Златые нити норн

— Он сдурел, — заявила Сигюн, не стесняясь резких выражений. — Он доиграется, что я ему всучу паспорт, мы составим брачный договор в Мидгарде, а потом я его убью с особой жестокостью и стану вдовой и полноценной царевной Асгарда! — она зло рассмеялась. — Орм, пойми меня правильно, в куче миров есть некая церемония, некие бумаги, клятвы и прочее — хоть что-то, что позволяет осуществить легитимный тайный брак, но как можно сыграть тайную свадьбу по-асгардски, если брачная церемония состоит из пышного пира для соседей, дальних и ближних, которым демонстрируют молодых?! Мол, смотрите, это новая семья, выкуп за невесту уплачен, родители согласны, все довольны. Как при таких законах он представляет себе тайный брак? Что, мы сейчас возвращаемся в Асгард и приглашаем гостей ко мне на свадебный пир? Угадаешь, кто примчится первым?       Сигюн хотела продолжить пламенные речи, но не встретив никакой реакции со стороны собеседника, выдохлась.       — Ты меня слушаешь?       — Слушаю, — кивнул Орм степенно. — Птичка, не гони коней, не горячись. Поговори с Локи, но, прошу тебя, нежно. Ты же умеешь. Справим свадебку в Ванахейме, позовём местных…       — Представим им Локи Одинсона, объясним, как он попал сюда без Радужного Моста, не забудем пригласить правящую верхушку — большой праздник ведь, целый Царевич пресветлого Асгарда женится, — ехидно продолжила Сигюн. — Орм, ну честно, Локи просто отказал тебе таким хитрым способом.       — Поговори с ним. Давай. Попробуй, попробуй. Узнай сама. Договоритесь.       — Да о чем договоримся?! — Сигюн снова вспылила. — О роскошном свадебном пире? Он Царевич, Орм! Царевич не Нифльхейма, не Муспельхейма и даже не Альвхейма, а Асгарда! Какая тут может быть тайна?! Эта свадьба должна греметь на весь Иггдрассиль — не конюх женится, не рядовой солдат, даже не, уж прости, Гринольв Бёдмодсон!       Лицо старца слегка дернулось при упоминании знакомого имени, однако сразу же приняло тот же расслабленный безучастный вид, с которым он сидел весь разговор.       — Ну давай, давай, Птичка моя, быстрее сходишь к нему, быстрее всё разузнаешь. Не придумывай себе ничего, иди, давай.       — Быстрее расслабишься, быстрее боль пройдет, — процедила Сигюн сквозь зубы, вспоминая прошлое. Орм умел быть очень мягким, прямо сахарным, но только вот за этой сахарностью скрывалось… Лучше не вспоминать. В детстве ей приходилось бывать у Гринольва, общаться с ним, взаимодействовать — и он нравился ей много больше собственного «хозяина». Гринольв был понятен, Гринольв всегда реагировал одинаково, его не следовало злить, а если уж разозлил — дерзить, и тогда он не трогал, либо все обходилось малой кровью. Другое дело Орм, с которым никогда нельзя было предугадать, что с тобой сделают минуту спустя. То он бывал весел и спускал с рук любые проказы, то жестоко мучил за сущие мелочи. Арнульв обожал Орма и жаждал переехать к нему — к мальчикам тот был гораздо более снисходителен и доброжелателен. Иса предпочитала Гринольва — вечно злой и угрюмый, с женщинами и девочками он был относительно мягок и щепетилен. Но поменяться местами дети самостоятельно не могли, а «хозяева» не желали.       Сколько времени прошло, а ей снова приходится выполнять приказы «сахарного» Орма. И пусть сейчас они оформлены как просьбы, если не мольбы — суть то не поменялась! Она никогда не могла отказать своему покровителю — сначала в силу отсутствия сил, теперь из-за мягкосердечия по отношению к старику.       Сигюн решила пробежаться, несмотря на жару, — сбить злость, чтобы не наорать на царевича. Вот стервец! Нет бы оскорбиться на непристойное предложение и четко сказать: «Я не согласен, ищите другую полукровку!». Так нет же, он ставит невыполнимые условия, а ей расхлебывать. Сигюн в очередной раз прокляла себя за недальновидность и доброту. Просто. Не надо. Было. Показывать. Локи. Орму. Принял бы сразу облик вана и всё. Да он и принял — она настояла на обратном превращении. Допрыгалась!       В подтверждении мыслей она в несколько прыжков перемахнула упавшие деревья, преграждавшие путь, и выбежала на пыльную дорогу. Позади остались домики на сваях с косыми крышами, напоминающими лодки. Вокруг царила идиллия: дорогу окружали рисовые поля и огромные старые деревья манго и чемпедака. Спешили домой рыбаки с богатым уловом: из плетеных корзин торчали плавники, хвосты, головы скатов, акул, дорадо и даже сельдяного короля. О благословенный Ванахейм, житница Девятимирья, — богатый улов обеспечивает Эгир, плодородие — Фрейр. Казалось бы, живи да радуйся, строй города, создавай армию и становись самым могущественным государством! Но ваны тягались с Асгардом только однажды — на заре времен. Война закончилась обменом заложниками. Но даже Фрейр и Фрейя не заставили цвести почти безжизненные лавовые поля, а Хёнир и Мимир не способствовали развитию Ванахейма: ни одного крупного города в целом мире, только деревни, окружающие священные рощи. Главный закон ванов — гостеприимство, главное искусство — избегание конфликтов, а главная задача — обеспечение прочих миров продовольствием. Однако несмотря на кажущееся миролюбие ваны — неплохие воины, а деревни располагаются таким образом, чтобы в случае нужды быстро собрать боеспособных мужчин. Только вот от странствующих мородеров ополчение не помогает! С ними обычно справлялись асгардские регулярные войска, ныне запертые и бесполезные. Асгард и Ванахейм — словно отражение одной медали. Если прибавить генетическую близость двух народов, то получатся идеальные союзники. Смешанные браки — не формальное, а истинное объединение, и проблема деторождаемости была бы хоть частично решена. Да, ваны живут меньше, но существенно продолжительность жизни вряд ли бы сократилась, зато плодовитость братского народа могла бы сильно выправить демографическую проблему мира асов. Заигрывание с невероятно развитым Мидгардом — это, с одной стороны, перспективное и многообещающее начинание, способное сильно улучшить жизнь в Асгарде, но с другой стороны, это крайне опасное и чреватое непредсказуемыми последствиями. Наивно полагать, что люди тупы и беспомощны — Сигюн много столетий наблюдала за миром смертных и успела убедиться в их ушлости, уме и возможностях. Мидгард, без всяких сомнений, был самым быстроразвивающимся миром Иггдрассиля, и это скорее пугало, чем радовало, — такими темпами скоро человечество будет диктовать свои условия всем остальным мирам.       Только невероятное по разрушительной силе оружие может сильно сократить эру господства людей — слишком алчные и глупые, молодые и неопытные — они просто снесут Иггдрасиль ядерными и водородными бомбами, не сумев найти дипломатических решений. Единственный выход — оберегать прочие миры от контактов с людьми, а вовсе не потакать им.       Что ж, если не удастся отвертеться от участи царской невесты, то она поспособствует объединению с Ванахеймом — польза гарантирована, а вред — минимален. Локи стоит переключиться с большей части безумных мидгардских затей на гораздо более простые и осуществимые ванахеймские, по крайней мере, пока. А если последний сын Лафея будет упорствовать и упрямо навлекать на свою и чужие головы ужасное будущее атомной войны… Что ж, то Сигюн не привыкать к статусу вдовы. Активные контакты асов с Мидгардом способны погубить Асгард, и если в ее силах предотвратить падение родного мира, она это сделает.       Устав от бега по жаре и немного придя в себя, Сигюн таки нашла свою нынешнюю головную боль. С трудом оторвав от толпы женщин, которые спешили вроде как по делам, но окружили словоохотливого гостя, побросав на землю корзины с фруктами, она максимально любезным тоном осведомилась, как он представляет себе заключение брака.       — Свадебным пиром со множеством гостей из всех Девяти Миров, разумеется, — мгновенно ответил Локи. — А как иначе?       Сигюн едва не взорвалась гневной тирадой. Он либо идиот, либо… Нет, никаких «либо», просто идиот!       — В будущем, разумеется, — добавил Локи, насладившись произведенным впечатлением. — А пока хватит бумаги, брачного договора, по которому мы обязуемся сыграть официальную церемонию, когда настанет удобный момент. Договор государственного образца свяжет нас не хуже красивой церемонии с гостями.       Договор… Сигюн возвела очи к небу, и столько во взгляде ее было немого крика не то отчаяния, не то бешенства, что если бы Хеймдалль посмотрел в ответ сквозь миры, у него могла бы остаться моральная травма на всю жизнь. Договор!!! Точно у Тени научился! Это у нее на все случаи жизни готовы договоры с пятью вариантами мелкого шрифта.       — Ты, что, успел влюбиться в меня за два дня знакомства? — злобно пробормотала Сигюн. — Раз хочешь аж договора подписывать! — она с трудом удержалась от перехода на шипение.       — При чем тут любовь? — вскинул брови Локи. — Любовь для любовниц. Моими женами станут правильные женщины, нужные женщины. Так мы подписываем бумаги?       — Зачем? — Сигюн не собиралась отступать. — Зачем тебе я и вся эта галиматья, если дети не родятся? А скорее всего так и случится. Я тебе что, нужна в качестве правильной жены без детей? Ты вообще с чего уверен, что я правильная??? За два дня разглядел? Я тебя сильно старше, скорее всего, бесплодна. Никакого международного положения у меня нет. Крайне неудачный выбор для единственного на данный момент наследника Одина, тебе не кажется? Маменька не одобрит.       Локи многозначительно кивнул, но Сигюн не позволила себе расслабиться: у дурного ребенка слишком много дурных мыслей. Даже черт не разберет, что еще ему взбредет в голову!       — Пожалуй, — кивнул он, и Сигюн позволила себе с облегчением выдохнуть. — Что ж, обменяемся предсвадебными дарами. Подпишем бумаги, по которым обязуемся связать себя узами брака, если дети родятся и переживут первый год. Так ты получишь официальный статус моей невесты.       «В твоих же интересах, чтобы тебя Тень прибила! — промелькнуло в мыслях Сигюн. — Иначе тебя прибью я, если таки стану твоей женой!». Желать смерти собственным детям, пусть пока и не рожденным, она не смела. Если они и правда родятся, то, может, и с Хагаларом выйдет… На мгновение она забыла, что место Хагалара заняло чудовище из прошлого. Сигюн искоса глянула на Локи. Он ходил в образе вана, но она прекрасно помнила черты его лица, сходные с чертами покойных старших братьев. Славные были мальчики. А вот характером он пошел в отца. И унаследовал худшие черты матери. Трое старших царевичей отличались смелостью, благородством, живостью ума и огромной любовью к семье и народу. Они были необычайно одарены и могли бы достойно править и Ётунхеймом, и Девятимирьем. Но их убили, Етунхейм до сих пор не встал с колен, род Лафея держался на одном-единственном полукровке, не желавшим знаться с собственным народом. Локи были чужды благородные порывы братьев, их внутренняя необычайная сила, и вовсе не воспитание Одина сгубило его, а внутренняя суть, с рождения гнилая.       Сигюн с неудовольствием материализовала клинок с личной гравировкой и безумным количеством драгоценных камней.       — Сойдет для обмена дарами? — хмуро спросила она.       В ответ Локи тоже достал красивое оружие, не цвергской, а ванской работы. Следом появился пергамент с печатями и витиеватым заглавием — официальный документ. Локи заполнил его с такой скоростью, будто всю жизнь только и занимался составлением брачных договоров. Сигюн следила за каждым движением, проверяла каждую руну, каждый знак. Через год после рождения детей, если хоть один выживет, будет отличаться крепкими живостью ума, чтобы в будущем занять престол Асгарда, они поженятся. В случае кончины одного или обоих нареченных их брак следовало признавать действительным, а наследников — законными. Сигюн только хотела спросить, какими печатями Локи собирается заверять столь важные документы, как оказалось, что он давно скопировал себе все печати отца и прочих власть имущих. Обладая таким арсеналом, он мог узаконить любую сделку, любой договор, не спрашивая ни у кого разрешения. Это было опасно, но в данном случае — полезно.       Вечером, сидя вместе с Ормом на крылечке и покуривая кретек, Сигюн делилась планами на будущее:       — Я не хочу быть царевной, мне не нужен Фенсалир. Предпочту стать королевой-матерью. Если Локи погибнет от рук Тени, а хоть кто-то из детей выживет, — она залпом выпила напиток, которым ее весь день подпаивал Орм. Это была смесь гормонов и витаминов, благодаря которой в ее теле вскоре появится сразу несколько готовых к оплодотворению яйцеклеток, словно у кошки. По словам Орма, у любимиц Фрейи последовательно созревает несколько яйцеклеток за одну течку, но сигналом к овуляции служит появление сперматозоидов, а вовсе не химическое вмешательство.       — Станешь, станешь, — отвечал старик, пародируя эхо. Мысли его были далеко. — Сколько все же сделать близнецов? Десятки или сотни…       — Десять тысяч, — съязвила Сигюн. — Они все вырастут, поубивают друг друга, сражаясь за трон, и останется только один, зато самый сильный. Если, конечно, последние двое не пронзят друг друга насмерть, как часто поется в легендах.       Она шутила, но красноречивое молчание Орма дало понять, что он ее предложение воспринял всерьез и уже обдумывает перспективы. Сигюн прикинула, кого проще придушить во сне: Орма или Локи. По всему выходило, что старика-Орма, но его было жальче.              Фула стояла на золотом балконе, увитом сложным орнаментом, стараясь ровно дышать и не теребить оборки платья. Больше всего ей хотелось обратиться в статую, но у нее не было даже призрачного магического дара, поэтому она покорно стояла у края балкона, положив руки на бортик, смотрела на толпу и старалась не думать о том, что ее в любую секунду могут скинуть вниз или ударить кинжалом в сердце. Пристроившиеся позади валькирии казались такими маленькими и незначительными по сравнению со взбешенно-растерянными родичами Одина. Когда погас свет и появился дракон, обратившийся Тенью, все просто лишились дара речи. Царица Асгарда, церемонно удалившаяся из гладсхеймского сада без единой служанки, зато с воскресшим ночным кошмаром великанов и асов, — настолько поразила величественных мужей, что они даже не попытались возразить или призвать толпу к решительным действиям. Но сейчас, когда шум шагов опозоренной царицы стих, а толпа бросилась на улицы поглазеть на удаляющуюся пару и пустить десяток безумных сплетен о жене Одина, отдавшейся побратиму при живом супруге, родичи Одина попытались выразить протест. И столкнулись с недвусмысленно поигрывающими оружием валькириями. Гринольв исчез вместе с толпой и не спешил выводить войска на площадь. Да и не было ни единого благородного мужа, который посмел громко и четко высказать недовольство. Родичи Одина переглядывались, тихо перешептывались, замолкали и снова начинали говорить, косились на неподвижную Фулу и явно нервничащую Вар, но не смели заговорить с ними.       — Мы пленники? — наконец, послышался голос Форсети, обращенный к валькириям.       — Отнюдь. Вас никто тут не держит, — девушки расступились, образуя живой проход, но недвусмысленно перехватив мечи, копья и топоры. Напряжение висело в воздухе. Высшие мужи Асгарда по одному спустились с балкона мимо конвоя из вооруженных до зубов девушек. Они оказались в коридоре, но не разошлись, лишь отошли подальше от вездесущих валькирий. Фула завела пустяшный разговор с одной из валькирий, чтобы подслушать перешептывание родичей Одина. Всех волновало одно: действительно ли существо, явившееся в обличие дракона и соблазнившее царицу, является той самой легендарной Тенью, которая исчезла почти тысячу зим назад?       — Мы говорили с Одином в тот день, когда он пал в сон, — заявил Тюр, и все неистово закивали. — Ни слова не было сказано о возвращении Тени.       — Ее и не было все эти дни!       — Она не могла отделиться от Одина по своей воле.       — Это точно обман! Шрам на руке — подделка!       Эти и другие шепотки так и не перешли в громкие выкрики, хотя валькирии усиленно делали вид, что ничего не слышат.       — Устроим испытание Тени!       Предложение было встречено одобрением, быстро сошедшим на нет. Если Тень окажется фальшивой, то испытание, конечно, провалит: совет изрубит ее на куски, запрет царицу в Фенсалире и будет править до пробуждения Одина, который решит судьбу неверной супруги. Однако, если Тень настоящая, то недоверие расценит личным оскорблением, и в куски порубят уже совет, а такая перспектива вовсе не представлялась радужной ни для кого из собравшихся.       — А жив ли наш царь? — послышался чей-то обеспокоенный голос. — Уж не… — повисло недолгое напряженное молчание.       — Пустим вестника!       От толпы не то чтобы по своей воле отделился самый молодой из родичей Одина и поспешил на самую высокую башню Гладсхейма, где располагалась опочивальня Одина. Фула не позволила ни единому мускулу дрогнуть на лице, но как же ее возмущало поведение лучших мужей Асгарда! Она всегда презирала Локи, который казался ей собранием всех пороков, недостойным называться асом: он был лжив, изворотлив, использовал других в своих целях… Она очень хорошо его знала, потому что он доверят ей и бывал откровенен, не догадываясь, насколько сильно его образ мыслей и желания далеки от достойных. Но даже Локи не был таким жалким, как родичи Одина, которых она уважала еще несколько часов назад. Доблесть и достоинство, слава и снисходительность, справедливость и щедрость — родичи Одина отличались прежде всеми добродетелями, что же с ними ныне случилось? Вот Браги, прославленный мудростью и красноречием, слагающий лучшие висы и саги. Нет аса, более искусного в речах, в его власти сложить как самый жалкий нид*, так и самую торжественную драпу*… но он заикается, запинается и не может связать пары слов при одном упоминании Тени. А еще потомок Одина! Вот Улль: непревзойденный стрелок и бегун на лыжах, самый меткий, самый быстрый, бесстрашный! Трое уговаривают его дать Тени священное кольцо клятвы, которое сломает палец, если Тень поклянется в чем-то неистинном, но великий воин мямлит в ответ что-то едва различимое!       Послышался топот, и из-за поворота выскочил гонец, едва дышащий от стремительного подъема на Валаскьяльв и не менее быстрого спуска.       — Волки… — едва выговорил он, глотая воздух… — Не пускают!       Гонец рухнул на пол, пытаясь продышаться.       — Волки не стали бы караулить мертвого!       — Наоборот, они всегда допускали нас к живому Одину, значит, ныне охраняют его тело!       Толпа взволновалась, посыпались самые безумные предположения. «Царица избрала в новые супруги мужеубийцу!», «Один отравлен!», «А если это дело рук Локи?», «Но он же в тюрьме!».       И снова еле живой посланник мчится, но уже не наверх, а вниз, и снова томительное ожидание начинает затягиваться…       — Сбежал! — вопль ужаса донесся до собравшихся до появление самого посланника. — Его нет!       Фула, наблюдающая, но не вмешивающаяся, только сейчас обратила внимание, что коридор, где столпились родичи Одина, совершенно безлюден: ни один слуга, ни один раб и даже ни один придворный до сих пор не прошел мимо и не услышал кучу государственных тайн и нелепых слухов. Она пригляделась: один конец коридора тонул во мраке погаснувших факелов, другой был освещён, и там стояла валькирия. Неужто сестра всё предусмотрела? Или валькирии действуют по своему разумению? Родичи Одина не обращали внимания на воинственных дев. Они обсуждали Локи, высказывали множество безумных предположений и, в конце концов, сошлись на том, что Локи сбежал, убил отца, обратился в дракона и устроил представление, чтобы сбежать.       — Он взял в заложники царицу!       — Или она помогает ему — сердце матери крепче камня!       — Да и Локи ли вернулся из бездны? Где видано, чтобы царевич жил среди преступной мрази?       — Поселенцы убили его и подослали двойника?       — Локи постоянно болел, редко появлялся… И к тому же он…       — Тссс!       Голоса снова понизились до шепота, и Фуле не удалось узнать, в чем еще всесильные мужи обвиняют Локи или его двойника. Неразбериха и перебранка продолжались довольно долго, пока из темноты не послышался ясный голос валькирии:       — Ее величество!       Голоса тут же стихли. Родичи Одина разом замолчали, обернулись. Она шла к ним, сжимая побелевшими пальцами копье Одина. Нелепая и чересчур серьезная. Фула рада была увидеть сестру живой, но копье всевластия женщину не красит.       — Ваше величество, — родичи Одина медленно, как бы нехотя склонились перед царицей, всем видом давая понять, что ждут объяснений, но сами никаких вопросов не зададут.       — Следуйте за мной, — произнесла царица, обращаясь ко всем сразу и беря Фулу под руку. Нести священный ларец стало неудобно, и Фула отдала его одной из валькирий, окруживших царицу живым щитом. Это была очень странная процессия: по темному узкому коридору шла царица, держа одной рукой копьё, а другой — сестру. Вокруг них в три ряда расположились валькирии, а замыкали шествие родичи Одина — его советники и боевые товарищи. Это было неправильно и дико, но Фула не смела рта открыть. Так они дошли до тронного зала, прошли его весь и только перед ступенями, ведущими к заветному трону, Фригг выпустила руку сестры, сделала несколько легких шагов вверх, привычно остановилась на верхней ступени: во время торжеств Один восседал на троне, справа стояли члены его нынешней семьи, слева — друзья и телохранители сыновей. Фригг остановилась по центру и повернулась лицом к почтенным мужам, которые не посмели встать даже на первую ступень, ведущую к трону.       — Оставьте нас, — кивнула она валькириям, расположившимся полукольцом вокруг ступеней трона и вновь обнажившим оружие.       — Но Ваше величество, — запротестовала Хильд.       — Я нахожусь среди друзей и родичей моего мужа, — мягко прервала ее царица. — Среди самых достойных воителей Асгарда. Никто из них не причинит мне вреда.       Валькирии, ворча сквозь зубы, нехотя удалились. Фула предпочла бы уйти вместе с ними, но ее никто не отпускал.       — Величайшие мужи Асгарда, те, в чьих жилах течет кровь самого Одина Всеотца, — начала царица, и не было в ее голосе ни пафоса, ни строгости, она словно говорила с лучшими друзьями, хотя Фула не сомневалась, что любой из присутствующих с удовольствием кинет в нее копье или дротик, — я бесконечно ценю каждого из вас. Вы, все силы отдавшие на благо и процветание Асгарда, не оставьте меня своим советом и ныне, когда бремя верховной власти пало на мои плечи и на плечи моего деверя. Я побывала в чертоге Хель и принесла безрадостные вести: сон Одина продлится дольше обычного. О чем не стоит знать прочим, — она выдержала паузу. — Как не стоит прочим знать о судьбе моих сыновей.       — Царица, — подал голос Форсети. — Пока тебя не было, мы обыскали всё: Локи исчез.       — Это неправда, — возразила царица и продолжила прежде, чем ей успели возразить, — он не исчез, он скрылся вместе с Мунином. Мой сын молод. Все мы помним, чем кончилось его прошлое краткое правление: он едва не погиб. Ныне его вина еще не доказана, но даже без нее найдутся завистники, желающие свершить месть.       Фула не стала гадать, о каком очередном преступлении Локи речь. Родичи Одина поняли мысль царицы, этого довольно.       — Судить Локи будет Один Всеотец, никому другому я не дам этого права ни как мать, ни как царица, — закончила Фригг и возразить ей никто не посмел.       — Мы поверим тебе, — Тюр настолько раздухарился, что посмел ставить условия, — если ты укажешь нам живого Одина. И мы хотим видеть доказательства возвращения его отражения и антипода.       — Да, — продолжил Форсети, — все мы помним величие ожившей тени Всеотца, но все мы знаем о коварстве, свойственном некоторым асам, — он говорил явными намеками. — Никто из нас не осмелится оспорить волю Одина, но все мы желаем в ней убедиться.       Последние слова Форсети произнес лежа на полу, а как он оказался на золотом орнаменте, не уследил никто, в том числе и он сам. Еще несколько родичей Одина попадали на пол, едва не прикусив языки. Остальные бросились врассыпную, но факелы на стенах и закрытые окна залы давали слишком длинные тени.       — Вы желаете другого убеждения? — спросила царица, не обращая внимания на лежащих асов. — Вы знаете его столь же хорошо, сколь я. Он может из тени поставить подножку, а может вонзить нож в ступню. Неужто такого доказательства его истинности вы желаете получить?       Сейчас Фула восхищалась сестрой: она общалась с самыми могущественными мужами Асгарда, чьи дружины составляли приличную часть армии Гринольва. Каждый из них мог призвать своих людей и устроить беспорядки, а, объединившись, сравнять с землей Гладсхейм. И все же она говорит с ними как с подчиненными, словно и правда может отдать приказ убить хотя бы одного из них и не опасаться последствий.       — Ваше второе пожелание я исполню столь же быстро, сколь первое.       Царица величаво сошла со ступеней. Она так и не посмела сесть на трон, который столько времени занимал ее супруг и на который с такой легкостью несколько зим назад взошел Локи. Она даже не посмела приблизиться к нему, подняться чуть выше ступени, на которой всегда стояла. Фула поравнялась с сестрой, пропустила ее вперед и засеменила следом. За золотыми дверьми их вновь окружили валькирии, но царица отпустила их одним мановением руки.       Подниматься в личную башню Одина было ужасным мучением. Фула хорошо помнила, как молодая Фригг ругалась, вынужденная каждую ночь проводить в покоях супруга и каждое утро спускаться вниз по сотням ступеней. Со временем она привыкла и сейчас, несмотря на почтенный возраст и Гунгнир в руке, поднималась легко, словно лань. Немногие из достойных мужей поддерживали ее скорость: только Тюр и Улль шагали в ногу, не выказывая признаков усталости.       И вот сотни ступеней остались позади. Перед непрошенными гостями возникли огромные златые двери, напоминающие ворота, и неспящие стражи — Гери и Фреки. Они вскочили на ноги, стоило процессии приблизиться, и расступились, пропуская царицу и ее свиту. Тюр поспешил открыть тяжелые створки. Фула зажмурилась — столь яркий свет бил с потолка, освещая кровать-ладью. По углам прятались тени, однако кровать была подсвечена столь ярко, что близко к ней не подбиралась ни одна тень от многочисленных вещей, расставленных по комнате. У изголовья стоял Хеймдаль, тяжело опираясь на меч и глядя в стену подобно тому, как раньше глядел в космос. Под сияющим куполом грудь Всеотца равномерно вздымалась и опускалась. Хугин пристроился у изголовья и дремал. Неразлучного с ним Мунина не оказалось рядом — неужто и правда сопровождает Локи?       — Всевидящий страж, мы пришли, чтобы справиться о здоровье моего супруга, — Фригг подошла ближе и села на свое место подле кровати. Раньше, во время коротких снов Одина, она все время проводила здесь, не думая о государственных делах. К такому положению дел все привыкли.       — Он пребывает в покое, — ответствовал Хеймдаль и не добавил более ни единого слова.       — Это благая весть, — кивнула Фригг. — Я призываю вас всех в свидетели, что с этого дня буду проводить ночи в постели вместе с моим законным супругом. Я призываю в свидетели Хеймдаля, я призываю в свидетели моих девушек и, если среди вас есть те, кто осмелится, то и любого из вас. Мои дни будут наполнены мыслями о величии нашего царства, мои ночи будут наполнены думами о моем муже и детях.       Такого поворота событий не ожидали ни благородные мужи, ни Фула. Она не собиралась дежурить всю ночь у постели сестры. Если та желает спать при свете да еще и под восстанавливающим куполом, воздействие которого на обычных асов неизвестно, это ее право, но стоять при ней всю ночь, а потом еще работать днем — за что ей такие пытки? Да еще и Хеймдаль будет стоять подле царицы? Немыслимо.       — Ты желаешь делить солнечное ложе с супругом под оком неспящего стража? — уточнил пораженный Форсети.       — Всезрячего, — уточнила Фригг, — под оком того, кому ведомо все, кто видит и слышит каждую мелочь во всех девяти мирах, кто может направить свой взор на поле битвы или в женские купальни. Да, я буду спать под его охраной, хотя и верю, что в Гладсхейме у меня нет врагов.       — А Тень? — спросил кто-то из робких, стоящих позади. — Он ли царь Асгарда?       — У Асгарда нет царя до пробуждения Одина, — объяснила Фригг. — У Асгарда есть царица. И есть брат Одина, выполняющий его волю. Вы знаете, что Один слышит нас даже сейчас. По пробуждении он вспомнит обо всем, что творилось в стенах Гладсхейма, не забывайте об этом. Сон сморил моего мужа накануне великой войны. Мы должны сделать всё, чтобы она не состоялась до его пробуждения, иначе выйдет, что Один струсил и не участвовал в величайшей битве со времен падения етунов. Мы не вправе лишать его заслуженной славы. Он поведет в бой великое войско! Мы же должны подготовиться.       — Ты собираешься готовиться к войне? — недоверчиво переспросил Форсети. В его устах прямо читалось, что война и женщина несовместимы.       — Не «я», а «мы», — подтвердила Фригг. — Разумные и достойные асы, в чьих руках золотом засияет даже простая медь, настоящие таланты, от которых не отвернулась удача!       Фула украдкой зевнула. В Асгарде все умели очень красиво и витиевато говорить, особенно с иноземными послами и личными врагами. Длиннющие фразы, насыщенные эпитетами и восхвалениями собеседника, за которыми скрывался простой едва узнаваемый посыл. Фригг говорила красиво, но что она будет делать уже завтра, когда столкнется с настоящими проблемами, с делами, которые не умеет решать? С ненавистью и презрением всего двора? Сейчас достойные мужи обескуражены и едва успевают придумывать новые вопросы, но уже завтра они составят заговор и воткнут в спину царице нож, если она так и будет легкомысленно отпускать валькирий, считая, что ее не тронут.       Фула с трудом дождалась окончания аудиенции. Родичи Одина покинули залу, златые двери закрылись, оставляя на пороге верных волков. Фула хотела перекинуться с сестрой хотя бы несколькими словами, но всевидящий страж, ворон, Один и, возможно, Тень показались ей слишком большим числом свидетелей.       — Мне остаться охранять твой покой этой ночью? — спросила она покорно.       — Нет. Спустись к валькириям в сопровождении Фреки и забери у них ларец. Пусть волк проводит тебя до Фенсалира и вернется обратно вместе с Вар. И пусть ни одна из вас, моих наперсниц, не выходит из Фенсалира иначе, чем в сопровождении хотя бы одной валькирии, а обитатели Фенсалира несколько дней не покидают моих чертогов, — распорядилась Фригг, и Фула не стала спорить — так обрадовалась тому, что хотя бы эту ночь проведет спокойно.              *Нид — хулительные магические стихи.       *Драпа — торжественная песнь.