Pov Harry
С самого детства я ни разу, никогда не испытывал недостатка во внимании. Вокруг меня всегда были толпы народа, что в детском саду, что в промежуточной школе, что сейчас. Со временем ничего не изменилось, кроме разве что моего школьного статуса. Сейчас когда я думаю об этом, возможно, люди любили меня только за то, что я всячески пытался им понравиться, а не за то, что я - это я. И в такие моменты моя юность кажется до неприличия пустой, а исправить что-то я уже вряд ли сумею. Есть ли свобода в том, чтобы быть зависимым от чужого мнения? - Ни толики. Всякий раз услышав "кажется, Стайлс немного пополнел", я бегу в спортзал, а фразы типа "этот цвет ему совершенно не идет" доводят меня до избавления от любого предмета одежды обозначенного цвета. Думаете, мне нравится это? - Терпеть не могу. Но печальная правда заключается в том, что сделать что-то с этим я, увы, уже не смогу. Наверное, я просто уже слишком глубоко погряз во всем этом дерьме, хотя что тут скажешь, когда я даже не могу отличить своих собственных желаний от того, что хотят от меня другие. Но все это еще не настолько печально, сколько печально нынешнее положение дел. И что бы я для этого ни делал, факт остается фактом, я всю жизнь был всеобщим любимчиком. Я всегда получал все, что только душе угодно, а стоило напакостить, меня все равно все гладили по головке, из-за чего я в конечном счете и терял границу нормальности. Люди вокруг любили меня, и я прекрасно знал это, и это чувство одурманило меня, вскружило голову покруче любого наркотика. Мне ни разу не отказывали девушки или же парни, и в такие моменты я ощущал себя едва ли не королем мира. Казалось, словно все в этом городке крутится вокруг меня, и я не мог заставить себя остановиться, затаскивая очередную девушку в постель. Но в какой именно момент я лишился всего этого? В какой именно момент я решил, что мне ничего из этого не нужно? Каждый из подобных вопросов в конечном счете устремляется в пустую бесконечность, на границе которой я вижу лишь его лицо...
— Как часто нам приходится жалеть о том, чего мы сами добивались? — Чего? — Малик отрывается от телефона и растерянно смотрит на меня. Его лицо искривляется в непонимании, а я только выдыхаю и отмахиваюсь. — Слушай, — начинает парень, — ты в последнее время странный какой-то. Что случилось? Поджимаю губы и утыкаюсь лбом в поверхность стола. Как я могу сказать ему об этом? — Если ты из-за новенького образа Томлинсона переживаешь, — вздыхает пакистанец, и что-то знойно сжимается в области груди, — то не беспокойся, еще неделька и шумиха угомонится. Ты снова станешь первой новостью недели. Чуть приподнимаю голову и упираюсь подбородком в столешницу. — Ты о чем вообще? — Ну дела... — Темные глаза округляются, и Зейн тихонько отключает телефон и откладывает его в сторону. — Ты же сейчас не серьезно, верно? Я по-прежнему не понимаю, к чему он клонит, поэтому только пожимаю плечами и, заметив в столе маленькую черную щербинку, начинаю ковырять ее ручкой, что, черт знает зачем, взял с собой в буфет. — Какой-то ты неразговорчивый... Только заметил? Хмурю брови и, уткнувшись по линию глаз в скрещенные руки, оглядываюсь вокруг без особой на то причины. Чувствую, как что-то притягивает меня к земле, а сердце знойно сжимается. Как давно я не чувствовал ничего подобного? Сомневаюсь, что раньше вообще что-то похожее случалось... — Хэй, — звонко протягивает Зейн, подпрыгнув на стуле, чтобы щелкнуть меня в лоб, — парень, ты кто такой? Что ты сделал с Гарри? Вяло усмехаюсь. Возможно, это все, на что я сейчас способен. Что до Луи, то прошла уже неделя с того дня, когда мы разругались в школьном коридоре, хотя вряд ли это можно назвать ссорой... А если и можно, то она в любом случае какая-то односторонняя. Но ведь тогда получается, что это и не ссора вовсе, разве нет? За прошедшие дни я сумел немного разобраться в себе, расставить мысли по полочкам. Почти всю неделю стоял кипеш из-за "новенького" в Бредворде. Городишко у нас небольшой, да и школа даже для провинциальной маловата, так что если появляется кто-то левый, то каждый сразу же "рубит тему", что называется. Что меня удивило, никто не мог узнать в Луи... его же самого. Все спрашивали его имя, бывшее место проживания, интересы и хобби, ну и прочую ерунду. В этот момент я понял, что, возможно, дело и вовсе не во мне, и что нет ничего особенного в том, что я не смог узнать в Стиве Томлинсона. Это, конечно же, едва ли, но упростило мне жизнь, хотя, да, спорить не стану, мне по-прежнему нет оправдания. Не то чтобы для меня было в новинку совершить что-то настолько мерзкое, что от самого себя тошнить начинает... Нет. Весь сок ситуации заключался в том, что я уже успел проникнуться к этому неординарному парнишке, что не так часто и случается. Не назову то чувство, что так долго мучает меня, влюбленностью, ведь едва ли вообще могу понять, что это слово означает, но абсолютно точно знаю, что хочу быть ближе к нему, касаться его, поддерживать и просто быть рядом. Про секс я даже заикаться не хочу, ведь, как ни странно, он меня волнует сейчас не так уж и сильно. Самое ужасное, что мысли все никак не хотят отпускать то, чертовски сильно уколовшее меня, выражение лица... Боже, что я наделал?! — Чего это он? — Удивляется Лиам, поставив на стол большую бутылку газировки. — Черт его поймет! — Закатывает глаза пакистанец, закидывая ноги на стол. — Мне всегда наша соседская бабка говорила, все рыжие и кудрявые люди - до трясучки странные. Но самый бум, когда рыжий человек еще и кудрявый, вот тогда... — Господи, Малик, что ты несешь? — Фыркает Пейн, шумно усаживаясь за стол. — И убери свои ласты. — Да чего вы все такие нервные? — Возмущается Зейн, послушно убирая ноги со стола. Шатен раздраженно оглядывает Малика и, обращая взор в мою сторону, аккуратно дотрагивается до плеча. — Эй, Гарри, плохо себя чувствуешь? Мотаю головой и чуть улыбаюсь. — Мда... Должно быть, действительно что-то ужасное случилось, раз уж ты так реагируешь. — Заключает Лиам, утыкаясь щекой в кулак и косясь на пожимающего плечами Зейна. Не то чтобы ужасное... Но я сам от себя в шоке, что что-то подобное не дает мне покоя вот уже неделю. Раздается короткая вибрация, и пакистанец хватается за телефон. Еще секунда и его глаза чуть ли не светятся, а лицо едва не разрывает от широченной улыбки. — Эпс, Ли, — подзывает он, — подойди-ка на секундочку. — Ну смотри, если там опять какая-нибудь дурость про королеву Елизавету... — Предупреждает Пейн, лениво выползая из-за стола. — Ладно, парни, — выдыхаю я, привстав с места, — пойду прогуляюсь. — Куда? — В голос вскрикивают оба. — Да по школе. — Протягиваю я, уже медленно продвигаясь в сторону дверей. Зейн пытается что-то крикнуть мне вслед, но слова растворяются в общей шумихе, и я спокойно покидаю столовую, не предавая этому ни малейшего значения. Большая перемена. Я плетусь по коридору второго этажа, всунув руки в карманы и крепко уцепившись взглядом в, не так давно до блеска начищенный отполированный, пол. Шум вокруг словно не доходит до меня, как будто голову окружает какой-то прозрачный вакуум, не подпускающий ко мне ни единого звука. И все, что я слышу, - это гулкое эхо своих шагов и пронзительный вой собственных мыслей. Проходя мимо витрины с награждениями, приподнимаю голову. Так неестественно и фальшиво сияют зеленые глаза у этого парня, стоящего с кубком прямо по центру фотографии. Эти старательно уложенные вьющиеся локоны, отбеленные зубы, начищенная кожа... Смотреть противно! И чего ради все это? - Хотелось бы мне знать... Снова опускаю голову и плетусь дальше. Дойдя до лестницы, спускаюсь вниз, а дальше направо и вперед мимо раздевалки, скамеек и мусорных ведер, к самому выходу. — Да сдохни ты уже! — Бьет по ушам знакомый пронзительный голос. Оглядываюсь в сторону туалета, откуда через секунду выходит раскрасневшийся Тревор, от нервов подергивающий скулами. Парень бросает на меня короткий взгляд, шумно шмыгает носом и взбегает по лестнице. Я прослеживаю за ним, а после направляюсь к туалету... Подхожу к двери, но что-то странное неуловимое сковывает мои ноги, и я не способен сделать ни шагу назад, ни вперед. По ту сторону слышен мокрый кашель и звук бегущей из крана воды... Еще мгновение, и я вваливаюсь в туалетную комнату, моментально привлекая на себя через зеркало смотрящих два широко распахнутых не то серых, не то голубых глаза. Я снова замираю, увидев перед собой морально и физически побитого Луи. Он тут же отводит взгляд на струю воды и, скрючившись над раковиной, продолжает откашливаться в нее кровавой рвотой. Ноги подкашиваются, и я съезжаю вниз по стене, наблюдая за печальным зрелищем. Он едва держится на ногах, его коленки дрожат, а руки все в ссадинах. — Это Тревор тебя так? — Мой голос звучит еще более хрипло, чем обычно. Ответа не следует, и я, утыкаясь затылком в стенку и чуть приподняв голову, закрываю глаза. Некоторое время все еще слышится шум воды и раздирающий кашель, но вот кран со скрипом закрывается, и я слышу неторопливые шаги. Приоткрываю глаза и наблюдаю за, поправляющим рубашку, парнем. — Ну так что? Я не ошибся? — Добить меня решил? — Спокойно выдает Луи, даже не повернувшись, но я и так вижу его ухмылку через отражение. — Вовсе нет. Я просто уточняю, чтобы пойти и набить ему морду. Тут выражение на его лице меняется. Парень хмурит брови и медленно поворачивается, одновременно застегивая пуговицу на левом рукаве. — Какой же ты поверхностный, Гарри. — Усмехается Томлинсон, присаживаясь передо мной на корточки. Я чуть опускаю голову. Теперь наши глаза на одном уровне. — Подумать только, один и тот же человек и ненавидел меня и хотел завалить в постель. — Я не ненавидел тебя, не говори ерунды. — Фыркаю я и отвожу взгляд. — Да? — Повысив тон, возмущается парень, — значит ты даже и не из ненависти, а ради веселья так поиздевался надо мной? — Но... — Это просто офигеть можно! — Вскрикивает Луи, вскочив с места, — придурок, лицемер! Боже, как же сильно я тебя сейчас ненавижу! Тебя в людях только лицо привлекает! Какой же ты гнилой... Тут Томлинсон резко разворачивается к двери и решительно собирается покинуть туалетную комнату... — Да разве мы с тобой отличаемся? — Отрезаю я, останавливая парня прямо в дверях. — Еще скажи мне, что был влюблен не в мое лицо, а в мой характер или привычки. Забавно было бы, ведь мы с тобой толком-то и не общались. — Ты... — Шипит парень, — Да как ты вообще смеешь говорить такое? — он подлетает ко мне и, схватив за ворот рубашки, приподнимает и вдавливает в стенку. — Ты не имеешь никакого права сравнивать мои чувства с тем, что заставляет твой член стоять колом! — Истерикует лохматый, то и дело мотая меня за ворот. — Я же... Я же действительно любил тебя, ты, придурок! Чувствую, как что-то острое вонзается прямо в область груди, и сердце замирает. В его глазах столько боли и отчаяния, сколько я, наверное, не испытывал за всю жизнь, но сейчас, кажется, я могу прочувствовать каждую частичку этого разрывающего состояния. — Недавно... — отпускает ворот и медленно отступает от меня, — совсем недавно я случайно узнал имя человека, которого считал своей первой любовью. Довольно глупо отсылаться к такому, да и время поело свое, но я тогда был не на много примечательнее того фруктового пюре, что раздают в столовой по пятницам. Со мной не общались, смеялись надо мной, но только не он... Был один человек, который, обладая совершенной репутацией "душа класса", тянулся ко мне, не смотря ни на лишний вес, ни на очки, и даже розовые брекеты его не смущали. И он был совершенно искренним... — Забавно, — усмехнувшись и впившись пальцами в раковину, продолжает Луи, — знаешь, я ведь никогда раньше не задумывался, почему вы так дико с ним похожи. И меня также не волновал факт того, что я буквально сразу же влюбился в вошедшего в класс, пусть и очень симпатичного, парня. Все это смехотворно и чертовски наивно, но веду я к тому, что тем улыбчивым мальчишкой, из-за которого я впервые осознал всю горечь своей ориентации, был ты. Чего? Он хочет сказать, что в детстве уже влюблялся в меня? И что из-за меня он стал геем? Но я ничего такого не помню... — Знаю, вряд ли ты вспомнишь что-то настолько незначительное, — спокойно проговаривает парень, — да и на кой хрен тебе это, верно? Я просто хочу, чтобы у тебя и в мыслях не было сравнивать мои чувства со своими. Это не одно и то же. — А теперь прости, мне пора идти. — С этими словами он покидает меня. Чувство, словно в голову пустили уменьшенный шар для боулинга, и тот с разбегу ударяется о стенки головного мозга, вызывая тем самым отвратительную пульсацию. Мысли снова рассыпались в удручающем беспорядке, подобно книгам попадали со своих полочек. Боль в груди, клянусь, скоро разорвет меня на части. Неужели он так долго был влюблен в меня, а я этого даже и не заметил...