелкая выключателем, закрывает окно — сквозняком с улицы тянет так, что пробирает до дрожи, и Яр кутается зябко, натягивая рукава свитера почти до ладоней. Саша мельком отмечает, что напротив него стоит даже кружка с наполовину выпитым чаем — а значит, все не так уж и плохо. И садится напротив, подпирая голову руками и силой воли сдерживая мощный зевок. Он почти не думает о том, как сильно устал сам, о том, что глаза закрываются и вообще ощущаются так, словно в них насыпали килограммы песка, о том, что хотел бы сейчас, пожалуй, упасть и проспать часов двадцать. Родному человеку плохо. Ради этого стоит поступиться своим "плохо", все-таки. Ярик смотрит ему в глаза голубым и хрустальным, как питерские морозы, взглядом, и вдруг улыбается самыми уголками глаз. Просто морщинки бегут по вискам, а Саше от облегчения орать хочется. Значит, не все плохо. Значит, он в относительном порядке. — Привет, — шепчет Яр и намеком тянет руку по столу. Саша крепко сжимает его пальцы. Чужая ладонь холодная и твёрдая, точно и правда фарфоровая, и Саша ласково зажимает её в своих, грея. Дотянулся бы — ещё и горячим воздухом подышал, только вот сидит далеко. — Привет, — он отзывается эхом, гладя горячими пальцами линии на яровой ладони. — Всё хорошо? Яр кивает. Потом с сомнением мотает головой — русые отросшие волосы выбиваются из смешного пучка на макушке и мажут по щекам. Потом поджимает губы, кажется, отчаянно копаясь внутри себя. Саше грустно и смешно — Яр весь такой; у него мысли — не чётко расфасованы по целлофановым пакетикам, чтобы потом аккуратно разложить их по полочкам, а спутаны в разноцветный неряшливый клубок. Потянешь одну — вылезет ещё десяток. — Да. Нет... Не знаю, — вздыхает он, сдаваясь, и мягко гладит сашины пальцы. — Я на творческой встрече сегодня опять твоего Раскольникова пел... Саша хмыкает. Саша в глубине души уверен, что Ярик с Раскольниковым легко справится — Ярик же умеет так, чтобы наразрыв, так, чтобы "забрал сердце и пошёл играть, как девочка мячиком"; у Яра вообще все получается, наверное, самую каплю ещё и из-за сашиной безоговорочной веры в него — ему, по крайней мере, хочется в это верить. Яр его хмыканье считывает правильно. — ...твоего, — давит он упрямо и тоном и взглядом, — и подумал тут... Человек он же хрупкий пиздец как концепция, а? Саша закатывает глаза. — Ты уж точно, — ворчит он и все-таки придвигается ближе — целует легонько острые костяшки, потому что ему, конечно, хочется ворчать, мол, опять загнался из-за высоких мыслЕй, но всё-таки больше в нем нежности к этому человеку вот прямо сейчас. Человека хочется сгрести в охапку и обнимать, смешно жмурясь и до боли вжимаясь носом в ухо. Крепко и бережно одновременно. Как хрупкую концепцию. Яр смотрит на него из-под ресниц и все-таки осторожно продолжает, тщательно подбирая слова. — А потом я взял и подумал... Ты только не обижайся, пожалуйста, ради бога... Так вот я взял и подумал — если человек сам по себе хрупкая концепция... то два человека ещё более хрупкая, а? В смысле... отношения там всякие, притирания, близости... Саша вздыхает. Он бы, может, и обиделся, — серьёзно, Яр и спустя пять лет умудряется иногда придумать себе что-то про хрупкость или про невечность и сам же себя накрутить — только вот Ярик на него смотрит глазами побитой собаки и, кажется, больше всего на свете нуждается в том, чтобы его переубедили. Саша "ходит" пальцами по его запястью от ладони до локтя и старается смотреть в глаза уверенно и прямо. — Ты моя родственная душа, — серьёзно сообщает он, словно это какой-то научный факт, — я тебе перед всеми это написал и ещё сто раз скажу — нас с тобой эта вселенная слепила специально друг под друга, я уверен. Ярик дёргает плечами. — Откуда ты знаешь? — ворчит он, защищаясь, но на щеках уже багровым закатом горит румянец, и Саша улыбается. Саша ему готов это буквально на пальцах объяснять. — Мне же должны полагаться какие-то плюшки за парня-инопланетянина. Вот, пожалуйста, прямой эфир со вселенной... — он фыркает, не сдержавшись, но тут же натягивает серьёзность на лицо. — Серьёзно, Ясь, этим сближениям и притиркам шестой год идёт. Они между нами уже как цепи кованые. Ничего с ними не случится. Ярик кивает, поднимая руки, поднимая белый флаг, сдаётся без боя. Перебирается уютно Саше на колени, обнимая за шею и тыкаясь носом в щеку. Саше он не кажется настолько хрупким, как пятнадцать минут назад. Но обнимает он его все-таки так, словно в его руках тончайший фарфор.