Златые нити норн

— Тебе известно, что отверженным запрещено появляться во дворце? — надменно произнесла царица, переступив порог покоев Локи и пропустив мимо ушей приветственные вопли коленнопреклоненного Раиду. Рабы царевича в четыре руки удерживали его в подобающей случаю позе. Охране Фригг велела остаться за дверью: с ней в комнате и так находятся крепкие мужчины — они не позволят случиться непоправимому.       — Я знаю, что мне запрещено выходить за пределы поселения, — почтительные слова с трудом давались дикому варвару со сверкающими глазами разных оттенков голубого, — но сейчас речь идет о жизни и смерти царевича. И ради него я готов пожертвовать жизнью. Его не видели во дворце, хотя он сюда входил. Что с ним случилось? Ты знаешь? Или для тебя он тоже пропал навеки?        — Мне льстит такая преданность моему сыну, — царица позволила себе легкую улыбку и велела рабам отпустить просителя. — Но ты нарушил столько правил, что, боюсь, мне придётся тебя казнить. Ты готов умереть, чтобы узнать где Локи?       — Я приехал сюда ради этого! — воскликнул Раиду прежде, чем дослушал условия. Он вскочил на ноги и бросился бы к царице, если бы его вновь не скрутили. — Мне плевать на свою жизнь! — вопил он, силясь вырваться. — Если я смогу таким образом помочь господину. Дай мне лишь отослать весточку своим, что с ним всё в порядке. Дай мне увидеть его и делай со мной, что хочешь. Мне не нужна жизнь, если он, если он… мертв или осужден. Я разделю с ним любую участь!       Страстные фразы срывались с губ отверженного одна за другой, вперемешку с бранью, которой он осыпал своих конвоиров. Фригг вновь велела отпустить его — ей было интересно, что так называемый «друг Локи» собирается делать с царственной особой, от которой полностью зависит. Почувствовав долгожданную свободу, он сперва рванулся к царице, но резко отпрянул, едва не врезавшись в нее, и встал в паре шагов, с опаской глядя в спокойное доброжелательное лицо своего будущего палача. Его разноцветные одежды со множеством украшений — дань дикой моде поселения — смотрелись вульгарно на таком сильном, здоровом мужчине. Хотя не таким уж и здоровым он был на самом деле: шрамы покрывали дряблую, выцветшую, болезненную кожу рук и лица, обожженную в нескольких местах. Когда Локи приезжал во дворец с «друзьями», Раиду выглядел лучше и моложе, но сейчас весь его облик свидетельствовал о бессонных ночах и пережитых страданиях. У него дрожали руки, а ногти были сгрызены чуть не до мяса. Его неопрятность оскорбила бы царицу, если бы она обращала должное внимание на такие мелочи.       — С Локи всё в порядке, он жив и здоров. Вместе с Тором они отправились в один из отдалённых миров с важной миссией, — произнесла Фригг, не желая томить незваного гостя неизвестностью — с него станется по-настоящему броситься на нее и сломать не только шею, но и весь заранее продуманный спектакль. Не успел Раиду ответить, как один из рабов вышел вперед, прося слова. Фригг милостиво кивнула.       — Ваше величество, вот уже две зимы мы живем в поселении. Этот отверженный — лучший друг нашего господина. Его смерть опечалит Локи. Смиренно прошу тебя — не приводи приговор в исполнение сейчас. Отсрочь казнь до возвращения царевича. Этот отверженный ему очень дорог, он — глас его научных идей, опора и поддержка.       Фригг заметила ярость, клокочущую в груди Раиду — его, друга царевича, защищает презренный раб — наверняка, он считает себя выше тех, кто всю жизнь служил царской семье по принуждения. Но вступить в перепалку при коронованной особе не решился.       — Вам следовало бы подумать о себе, — обратилась царица ко всем троим сопровождающим, и улыбка медленно сползла с ее губ. — Вы тоже заслуживаете сурового наказания за то, что привезли в пресветлый чертог беглого преступника.       — Они ни в чем не виноваты, — голос Раиду дрожал от гнева, он смел угрожать. — Я настоял на их сопровождении. Я воспользовался своим исключительным положением. Я — гений, это признано всеми. Когда я однажды сопровождал венценосного Локи во дворец, то всё время провел в библиотеке. Я не силен в политических играх, я не понимаю, чего ты добиваешься своими вопросами. Я проделал опасный путь, чтобы узнать о здоровье того, кому поклялся служить. Если бы я остался в поселении как последний трус, если бы спрятался в соломе, я бы себя не уважал, и царевич плюнул бы мне в лицо. Он всегда писал, если уезжал, а сейчас не пишет. Он ни о чем нас не предупредил. И, отправляясь сюда, я знал, что не вернусь обратно. Мне не нужны подачки и заступничество. Дай мне своей рукой составить письмо в поселение и отправляй на эшафот. Я не боюсь смерти во имя Локи. Вернувшись, он узнает, что я пожертвовал жизнью, только бы не оставить его!       Если бы Фригг могла позволить себе смех, она бы рассмеялась. Мир переворачивался на ее глазах. У рабов и отверженных в равной мере не было ни чести, ни совести, ни благородства, но они защищали друг друга, не боясь навлечь на себя еще больший гнев царицы Асгарда. Сколько благородства в тех, в ком не ожидаешь найти даже капли, и сколь мало его в тех, кто вырос в самой изысканной среде. Если бы могла, она бы скорее вознаградила участников этого фарса, чем наказала, но договор с Тенью требовал решительных действий.       — Я уверена, что Локи не одобрил бы твой поступок. Ты не просто вышел из поселения в сопровождении его слуг, но и проник во дворец, перепугав множество благородных асов. А также вытоптал несколько клумб с бесценными цветами. За это отвечать тебе перед самой Фрейей.       — Бесценные цветы? — переспросил Раиду с искреннем недоумением в голосе. Он не понимал, при чем здесь цветы и в чем его обвиняют.       Створки дверей тяжело растворились, и в них величаво вплыла Фрейя, наполнив комнату дурманящим ароматом далеких ванахеймских трав. Прекрасная, юная дева, ни в чем не похожая на богиню, разменявшую несколько тысяч зим. Ее платье — воздушная туника, полупрозрачная, почти ничего не прикрывающая, приковывала к себе взгляды и дразнила любого мужчину. Фрейя полночи репетировала речь для коленнопреклоненного отверженного, умоляющего позволить ему, недостойному, коснуться хотя бы края божественных одежд, но не успела она произнести хоть слово, как стоящий на ногах и не обративший на ее наряд внимания отверженный заговорил скороговоркой:        — Царица сказала что-то о цветах. Если их корни живы, дай мне привезти удобрения — и они восстановятся. Да и новыми методами земледелия мы овладели благодаря великому Локи. Цветы я тебе восстановлю, если они не совсем поруганы.        Фрейя, вытаращив прекрасные голубые глаза и сбившись с мысли, переводила взгляд с отверженного на царицу и обратно. Она не ожидала такой прыти, такой дерзости — говорить без позволения. Ее подозрения в болезни рассудка Раиду подтверждались.       — Отведи меня в сад, — едва не приказывал ничтожный червь. — Я — ученый и заставлю его цвести лучше прежнего.       Он двинулся к Фрейи, а та вовсе не элегантно отскочила ближе к Фригг.        — Отойди, безумец! Восстановить цветы подвластно только мне, богине плодородия, — даже грубые слова музыкой слетали с коралловых губ прекрасной девы.        — Разумеется, не только тебе, а еще удобрениям, и у них, пламя возмездия, это получится лучше! — бросил Раиду раздраженно: истеричных женщин он не выносил вне зависимости от сословных рамок. — Но если ты не хочешь, чтобы я их восстановил, то что тогда ты хочешь?       Фрейя затравлено посмотрела на Фригг — в прошлый раз при Локи отверженные вели себя сдержано и скромно. С покалеченной девушкой она пару раз говорила и нашла, что ее манеры близки к дворцовым, но образина, стоящая перед ней сейчас в полный рост, источала злость и безумие, недостойное жизни.        — Фригг, всё, что он нарушил, можно искупить только смертью. Казни его сегодня же! — выпалила Фрейя, склоняясь перед царицей. Не успела та ответить, как снова вмешался Раиду:       — Царица и так собирается меня казнить. Я думал, мне нужно восстановить твой сад перед казнью. Или ты не веришь в мои способности? Я — лучший естественник поселения, передо мной склоняется вся живая природа, открывая свои тайны, а какие она открывать не желает, я выдираю их из ее нутра.       Раиду задели за живое, усомнившись в его возмжностях: его руки непроизвольно сжались в кулаки. Фрейя побледнела и схватила Фригг за руку. Царица сердилась, что заранее продуманная игра рассыпалась песком.        — Ты уверена, что не желаешь получить от него возмещение в виде восстановления цветов? — спросила Фригг, незаметно придвигаясь ближе к Фрейе.        — И отсрочить его казнь на неопределённое время? Пустить его снова в мой сад?! — возмутилась богиня плодородия, готовая спрятаться за спину Фригг, если полоумный отверженный хоть на шаг к ней приблизится.       Фригг вздохнула — пора заканчивать спектакль. Она отпустила Фрейю и велела рабам Локи подать приборы, чтобы отверженный собственной рукой написал послание в поселение. Раиду с недоумением наблюдал за поспешно покинувшей комнату женщиной, сбежавшей него, словно от дикого зверя, красноречиво напомнив о ненависти и предубеждении большого Асгарда к отверженным, даже если те ничего плохого не совершали и оказались в мире бесконечной магии по ошибке или по собственной воле.       — Любой из нас улучшит чудный сад Фрейи. Почему ты не хочешь, чтобы то, ради чего поселение появилось, — ради внедрения научных технологий в Асгард — случилось здесь и сейчас? — устало спросил Раиду, принимая чуждые приборы для письма. Он так привык писать карандашом или ручкой по белой линованной бумаге, что возвращение к пергаменту олицетворяло для него неприязнь дворцовых асов к новшествам поселения.        — Когда мой сын вернётся, я попрошу его заняться этим вопросом. Он лучше меня разбирается в этом, — откликнулась царица. — Напиши своим, чтобы они не смели появляться в столице. Если нам понадобится помощь учёных, то посредником выступит лично Локи        — Он посылал о себе известия? — спросил Раиду, кое-как накарябав короткое послание.       — Локи вместе с Тором, за ними приглядывает ворон Одина. Если бы с моими сыновьями что-то случилось, я бы знала об этом.       Раиду кивнул, оставил на столе записку и беспрепятственно позволил увести себя в подземелье, откуда живым выйти ему не суждено. Его покорность удивляла ничуть не меньше преданности Локи. Одно дело — кичиться преданностью и рассуждать о ней абстрактно, совсем другое — не думая о себе пойти на казнь ради короткой весточки о кумире. Несоразмерная плата.       — Ваше величество, умоляю, не казни его до возвращения Локи, — донеслась до ее слуха смиренная просьба одного из рабов. О добром нраве царицы слагали легенды, к ней часто обращались с прошениями. Вот и сейчас рабы говорят без прямого дозволения.       — Подвергни Раиду телесному наказанию или голоду, но не казни. Господин его обожает. Это чистая правда. Поверь, я бы не стал просить за каждого проходимца. Но Раиду и правда сам пришел, он настоял на том, чтобы поехать, несмотря на все опасности. Он предан Локи как собака.       — Я приму это во внимание, — ответила царица небрежно. — По-хорошему, и вас следовало бы казнить. Будете сидеть в темнице, пока я не решу, что с вами делать.       Она забрала со стола записку и, отдав соответствующие распоряжения валькириям, удалилась, пропустив мимо ушей негодующие крики прислужников Локи. Конечно, такого они не ожидали, ведь семья Одина лояльно относилась к личным рабам. Они слишком привыкли к хорошему обращению. И пускай она на самом деле никого казнить не собирается, припугнуть тех, кто нарушил законы Асгарда, стоит.       Солнце едва поднялось из-за горизонта, а она уже отправила в тюрьму всех нарушителей границ. Большинство обитателей дворца еще почивали, лишь Гринольв приступил к своим бесконечным тренировкам. Фригг вошла в малый тронный зал и отпустила стражу, чтобы подумать обо всем в одиночестве. Но одиночество — слишком большая роскошь для царицы: Тень не заставила себя ждать.       — Как всё прошло?       — По плану. Ты разве не наблюдал?       — Хочу узнать твое мнение. О Раиду       — Верный пёс, не опасный для Локи.       — Тебе понравился?       — Не такую кампанию я хотела бы видеть рядом с царевичем, — вздохнула Фригг. — Но он может быть полезен во многом.       — Тут ты права, — Тень заняла привычное место у ног богини. Всё как раньше, словно не прошли столетия. — Он — безумный гений и ради Локи свернет горы. Так что убивать не стоит. Можно запугать, но, кажется, это тебе совсем не удалось.       — Ты прав, — задумчиво произнесла Фригг: Раиду был каким угодно, но точно не напуганным. Если ему что-то еще понадобится во дворце, он немедленно прискачет, не думая о последствиях. А ведь именно нежданных визитов надо избежать любой ценой!       — Может, он получит пару плетей и испугается? — неуверенно спросила она, перекладывая таким ребячливым образом ответственность на плечи Тени: кому, как не ей, знать душу софелаговца.       — Не знаю… — Тень растеклась у трона и снизу вверх посмотрела на царицу бездонными белыми глазами без зрачков. — Я не помню, боится ли Раиду боли. В поселении телесные наказания приняты, но не помню, чтобы они когда-то его касались. Он вспыльчивый, но за ним обычно брат по пятам ходит. Он его усмиряет, а большую часть времени Раиду увлеченно что-нибудь исследует, а потом приносит такие результаты, что все падают к его ногам… Он действительно гений, причем настоящий, тут я не преувеличиваю нисколько… И как он относится к боли, чувствителен ли к ней…       — Так предложи что-нибудь другое, — Фригг пересела с трона на верхнюю ступеньку, отводя взгляд от на редкость уродливого макияжа собеседника. — Ты хорошо его знаешь. Как можно его напугать?       — Несправедливостью. Он из тех, кто за правду сдохнет. Ну и за Локи, разумеется, — Тень развернулась, снова поймав взгляд царицы, и на его лице Фригг прочла вожделение, которого никогда не бывало прежде. Она чуть не отнесла его на свой счет, если бы Тень не продолжила: — Если хочешь его побить, если он жестоко тебя оскорбил, я возражать не стану.       Фригг вздрогнула. Неужели так быстро? Она была уверена, что у них куча времени, что былое безумие не возродится вместе с душой того, с кем она когда-то дружила и строила грандиозные планы. Подобно тому, как асгардские мужчины развлекались с девушками и выпивкой, Тень развлекалась с жертвами любого пола и возраста, знакомыми и безымянными. Даже если Раиду не друг Хагалару, они все же работали вместе, но это обстоятельство не мешало Тени страстно желать его мучений, а, возможно, даже подстегивало ее злодейские капризы.        — Я хочу лишь его образумить и напугать, а не избивать, — жестко ответила Фригг. — Что если пообещать высечь не его, а Локи, раз допустил отверженных во дворец?       — О да, это на него еще как подействует, — Тень мечтательно улыбнулась, перевела взгляд к потолку, всё еще источая вожделение. Будь Фригг неискушенной, она бы испугалась за свою честь: многие женщины и даже некоторые мужчины опасались именно за честь, когда надо было опасаться за жизнь, которую не просто отнимут, но еще и выпьют до последней капли за несколько часов.       — Ты можешь этим шантажировать отверженных: окажетесь за пределами поселения — драгоценный Локи пострадает, а не только вы сами, — добавила Тень       — Ладно, — Фригг задумалась. — Но что делать с казнью? Как напугать Раиду, мы решили, но я обещала ему казнь. От которой, по нашей первой договоренности, его спасёт Хагалар.       — Скажи, что прислушалась к мольбам рабов. Что его, безусловно, казнят, когда приедет Локи, чтобы он посмотрел на то, как распустил поселение отверженных. А потом появлюсь я, и мы все переиграем.        — То есть только пугаем его, не бьем? — переспросила Фригг, стараясь стереть с лица Тени мечтательное выражение.        — Как хочешь, моя радость. Чего больше желает твое сердце? — Тень немыслимым кульбитом оказалась позади царицы, едва за задев золотой трон, и обняла ее за шею. Она вкрадчиво мурлыкала, получая удовольствие даже от мечтаний о чужих мучениях.       — Ладно, будем действовать по ситуации, — Фригг выпрямилась, легко сбросив Тень на ступени — та театрально скатилась к подножью и осталась лежать, поломанная, поверженная: просто гора тряпок на золотом полу. — Я спущусь к нему завтра. А тебе пора стать Хагаларом, — бросила она напоследок и вышла из покоев, не наступив даже на край одежды поверженного союзника. Происходящее все меньше ей нравилось. В свое время и она, и Один, и сама Тень перепробовали множество способов, чтобы избавить ее от насущной потребности пытать и убивать. Ничего не помогало. Личный врач царской семьи изготовил пилюли, которые, в сочетании со здоровым образом жизни, уменьшением нагрузки на психику и сменой круга общения медленно, но верно привели к угасанию жажды крови. Только вот вместе с этой самой ненавистной жаждой стерлась и личность, которую Фригг любила. Гениальность сменилась пустым бахвальством, смелость — байками о былом, ум — изворотливостью, преданность — обидчивостью и следованию только собственным интересам. Они уничтожили маньяка — долгими, совместными усилиями, — но заплатили столь высокую цену, что сами не обрадовались результату. Сейчас она не позволит Тени вновь впасть в кровавое безумие… Знать бы только, как?              В середине ночи Локи проснулся от дикого грохота, громких ругательств и топота ног нескольких слуг — Юсуф вернулся от девок. «Хоть в дом перестал их водить», — злорадно подумал Локи. Он дождался, когда всё стихнет и слуги разойдутся по комнатам, и, приняв облик Амира, прокрался к учителю, чтобы проверить, насколько чуток его сон. Комнатушка ничем не отличалась от прочих помещений: это был небольшой огороженный угол с ложем, с парой кубков на случай, если ночью захочется пить, с одеждой, заботливо собранной явно не руками хозяина. Просто маленькая комната, негодная ни для чего, кроме уединения с красотками или со жрецами — в зависимости от обстоятельств и настроения. Все это Локи заметил только благодаря небольшому огоньку на руке — в оконце не проникал ни лунный, ни звездный свет — возможно, на небе повисли тяжелые тучи. Царевич подошел ближе к учителю, провел рукой над его головой, даже легонько дотронулся — ничего. Юсуф спал как убитый, от него разило таким перегаром, что вряд ли он проснется следующим утром, скорее — вечером. В комнате нет никакого оружия, да и во всем доме не встречалось ничего опаснее столовых ножей и плуга — знаменитым фехтовальщиком Юсуф точно не был.       Локи вернулся к себе, обдумывая результаты разведки: при желании учителя легко убить или взять в заложники — он не сможет защититься. Через несколько часов царевича снова разбудила ругань из соседней комнаты — слуги пришли будить господина, а тот вяло отбивался и обещал засунуть им в задницу джекфрут с кожей и со всеми потрохами. Отличное начало дня. Слугам не позавидуешь, может, хоть платят им щедро. Локи дождался, когда его позовут завтракать, и вышел, как всегда печальный, с опущенной головой, тяжелыми вздохами и думами. Учитель выглядел так, будто всю ночь сражался с отрядом ледяных гигантов и проиграл.        — Доброе утро. Я так волновался, когда ты не пришел домой ночевать! — проникновенно начал Локи, едва не заламывая руки и глядя строго в пол, словно скромная девица.        — Доброе утро, — хмуро ответил учитель, одним своим видом опровергая доброту нового дня: даже его привычные насмешки еще не проснулись. — С сегодняшнего дня до обеда будешь присутствовать при встрече с заказчиком.        — Хорошо, — покорился Локи, уплетая опостылевший рис. — Это часть моего образования?       — Угу.       Юсуф ещё не пришёл в себя, вести светские беседы ему не хотелось. Он пил одну чашку кофе за другой, Локи от него не отставал. Некстати вспомнилось, как они в последний раз путешествовали по Ванахейму с отцом — Локи пил кофе, а Один не мог даже в рот взять такую гадость. Зато Один курил кретек, а Локи от него тошнило.       Покончив с едой, царевич вышел во двор немного размяться и обнаружил в теньке Биму — тот завтракал в гордом одиночестве, но в приподнятом настроении.        — Как ты себя чувствуешь? Болят мышцы с непривычки? — заботливо спросил телохранитель, доедая свой паек, ничем не отличавшийся от господского. На слуг Юсуф тратил много серебра, а семьи у него похоже не было.        — Болят, — сперва Локи думал, что лукавит, но подумал и решил, что чувствует себя и впрямь не слишком хорошо — сказывалось долгое отсутствие тренировок.        — Хочешь продолжить сегодня?        — Конечно. Вечером, когда дышать полегче. Да и господин хочет занять меня делами.       — Хорошо, встретимся, когда тебе будет удобно.       Локи хотел продолжить разговор, но не придумал, о чем. Вербовать телохранителя рано, спрашивать о Юсуфе — опасно, расспрашивать о собственной семье и прошлом — подозрительно, да и не избежать тогда вопросов о себе, то есть об Амире, с которым царевич был слишком поверхностно знаком. Выжившие слуги время от времени попадались на глаза — не дай Один он сделает что-то не так, у них закрадутся подозрения, за ним станут пристально следить, пойдут пртиворечивые слухи.       Локи прогулялся по огромному двору, окружавшему господский дом. Спугнул целовавшуюся в сарае парочку, от нечего делать пересчитал количество лопат и мотыг, погладил по бокам флегматичных быков, которых крестьяне выводили в поле. Все в доме знали, чем заняться: женщины пряли и готовили пищу, мужчины подметали двор, чинили сбрую, обжигали горшки. Несколько получше одетых слуг, расположившихся на солнышке, переписывали тексты с одного пергамента на другой — подсмотреть, какие именно, Локи не удалось. О недавней трагедии не вспоминали, жизнь текла своим чередом.       Заметив невдалеке одного из выживших слуг Амира, Локи быстро вернулся в дом, желая избежать неприятной встречи. Он попал на северную веранду, прошел мимо костра с приятно пахнущим варевом и бросил пару ничего не значащих комплиментов повару. Тот зарделся от похвалы и вывалил на Локи всю свою подноготную от рождения до свадьбы и рождения не то шести, не то семи детей. Царевич не знал, как отвязаться, и обрадовался, когда Расул позвал его к хозяину — прибыл заказчик.       Для важных встреч в центре двора располагалась беседка на высоком фундаменте, обшитая резными досками. К ней вела лестница, расписанная сценками из жизни крестьян: где-то ваны погоняли быков, а где-то и быки бегали за ванами, опустив головы и готовясь забодать самого нерасторопного противника. Раздвижные двери с огромными решетчатыми окнами пропускали много света и совсем не спасали от жары. Домик пустовал, но вместе с Локи поднялось несколько слуг, бережно неся низенький столик облицованный камнем, множество свитков, тушь и напитки.       Юсуф выглядел гораздо лучше, чем утром. Его одежды светлых тонов блестели чистотой, ровные белые зубы контрастировали со смглой кожей.       — Будешь просто наблюдать пока, вымя шакалье, — бросил он Локи с привычным радушием. — Всё подмечай, вопросы задашь потом, можешь их записать.       Он протянул свиток и кисть. Царевич не меньше Раиду привык к ручкам, а еще больше — к собственной памяти, которой собирался поразить нынешнего учителя.       Он молча сел чуть поодаль от низенького стола и приготовился постигать пока еще неведомую науку, радуясь, что Юсуф не оказался мастером меча или копья.       Дверь отодвинулась, пропуская нескольких щегольски одетых слуг — сплошные ваны, ни одного мага. За ними, тяжело ступая и прихрамывая, вошел так называемый «заказчик» — ван не первой свежести и не самого опрятного облика. Оплывшие черты лица, дряблые губы и дрянные зубы, половина из которых отсутствовала, старили гостя: Юсуф выглядел мальчиком рядом со стариком, хотя на деле они могли оказаться ровесниками, растратившими свою жизнь один — на тяжелый физический труд под нещадно палящим солнцем, другой — на труд интеллектуальный, не требовавший напряжения и сил.       Гость прошамкал что-то нечленораздельное на очень плохом ванахеймском. Локи затаил дыхание и напряг слух — заказчик говорил не на том наречии, на котором изъяснялся дом Юсуфа. Юсуф в ответ произнес формулу вежливости — медленно, членораздельно, но гость явно не понял и, к удовольствию Локи, перешел на асгардский. На нем он говорил плохо, но так у него с Юсуфом был хоть какой-то шанс договориться. Слух Локи коробили жуткие ошибки и неверная артикуляция половины звуков его родного языка. Он придвинулся чуть ближе к низенькому столику, чтобы получше разглядеть чертежи, документы и схемы. Речь шла о постройке в одной из деревень того, что Локи с позиции своих нынешних знаний назвал бы «рыбоперерабатывающим комбинатом»: заказчик собирался скупать рыбу у местных жителей, солить, коптить, вялить и проделывать еще несколько операций, названия которым он не знал на асгардском, после чего отправлять на ярмарки по всему Девятимирью.       — Но ведь Радужный Мост перерушен, — Локи с трудом заставил себя допустить ошибку.       — Скоро будет починен, — ответил гость, — я буду первый на рынке. Так где выгоднее остаться? Здесь? Здесь? Здесь? — он показал Юсуфу несколько карт расположенных неподалеку деревень. Юсуф велел слугам развернуть свои записи, и тут Локи, наконец, понял, чем же занимается его новый учитель — он собирает информацию. В огромной картотеке хранились сведения обо всех окрестных деревнях и поселениях на много миль вокруг — сведения о географическом положении, количестве и составе населения (особыми значками были отмечены деревни с жителями иных народов Иггдрасиля).       — Я советую не у нас, — медленно проговорил Юсуф, — а вот здесь. Здесь живет семейство ледяных великанов, найми их — тогда товар портиться не будет.       — Ледяные великаны в Ванахейме? -удивленно переспросил Локи. — Как они в такой жаре?       — Привыкли, наверное, — отмахнулся Юсуф. — Или магия. Да без разницы. Главное — живут.       Дальнейшие объяснения Локи не слушал. Ледяные великаны. Живут в жаре Ванахейма! Это немыслимо. И неважно кто — етуны или инеистые гиганты Нифльхейма — и тех, и других в народе называли «ледяными великанами»; и те, и другие официально жили только в своих мирах. Как и великаны Муспельхейма… Хотя что его удивляет? Темные эльфы Свартальвхейма в свое время были изгнаны из Альвхейма. Обосновавшись вместе с цвергами, они изменились и внешне, и внутренне, они ненавидели своих светлых собратьев. Что не мешало заключению отдельных смешанных браков, не мешало части светлых эльфов жить на темной стороне и наоборот. Политика диктовала одни условия, жизнь — другие. И если Локи в силу своих причин никогда не видел мирных великанов вне родных миров, это еще ничего не значит.       Ближе к обеду заказчик оговорил с Юсуфом все детали, поблагодарил за предоставленные сведения и обещал наведаться через пару дней. Локи поднялся вместе с учителем, проводил господина до двери, даже попробовал повторить формулу прощания на родном наречьи гостя, но у него ничего не получилось.        — Ну что, есть вопросы? — спросил Юсуф, как только дверь с шумом задвинулась. — Задавай.        — Учитель, в почему господин пришел именно к тебе со своими сомнениями? — смиренно спросил Локи.       — Потому что он в наших краях новичок, а хочет получать много серебра. За тем ко мне и приходят. Сейчас каждый ищет, где лучше, а я, не будь дураком, и подсказываю, что да как и где не прогадаешь. Купцов у нас много, товаров — тоже, а как нажиться — знает не каждый, — Юсуф гордо указал на себя.       Локи смутно понимал происходящее. В Асгарде вся промышленность располагалась в одном Фенсалире, и не было проблемы товарообмена. Попав в дом Юсуфа, царевич наивно считал, что какую бы отрасль Амир не изучал, он со своим блестящим разностороннем образованием везде заткнет его за пояс, однако экономику такого рода он знал лишь теоретически.       — Позволь мне зайти к нашему гостю, чтобы лучше разобраться, — попросил Локи        — Зачем? Он и так всё рассказал, ему нет смысла что-то утаивать, — Юсуф вернулся за столик, небрежно сбросил с него все документы на пол и прямо из бутыли выпил прохладной воды.        — Я бы хотел сходить для себя. Мне сложно составить представление по описанию на асгардском, который он знает очень плохо.        — Ну сходи, если хочешь, — пожал плечами Юсуф. — Если тебя вообще туда пустят, хвост крысиный. Кстати, я хочу, чтобы ты всё аккуратно переписал и составил нормальный документ, без лишнего. А все заметки, которые я делал, нужно выписать отдельно. Этим и займёшься в ближайшее время.        Локи понятия не имел, как составить нормальный ванахеймский документ.       — Ты дашь мне образец хорошо заполненного документа? — спросил он, мысленно прикидывая, где Юсуф может хранить документы и как их незаметно оттуда забрать.        — Дам, конечно, — учитель неожиданно ударил кулаком по столу с такой силой, что царевич вздрогнул. — Мне не нужна отсебятина, мать твою за ногу.       Локи едва сдержал вздох облегчения.        — Хорошо. Тогда я буду в своей комнате. И, учитель, я хотел попросить у тебя дозволения жить в отдельно стоящем домике. Убийцы могут нагрянуть в любой момент. Я не хочу никого подвергать опасности, а наши покои смежные, — Локи не смел поднять глаза, изображая покорность. Уж что-что, но свою драгоценную жизнь Юсуф точно не станет подвергать опасности ради какого-то ученика, которого он знает аж целых три дня.       — Об этом не может быть и речи, козлиный помёт! — неожиданно зло рявкнул ван. — Я несу за тебя ответственность. Поэтому, пока есть хоть какая-то опасность, глаз с тебя, сука, не спущу!       Локи очень хотелось сказать, что эта подзаборная пьянь не проснется, даже если его подопечного будут пытать, но сдержался.       — Ты подвергаешь себя огромной опасности! — воскликнул он.       Юсуф схватил его за шиворот и притянул к себе. Локи с трудом удержался, чтобы рефлекторно не ударить в солнечное сплетение.        — Думаешь, если тебя убьют отдельно от меня, мне легче будет, козья нога?! Твои родители с меня шкуру спустят.        Локи изобразил на лице страдание.        — Из-за меня и так уже столько народу погибло. Я не переживу, если еще и ты — тот, кто с таким участием отнесся ко мне и к моим людям!       Юсуф оттолкнул его, чуть не отбросив к стенке.       — Закончили этот разговор, хвост тушканий. Я работать, и тебе того же советую.       Юсуф громко хлопнул бы дверью, если бы она висела на петлях. Локи утер со лба пот и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы не свалиться с приступом удушья. Придется сделать недоучителю еще пару гадостей, чтобы таки отселиться в отдельный дом без ширм и постоянной опасности попасться на смене личины.       Он не пошел в свою комнатушку, а вернулся за обеденный стол. Документ, который Юсуф предоставил ему в качестве образца, был составлен толково на блестящем ванском языке — ровно на том, который они с Тором учили как основной. Локи потребовалось несколько свитков, чтобы приноровиться выводить буквы кистью. Как же неудобно писать чем-то, кроме ручки по бумаге. Когда Радужный Мост восстановят, он велит во все миры привезти мидгардскую бумагу и ручки — вот уж в чем людям нет равных!       Сделать один документ по образцу другого оказалось просто, выписать отдельно заметки Юсуфа — еще проще, а вот вспомнить, как пишутся буквы ванского алфавита — сущее мучение. Он потратил много времени на тренировку и с опаской стучался в комнату учителя, опасаясь обвинений в лени и нерасторопности.       — Уже? — приятно удивился Юсуф, взял свиток, бегло просмотрел. — Молодец. Я тоже заканчиваю. Хочешь вместе прогуляться?       — Да, конечно. Я не наделал ошибок? — спросил Локи, хотя точно знал, что не допустил ни одной — в своей внимательности он не сомневался. Но если учитель считает, что он справился быстро, когда сам Локи уверен, что потратил кучу времени на тренировку письма, то каким же балбесом Юсуф считал Амира?       — Всё отлично. Сразу видна великолепная грамотность! Как мне и говорил твой папаша.       Локи гордо вздернул нос и, кажется, впервые искренне улыбнулся с тех пор, как попал в новый дом.        — Мне нужны еще стражники. Нам небезопасно гулять вдвоем.        — Бери ещё пару человек, акулья чешуя, и пошли, — Юсуф нетерпеливо встал.        — Я имею ввиду не это… — Локи сделала вид, что смешался. — Мне кажется, что на твоей территории слишком мало стражников.       Юсуф проглотил готовые сорваться с языка ругательства:       — У меня как минимум пятеро, мать их за ногу, людей, хоть и не дежурят круглосуточно с оружием, но могут дать отпор любому. Я совершенно в них уверен. Да твоих семеро. У нас тут целая армия! — он засмеялся и хлопнул Локи по плечу. — И вообще. Я думал, ну о том случае, когда отравились твои люди. Это вполне могло быть случайностью. Ведь с тех пор, яйца козлиные, никто не проявлял к тебе никакого интереса. Все, хватит болтать, пошли гулять!       И он едва не выбежал из комнаты. Локи последовал его примеру. На улице стояла жара. Главное — следить за дыханием и не свалиться от очередного приступа.       Документы сиротливо остались валяться на столе Юсуфа: неубранные, забытые, никому не нужные.              Когда Сигюн открыла глаза, Орм все еще сидел на полу. Он не двигался, едва дышал и смотрел в одну точку — Сигюн даже на мгновение показалось, что он умер — таки не пережил ужасное ночное потрясение. Ее тело непроизвольно дернулось в попытке вскочить, а из горла чуть не вырвался крик о помощи, но Орм перевел на нее взгляд, и наваждение прошло — больше он не походил на мертвеца.       — Привет, — Сигюн зевнула, скрывая в зевке крик о помощи. — Долго я спала?       — Нет, что ты, совсем не так долго, как могла, учитывая, сколько на тебя свалилось, — Орм замахал руками — как-то неловко, неуклюже, словно прогонял назойливую муху.       — День хотя бы тот же?       — В Ванахейме очень долгие дни — еще светло, хотя дождь и уравнивает всех.       За окном и правда стучали тяжелые капли. Напуганная видом Орма, Сигюн сперва не услышала дождя, не почувствовала характерного запаха сырости, не ощутила спертого тяжелого воздуха, зато теперь все эти ощущения навалились разом — нетипичные, не похожие на асгардские. Не любила она климат Ванахейма. В отличие от Арнульва… Непрошенные воспоминания едва не завладели опустошенным сердцем. Но рядом Орм требует к себе внимания. Стоило позаботиться о нем, сидящем рядом, а не об иллюзорных асгардских страданиях.       — Ты и правда совсем не переживаешь из-за случившегося? Я беспокоюсь за твое здоровье, — она встала, размялась, сделала несколько упражнений, прогоняя остатки долгого сна. За стеной громко сопели: вести по дому разносятся быстро — подростки снова установили слежку за своей мучительницей, но дождь прогнал их под крышу и заставил подслушивать из-за стенки. Она бы в их возрасте с поста не ушла и до последнего подслушивала под окнами — там лучше слышно. Будь у Орма дом типичной ванахеймской конструкции — на сваях — подслушивать у окон было бы бесполезно, но дом стоял на земле — наводнений и разливов рек в этой местности отродясь не случалось.       — Здоровье-то мое отменное, — прокряхтел Орм. Сигюн ему не поверила, но спорить не стала. — Да только в ловушке я оказался, так что на старости лет под твоей юбкой прятаться приходится, хоть ты и юбки не любишь, а жаль — ножки у тебя под иллюзией до сих пор хорошенькие.       Сигюн считала, что ее ноги хороши и с иллюзией, и без — она старалась не терять форму. За стенкой послышались шушуканья, что-то где-то упало, кто-то кому-то наступил на ногу. Орм неопределённым движением руки попросил Сигюн избавиться от молодых недоразумений. Она наложила на помещение чары иллюзий — о чем бы они не заговорили, дети услышат только обсуждение погоды. И снова непрошеная мысль заставила сердце учащенно биться — Орм ведь тоже маг и сам мог наложить простое заклинание. Но не стал. Или не смог. Или забыл, как колдовать?       — А как ты считаешь, милая, — неожиданно спросил Орм, — Арнульв стал совсем бешеным? Рядится в женские юбки и пьет кровь невинных?       Сигюн вздрогнула от отвращения.       — С чего вдруг такой вопрос? — бросила она насторожено.       — Ну ты же сюда с царским сыном приехала, спасаясь от Тени. А Тень же — это самый настоящий Арнульв? Или тоже какая-нибудь смешанная полукровка?       — Нет, к сожалению, это именно что Арнульв. Был когда-то, — Сигюн сглотнула неприятный ком в горле. Да что ж такое — она ведь должна быть сильной, она все решила там, на берегу реки с Мейо. Снова чувства подводят ее. Такими темпами она бросится Тени на грудь и разрыдается при первой встрече, падет на колени с единственной мольбой — вернуть Хагалара. Много раз она видела женщин на коленях перед мужчинами — позорное зрелище, давящее на жалость, а вызывающее только отвращение. Со времен побега из Асгарда она не стояла на коленях. И не встанет!       — Я не видела и не слышала пока что подтверждений твоих слов о его… психозе, — Сигюн не была уверена, что Орм понял перевод чисто мидгардского понятия, но пояснений не попросил, — но это не значит, что психоза нет. Тень не всегда была бешеная, возможно, сейчас все и спокойно, но… не знаю. Когда Тень начала проявляться, Локи чуть не погиб. Хагалар рассказывал мне, завуалировано, конечно, что одна их ссора с Локи довела его до белого каления, что он не сдержался, а дальше шли похвалы выносливости царевичу.       — Ах, вот оно как-то, ага, вот оно как, — Орм еще несколько раз повторил что-то столь же бессвязное, прежде чем резко переменить разговор. — Да я тут чего сижу, Птичка: замучили они меня совсем. Спасения никакого нет. Одна мне теперь дорога: бросить всё это пыхтение и удалиться для молитв несуществующим богам, и пропади оно все пропадом, и пусть делят имущество, как хотят. Собаки. Мне уже ничего не надо. В Хельхельм ни серебра, ни парчи не возьмёшь — у Хель навалом всего, а цветы быстро вянут.       — Я могла бы показать тебе Мидгард, но не уверена, что ты перенесешь телепортацию… И не сейчас всё же — ведь пока непонятно, что с этим мерзким царским ребёнком делать, который еще и сбежал неизвестно куда.       — Как же они в чем-то похожи. Просто удивительно. А ведь столько тысячелетий прошло. Но как же похожи.       Сигюн всё больше настораживала несвязанная речь старика. Она уже хотела спросить, о каких призраках Орм, отирающий непрошеные слезы, сейчас говорит, но вдруг поняла: он сравнивает Арнульва при Гринольве и Локи при Хагаларе. А ведь если подумать, схожести и правда хватало. Гринольв побоями и криком пытался принести Арнульву исключительно добро, а мальчишка сопротивлялся всеми силами, ничего, кроме лишней боли взамен не получая, и ведь и Локи точно также сопротивлялся до последнего добрым намерениям Хагалара! Старик Орм усмотрел то, что она, наблюдая ситуацию со стороны, проглядела. Хагалар умудрился оказаться по обе стороны баррикад, но ни на одной из них не добился успеха. И если проводить аналогию до конца, то Арнульв ненавидел Гринольва, отрицал благие намерения в свой адрес и в конце концов убил своего благодетеля… Вряд ли Локи собирается убивать противного старика, но его сопротивление Хагалару и правда один в один сопротивление Арнульва Гринольву.       — Совсем я расклеился, совсем, — до нее как сквозь воду доносились причитания Орма — старика, алчущего чужого внимания. Как он не походил на того Орма, который ее вырастил! — Нет, хватит, точно пора на покой. Вот правильно говорят: что малый, что старый. Вот и ты меня уже утешаешь, жалеешь.       — Жить с такой огромной семьей — это мужество надо иметь. В Мидгарде люди зачастую не в состоянии ужиться с двумя-тремя родичами, а у тебя тут целое поселение имени тебя. Ты его основал и являешься по сей день его центром. Ты самая важная его часть. И ты еще ого-го. Так что не надо на себя наговаривать, — она говорила то, что он хотел услышать, но во что сама не верила. Как же дико, что Орму нужны все эти слащавые сюсюканья, признания, ободрения.       — Ты даже себе не представляешь, какой тут змеиный клубок крутится, вертится… — Орм только и ждал проявления сочувствия, чтобы вывалить на нее все свои проблемы, и она не посмела его перебить. — Когда в Асгарде дело было, так ведь и семья маленькая, а на детских хуторах мои подчинённые пикнуть не смели. А тут-то, ох, знала бы ты… Тут же каждый мой потомок мужского пола себя умнее меня считает, да и женщины некоторые такую же охоту взяли. Чего я только уже не наслушался. Ученики мои разделились: часть считает, что мои дети натравили на них специально подростков, сами подростки ни в чем не признаются, но ведут себя очень странно, вон даже в дождь все гулять разбежались, об обязанностях забыли своих, будто маленькие. Хворостиной бы их. Другие ученики считают, что это сами дети мои виноваты. Третьи, что кто-то из неизвестных магов, и что я его покрываю, раз не отдал приказ найти. Четвертые — что твой дружок руку приложил. Но больше всего, конечно на детей моих обида, мол, их вина. И ученики ждут от меня действий, хотя бы мнения и руководства, а что я то могу? Я им сказал, чтобы разбирали завалы, чтобы делали хотя бы времянку для детей твоих пока что… Ну а мои дети — так тоже ужас. Одни считают, что ученые мои сами все подстроили, мол, чтобы их потом обвинить. Другие боятся, что на нас вышли асы. Третьи считают это трагедией и хотят помочь моим соколикам. Четвертые злорадствуют, что так им и надо и опыты пора прекращать, не по природе они. Пятые и тебя подозревают, что ты либо сама руку приложила, либо дружка подговорила, либо еще что — поэтому так стараешься… Да это я тебе только самое распространенное сейчас рассказал. А они ко мне сегодня толпами шли. И всех выслушай и все ждут указаний, голова кругом идет, а я ведь и не знаю то ничего на самом деле. И знать то не хотел, ведь разницы то никакой нет, ну случилось и случилось. Я и допытываться то не хотел, кто. Понятно, что кто-то из своих, наверняка. Не думай, что я тебя подозреваю, милая, ни-ни, конечно.       Сигюн неосознанно проявила в руке кинжал — ванахеймский, с изображением бога Адоро — редкое украшение — обычно этого бога вырезали на луках. Адоро с юношеским задором в глазах смотрел на нее, словно подбадривал, но, разумеется, молча. Что ей делать? Локи свинтил неизвестно куда, Орм расклеился, будущие дети, вероятнее всего, погибли, в Асгарде Тень. Зато как хорошо… В Таллинне! На ум почему-то пришел именно этот человеческий город — пережиток Средневековья, оазис древности среди новостроек. Она была там с подругами — американками… или немками? Уже не вспомнить… Нет, это были болгарки, точно! Немки или американки не преодолели бы железный занавес, который трещал по швам, но еще стоял, ограждая красоты Таллинна от большинства жителей Мидгарда. То было последнее десятилетие двадцатого века. стране всё бурлило, назревала революция, но туристки ходили по старинным улочкам, вымощенным брусчаткой, фоткались на фоне чуть ли не каждого дома — истратили восемь пленок или даже девять, а получили от силы два десятка приличных кадров. Несколько раз заходили перекусить в кабачок, расположенный прямо на центральной площади под Домским собором. Деревянные лавки, полумрак, настоящие свечи и пирожки с капустой и лосем очаровывали каждого посетителя. Пышногрудые официантки, одетые на старинный лад, приветливо улыбались каждому гостю, здороваясь на нескольких языках.        Где-то в городе проходили съемки фильма о мушкетерах — подруги хотели хоть глазком взглянуть на красавчиков актеров, а Сигюн чувствовала ни с чем не сравнимую любовь к старинным улочкам. Ее не волновали ни политические дрязги, ни развал страны, ничего — да пусть Таллинн завтра рухнет, это будут не ее проблемы, главное, что сегодня она им наслаждается. А если начнется стрельба или аресты, они с подругами просто уедут в ту страну, где никто не стреляет. Ей не надо хвататься за меч или пистолет, ей не надо разруливать политические интриги высшего уровня. Пусть Арнольд Рюйтель сам решает свои проблемы, пусть мужчины в красивых костюмах до хрипоты спорят, имела ли место оккупация Эстонии в сороковых и достойна ли признания конституция тридцать восьмого года или следует написать новую?        Как жаль, что сейчас она не в Эстонии, а в Ванахейме, перед ней не молодые подружки, полные надежд на будущее, а немощный старик, едва держащийся на ногах. И пожар, будь он неладен.       — Я знаю, кто и зачем поджёг лабораторию, но не вижу смысла все это развивать. Отправь своих учеников куда-нибудь строить научное гнездо. Твоя семья их никогда не примет, особенно, когда… когда тебя не станет. А внукам твоим давно пора узнать, что такое реальная жизнь. Сослать бы их в какое-нибудь училище, лучше военное, быстро бы манеры исправились, — Сигюн спохватилась, что не знает, есть ли военные училища в Ванахейме — она мыслила мидгардскими реалиями, но, видимо, были, раз Орм не попросил уточнений.       Слово за слово Сигюн рассказала все, что знала о поджоге и с трудом убедила старика, что затеяли всё именно дети, что взрослые ни при чем, что это лишь юношеский максимализм, а не глобальный заговор, призванный свести главу семьи в могилу. Подозрительность Орма раздражала — то он чуть не с радостью заявляет, что «пыхтеть ему недолго осталось», а то цепляется за жизнь, словно бессмертный.       — Пока не случилось беды, лучше разделить науку и семью, — закончила Сигюн свой неприятный рассказ.       — Дети… Весь этот огромный камень противоречий и недопониманий сдвинули дети по своей воле и без командования взрослых… Осмелились сами пойти против меня и всех? — переспросил Орм. Сигюн раздражалась всё больше — он кучу раз задавал один и тот же вопрос, но разными словами.       — Да. Но твои учёные считают иначе. Они думают, что детей направили взрослые. Мне же так не кажется. Это вот чисто то же самое, что у нас в детстве было: слабоумие и отвага. Вспомни, нам с Арнульвом никакие взрослые не нужны были, чтобы принести вам кучу проблем, — она позволила себе легкую улыбку, хотя сердце опять сжалось от боли.       Но переключить Орма на воспоминания о милом его сердцу Арнульве не удалось. Он снова понес что-то бессвязное.       — Как в детстве… Но вы там структуру не нарушали и не было за вами взрослых… А среди перечисленных тобой парочка совсем малявок есть… Хорошо, что хоть взрослых с ними не было… нет, плохо, так бы можно было отделаться малой кровью… Как же я не хотел ни во что входить и ничего знать, и чтобы все само улеглось. Но обе стороны требуют виновных, требуют крови и зрелищ… Приведи сюда зачинщика… Нет, не приводи. Хуже только будет… Как же я устал. Раньше я бы одной левой, а сейчас… Младших то можно прилюдно выдрать, поручить это родителям, они уж расстараются. Но старшие, оух… Да и ты сейчас на дыбы встанешь, пташка моя. Встанешь, встанешь, по глазам вижу. Защитница слабых. Да только вот все хуже, чем было с вами, мелкими подлецами. Между казнью и изгнанием, конечно, я выберу изгнание в конце концов, но поломаться надо будет. Посмотреть, что да как, что там семья думает об этом. Стоит, да.       — Какие казни? Какие изгнания? — Сигюн всерьёз начала опасаться за вменяемость Орма — его взгляд в процессе монолога становился все менее осмысленным, а часть слов он проглотил или разбушевавшийся дождь вконец заглушил их. — Зачем все это устраивать? Зачем насильно оставлять два несоприкасаемых мира взаимодействовать? У тебя куча учеников, которые могут о себе позаботиться. Пусть продолжают твоё дело отдельно. А семья останется отдельно. Зачем эти концерты прилюдные? Они суть проблемы не решат. Ты не вечен. В итоге все равно им придется разойтись. Ты лишь отсрочишь неизбежное. Мелкие идиоты уже свое получили.       Орм снова забормотал. Сигюн придвинулась ближе, чтобы хоть что-то разобрать. Общая суть сводилась вроде бы к тому, что смысл телесного наказания в публичности, а вовсе не в страдании бичуемого, что болью решить проблемы нельзя — откуда только бывший хозяин понабрался такого? Уж чья бы корова мычала на этот счет, так точно не ормовская!       — Да зачинщик вообще меня защищал, а ты его хочешь изгнать? За благородный, хоть и тупой, порыв? — воскликнула Сигюн, перебивая старика.       Он запнулся, сбился с мысли, снова бессмысленно уставился на нее. Сигюн повторила. Потом еще раз, медленнее. Потом самыми простыми словами объяснила, какую ошибку допустила, когда рассказала Торкелю о своем детстве, как он всё неправильно понял и пошел отстаивать ее честь и достоинство, мстить за нее, хотя его и не просили. И чем большее число раз она повторяла одно и то же, чем дольше пыталась донести до Орма свою точку зрения, тем больше ее пугало, что она вообще должна до него что-то доносить. Вдруг он перебил ее. Просто заговоорил, оборвав на полуслове.       — Знала бы ты, птичка, как прекрасен черно-белый мир. Где есть друзья, а есть враги, где ясно, кому плюнуть в рожу, а кого погладить по голове. Прекрасен черно-белый мир, но только вот в моей семье так не получается. Ты думаешь, у меня не было бунтовщиков? Были, еще как были. А какие скандалы закатывали — ух, вам не снились! Но и я был моложе, и бунтовщики постарше. Уходили они. Расходились мы как корабли в море. Многие от меня так сепарировались, кто не принимал. Дети, внуки — всякое бывало, да и хорошо они знали мою работу. Но постепенно как-то все сепарировалось и сепарировалось. Правнуки то уже совсем ничего не знают о работе, пожалуй. Ты что, правда думаешь, что вся моя огромная семья против опытов, а все мои ученики так уж против семьи? Накуси-выкуси — не так это. Очень многие из семьи меня поддерживают, если кто-то из них возглавит семью, когда меня не станет, то и не будет противостояния никакого… А парочка учеников жената на моих внучках. Бесплодно, правда, но они часть семьи. И не все ученики мои занятия уважают тоже, многие и не хотели бы. Мы не на ножах живем, ты не думай, но перемирие у нас невесомое, если что-то пойдет не так, то и взбрыкнуть многие могут… Придется объяснить всем, публично, что именно произошло. Я же никого не держу, пусть несогласные уходят. Но нельзя оставить безнаказанной такую выходку. Ты, птичка, до конца не понимаешь проблемы: это Ванахейм, если бы не было тебя, могло бы сгореть ВСЁ. Были бы огромные жертвы. Это не только против меня, но и против всех. По недомыслию, конечно, но прощать такое просто нельзя, иначе дисциплины больше никогда не будет. Пока я называю себя главой семьи, мне приходится управлять семьей. Я же хотел ни во что не вмешиваться и все оставить как есть, но моя семья, мои ученики напуганы, дезориентированы, не знают, что делать, им нужно мое решение и они ему подчинятся. Или уйдут. Но всё же сперва я должен сам его увидеть.       Сигюн закусила губу, обдумывая услышанное. Сначала ей казалось, что Орм городит чушь, но только сначала. К ней внезапно пришло осознание того, что она с подобным никогда не сталкивалась. В Ётунхейме совсем другое устройство семьи, а асгардской у нее никогда не было. Она сейчас впервые видела, что значит быть главой клана. С одной стороны, ее расстраивала необходимость принимать тяжелые непопулярные решения, но, с другой, восхищало умение Орма решать все эти вопросы почти что на смертном одре. Она завидовала женам Орма — с таким бы мужчиной она прошла через огонь и воду. Раньше она надеялась, что Хагалар окажется таким: что ему захочется отдать в руки бразды правления семьей и подчиняться, но он оказался совсем другим — Сигюн давно это поняла, но продолжала жить иллюзиями и привычкой. По характеру она сильнее любого мужчины и не станет подчиняться никому, скорее подчинит себе. А ей ведь не этого хотелось. И отправляясь на поиски Торкеля, она пыталась нарисовать в голове портрет идеального мужчины. Должен же он существовать в Девяти Мирах! Она столько путешествовала, столько всего перевидала, со столькими знакома. Но сравнения постоянно оказывались не в пользу мужчин. А уж с женщинами ей равняться и вовсе несолидно. Пожалуй, во всей известной ей вселенной нет ни одного существа обоего пола с характером более сильным, чем у нее самой.