Разоришь ты мои сны. Пальцы переплетены... Будто чем-то опоён, Будто тело не моё... «До Содома далеко»
Легендарный император и полководец в его мифологической способности заниматься несколькими делами одновременно, несомненно, уступил бы рядовому вампиру. И этот бесценный дар моей природы сейчас оказался востребован как никогда. Вечер я намеревался провести вне стен «Новой жизни» и с тобой. Нам необходимо было это время. Отсутствие плотской близости (я готов ждать, милая, твоего знака, жеста, шага) требовало быть компенсированным иным (я готов ждать, но я буду рядом). Внушительная кипа счетов и деловой корреспонденции таяла на глазах. Документы, присланные финансовым директором компании, были мною проверены, учтены, подписаны и подготовлены к отправке. Помимо вышеобозначенного, плутая в дебрях профессиональной терминологии, я перечитывал отчёт лаборатории, по моей просьбе, предоставленный Артуром. И с каждой побеждённой страницей становилось яснее, что моим надеждам отыскать упущенные нами зацепки сбыться было не суждено. Впрочем, одна деталь не могла не привлечь моё внимание. На верёвках, которыми ты была связана, вновь обнаружили микроволокна асбеста. От размышлений над возможными версиями их появления меня отвлёк звонок. София просила принять в кабинете её и некую мисс Батлер. Аудиенции мисс Батлер назначено не было, но София не стала бы беспокоить меня без веского повода. Неожиданную посетительницу я увидел, как ни странно, в сопровождении не Софии. Постучавшись и даже не дождавшись ответа (что обыкновенно не было ему свойственно), Артур вошёл в кабинет стремительно, словно взявшая след зверя гончая. За ним появилась девушка, как оказалось, знакомая мне. В ночь Кровавой Луны она мелькала на стадионе, но участия в самом бое не принимала. И после я наблюдал её неоднократно в компании Моники в стенах своего клуба. — Добрый вечер, Князь, — негромко произнесла она, пряча руки за спину. — Здравствуйте, мисс Батлер. Я ощущал тревогу, но успокоить её или, по меньшей мере, разъяснить мне самому не до конца понятную ситуацию, возможности не имел. — Повторите то, что вы рассказывали своей подруге, Грейс. Уверен, Князя заинтересует эта информация, — проговорил Артур, изобразив вид совершенного равнодушия (если бы не оживлённо блестевшие глаза). — Охота на людей не под запретом. Я была осторожна, не сделала ничего, что могло бы раскрыть нашу природу, я не понимаю, в чём... — жёлтыми глазами вампирши щурился страх. — Вас никто ни в чём не обвиняет (пока). Прошу, — указал я на одно из кресел. — Что произошло накануне? — Артур задал вопрос иначе. — Я охотилась, — поёрзав, вампирша устроилась на кресле, — в Бауэри. Выследила бродягу у ночлежки. Проводила его до глухого тупичка. Но меня опередили. — Вас заметили, — уточнил я. — Опередили. Бродягу убил вампир. — Если свидетелей не было, едва ли... — бросаю пристальный взгляд на Артура, буквально требуя пояснений: стычка вампиров из-за добычи не стала бы предметом, требующим моего внимания. — Кто именно его убил? — задал вопрос друг, встречаясь со мной глазами. — Я не знаю, кто он. — Не разглядели лица? — фальшиво поинтересовался мой друг. Артур, я прекрасно понимаю, что ты уже знаешь ответ на этот вопрос, так для чего отыгрывать избыточные действия? — Разглядела. И если бы видела раньше, непременно бы запомнила... Он рябой. — Что? — вопрос вырвался помимо моей воли, глухо и неуместно (Княжеский слух не мог не различить сказанного). Однако встревоженная вампирша, очевидно обеспокоенная дальнейшими нашими возможными действиями, не обратила внимания на подобное недоразумение. — Рябой, — повторила она. — Всё лицо неровное, в мелких шрамах. — И вы не попытались отстоять своё? Батлер хмыкнула. — Я не самоубийца. Сразу поняла, что он сильнее. И потом, я ни разу его не видела, хотя охочусь в Бауэри регулярно. Да и ему, так легко обнаружившему одно из моих излюбленных тайных мест, район этот хорошо знаком. Я не дура, два плюс два сложить могу... Ясно, что он был бы не в восторге оказаться обнаруженным. Смылась побыстрее, пока он был занят. Вот и всё. Я правда ничего не сделала такого... Мы обменялись взглядами с Артуром. Он кивнул, подтверждая, что вся необходимая информация у него имеется. — Действительно. Ничего особенного не произошло, мисс Батлер. Вас опередил вампир. Но необычного в нём вы не заметили. Решив не привлекать внимания боем, отправились на поиск новой жертвы. Ваши действия я нахожу исключительно верными. Простите за то, что отвлекли вас от беседы с подругой. Вы можете быть свободны. Возвращайтесь за свой столик, успокойте подругу. Вампирша неуверенно кивнула и, неуклюже развернувшись, неровной походкой покинула кабинет. — Какие будут распоряжения, Виктор? — мой добрый друг, очевидно, определил сторону, в которую бить, однако я не был склонен к поспешным действиям. — Нам известен район, в котором он часто бывает. Но не точное его местоположение. Если заявимся туда, неминуемо привлечём внимание. Можем его спугнуть. — Гм... И что ты предлагаешь? — Выследить. Он определённо допустил роковую ошибку. И мы ей воспользуемся. Камеры и приманки. — Понял. Неподалёку от места, где он охотился, есть заправка. Камеры проверим. Днём установим дополнительные. Пошлю смертных, под видом ремонтников уличного освещения. Действуем похожими методами. Какая ирония... — И, если моя исключительная интуиция меня не обманывает, — продолжил Артур, — в течение ближайших дней он будет у нас.***
По пути в наше временное убежище, предупреждаю тебя о своём скором прибытии и прошу подготовиться: я забронировал столик в ресторане с прекрасной европейской кухней, камерным залом и живым исполнением. Но то, что вижу я, едва открыв дверь, заставляет меня без сожаления распрощаться со своими планами. Ты. — Я скучала, Вик. Встречаешь меня, выходя из дверей гостиной и останавливаясь всего в нескольких футах, словно приглашая рассмотреть и увидеть. И я вижу... И огненному тициану не затмить лучистого сияния чистых глаз. Напротив, он играет пламенными бликами в кристальной их глубине, вспыхивает и остывает под сенью вздрагивающих ресниц, и вновь... Не тронутые краской нежные черты навечно пленённой (не мыслится иначе) юности. Лёгкий румянец, разгорающийся на щеках под моим откровенным взглядом. Тонкая рука, трогательно и неловко заправившая и тут же вернувшая обратно прядь, намеренно выпущенную из причёски. Прядь, невесомо вторящую пленительному изгибу шеи и уводящую к острому рисунку ключиц, перечёркнутых золотой нитью цепочки. Ниже, к зовущей прелести часто вздымающейся груди, где порочно-красной каплей горит рубиновая подвеска. Непреодолимо... — Я ждала тебя, — и голос, с низкой хрипотцой, тот, что я слышу обыкновенно в нашей спальне, пробуждает во мне бурю, которую я принуждён стреножить, смирить... — Очевидно, — мастерски скрываюсь за подобием улыбки, обращая внимание, что верхний свет нигде не горит, а сумрак робко и трепетно рассеивают зажжённые повсюду свечи. — Нас ждёт лёгкий ужин, если ты не против, — справляясь со сковывающим тебя смущением (ничего против воли твоей, ты знаешь...), ты бледно улыбаешься, прикусывая нижнюю губу и оставляя на ней влажный блеск. — Ни в коей мере. — Тогда... — изящным движением манишь за собой. Преодолевая около десятка шагов до гостиной, не в силах отвести от тебя взгляд ни на мгновение, я вслепую набираю на клавиатуре смартфона команду, отключающую камеры (что бы ни ждало нас, оно принадлежит только нам), и отсылаю сообщение об отмене брони. Подхожу к искусно сервированному столу, поправляю твой стул, отмечая, как атласная гладкость кожи отвечает мурашками на моё приближение. Беру в руки бутылку красного вина, и на, уверен, малозаметные проявления моей мимики, ты отвечаешь незамедлительно: — София. Любезно проконсультировала меня относительно выбора. — Выбор идеален. — Не сомневаюсь, — произносишь ты, и неуловимо дрогнувший свет в родниковой глубине твоих глаз заставляет меня сомневаться в том, что сказанное относилось только к благородному напитку. Разливаю вино по бокалам, занимаю предназначенное мне место. — Что ты думаешь обо всём этом, Вик? — Вопрос... застаёт меня, да и как будто тебя тоже, врасплох. — Глупо... — отводишь взгляд, качая головой. — Не отвечай. — Отчего же? Я думаю, что всё это... очень правильно. И ты несказанно хороша. Изумительно. Чарующе. — Вик... — улыбаешься. — Там, в квартире у Макса, ты так смотрел на меня в этом платье... — Ты бесспорно права. Я смотрел на тебя в этом платье. И сейчас, впрочем, как и всегда, я смотрю на тебя. — Я знаю. — И это прекрасно. И не менее правильно. Поднимаю бокал, твой движется навстречу, и под мелодичный звон на моих пальцах замирает призрачное касание. Мы делаем по несколько глотков, не отводя взглядов. И одновременно отставляем бокалы. А после... Опуская глаза с мягкой полуулыбкой, ты наконец прерываешь наш безмолвный диалог и выходишь из-за стола. Что произошло, милая? Вопрос так и остаётся непроизнесённым: ты направляешься к аудиосистеме. Несколько нехитрых манипуляций – и воздух пронизывают хрустальные нити, срывающиеся поначалу несмелыми дождевыми каплями, звуки фортепиано. Ты возвращаешься ко мне. — Это, конечно, не живое исполнение, не твоё, но сегодня я чувствую очень похоже. Чувствую к тебе. Вик... Поднимаюсь и понимаю, что ты совсем рядом, близко – и всё, что есть во мне, всё, что знаю... — Мия... — Повтори, — улыбаешься одними сияющими глазами. — Мия... — бережно провожу пальцами у твоего виска, и ты не отстраняешься, но свет в твоих глазах на мгновение прячется, затихает (музыка звенящими каплями бежит между нами, унося обреченную, невымещенную нежность). — Скажи, чего ты хочешь, милая. — Я не хочу, — негромко выдыхаешь ты. Конечно, я понимаю... Но ты продолжаешь. — Не хочу позволить этому встать между нами. — Я сожалею, милая. — Зачем? Ведь не ты... — Я допустил. Не смог уберечь. Спровоцировал. — Ты был рядом. Ты укрыл. Я знаю это так же верно, как и своё желание чувствовать не только к тебе, но и тебя. Я хочу чувствовать тебя, Виктор. Но... позволь, я... Осторожно, словно спрашивая, обхватываешь ладонями моё лицо, притягиваешь ближе... Прикрываю веки, справляясь с волнением, желанием, болезненно-жадным... Но тебе нужно это. И я, конечно, позволяю. Волнующее, вздрагивающе-щекотное касание ресниц... Дыхание на щеке – странным, ускользающим теплом, обещанием ласки, предвкушением... Твой запах, особенный, манящий, едва различимый, но безошибочно узнаваемый мной среди сотен, тысяч иных. Твои пальцы, словно впервые потерявшиеся, заплутавшие в моих волосах, чуть смелее оттягивающие пряди, каждое движение которых шероховатым, сладко распирающим эхом отзывается под рёбрами... Твои желанные губы, вдруг встретившие мои и поймавшие дыхание моё, забравшие... Вновь пальцы, обласкавшие ладони, подушечками пробежавшиеся по каждой венке на запястье (пробуждая... кровь от крови...), искусно освободившие от запонок манжеты, текуче заскользившие вверх по предплечьям, собирая шёлк рубашки, и замершие, будто прислушиваясь, найдя приют в локтевых сгибах... и вверх, к плечам... обвели, чуть сжали и отпустили. Поднялись к вороту. Вновь ласкающие прикосновения, ловко и незаметно переходящие от пуговицы к пуговице, откровеннее, смелее... Мягкое, ищущее искушение губ на шее... Шёлковый шелест падающей на пол рубашки, дурман ласк и вынужденное моё бездействие, контроль, граничащий с самогипнозом (разве кому позволил бы, отвечал иной так?.. тебе, тебе одной) – стерегу каждый свой жест, каждый вздох, чтобы ненароком не напомнить тебе, не вернуть туда, не отвратить... Но не лишь это сковывает меня... — Виктор, я что-то делаю не так? — опаляешь дыханием между поцелуями, выводя тайные знаки по груди, рёбрам, (опускаясь на колени) животу, ворожа, опьяняя... То, насколько ярко и волнительно после недолгого, но абсолютного воздержания отзывается моё тело на щедрое, любопытное, изучающее, откровенное внимание, которое ты ему уделяешь, не присуще моей природе, невозможно, непостижимо... но оттого более распаляет, воспламеняет ледяную кровь... И остаётся лишь крепче сжимать в кулаки пальцы, пока им не будет позволено, пока ты не прекратишь моей сладостной муки... — Скажи, милый, — шепчешь, вновь понимаясь и становясь так близко, что прохладный огонь тончайшего шёлка не утаивает твоего тепла от изголодавшейся по нему моей кожи, — что? Посмотри на меня... Чуть повожу головой, уголком губ обозначая улыбку. Приоткрываю веки, себя, чтобы ты увидела... И ты берёшь мою руку, поднося к своему лицу, распрямляешь мои пальцы, прижимаясь к ладони щекой. Спасибо. Склоняюсь, вдыхая тебя жадно и уже свободно, зарываясь в волосы твои, за кровью следуя по тонкой венке на шее к ямочке над ключицей, и вместе с пульсом твоим замираю на мгновение (утерявшее время, само ставшее в едином минутами, веками, вечностью...). После, после, избавившись от всех преград и покровов, отнесу тебя в спальню, так привычно и вновь устроившуюся в моих объятиях, чтобы касаться... касаться, испивать, слушать, брать тело твоё, сплетаясь пальцами, стонами, естеством самим... Растворяться в тебе, твоей неге, тепле, неизбывном, неиссякаемом... Снова, снова... После, утомлённую долгими ласками, в предрассветный час стану баюкать на плече своём, осознавая, что забрал твой сон, легкомысленно забыв о том, что ждёт тебя завтра (и до назначенного преподавателем времени осталось совсем немного). Жалея тебя, но непозволительно не сожалея. Ведь ты хотела этого сама.