Лимбо

— Ты бы никогда не стал президентом, Томми. В этом вся правда. — Его нельзя оттуда выпускать! Он не должен вернуться!       Томми никогда бы не признался, что у него есть страхи, но сейчас он действительно испугался. Идти куда-либо за пределы «Музея» в принципе было весьма опрометчивой идеей. С другой стороны, оставаться в том беспорядке, который со всех сторон давил воспоминаниями, так же не входило в планы парня. Поэтому он и ушёл.       Первое, что понял Томми об этом месте, не открывая глаз — здесь холодно. Там, откуда он пришёл, прохлада стелилась воздушным одеялом, как в летнее утро, не пыталась заморозить. А здесь влажный осенний ветер облизывал тебя парализующим холодом. Да, куртка Туббо спасала, но парень так торопился, что не застегнул её, отчего в бока отдавало промозглой погодой.       Так же Томми понял, что здесь темно. По крайней мере темнее, чем в Музее, лишь светлые пятна в его тьме говорили о наличии хоть каких-то, хоть и плохих, но всё же источниках освещения. Осторожно, опасаясь любого звука, он открыл глаза. Парень глядел на свои ноги, что стояли на грязной серой брусчатке. Рядом почти светилась ярко-жёлтая ограничительная полоса, выцветшая от времени. Томми поднял голову. Напротив него одиноко стоял рекламный стенд, с кучей оборванных, наклеенных поверх друг друга листовок и афиш. Чуть правее спал облезлый столб для связи с начальником станции. Внизу блестели от белых тусклых фонарей и влаги на почти чёрной каменистой земле рельсы. От неба его укрывал округлый болотно-зелёный навес с кучей непонятно зачем сделанных круглых отверстий. Над шпалами лентой простиралось небо, такое маленькое и угасающее. Томми прекрасно знал, что на этой станции только такое небо и бывает.       Как оказалось, он стоял около турникетов, как если бы просто купил билет на поезд и вышел на платформу. Вполне логично. Сзади, как гром, раздался вой локомотива. Серая электричка выскочила из-за его спины и мягко затормозила. Томми глянул в окно остановившегося вагона. Пустой, с молочным светом и старыми тёмно-синими сиденьями, не поделёнными на места. — Жуть, — парня прошибло зябкой дрожью, отчего он поёжился и сильнее закутался в куртку, застёгивая деревянные пуговицы. Идти куда-либо особо не хотелось, поэтому он бухнулся на ближайшую лавочку, снял тяжёлую сумку с ножнами и зарылся носом в меховой ворот, чья шерсть не потеряла своей мягкости. Лавка была металлической и ледяной, с бледным табло маршрутов и следами ржавчины по краям, но Томми это не особо смущало. Здесь любая ржавчина — полноправный житель, родившийся из влаги и блеска железа.       Поезд подремал минут пятнадцать, рвано выпустил воздух и уплыл куда-то в пустоту, оставляя за собой ватное облако пара. Парень сонным глазом дождался, пока оно рассеется, да и закемарил, не понимая, зачем он ушёл.       На станции пахло табаком и горелым углём от поездов дальнего следования. Немного резкий запах, но к такому быстро привыкаешь. Ещё немного, и послышатся голоса уставших пассажиров, гул колёс чемоданов, и зевки только ожидающих своего состава. Фонари изредка мигали с тихим треском, а их бледно-жёлтый цвет не нагнетал, а только успокаивал холодный от вечного ноября воздух.       На грани между сном и явью уставшее сознание внезапно подкинуло озарение. Ресницы Томми задрожали, брови упали на переносицу, и он медленно, не желая видеть этот чёртов мир, разлепил глаза, но не открыл их полностью. Это же станция. Место, где когда-то проторчал больше десяти лет его старший братец. После своего возрождения Вилбур рассказывал ему об этом месте, тогда как сам парень в то время пребывал среди пустоты и невесомости, слыша лишь его голос и шелест его игральных карт. Не самое лучшее время в его жизни (её ведь можно так назвать?), но на то Томми не влиял. И раз он теперь видит эту станцию, эти пустые поезда, значит ли это, что он умер? И если да, то что это за место? Рай, Ад или место ожидания Суда? Ничего уже не имело значение сейчас, когда всё свершилось. Остаётся только идти вперёд и не оглядываться назад. Всё равно там нет ничего интересного.       Внезапно справа раздался тихий кашель, от которого Томми окончательно вылез из дрёмы. По телу прошла мелкая дрожь, он потянулся, хрустя пальцами и разминая шею, и повернул голову в сторону больного. Кто-то сидел за квадратной колонной такого же болотного цвета, как и навес, явно продрогший, но не желавший вставать и искать тепло. Томми резко поднялся, отряхиваясь от холода, небрежно натянул портупею с сумкой и тихо побрёл в сторону несчастного куска металла. Человек за колонной снова зашёлся кашлем, прикрывая, видимо, рот кулаком, не желая нарушать здешнюю тишину. Томми обошёл столб с задней стороны, держась за его холодную колючую поверхность. — Вам нужна по… — парень присмотрелся, — Вилбур?       Тон Томми оставался спокойным. С одной стороны, хотелось найти способ показать свои эмоции: обнять, дать подзатыльник или выругаться на него. Но с другой, кого он ожидал здесь увидеть? И если Вил застрял на этой станции вновь, то он снова мёртв? Его убили вслед за ним? Парень смотрел на брата сверху, но этого хватало, чтобы понять неизменность облика Вилбура: всё та же копна чёлки с белой прядью, грязное коричневое пальто, чёрные сапоги и кровоточащая рана на руке, завязанная таким же окровавленным бинтом поверх всей одежды. Только кожа у брата стала бледнее, синие вены переплетались на обнажённых руках виноградными лозами. Томми уже забыл, какие у брата худые и длинные ладони. Они всегда скрывались под грубой тканью перчаток, лишь долговязые пальцы оставались открыты.       Вилбур не сразу повернулся к нему. Он, сгорбившись, сидел с поджатыми ногами и опущенной от усталости головой. Лишь после того, как брат позвал его во второй раз, он немного выпрямился, поднял голову и повернулся к нему. Глаза Вила отдавали чернотой и казались не то пустыми, не то полными чего-то колющего. — Томми? — голос брата шелестел в холодных потоках ветра, не выражая злости или радости, — Как ты здесь оказался? — Я… не важно, — Томми опёрся плечом о столб и скрестил холодные руки на груди, — Уже не важно. — Вот как, — Сут усмехнулся, сильнее щурясь, — Выходит, мой младший братец наконец-то поумнел? — Захлопнись, — пробурчал парень, нахмуривши посветлевшие брови, — Ты виноват во всём. — Правда? А чьё же ребячество заставило Дрима взбеситься? — Вилбур полностью развернулся к нему, так же прижимаясь к колонне на земле, — И по чьей вине Техно стал для нас врагом? — А кто взорвал Л’Мэнбург? — парировал Томми, — Кто заставил всех думать, что делать дальше? Чей эгоизм привёл к тому, что ничего, кроме убитого здоровья и ума, практически ни у кого ничего не осталось? Ты вдохновил нас, а потом бросил, нет, сбежал от появившихся проблем. Бросил отца, Фанди, всех наших. И меня заодно.       Вилбур ничего не ответил, лишь вновь развернулся к рельсам. Теперь на душе ещё паршивей, чем было раньше.       Долгие серые годы, проведённые на этой заброшенной станции, дали ему повод покопаться в памяти и своих поступках, параллельно оттачивая навыки в всевозможных карточных играх. Он много думал. О семье, городе, мире и самом себе. Но, в конечном счёте, пришёл к не самому лучшему выводу.       Вилбур убил ни в чём неповинных людей. С самого начала Л’Мэнбург был его симфонией, его творением. Тогда он не думал о том, чтобы делить страну с кем-либо. Да, может на деле другим казалось, что Сут — борец за свободу и их общее счастье, но отчего-то в мечтах Вила сначала появлялся он, и только потом уже все остальные. Они следовали за ним, как за идеалом, подражали и учились, особенно Томми и Туббо — два сорванца, которым пришлось разбиться о реальность и войны. Какой свет горел в их полных воодушевления глазах, когда он толковал свои речи о будущем страны! Как они валились с ног после многочасовых тренировок. Ники тогда даже запретила им драться, чтобы мальчики не надорвались. И какими они выглядели разбитыми после Восстания, перед самым Первым Падением. Это непонимание, ужас и разочарование, что переполняли их действия и речь. Бедные дети.       Томми, Туббо, но ведь не только они пострадали. Ники и Джек, им ведь тоже досталось. Его стремление заполучить город так охватило душу, что бедная Ники почти выбилась из сил, пытаясь привести Вила в себя. Вся её забота, поддержка, такое желание защитить то, за что, по идее, и не должна была бороться. Чёрт возьми, они даже страну назвали Л’Мэнбургом, потому что старое название было бы несправедливо по отношению к ней! Но она не сдавалась, а боролась наравне со всеми, не жалея крови и слёз. И Джек старался, даже несмотря на иногда полное игнорирование.       А потом появился Шлатт. Тогда-то в сознании Сута и произошёл тот несчастный сдвиг по фазе. В Погтопии всё только усилилось. Они забрали у него страну, его шедевр. Почему именно в тот момент нервы предательски сдали? — Я просто устал, — голос сел от холода, — В тот момент мне казалось, что я веду вас в никуда со своими идеями о Л’Мэнбурге. Вы пролили столько крови, пожертвовали всем ради этого клочка мира. И ради чего? Чтобы потом к власти пришёл какой-то козёл, сотрудничающий с нашим врагом и продвигающий ужасные законы? — Вилбур словно говорил сам с собой, — Я хотел помочь своей кричавшей от боли стране, но вместе с этим видел, как им всем хорошо было там. Тогда, на фестивале, я подумал, что все проблемы из-за меня? Мне хотелось закончить мучения Л’Мэнбурга, но не был готов с ним прощаться. И тогда в голове промелькнула эта роковая мысль о, упаси Прайм, сделке с Дримом. Я был в отчаянии, мне хотелось всё закончить в один миг. Потому что не смог оправдать ваши ожидания. Сначала я думал только о себе, и только потом о вас, но, в конце концов, увидел все ваши шрамы. Я такой идиот, — сумбурный поток мыслей оборвался шуршанием сзади. Томми, слушавший весь этот монолог чуть ли не на одном дыхании, оторвался от стены, обошёл Вилбура сзади и сел рядом как только вышло, прижавшись к нему и положив холодную макушку на плечо старшего брата. — Я тебя давно простил, — тихо ответил Томми, смотря на брусчатку, — Спустя столько времени, когда от нашей мечты осталась лишь иллюзия, мне нечего на тебя злиться, нам нечего злиться. Все устали от войны, и все потеряли надежду. От того и появились Сноучестер, Лас-Невадас и всё остальное. Быть может, так ребята пытались залатать старые раны, и память о Л’Мэнбурге в них ещё теплиться, но Вилбур, этого всё равно мало. Мы потеряли его, и вину за это нести всем, в том числе и мне.       Томми снял перчатки и протянул их Суту. Тот сначала не понял, чьё это, но потом улыбка проскочила на его посиневших губах, и он натянул такую родную ткань на руки. Спустя несколько минут руки согрелись, и Вилбур рукой притянул брата к себе, накрывая их обоих его тёмным пальто. Ветер немного успокоился, и Томми вновь ослабил ремни на теле, укутываясь в овечью шерсть куртки. Пускай их и застала смерть, неважно, сколько пройдёт лет, пока рядом есть хотя бы брат, ему будет не так зябко. Судя по тому, как Вил опирается на столб, чтобы немного уложить его на себя, он тоже так считает. — Вил, как ты… ну, умер? — Кто-то сзади пронзил меня мечом. Я не успел обернуться. — Ты видел мою смерть? — Ты пал от топора Дрима. Он вонзил его тебе в сердце. Я пытался тебя спасти, но не успел. Прости. — Ты много чего не успеваешь, братец, — усмехнулся парень, — Зато музыку писать и устраивать революции — пожалуйста, хоть каждый день. — Иди ты.       Они болтали о чём-то близком: детстве, мирной жизни… да и всё. Это всё, что у них было сейчас — воспоминания. Отсюда не выбраться без некроманта, так что только коротать время и остаётся. Вилбур даже пообещал научить его играть в Блэкджека с мухлёвкой. — Был бы здесь Фил, он бы тебе по шее дал за то, что делаешь из меня малолетнего преступника, — усмехнулся Томми, проваливаясь в такую знакомую дрёму. — Посмотрим, — Сут потрепал его по голове, — Отдохни чуток, высокий бандит. А то кто знает, сколько ты пёр до этой станции.       Да уж, этот путь отнял у него много сил.