Нет ничего кроме любви

Ты снова на него смотришь – и снова не можешь отвести взгляд. Не можешь – девятый год подряд. Вы оба успеваете и вырасти, и повзрослеть, и даже – вот ужас! – кажется, немножко постареть. Ты замечаешь у него на лбу первые упрямые морщины, а он иногда насмешливо трёт щетину у тебя на щеке. Всё изменяется, как будто в калейдоскопе картинок: вы оба становитесь круче и востребованнее, вы оба идёте своей непроторенной, особой дорогой, вы оба из никого становитесь кем-то, делая это рука об руку и рядом. Не меняется в этой жизни, пожалуй, только одно. Он нужен тебе так же сильно, как в девятнадцать. Иногда накатывает это сладкое ощущение заморозки; словно оно отболело, попустило, прошло, словно ты больше ничего не чувствуешь, словно... А потом вы вдруг сталкиваетесь взглядами – и ты падаешь обратно в знакомую, изголодавшуюся по тебе бездну. У бездны серовато-зеленый цвет и искреннее тепло на самом донышке, и ты тянешься зачарованно к этому теплу как мотылёк. У него всегда тёплые руки. Спустя годы ты понимаешь, что они тёплые не из-за реальной температуры, они тёплые из-за того, как ты себя в них ощущаешь – правильно. Искренне. Ты тянешься за его широкими красивыми запястьями как привязанный, как повешенный. А в театре табличка "не прислоняться" висит всё там же – ты снова натыкаешься взглядом и отводишь его куда подальше, и снова жмёшься к его груди, игнорируя все эти предупреждения. Мир тебе – вообще одно сплошное предупреждение: не прикасайся, не пересекай черты, не падай, не надейся, не верь-не бойся-не проси, как в песне поётся, и ты с упоением плюёшь на каждое. Тебе бы кого-нибудь полюбить, так, чтобы по-настоящему, по-серьёзному, а не в бесплодной попытке забыться и найти его в ком-то – снова. Тебе бы, переросшему всё и всех, и старые песни, и старые шмотки, перерасти эти упорные жадные чувства, которые в твоём сердце постоянно не помещаются. Только вот он тебе – счастье, и свет, и радость, и смысл дышать и раскрашивать мир новыми красками звуков и слов, и ты без него уже не представляешь себя, вот и всё. А ему твоя бессмертная, беспамятная любовь – терновым венцом вокруг висков; а ему твоя любовь – деревянным крестом на плечи; и ты его не целуя целуешь – взглядами, вздохами, вскриками в спину, когда уже не песня, а громкий вопль. Вокруг, как всегда, ходят люди, и где-то на небе рождаются и гаснут звёзды, а ты по-прежнему любишь человека, которому это не надо. Тебе бы его отпустить и забыть, пострадать пару месяцев и жить дальше. Только когда срастаетесь так, словно душами, словно плотью, словно всем существом в одно целое, разорваться – смерти подобно. Разлюбить его – умереть значит. Ты его знаешь – всего. Как самого себя знаешь, лучше, чем самого себя. И когда он отводит немного ладони, чтобы отпустить, наконец – ты снова судорожно вжимаешься; словно отпускать нельзя, словно не-отпускать вообще возможно. У тебя в горле – цветы кашлем; у тебя в горле – слова жемчугом; и ты снова сипло давишь ему куда-то в шею одно только: – Я люблю тебя, Саш. А у него в глазах вино и вина, а у него в глазах вина и вино, когда он накрывает пальцами твои лопатки и почти неслышно шепчет: – Прости.