Словно мертвые листья, что сорвались и летят по небу, Моя любовь беспомощно увядает. Dead leaves
Доктор Ли очень долго и тщательно сверяется с результатами анализов и рассматривает совсем хрупкие белые лепестки. Они не похожи на те, что Сокджин выкашливает обычно. Сокджин смотрит на них, и они кажутся ему чем-то инородным, чем-то незнакомым: слишком тонкие, слишком длинные, слишком трепетные и нежные на вид, слишком… белые. Да, оттенки его бархатцев и раньше менялись от ярко-оранжевых до бледно-желтых и горчичных, но все эти изменения оставались в пределах примерно одной цветовой палитры. Эти же лепестки выглядели так, словно ему их подкинули. Сокджин нервно стучит ногой по полу, сидя на стуле напротив доктора. Он как можно крепче скрестил руки на груди, чтобы не начать беспорядочно размахивать ими и наворачивать круги по комнате, что-то ему подсказывало, что доктор Ли этого не оценил бы. Наконец, мужчина вздыхает, откладывает в сторону многочисленные бумажки и обращает на Сокджина сосредоточенный взгляд. Сокджин невольно подбирается, выпрямляется и придвигается ближе к столу врача. - Насколько это серьезно? – спрашивает он осторожно, но решительно. Ему необходимо знать правду, даже если она будет слишком сурова. Доктор успокаивающе поднимает в воздух ладонь. - Уверяю вас, Сокджин-ши, ситуация не так ужасна, как вы, наверняка, себе вообразили. Да, все также результаты ваших анализов оставляют желать лучшего, однако они совсем не отличаются от тех, что были у вас в начале недели. Окрас цветов не говорит об ухудшении вашего состояния. Сокджин непонимающе моргает, затем нервно облизывает губы и медленно выдыхает, пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Значит, он не свалится в ближайшее время замертво. Что ж, это уже хорошо. Это отлично, на самом деле. Но… - Но… почему они тогда… почему они поменяли цвет… то есть… так сильно? – выдыхает Сокджин, все же не сдерживаясь и взволнованно всплескивая руками. Его все еще бьет дрожь, а тревога заставляет сердце качать кровь в несколько раз быстрее нужного, и он ничего не может с этим поделать. Все это так сбивает с толку. То, что с ним происходит кажется таким… странным. Даже то, что его прокляли и он выкашливает из себя цветы, отчего-то не вызывает в Сокджине столько вопросов, сколько эти почти невинные на вид лепестки. Сокджин не может не смотреть на них без опаски и какого-то иррационального ужаса и недоверия. - Такая кардинальная смена окраса у цветов - это не самое распространенное явление, но такое случается. И причины подобного разные в каждом конкретном случае, но чаще всего это происходит из-за того, что ханахаки меняет направление своего действия, - спокойным профессиональным тоном, объясняет доктор Ли. Сокджин несколько раз хлопает глазами и непонимающе склоняет голову набок. - Меняет направление? Что это значит? – спрашивает он, хмурясь. Мужчина напротив вздыхает, как кажется Сокджину, немного печально. - Обычно действие проклятия сходит на нет, когда основная его цель – определенные чувства – исчезают или меняются, теряют для проклятого свое былое первостепенное значение, - поясняет доктор, постукивая пальцами по столешнице. Сокджина немного отвлекает этот звук, но он пытается сосредоточиться на словах врача. – Но бывают случаи, когда ханахаки не оставляет человека, даже после того, как лишается своей цели. Вместо этого проклятие цепляется за другие эмоции и чувства. За новые и такие же сильные, как и те, что изначально его вызвали. Сокджин застывает и потрясенно моргает. Он не может понять, что именно говорит доктор Ли. Это значит… Что это значит? Он поспешно мотает головой, пытаясь прогнать из нее странный туман. - Не беспокойтесь, понимаю, все это звучит так, будто ваше лечение придется начинать с самого начала, но мы уже достаточно ослабили проклятие, поэтому теперь нам остается лишь понять, какие именно чувства удерживают его, и работать с ними, - доктор обнадеживающе улыбается, хотя Сокджин совсем не разделяет его напускного оптимизма. Совсем нет. – Думаю, после этого вы довольно скоро сможете пойти на поправку, Сокджин-ши. Сокджин смотрит на него расширившимися глазами, не зная, что сказать. Он чувствует… так много всего. Но самое сильное чувство - растерянность. Кажется, доктор что-то напутал, не может быть, что бы он… - Погодите, вы говорите, что… Если ханахаки… значит мои чувства к Намджуну… - Сокджин замолкает и поспешно закусывает губу. Затем хмурится. В его голове сейчас такая каша, что он не может сосредоточиться. Он пытается прислушаться к своим ощущениям, к своим чувствам, но… Когда он вообще был хорош по части анализа собственных чувств? Он шесть лет на полном серьезе думал, что это нормально – безответно любить лучшего друга и ничего с этим не делать. Сокджин качает головой. – Но это не так. Мои чувства не исчезли, - он поднимает глаза и смотрит на доктора, который в ответ лишь поджимает губы. - Сокджин-ши, я не могу с уверенностью утверждать, что вы испытываете, а что нет. Никто кроме вас не может этого знать, - спокойный и размеренным голосом произносит он. Сокджин с трудом сглатывает, потому что сейчас он отчего-то чувствует себя школьником, посмевшим спорить с учителем в области, которую совсем не знает. – Я могу опираться в своих суждениях только на результаты ваших анализов, свои знания и практический опыт. Я не знаю, исчезли ли ваши чувства, я уверен лишь в том, что они изменились достаточно сильно, чтобы больше не играть центральной роли в вашей жизни, - доктор складывает вместе руки на столе и тяжело вздыхает. В глазах его мелькает нечто похожее на сочувствие. Снова. Как и в их первую встречу. – Я советую вам сосредоточить свое внимание на том, что в последнее время стало для вас наиболее важным. На чувствах, что могли бы перетянуть проклятие на себя. Сокджин вздрагивает, поджимает губы и отводит глаза. Все это просто не укладывается в голове. Сокджин не может в это поверить. Нельзя любить человека шесть лет, а потом не заметить, как твои чувства к нему изменились. Нельзя же? Да, за недели, проведенные в больнице, Сокджин ловил себя на том, что не думает о Намджуне постоянно, но он и прежде не страдал этим недугом. Да, ему становилось легче, он много времени провел, обдумывая свои чувства и их значение в его жизни, но разве этого достаточно, чтобы разлюбить? Сокджин ведь разлюбил? Об этом ему пытаются сказать эти белые лепестки? Сокджин думает об этом, сидя в своей комнате. Он все никак не может осознать и уложить все произошедшее в голове. Это все так нелепо. Так странно. Это меняет слишком многое. На самом деле, эти гребанные белые лепестки переворачивают все, что Сокджин считал привычным и незыблемым в своей жизни. Вновь ханахаки издевательски тычет его носом в то, что Сокджин не может принять, в то, что не готов осмысливать. Безжалостно вырывает его чувства из груди и сует ему под нос, заставляя увидеть их, ощутить, принять, когда он совершенно не хочет этого делать. И Сокджин так сильно, так сильно напуган. Он шесть лет жил с любовью к Намджуну, шесть лет держался за нее и вот так в один день осознать, что ее больше нет, что она больше не является главным якорем в его жизни… Сокджин чувствует, будто у него из-под ног выбили опору и, по сути, так оно и есть. Это сбивает с толку, это страшно. Но не так сильно, как тот факт, что ханахаки внутри Сокджина нашло себе другую жертву. Сокджин может игнорировать многое, но когда вопрос вот так ставится ребром, когда вместо оранжевых бархатцев он выкашливает белые – он не может делать вид, что не понимает, что именно это означает. Вот что заставляет Сокджина до побелевших костяшек вцепиться в плед на своей кровати, и едва ли не взвыть от ярости и безнадежности, охвативших все его существо. Это так несправедливо. Это ханахаки отвратительно. Сокджин так сильно ненавидит его. Потому что одно дело потерять Намджуна, который никогда и не мог ему принадлежать, и, возможно, и не нужен был Сокджину в романтическом плане, но совсем другое… Сокджин вздрагивает, когда слышит отрывистый стук в дверь, он успевает лишь обернуться и натянуть на лицо более-менее нейтральное выражение, а лохматая голова Тэхена уже просовывается в дверной проем, не дожидаясь приглашения. Густые брови парня обеспокоенно нахмуренны, а рот сжат в тонкую линию, он выглядит как встревоженный щеночек, поэтому Сокджин решает не заострять внимание на столь вопиющем нарушении своих личных границ. - Ты как, хен? Мне принести тебе чего-нибудь? – спрашивает он, сочувствующе сверкая глазами. Сокджин тронут, но видеть это выражение на лице парня невыносимо, поэтому он заставляет себя приподнять уголки губ в неком подобии улыбки. - Ага, немного омаров и нэнмён, а еще парочку хоттоков, было бы вообще шикарно, - говорит он. Тэхен задумчиво хмурится и, кажется, действительно прикидывает в уме, как бы ему все это пронести. Сокджин усмехается. С Тэхена станется поехать в город ради этого. – Но, думаю, и простой газировки хватит, - смилостивившись, бросает он. Не хватало еще, чтобы парень из-за него бросал работу посреди смены. Лицо Тэхена светлеет и он с воодушевлением кивает. - Сейчас все будет, хен! Он проходит в комнату, бухается на кровать и небрежно взмахивает рукой. Банка с газировкой появляется на прикроватной тумбочке Сокджина. Сокджин удивленно присвистывает. - А с омарами так можешь? – с интересом спрашивает он, на что Тэхен немного расстроено качает головой. - Я просто переместил банку из автомата в коридоре сюда. Я не могу брать вещи из ниоткуда или перемещать их на большие расстояния, извини хен. Я ведь просто обычный маг, - Сокджин усмехается на это заявление. – Кстати, хен, не говори никому об этом, - он указывает на банку в руках старшего. – Если прознает администрация, меня скорее всего уволят, я ж за нее не платил. - Так у меня в комнате сидит настоящий преступник? – Сокджин с наигранным ужасом прикрывает рот ладонью, а затем он смотрит на банку в своей руке расширившимися глазами. – И ты только что сделал меня соучастником? Йа! Ким Тэхен от тебя я такого не ожидал! Тэхен квадратно улыбается, а затем легко смеется, запрокинув голову. Его густой смех разливается по комнате, и Сокджин сам невольно искреннее улыбается. Да, Юнги определенно был прав – Тэхен, в самом деле, обладает довольно редким целительским даром. - Но серьезно, хен, ты как? – спрашивает Тэхен, внимательно всматриваясь в его лицо. Сокджин тушуется под этим взглядом и отводит глаза. Он, честно, не знает ответа на этот вопрос, а даже если бы и знал, он сомневается, что ответил бы правду. Он не хочет тревожить Тэхена еще больше. - Ну, я жив, и буду жить, так что отлично, я думаю, - отвечает он, чуть склонив голову и отхлебывая из банки. Тэхен не сводит с него пристального взгляда, того самого, что так сильно роднит его с Юнги. Сокджин невольно вздрагивает от этой мысли и осторожно прислушивается к себе, но не чувствует ничего кроме едва уловимого тепла в груди. Его цветы спокойны. - Хен, если ты захочешь поговорить, знай, что я всегда готов буду выслушать, - неожиданно серьезно произносит Тэхен, после чего уже привычно улыбается и разводит руки в стороны. – А если не хочешь говорить, у меня всегда есть для тебя обнимашки. Бесплатное и самое лучшее в мире лекарство. И Сокджин не может не улыбнуться ему, потому что в этом весь Тэхен – чувствительный и самую малость чудаковатый, но при этом такой заботливый и тактичный. Сокджин не может не подумать о том, что все же очень рад, что ему довелось познакомиться с такими людьми как Тэхен, Чимин, Хосок и Юнги. Несмотря на то, в каких обстоятельствах это произошло. В конце концов, разве это так уж важно – где и как ты встречаешь близких людей? Сокджин не уверен, что у него хватило бы духу признаться в этом вслух, все-таки это довольно смущающе, однако он действительно даже представить боится, что с ним могло бы быть, если бы в такой тяжелый период его жизни этих парней не было рядом. И думая обо всем этом, Сокджин кивает и позволяет младшему крепко обнять себя, потому что это кажется, на самом деле, таким правильным. Тэхен опутывает его своими длинными руками и качает из стороны в сторону и да, он совершенно прав. Иногда объятия помогают гораздо лучше любых слов. Иногда они единственное, что нужно человеку. По крайней мере, на несколько минут Сокджин забывает о тех тягостных мыслях, что разрывали его изнутри до прихода Тэхена.***
Сокджин в эту ночь не может уснуть. Он пытается, но только ворочается в кровати, из раза в раз прокручивая, в голове все те же мысли и размышления. Он сам устает от этой бесконечной зацикленной карусели, от ментального хождения по кругу, но не может заставить себя остановиться. В конце концов, он обнаруживает себя сидящим на краю кровати, крепко вцепившимся в мятые простыни и раскачивающимся взад-вперед. Сокджин резко вздрагивает всем телом, сбрасывая с себя оцепенение. Это не нормально и ему становится жутко от самого себя. Ему нужен воздух, замкнутое пространство комнаты давит на него, от стойкого, въевшегося в стены запаха бархатцев его тошнит. Сокджину кажется, что еще немного и он сойдет с ума от собственных мыслей. Поэтому Сокджин зябко ежится, надевает тапочки и встает. В комнате темно, и он на ощупь находит свой телефон и подсвечивает им все вокруг, небрежно раскидывает свои вещи, не особо заботясь о том, какой беспорядок наводит, пока не находит среди них толстовку. Он натягивает ее прямо поверх пижамы, накидывает капюшон на голову и, засунув телефон, в карман, выходит в темный коридор. Он не сильно удивляется, когда тут же натыкается взглядом на ярко тлеющий в темноте огонек от сигареты и различает скудно очерченный силуэт Юнги, с ногами умастившегося сгорбленной фигуркой на подоконнике. Сокджин не слышал его шагов, но каким-то совершенно невероятным образом он словно знал, что встретится с парнем, именно поэтому он замирает лишь на мгновение у приоткрытой двери, а его дыхание сбивается лишь на секунду. - Хен? Ты чего не спишь? – голос Юнги хриплый и грубый, словно он только проснулся или долгое время не говорил. Хотя Сокджин предполагает и третий вариант: возможно у Юнги был приступ. В таком случае, Сокджин, скорее всего, услышал бы его, но кто знает. Юнги – мастер по части скрытности. Сокджин прикрывает дверь своей комнаты и медленно подходит к подоконнику. Освещение из окна льется скудное, лунным светом не озаряется эта сторона здания, но Сокджин все равно ясно видит, как ярко блестят глаза Юнги и серебрятся его волосы. Нос забивает запах жженых трав, примешанных к табаку, который курит парень. Сокджин невольно морщится, он различает лишь нечто похожее на полынь, но все остальные ингредиенты для него полнейшая загадка, однако он все равно благодарен – резкий запах напрочь вытесняет из носа приевшийся аромат бархатцев и, вопреки всякой логике, Сокджину становится легче дышать. - Тебе лучше, хен? Тэ сказал, у тебя был приступ, – говорит Юнги, явно разумно решив, что не получит ответа на свой предыдущий вопрос. Сокджин видит, как парень ежится и ерзает на месте, стараясь найти более удобное для себя положение. Почему-то Сокджину кажется это милым, хотя ничего подобного в этих движениях нет. - Ты замерз? – произносит Джин вместо ответа, потому что это кажется ему куда важнее, чем его собственное состояние, которое он не хочет обсуждать. Он не видит этого, но ему кажется, что Юнги хмурится. Сокджин молча стягивает с себя толстовку, оставаясь в пижамной рубашке, и протягивает ее Юнги. – Возьми. Окно открыто, тебя продует. Он уверен, что Юнги начнет спорить и возражать, но его заявление встречает лишь молчание, долгие секунды Юнги ничего не говорит, но Сокджин отчетливо чувствует его взгляд, и хотя он убеждает себя, что парень не может его видеть, Джин все равно чувствует, как начинают гореть его уши. Затем очень медленно и осторожно Юнги вытягивает толстовку из рук старшего. Сокджин видит, как он накидывает ее себе на плечи и как-то неловко ими поводит, словно аккуратно примериваясь к вещи. Даже в полумраке очевидно, что в плечах толстовка Сокджина слишком большая для Юнги. - Спасибо, хен, - говорит Юнги, голос его странно низкий в этот момент. Сокджин сглатывает и переводит взгляд на темное беззвездное небо за окном. Сокджин не знает, сколько времени они проводят вот так: молча, в темноте, в наполненной невысказанными словами тишине. Но вопреки всему, Сокджину спокойно, впервые за последние часы ему по-настоящему спокойно. Так не должно быть, и Сокджин знает это. В присутствии Юнги он должен задыхаться цветами, ханахаки должно выворачивать его наизнанку, но этого не происходит. Сокджин не знает, почему, но он не собирается задаваться этим вопросом, пока ощущает что-то сродни умиротворению, пока он греется в тепле Юнги, которое Джин, кажется, чувствует теперь постоянно, даже когда Юнги совсем не применяет свою магию. Возможно, это какое-то самовнушение, но даже если так, Сокджину все равно. Это тепло словно согревает его и прогоняет все страхи и пугающие мысли из головы. Он не сможет отказаться от этого. Не сейчас, когда он так сильно растерян и не знает, что ему делать. Сокджину, на самом деле, так много хочется сказать Юнги, хочется поделиться всеми своими мыслями, выплеснуть все то, что сжирает его изнутри, но он не может заставить себя это сделать. Ему так страшно. Он так сильно не уверен во всем, что сейчас чувствует. И он просто не может облечь все это в слова. Если бы у него был дар писательства, как у Юнги, он возможно и смог бы. Но в Сокджине нет ничего настолько выдающегося. К тому же… разве это было бы честно, взваливать все на плечи Юнги, который и сам проклят, у которого и без Сокджина полно своих проблем и переживаний? Сокджин не думает, что имеет право усугублять и без того плохое состояние Юнги. Вполне достаточно и того, что Сокджин усложняет жизнь себе. По-хорошему, Сокджин должен держаться от Юнги подальше. Его белые лепестки более чем красноречиво намекают ему на это. Однако Сокджин не может заставить себя уйти, заставить себя вернуться в маленькую комнату, где он останется наедине с собой и своими мыслями. И Сокджин не знает, насколько хуже делает этим себе, но это, что удивительно, не так уж и сильно волнует его. Пока цветы не оплетают его горло и не заставляют задыхаться, это не так уж и важно. - Юнги-я, какой у тебя цветок? – спрашивает Сокджин, и голос его в сонной тишине отделения кажется возмутительно, противоестественно громким. Он не собирался говорить, определенно не собирался, но ему так сильно захотелось услышать голос Юнги, потому что на короткое мгновение, когда кончик сигареты справа от него окончательно потух, ему показалось, что в этой полутьме он остался совсем один. Это страшно. Одному в темноте очень страшно. Он слышит, как Юнги шевелится рядом, и медленно выдыхает, успокаиваясь. Юнги отрывисто мычит, и Сокджин видит очертания его профиля, парень смотрит в окно, подтянув колени к груди. - Лилия, - отвечает Юнги после довольно долгой паузы, и в голосе его Сокджину слышится, отчетливо слышится горечь, которая появляется в нем каждый раз, когда Юнги говорит о чем-то, что связано с его ханахаки. Сокджин чувствует, как лепестки медленно начинают наполнять его легкие от этой мысли, как они болезненно распирают его грудную клетку. Сокджин закусывает губу до боли. – Белая лилия. Белая. Сокджин замирает, а затем с трудом подавляет судорожный вздох. Конечно, белая лилия. Как же иначе. Сокджину хочется истерически засмеяться. Когда-то давно в детстве ему сказали, что молния никогда не попадает в одно и то же место дважды. Что ж, Сокджин теперь может официально считать себя ходячим опровержением этого мифа. Но Сокджин думает, что с большим удовольствием пережил бы попадание молнии, чем двойное попадание ханахаки. Сокджин обхватывает себя руками и крепко сжимает собственные предплечья, до боли впиваясь в них ногтями. Это немного отрезвляет, но ощущение, будто Сокджин падает, стремительно и без шансов на спасение, никуда не исчезает. - Это очень красивые цветы, Юнги-я, - произносит он, и Сокджина искренне удивляет то, насколько нормальным звучит его голос, даже, несмотря на то, что лепестки сдавливают ему горло. - Нет, хен, это не так, - отвечает Юнги, и Сокджин непонимающе вглядывается в его силуэт. В этот момент Сокджину хочется увидеть выражение его лица, но у него не получается, он лишь видит как тускло блестят глаза парня и хоть это и приковывает взгляд Сокджина, но не дает ни малейшего представления, о чем думает Юнги в этот момент. – Цветы не могут быть красивыми, если тебе больно на них смотреть. В этом вся суть ханахаки – изуродовать нечто красивое: цветы, чувства, воспоминания. Сокджин тяжело сглатывает и поспешно отворачивается. Ему не хочется слушать, но Юнги говорит дальше и, как всегда, совсем не то, чего от него ожидает Сокджин: - Но это не так уж и плохо, на самом деле, - произносит он невозмутимым тоном. Сокджин изумленно поднимает брови, пусть и знает, что никто этого не видит. – Иногда нам нужно, чтобы кто-то показал все уродство того, что мы считали красивым. Сокджин задумчиво склоняет голову. Кажется, он может понять, что имеет в виду Юнги. Ханахаки питается страхами и слабостями людей, забирает у них самое дорогое, попутно обнажая правду, которую не все хотят в себе принимать. Сокджину знакомо это. Очень сильно. И Сокджин не может не задаваться вопросом, какую правду ханахаки показывает Юнги, чье уродство обнаружило, насколько глубокий шрам оставило? - Но есть нечто, чью красоту невозможно затмить, - говорит Сокджин спустя несколько минут молчания. Он ощущает на себе внимательный взгляд Юнги, но все равно выдерживает эффектную паузу. – Мою, например, - заканчивает он ровно и довольно улыбается, когда слышит, как Юнги на это хмыкает. - Да, хен, никакому ханахаки тебя не победить, - соглашается Юнги спокойно и серьезно. Сокджин очень медленно и аккуратно выдыхает, проглатывает готовые сорваться с губ лепестки. Противный горький вкус травы привычно обжигает горло. Сокджину даже почти смешно от того, как иронично прозвучала эта фраза, потому что еще никогда Сокджин не чувствовал себя таким побежденным.***
Чимин не отходит от него весь следующий день. Он буравит Сокджина обеспокоенными щенячьими глазами и едва ли не приклеивается к руке старшего, несмотря на все искренние заверения, что Сокджин не умирает и чувствует себя так же, как и обычно. То есть проклятым, но вполне способным функционировать без костыля в виде невысокого милого недоразумения. Сокджина, возможно, даже раздражало бы такое настойчивое внимание, если бы личико Чимина не было постоянно так тревожно нахмуренно в искреннем волнении за него. Сокджин слишком слаб к подобному, поэтому мужественно терпит все это, подавляя возмущение. - Чимин-а, я просто стал блевать цветами другого цвета. Доктор Ли сказал, что я от этого не умру, - ноет Сокджин, драматично запрокинув голову. Он, честно, пытается не обращать внимания на пристальный взгляд Чимина и спокойно пообедать, но это слишком даже для его тренированного гиперактивным Чонгуком терпения. Уголки губ Чимина печально опускаются, и Сокджин едва не воет в голос, потому что опять невольно смягчается. - Но, хен, это так странно. Я никогда не видел, чтобы такое случалось, - тянет он, упрямо сжимая свои ладони в кулачки. – К тому же, у тебя никогда не было таких резких приступов, даже когда ты только поступил, - парень хмурится и качает головой. Сокджин закатывает глаза. То, что этого не происходило на глазах Чимина, не значит, что подобного не было вовсе, однако Сокджин не говорит этого. - Ты здесь сколько? Пять или шесть месяцев? И уже стал экспертом по ханахаки покруче здешних врачей? – Сокджин скептически выгибает брови и качает головой, указывая на Чимина палочками. Чимин дуется. - А вдруг тебя опять накроет, хен? - Тебя тоже может «накрыть», но что-то за тобой никто кроме Тэхена не ходит, - Сокджин усмехается, когда Чимин в ответ на это краснеет и опускает взгляд. Следующие десять минут Сокджин с радостью отводит душу, поддразнивая парня намеками на Тэхена, пока Чимин не начинает кусать губы и бегать по столовой глазами, не зная, куда деть взор. Сокджин довольно улыбается и начинает, наконец, есть в полном спокойствии без лишнего внимания к своей персоне. Это был грязный прием, но разве это имеет большое значение, если в итоге Сокджин вышел победителем из этой схватки? Перед тем, как войти в кабинет доктора Хана, Джин очень долго собирается с силами, а, оказавшись внутри, то и дело ерзает на диване и нервно стучит ногой по полу. Доктор ненавязчиво окидывает его внимательным взглядом, а затем отходит заварить ему травяного чая, того, что особенно полюбился Сокджину. С кружкой в руках Сокджин чувствует себя немного увереннее, но он все равно не может заставить себя посмотреть на психотерапевта. В основном, потому что в нем до сих пор такая мешанина из чувств, что он боится начинать распутывать этот дремучий клубок. Но также Сокджин чувствует себя виноватым. Потому что доктор Хан предупреждал его, но Сокджин даже не стал задумываться над его словами. И хоть, положа руку на сердце, Сокджин признает, что все равно вряд ли смог бы избежать подобного исхода, ему стыдно, что тщательная и кропотливая работа мужчины накрылась медным тазом. - Как прошел ваш день, Сокджин-ши? – спрашивает доктор Хан совершенно обыденным тоном, Сокджин поднимает на него глаза и неопределенно поводит плечами. – Доктор Ли рассказал мне, что вектор вашего проклятия сменился, вы, наверное, сбиты с толку этой переменой. Сокджин закусывает нижнюю губу и кивает. - Это было… неожиданно, - он отхлебывает из кружки и чуть морщится. Чай слишком горячий. - Неужели вы даже не допускали мысли о некоторых… - доктор неопределенно взмахивает рукой в воздухе, подбирая слово. - … изменениях? Результаты ваших анализов на прошлой неделе были более чем обнадеживающие. Сокджин пожимает плечами и чуть хмурится. - Я… я как-то не задумывался об этом. Ведь ничего… ничего не изменилось. Не произошло ничего… особенного, - Сокджин отставляет кружку и потерянно переплетает пальцы рук вместе. Сокджин не из тех, кто не принимает свои чувства и бегает от них, да иногда он грешит подобным, но не тогда, когда неопровержимые доказательства рассыпаются лепестками у него на коленях. Сокджин не отрицает факты, но он просто не понимает. Как? В какой момент? Сокджин невольно морщится, сейчас, думая об этом, он может найти ответы на эти вопросы, но почему он не увидел всего этого сразу? Уж он-то должен был услышать первые звоночки. - В самом деле? Я думаю, вы немного лукавите, Сокджин-ши, - с недоверчивой улыбкой говорит психотерапевт. Сокджин поджимает губы. Да, он лукавит. Действительно. Потому что произошло много особенного, слишком много. - Как вы себя чувствуете, Сокджин-ши, теперь, когда ваши чувства к Намджун-ши изменились? Сокджин глубоко задумывается над этим вопросом, он не поднимает глаз от своих рук несколько минут. - Я… - Сокджин неловко откашливается и пробует снова. – Я не знаю. Я растерян? Я не понимаю, что должен чувствовать по этому поводу. Доктор Хан задумчиво помешивает ложкой в своей кружке и смотрит куда-то поверх Сокджина несколько мгновений. - Сокджин-ши, я советую вам встретиться с Намджун-ши, - произносит, наконец, доктор. Сокджин вздрагивает и с сомнением смотрит на него. - Вы думаете, что это хорошая идея? - он нервно облизывает губы. Как и прежде, сама мысль об этом наполняет его опасением и чем-то близким к страху. Он даже предположить не может, как он сам отреагирует на Намджуна и как отреагирует его ханахаки. Сокджин ни в чем не уверен, и присутствие Намджуна может только еще больше запутать его, а это последнее, что сейчас Джину нужно. - Таким образом, вы сможете точно понять, изменились ваши чувства или нет, - невозмутимо кивает доктор Хан. - Но ведь ханахаки… - начинает Сокджин, но психотерапевт перебивает его. - Чувства – очень тонкая и непостоянная материя. Только личный разговор может дать вам представление о том, что именно вы чувствуете, - доктор мягко улыбается ему, поднимая на Сокджина глаза. – Сокджин-ши, рано или поздно вам придется вновь встретиться с Намджун-ши, если вы не собираетесь исключать его из своей жизни. Не думаете, что теперь, когда ханахаки переключилось на другие чувства, сделать это как никогда необходимо? Вам нужно поставить точку в этом вопросе, прежде чем начинать двигаться в новом направлении. Сокджин не совсем убежденно качает головой, но и не спорит, потому что в этом есть логика. Он знает, что Намджун всегда будет важной частью его жизни, поэтому Сокджин не может вечно избегать его. Даже если одна мысль об этой встрече заставляет его внутренне содрогнуться и впиться ногтями в подлокотник дивана.***
Если бы полгода назад кто-то сказал Сокджину, что он будет встревожен необходимостью встретиться с Намджуном, он бы не поверил. Намджун всегда был чем-то незыблемым и надежным в жизни Сокджина, чем-то устойчивым и постоянным. Сокджин мог нервничать и волноваться перед встречей с ним, но никогда - тревожиться и бояться. Однако, сейчас ответив согласием на сообщение недельной давности от друга, в котором тот спрашивает, можно ли ему нагрянуть с визитом, Сокджин не может подавить в себе это всеобъемлющее чувство тревоги и беспокойства. Да, его лепестки теперь другого цвета, но меняет ли это, в самом деле, что-либо? Может, Сокджин тот самый случай, когда нет, не меняет? Но даже если все и изменилось, Сокджин все равно не знает, что ему делать и как себя вести. Сокджин раздраженно стонет и обхватывает голову руками. Это гребанное ханахаки. Сокджин не выдерживает и сбегает из своей комнаты. Пока он пробивает себе пропуск на сестринском пункте, он нетерпеливо барабанит пальцами по столешнице и нервно кусает губы. Джису смотрит на него настороженно и обеспокоенно. - Что-то случилось, Сокджин-ши? – спрашивает она, заставляя Сокджина вздрогнуть. Он неловко улыбается ей и небрежно отмахивается. - Нет, конечно, просто очень хочу подышать свежим воздухом. Джису окидывает его подозрительным взглядом, но все же протягивает маленький листок с печатью. Сокджин не выбирает какое-то конкретное направление, когда оказывается во дворе больницы, ноги сами несут его в нужное место и, честно говоря, он не должен сюда приходить, но, кажется, он ничего не может с собой поделать. Он поднимает глаза и судорожно вздыхает, когда оказывается под деревом Юнги и видит его самого, как обычно склонившегося над тетрадью с наушниками в ушах. На улице тепло, почти жарко, но Юнги все равно весь в черном, только низко надвинутая на глаза бини темно-серого цвета выделяется из общей палитры его мрачного образа. Юнги сосредоточенно хмурится и мило поджимает губы, и Сокджин невольно мягко улыбается, согревающее тепло растекается в его груди, когда он видит это. Он невольно дергается, когда Юнги неожиданно поднимает глаза и сталкивается с ним взглядом. Мгновение ничего не происходит, но затем Юнги моргает, чуть склоняет голову и вынимает наушники. Сокджин только в этот момент замечает, что неосознанно задержал дыхание. Он нервно облизывает губы и мнется на месте, что заставляет Юнги удивленно поднять брови. Сокджин знает, что ведет себя странно, раньше он просто уселся бы под деревом, не обращая внимания на недовольное ворчание Юнги, но ничего не может поделать с собой сейчас. Эта несвойственная ему робость так сильно раздражает Сокджина. - Присядешь, хен? – спрашивает Юнги, прерывая довольно неловкое молчание. Его голос привычно низкий и хриплый и это заставляет Сокджина отмереть и с облегчением выдохнуть, потому что это нечто привычное и знакомое, потому что речь Юнги, как всегда, магическим образом успокаивает его. Он отрывисто кивает и поспешно усаживается в некотором отделении от парня. Юнги провожает его удивленным взглядом. Несколько минут они сидят в молчании, Юнги что-то пишет в своей тетради, пока Сокджин нервно рвет несчастные травинки, которым не повезло вырасти рядом с тем местом, где он приземлился. В какой-то момент Юнги внезапно тяжело вздыхает и с громким хлопком закрывает тетрадь, заставляя Сокджина испуганно подпрыгнуть. - Что случилось, хен? – требовательно произносит он, разворачиваясь к старшему лицом и пристально рассматривая его. Сокджин тушуется под этим взглядом и опускает глаза, кончики его ушей сами собой краснеют. - Я просто… ну… - Сокджин беспомощно всплескивает руками, Юнги невозмутимо прожигает его взглядом, и Джин тяжело вздыхает и проводит пятерней по волосам, откидывая челку. – Завтра ко мне придет Намджун. Брови Юнги поднимаются, и на мгновение глаза его как-то странно загораются, а губы дергаются. Он собирается что-то сказать, даже приоткрывает рот, но в итоге ничего не говорит, лишь хмурится. Сокджин не знает, почему ему так неспокойно на душе, он поспешно переплетает пальцы рук вместе. Поэтому, когда Юнги молча протягивает ему свою бледную широкую ладонь, Сокджин вздрагивает и изумленно поднимает на него глаза. Юнги нетерпеливо щурится и выразительно кивает на свою руку. Сокджин озадаченно поджимает губы и осторожно вкладывает руку в протянутую ладонь. Юнги поудобнее перехватывает ее, сжимая пальцы Сокджина и касаясь мимоходом его костяшек, что вызывает истеричный табун мурашек у старшего. Джин отчетливо чувствует, как его уши начинают гореть еще интенсивнее. Он ощущает знакомое, почти родное уже тепло магии Юнги, что неторопливо успокаивающей волной прокатывается по его телу, и невольно судорожно выдыхает. Плечи его сами собой расслабляются и опускаются, кажется, даже его сердце начинает стучать ровнее и спокойнее. - Все будет хорошо, хен. Ты будешь в порядке, - уверенно произносит Юнги. Сокджин смотрит в его темные спокойные глаза и верит ему. Он не знает, как Юнги это делает, возможно, он вкладывает сейчас в свой голос магию и каким-то образом гипнотизирует его, но Сокджин действительно верит каждому слову. Сокджин просто не может не верить ему. Джин улыбается немного неуверенно и несмело и опускает глаза на их переплетенные руки. Ему невольно приходит в голову, что с ним все будет в порядке до тех пор, пока Юнги вот так держит его за руку. Он не должен позволять себе думать в подобном ключе, не должен лелеять такие мысли, но Сокджин ничего не может поделать с тем, что конкретно эта мысль намертво застревает в его голове.***
Намджун выглядит также как и восемь недель назад. Все те же обеспокоенно горящие, но умные и добрые глаза, те же аккуратно уложенные светлые волосы, те же ямочки, что появляются вместе с улыбкой, которая расцветает на его лице, когда он видит Сокджина. Сокджин замирает и мгновение зачарованно смотрит на него, не в силах сделать ни шага. Он будто заново видит лицо друга. Он не забыл его, конечно же нет, однако образ Намджуна словно по новой собирается сейчас в его голове. Сокджин будто на перемотке вылавливает обрывки самых ярких воспоминаний о друге, накопленные за шесть лет, и соотносит их с тем человеком, что видит сейчас перед собой. Он находит так много общего, но в то же время так мало сходного, что это даже пугает. Намджун встает из-за маленького дешевого стола, сам подходит к нему и порывисто обнимает, крепко прижимая к себе. Целую секунду, Сокджин не может дышать, его затапливает знакомое тепло, окутывает родной запах парфюма Намджуна. А затем он моргает, медленно, немного потерянно поднимает руки и осторожно похлопывает младшего по спине. Сокджин не знает, почему его это так удивляет, но это все тот же Намджун, в котором ничего не изменилось, совсем ничего. Однако… Возможно, это в самом Сокджине что-то изменилось. - Я так скучал, хен, - произносит Намджун, отстраняясь и внимательно осматривая Сокджина с ног до головы, словно пытаясь вот так на взгляд определить его состояние. – И так переживал. - Я же писал, что все хорошо, Намджун-а, - хрипло выдыхает Сокджин, ему с трудом удается заставить себя произносить что-то связное, он слишком занят анализом собственных ощущений, которых слишком много. - Ты всегда говоришь, что у тебя все хорошо, хен, но, очевидно же, что тебе нельзя верить в этом плане, - отмахивается Намджун, Сокджин вздрагивает. - Йа! Ким Намджун, как ты можешь сомневаться в своем хене? Где твое уважение? – возмущается он и даже всплескивает руками. Намджун на это довольно смеется, вновь показывая свои ямочки, его лицо немного светлеет и выглядит уже не таким обеспокоенным. - Это больше похоже на тебя, хен. Я рад, что ты поправляешься, - говорит парень, глаза его сияют облегчением. Сокджин растягивает губы в улыбке и кивает. Сокджин не знает, чего он ожидал, но когда они усаживаются за стол и начинают по очереди делиться тем, что произошло в их жизнях за эти месяцы, это происходит так привычно и естественно, что он даже теряется. Намджун увлеченно рассказывает про свою работу и Чжангу. Сокджин с придирчивостью слишком опекающего родителя расспрашивает о том, каким кормом и сколько раз в день кормят его питомца, сколько он гуляет, не слишком ли редко лает и как часто скучает по своему хозяину. - Хен, как я должен узнать, что он думает о тебе? – смеется Намджун, Сокджин качает головой, словно разочарован в скудных познаниях друга относительно собачьей физиологии. - Это же очевидно, Намджун-а. Он скулит особенно жалобно и делает очень печальные глаза. - А, ну тогда, не так уж и часто, - улыбается парень. Сокджин возмущенно дуется. - Йа! Ты должен был наоборот сказать, что он очень скучает, чтобы мне было не так тоскливо лежать в больнице и хотелось поскорее вернуться домой! - Разве ты хочешь, чтобы Чжангу грустил? – удивленно вопрошает Намджун. - Если он скучает по мне, то я готов с этим смириться. Все-таки не скучать по мне – невозможно, - уверенно заявляет Сокджин, заставляя Намджуна вновь начать неверяще посмеиваться. Сокджин в общих чертах рассказывает о своих буднях в больнице, он не говорит про лечение и консультации у психотерапевта, даже, несмотря на то, что Намджуну, от природы очень любознательному, искреннее интересно узнать, как лечат от ханахаки. Все-таки посвящать Намджуна во все подробности исцеления от проклятия, причиной которого он же сам и является, просто вершина ироничности, даже по мнению Сокджина. Поэтому Сокджин рассказывает про Тэхена и Чимина, про их веселые перепалки и проделки, про отличие магических лечебниц от обычных, жалуется на то, что успел прочитать все на электронной книге и дважды побить собственные рекорды во всех своих мобильных играх. Он говорит о чем-то безопасном, о чем-то обычном, и пока Сокджин это делает, он понимает одну простую истину – он очень скучал по Намджуну. Он скучал по другу, кем Намджун всегда был для него в первую очередь. Из-за ханахаки Сокджину пришлось сконцентрироваться на романтической стороне своих чувств к Намджуну, и он совершенно забыл, что не они играли наиважнейшую роль в их отношениях. Сокджин скучал по своему лучшему другу и боялся, что ханахаки отберет у него не только любовь, но и ту дружескую привязанность, что была для него так важна. И до сих пор важна, на самом деле. И теперь, слушая пространные рассуждения младшего о литературе, Сокджин не может не испытывать некоторого облегчения. Он все также чувствует в себе это дружеское тепло, что прочно удерживает Намджуна в его душе. Сокджин так сильно боялся, что будет испытывать звенящую пустоту, глядя на друга, или то противоестественное отчуждение, что накрывает многих проклятых после излечения. Намджун – один из лучших людей, что довелось Сокджину встретить за свою жизнь, он не заслуживает подобного отношения, не заслуживает быть забытым. Поэтому Сокджина наполняет радость и умиротворение, когда он находит в себе эти привычные тепло и привязанность к младшему. Однако, Сокджин не может игнорировать и отсутствие того трепета, что легкими бабочками будоражил его прежде, когда он смотрел на Намджуна в определенные моменты. Сейчас Сокджин спокойно разглядывает его красивую улыбку и ничего не переворачивается у него в животе, остатки того былого и светлого все еще трепыхаются где-то на задворках его существа, но никакие бури и волнения не поднимаются в Сокджине и это… Непривычное и странное ощущение, на самом деле. Сокджин так сильно сбит с толку тишиной в ответ на все те милые ужимки, что прежде заставляли его краснеть, что Намджун для него словно одновременно и все также знаком и близок и бесконечно далек. Словно человек, которого ты знал в детстве, но встретил впервые за годы разлуки. Сокджина овевает ностальгия, но ему неловко, потому что он не знает, как именно себя вести. Джин прислушивается к себе, цветы все еще заинтересованно шевелятся в ответ на некоторые улыбки Намджуна, но это, определенно, и близко не та реакция, что они выдавали еще несколько недель назад. И Сокджин ощущает очень странные, противоречивые эмоции по этому поводу. Облегчение, но и тоску. Словно какая-то огромная и важная часть его жизни осталась позади. - Выглядишь очень задумчивым, хен, - говорит Намджун, заставляя Сокджина вздрогнуть и немного неловко улыбнуться. Он не заметил, что настолько погрузился в свои мысли и эмоции. - Намджун-а, а что обозначает лилия? На языке цветов, - спрашивает он неожиданно. Намджун чуть хмурится, явно сбитый с толку такой резкой сменой темы. - Эм… ну, у нее вроде много значений, - он поджимает губы и задумчиво поднимает глаза к потолку. – Вроде… чистоту? Возрождение? Благородство? Я не уверен, – Намджун неопределенно пожимает плечами и смотрит на Сокджина. – А зачем тебе это, хен? – когда Сокджин не отвечает, Намджун осторожно спрашивает: - У кого-то из твоих знакомых с ханахаки лилии? Сокджин облизывает пересохшие губы и отводит взгляд, избегая внимательного взора друга. - У этого человека все не очень хорошо? – Намджун произносит это тихо и аккуратно, словно боясь задеть старшего, и Сокджин не знает, выдает ли его выражение лица, голос или Намджун просто достаточно наблюдателен, чтобы заметить очевидное, когда это не касается его самого. Сокджин криво усмехается от иронии всей этой ситуации. Никогда бы ему даже в голову прежде не пришло, что он будет сидеть и обсуждать с Намджуном нечто подобное. Такой невероятный сценарий никогда не возник бы у него в голове, но вот они здесь – сидят и говорят о личной жизни Сокджина. Но как бы странно эти ни было, Сокджин просто не знает, с кем еще он может этим поделиться. Кому, как не лучшему другу, человеку, которым он дорожил настолько, что любил много лет, Сокджин может доверить сейчас чувства, что уже несколько дней разрывают его изнутри. - Да, Джун-а, ему очень плохо. И я не знаю… - Сокджин потерянно опускает голову, руки его сами собой сжимаются в кулаки. Джин ощущает, как Намджун рядом с ним напрягается и касается его плеча в растерянном, но поддерживающем жесте. Сокджин сглатывает ползущие по горлу лепестки, что просыпаются именно в этот момент. Конечно, именно сейчас. – Не знаю, чем ему помочь. Мне кажется, я только… сделаю хуже, - с трудом заканчивает он. Намджун молчит и лишь рассеянно похлопывает Сокджина по плечу. Сокджин не смотрит на него, он не отрывает взгляда от своих рук и дышит так глубоко, как только может. На языке отчетливо ощущается горький травянистый сок. Сокджину хочется плакать. Ему почти также страшно, как было в ту ночь, когда он узнал, что его родителей больше нет. Он чувствует себя настолько же беспомощным. Он невольно грустно усмехается. Тогда Намджун тоже сидел рядом с ним и также сжимал его плечо, не зная, как утешить и ободрить. - Хен, - зовет Намджун, и Сокджин неохотно поднимает голову, чтобы посмотреть на него. Скорее всего, в его взгляде отчетливо отражаются его чувства, потому что рот Намджуна печально кривится, когда он смотрит на него. Он выглядит так, будто ему больно видеть Сокджина таким. – Я не знаю, какая у этого парня ситуация, не знаю, правильно ли это, но, думаю, что ты должен попробовать ему помочь. Мне кажется, что именно тебе самому это нужно больше всего, хен. Сокджин неуверенно склоняет голову набок. - Но… вдруг я… - Сокджин не договаривает, и Намджун тяжело вздыхает. - Ты этого не знаешь, хен. Может друг – это то, что ему необходимо больше всего? Сокджин с сомнением смотрит на Намджуна. Он до боли закусывает губу и поспешно отворачивается. С минуту он молчит и нервно барабанит ногой по полу, это «друг» очень сильно коробит его, заставляет нечто в его груди недовольно сжаться, а цветы внутри возмущенно затрепетать. Ему не нравится эта формулировка. Юнги может и нужен друг, но вот Сокджину… он резко замирает, глаза его широко распахиваются и он выдыхает: - Думаю, я влюблен в него. И это признание неожиданно совершенно спокойно и уверенно срывается с его губ и… Только в это мгновение Сокджин понимает – это правда. Теперь, когда он сказал это вслух, дал этим чувствам имя, они действительно стали реальны. Сокджин был уверен, что почувствует беспокойство и еще больший страх, когда действительно признает это, но эти слова отчего-то успокаивают и теплом разливаются в его душе. Они, словно магия Юнги, оседают успокаивающим облаком в его груди. И Сокджин с удивлением отмечает, что лепестки, которые должны были от этого признания штормом выплеснуться из него, наоборот, сконфуженно опадают и жмутся в дальние уголки его легких, будто испугавшись этих слов. И это так странно. Так не должно быть. Но Сокджин не успевает обдумать эту мысль как следует, потому что Намджун говорит: - Тогда ты тем более должен попробовать, хен, - Намджун так мягко и тепло улыбается ему, что Сокджин невольно изумленно вздрагивает. Намджун так по-доброму смотрит на него, что еще несколько недель назад Сокджину было бы больно. Всего несколько недель, а кажется, будто прошли годы. – Я знаю тебя, хен, ты умеешь делать счастливыми других, особенно тех, кого любишь. Ты не облажаешься, я уверен. Намджун ободряюще улыбается ему и от этой искренней убежденности в его голосе у Сокджина сжимается сердце. Ему и самому хочется верить этим словам. Очень сильно хочется. И он бы поверил, конечно, поверил бы, если бы обстоятельства были иные. Если бы в его легких не расцветали белые бархатцы, если бы ханахаки оставило его, если бы ему не нужно было… Сокджин возвращается в отделение, погруженный в раздумья, сомнения и страхи. Он останавливается на полпути к своей комнате, когда видит у подоконника, разделяющего их комнаты, Юнги. Он стоит вполоборота и курит, выпуская из легких сизый дым в приоткрытое окно. На лице его отстраненное и пустое выражение, он словно охвачен печальными мыслями, которые все никак не дают ему покоя. И это так странно. Юнги – тот, кто всегда дарит Сокджину покой и утешение, но теперь, глядя на него, Сокджину кажется, что он сам нуждается в них намного больше. Сокджин вздрагивает, когда темные кошачьи глаза неожиданно обращаются к нему. Юнги моргает и одним движением выкидывает сигарету в окно, он выпрямляется и выжидающе склоняет голову набок, глядя на Сокджина. Он ничего не говорит, но Сокджин все равно понимает. Юнги ждал его, чтобы убедиться, что с ним все будет в порядке после встречи с Намджуном. И Сокджин ничего не может с собой поделать. Это осознание согревает его изнутри и наполняет трепетом, поэтому его губы сами собой растягиваются в нежную улыбку, которую он не может и не хочет сдерживать. - Что такое, Юнги-я? Меня ждешь? – сладко спрашивает он, Юнги щурится, быстро облизывает уголок губ и отводит взгляд. Едва заметно, но его щеки на мгновение окрашиваются в нежно-розовый. Это красивый цвет, который очень ему идет. Сокджину хочется видеть его чаще на этой фарфоровой коже. - Видимо, все прошло нормально. Ты выглядишь… хорошо, - произносит Юнги, искоса погладывая на Сокджина. Сокджин становится рядом с ним и опирается ладонями на подоконник, краем глаза следя за каждым движением парня. Этот румянец на его щеках действительно очень сильно отвлекает и не дает сосредоточиться. - Я всегда выгляжу хорошо, Юнги-я, - отвечает он, Юнги только нетерпеливо поводит плечом и чуть морщится от этого движения. - Ты понял, что я имею в виду. Сокджин вздыхает и без интереса разглядывает небо за окном, он медлит с ответом, тщательно подбирая слова. - Это было… странно. Он словно превратился в бывшего, которого я не видел годы. Словно все еще кто-то знакомый и близкий, но уже не такой… необходимый, - Сокджин изгибает губы в уничижительной улыбке, когда поворачивает голову и смотрит на Юнги. Парень не отводит внимательного взора от Сокджина. Он медленно кивает, словно без слов говоря, что понимает, что Сокджин имеет в виду. - Тебя это расстраивает? Сокджин некоторое время обдумывает свой ответ. - Нет, не думаю, - он неопределенно пожимает плечами. – Это просто непривычно. Я не заметил… как это произошло. - Никто не замечает, хен, - хмыкает Юнги, скрещивая руки на груди. – Ты просто в один момент понимаешь, что все изменилось и все. Это нормально. Иногда так просто случается. Сокджин смотрит на него несколько долгих мгновений. Ему кажется, что он тонет и должен испытывать удушье, должен бояться и паниковать, но ничего из этого с ним не происходит. И впервые Сокджину приходит в голову, что, может быть, в этом и нет ничего странного. Может быть, это нормально. - Да, наверное, так оно и есть, - бормочет он, так и не отводя глаз от темных глаз напротив. Возможно, в этом действительно нет ничего необычного. Возможно, влюбиться в Юнги для него было самым естественным и логичным стечением обстоятельств из всех возможных.***
В конце недели их соседка по коридору умирает. Та самая, что изолировала себя от всех и так хотела вылечиться. Это происходит ближе к рассвету. Совершенно бесшумно и непредсказуемо. Сокджина будят непривычно громкие и частые шаги в коридоре. К тому времени как начинается пусть и профессионально сдержанная, но суматоха, он уже успевает поспешно умыться и переодеться, после чего с любопытством выглядывает за дверь своей комнаты. Когда Сокджин видит Юнги с Тэхеном, его первый порыв – подойти и спросить, что происходит, но затем он замечает выражение лица Тэхена и замирает. Тэхен бледен, глаза его широко раскрыты, а руки, которые крепко сжимает Юнги, дрожат. Взгляд его прикован к распахнутой настежь двери соседней с Сокджином комнаты, где во всю суетятся, судя по звукам, несколько санитаров. Юнги поворачивает голову на звук шагов Сокджина и если бы ранее Джин не понял, что произошло что-то ужасное, он определенно осознал бы это сейчас. Юнги не выглядит напуганным и шокированным, как Тэхен, но его брови серьезно нахмуренны, губы сурово поджаты, а взгляд пуст и непроницаем. Сокджину становится страшно. По-настоящему страшно. - Я держал ее за руку… я должен был… - потерянно шепчет Тэхен, бледными и дрожащими губами, Юнги тут же резко поворачивается обратно к нему и твердо обрывает: - Это не твоя вина, Тэхен. - Я – санитар, хен. Это моя работа. Я должен был ей помочь, я должен был… - сбивчато, но убежденно говорит Тэхен, глаза его все больше и больше начинают гореть пугающим истеричным огнем. - Она уже не дышала, когда ты пришел, Тэхен. Джису это подтвердила, - ровным и почти безэмоциональным тоном возражает Юнги. Кажется, Тэхена это никак не успокаивает. - Джису здесь не было! Она не может знать, - парень резко всплескивает руками, вырывая их из ладоней Юнги, выражение лица которого все также остается бесстрастным и пустым, он словно смотрит сквозь Тэхена, словно не видит его. - Она проверила это своей магией. - Я мог ее реанимировать… - качает головой Тэхен, в голосе его уже откровенно звучит истерика. – Если бы я… Это моя вина. - Тогда значит, ты врал мне, Тэхен-а, - повышает голос Юнги, он делает это так резко и неожиданно, что даже Сокджин потрясенно вздрагивает. Тэхен замирает и поднимает на Юнги свои большие наполненные болью и беспомощностью глаза, только теперь в них мелькает что-то осознанное и растерянное. - О чем ты, хен? – хрипло спрашивает он, но уже очень тихо и настороженно. И Сокджин понимает его, он впервые слышит этот тон, впервые видит Юнги таким – испускающим ледяную ярость, и это неприятное, пугающее зрелище. Внешне выражение его лица никак не меняется, но Сокджин все равно чувствует напряжение в потяжелевшей атмосфере. Юнги скрещивает руки на груди, ногти его глубоко спиваются в бледную кожу предплечий. На этих местах, скорее всего, останутся синяки. - Ты врал, когда говорил, что не я убил Джихёка, - стальным голосом произносит Юнги и, судя по тому, с какой болью кривится лицо Тэхена, это был подлый и жестокий прием. - Нет, хен… Конечно нет. Ты ни в чем… - поспешно качает головой парень, он выглядит таким растерянным и напуганным, что Сокджину больно это видеть. Больше всего ему сейчас хочется обнять младшего, но Сокджин, будто намертво, застывает на месте. Ему кажется, что он не должен быть свидетелем той сцены, что видит сейчас. Он не должен этого слышать, потому что Сокджин не сможет потом сделать вид, что этого не было. – Это совсем другое… - Нет, Тэхен, это то же самое, - безапелляционно обрывает Юнги, глаза его очень холодно и безжизненно блестят. Сокджин неожиданно понимает, что его самого начинает бить нервная дрожь. Ему больно слышать этот ледяной и безжизненный тон. Юнги не должен так звучать. – Если эта девушка умерла из-за тебя, значит, я также виноват в смерти Джихёка. Значит, я должен здесь находиться, не так ли? Тэхен смотрит на Юнги своими огромными полными ужаса глазами, его губы дрожат. - Нет, хен… Я никогда так не… Я не… Господи, - судорожно выдыхает он, а затем вздрагивает всем телом и неожиданно начинает рыдать, слезы крупными некрасивыми дорожками стекают по его щекам. Парень судорожно зажимает себе рот рукой, пытаясь подавить резкие всхлипы, но у него ничего не выходит, на его лице столько страдания и боли, что это выглядит противоестественно. Тэхен такой светлый по натуре человек, что это кажется просто неправильным – видеть его таким. Тэхен обессилено опускается на корточки, утыкается лицом в колени и обхватывает себя руками, как маленький до ужаса напуганный ребенок. Он плачет, истерически захлебываясь и всхлипывая, и Сокджину хочется обнять его, но Юнги успевает сделать это первым. Он становится на колени и резким, почти грубым движением сгребает парня в свои объятия. На мгновение Тэхен застывает, словно удивленный, но затем его начинает колотить с новой силой, и он отчаянно цепляется за толстовку Юнги, зарывается лицом ему в плечо и плачет, уже не стесняясь и не сдерживаясь. И Сокджин знает, почему. Потому что в объятиях Юнги плакать совершенно безопасно. Раньше Сокджин и не думал, насколько это важно и необходимо. Чтобы рядом был человек, в присутствии которого ты не боишься сломаться. Сокджин с трудом сглатывает и поспешно отворачивается, на это невозможно смотреть. Сокджину кажется, что у него от боли разрывается сердце, когда он слышит еще один полный безысходности всхлип Тэхена.***
Тэхен засыпает на кровати Юнги спустя несколько часов после своей истерики. Все это время он молчал, но не выпускал руки Юнги, и заснул только в объятиях старшего, который терпеливо и мягко поглаживал его по спине и голове, шепча что-то неразборчивое, но явно успокаивающее. Сокджин тактично оставляет их наедине, после того, как заставляет Тэхена выпить стакан воды с успокоительными каплями, который ему молча передает Джису. Сокджин не может заставить себя пойти завтракать или заняться любыми другими делами. Он слишком беспокоится за Тэхена, чтобы вот так просто уйти, а также ему необходимо увидеть Юнги. Сокджину просто нужно убедиться, что с ним все в порядке, и он не может контролировать или подавить в себе эту потребность. Поэтому Сокджин сидит на подоконнике, наблюдает за тем, как выносят, накрытое простыней тело бедной девушки, как ее комнату быстро убирают и обрабатывают, и давится удушливыми запахами нарциссов и медицинского антисептика, что пропитывают стены коридора. Сокджина немного мутит, когда он видит как Богом и еще один парень из санитаров перетаскивают мусорные мешки, набитые желтыми лепестками и полноценными букетами. На некоторых бутонах Сокджин замечает засохшие кровавые капли. И Сокджин не может не думать, что вот так же комнату будут убирать и после него или Юнги. Сокджин закусывает губу, когда перед его мысленным взором появляются окровавленные белые лепестки. Почему-то большие и длинные лепестки лилий в его видении перемешаны с мелкими и тонкими лепестками бархатцев. Сокджина бросает в дрожь от подобных мыслей. - Сокджин-ши, тебе лучше уйти в свою комнату, - осторожно произносит Джису, трогая его за плечо. Сокджин все равно испуганно вздрагивает, и лицо девушки с сожалением хмурится. Сокджин видит глубокие темные мешки под ее глазами, и ему самому невольно становится жаль медсестру. Это тяжелое утро для всех. Он отрицательно качает головой. - Почему она… - он с трудом сглатывает и пробует снова: – Как так вышло? Она ведь следовала всем предписаниям. Даже если и не вылечить, но хотя бы поддерживать ее жизнь они должны были. Джису поджимает губы на его слова и отводит усталый взгляд. Сейчас она кажется гораздо старше, чем обычно, и это грустно, на самом деле, потому что она моложе Джина. Все, что связано с произошедшим, так грустно и несправедливо. - Есть случаи, когда просто зелий и обрядов недостаточно. Для нашего отделения подобное редкость, но… - она тяжело вздыхает. – Это случается. Иногда люди просто не хотят или устают бороться. Сокджин ежится и зябко обхватывает себя руками. После этих слов на несколько мгновений повисает тишина, густая и наполненная слишком неприятными мыслями. - Это первый раз, когда пациент умирает на глазах Тэхена, - неожиданно произносит Джису, Сокджин видит, что взгляд ее полон жалости и сочувствия. – Ему особенно трудно сталкиваться с подобным, - когда Сокджин непонимающе хмурится, Джису поводит плечом и поясняет: – Его брат ведь также проклят. И Юнги-ши тоже едва не умер перед тем, как поступил к нам. Наверняка, случившееся напомнило Тэхену об этом случае. Сокджин замирает, глаза его широко распахиваются. - Что? – хрипло выдыхает он. Джису немного растерянно хлопает глазами, явно удивленная его выражением лица и тем шоком и страхом, что на нем написаны. – Юнги чуть не умер? Джису медленно и осторожно кивает. - Друг нашел Юнги-ши без сознания в его квартире. Его перевели к нам после того, как выписали из реанимации. Сокджин поспешно отворачивается от ее проницательного взгляда и до боли сжимает руки в кулаки, ногти впиваются в ладони. Сокджин отчетливо чувствует, как цветы сдавливают его легкие и как поднимается какое-то странное неконтролируемое, ревущее ощущение у него внутри. Сокджину хочется кричать, обхватить голову руками, потому что в ушах у него звенит. Протяжно и оглушительно. Джису кто-то зовет и она, дождавшись от Сокджина лишь рассеянного кивка, уходит, оставляя его в одиночестве. Сокджин глубоко вдыхает и медленно выдыхает, стараясь подавить дрожь и утихомирить разбушевавшиеся бархатцы, но это сложно сделать, когда нечто похожее на тревогу и боль, но гораздо острее и сильнее, выкручивает ему душу. Сокджин думал, что это он запустил свое проклятие, но Юнги… Возможно, Юнги даже и не пытался избавиться от ханахаки. Возможно, он вообще этого не хотел. От этой мысли Сокджина прошивает дрожь. Сокджин и раньше думал об этом, но… Наверное, он никогда по-настоящему не задумывался о такой возможности. Все это были лишь смутные и далекие подозрения, которые Сокджин старательно отгонял от себя. Он боялся поверить, что Юнги действительно мог не хотеть жить. Даже несмотря на то, что Юнги сам сказал ему об этом едва ли не прямым текстом. Сокджин подскакивает на месте, когда дверь спальни Юнги открывается и его сосед, устало щурясь, выходит в коридор. Парень осторожно прикрывает за собой дверь и молча становится рядом с Сокджином, который поспешно встряхивается и пытается натянуть на лицо нейтральное, не полное ужаса и боли, выражение. Ему не хочется заставлять Юнги волноваться сейчас еще и за себя. - Как он? – тихо спрашивает Джин, кивая на дверь спальни Юнги и внимательно рассматривая сейчас особенно бледное лицо своего соседа. Юнги выглядит изможденным и грустным. Таким грустным, что у Сокджина сердце сжимается еще чуть сильнее, чем прежде. Юнги кидает на Сокджина беглый взгляд, а затем в руке парня сама собой появляется тонкая сигарета, которая начинает тлеть, как только касается его губ. Юнги неторопливо затягивается и медленно выдыхает густой дым. В любое другое время Сокджин бы поморщился, но сейчас, когда в коридоре стоит этот омерзительный аромат нарциссов, он искренне рад всему, что хоть немного перебивает его. - Он будет в порядке. Тэхен отходчивый и быстро адаптируется, он придет в себя, - произносит Юнги низким голосом, он смотрит в окно безжизненным тусклым взглядом, от которого у Сокджина все ноет в душе. – Я влил в него много сонных чар, ему лучше как следует выспаться. Сокджин поджимает губы и кивает. Да, скорее всего, так будет лучше. Сокджин не знает, что еще сейчас можно сделать для Тэхена. - Я был слишком суров с ним? – спрашивает неожиданно Юнги. Он не смотрит на Сокджина, но Джин видит, как немного дрожит сигарета в его руках. Сокджин до боли закусывает губу и заставляет себя отодвинуть на задний план собственные чувства и активизировавшиеся цветы, сейчас на все это нет времени, не тогда, когда голос Юнги звучит так уязвимо и ломко. - Возможно, - отвечает Сокджин, и болезненно кривится, когда видит, как Юнги вздрагивает от его слов. – Но, думаю, Тэхену это было нужно. Ты все сделал правильно, Юнги-я, - заверяет он так убедительно и мягко, как только может. Юнги кидает на него быстрый взгляд и поспешно опускает глаза, плечи его немного расслабляются, и это уже хорошо. Уже отлично. - Я не хотел, чтобы он винил… - начинает Юнги, но обрывает себя и медленно качает головой. На губах его появляется кривая уничижительная улыбка, больше похожая на оскал, на самом деле. – Оказывается это действительно невозможно слушать. Когда кто-то говорит такое. Я никогда прежде не думал об этом. Сокджин с трудом сглатывает, он не может оторвать глаз от лица Юнги и так сильно хочет протянуть руку, провести по его щеке, стирая эту боль, но… Сокджин так боится, что любое неосторожное движение может сломать Юнги. Он так сильно боится сделать ему еще больнее. Потому что Юнги в этот момент выглядит очень хрупким. Сокджин даже не хочет представлять сколько раз вслух и мысленно Юнги говорил что-то похожее на то, что сегодня произнес Тэхен. Он знает, что слишком много. - Да, невозможно. Особенно, когда это не правда, - тихо произносит Сокджин. Юнги поворачивает голову и смотрит ему в глаза. Сокджин видит неуверенность, видит сомнение, видит его боль, и не выдерживает. Он протягивает руку и мягко проводит кончиками пальцев по фарфоровой на вид щеке. Кожа Юнги нежная на ощупь и теплая, как и его руки, как и он весь, и на короткое мгновение Сокджин позволяет себе раствориться в этом прикосновении, задержать руку чуть дольше, чем то уместно. Юнги замирает, глаза его широко распахиваются, и он с изумлением смотрит на Сокджина, не моргая. Сокджин сглатывает и тушуется под этим взглядом, его уши, шея и, по ощущениям, все лицо начинают гореть, поэтому он поспешно опускает руку и немного неловко откашливается. Его пальцы все еще покалывает от остаточного тепла. - Ты слишком добр, хен, - низким, вибрирующим голосом произносит Юнги, и Сокджин ничего не может с собой поделать, он покрывается мурашками от этого тембра. Он быстро облизывает пересохшие губы и качает головой. - Я ни за что не стал бы тебе врать, Юнги-я. Тэхен говорил тебе правду, и ты сам это знаешь, иначе не сказал бы ничего подобного сегодня. Ты сам знаешь, что ни в чем не виноват, - Сокджин поднимает глаза и встречается с задумчивым, изучающим и особенно темным взглядом Юнги. Сокджин судорожно сглатывает и заставляет себя не опускаться глазами на тонкие бледные губы. Сокджин справляется и облегченно выдыхает, когда Юнги, наконец, отворачивается, но кто бы знал, каких трудов ему это стоило. - Мы встречались с Джихёком почти два года, - неожиданно глухо произносит Юнги, стряхивая хлопья пепла прямо на белый подоконник. Сокджин замирает, ему кажется, что любое его движение сейчас может спугнуть парня и заставить закрыться. Хотя умом он понимает, что это не так. Юнги не из пугливых. Смерть от ханахаки очень страшна, но, видимо, было время, когда он ее совсем не боялся. – Мы познакомились еще тогда, когда я не работал в компании, а просто записывал треки в подвале и выступал на местной андеграудной сцене, - Юнги слабо усмехается воспоминаниям. – В нем было то, чего мне всегда не доставало. Он был светлый и яркий. Очень яркий, - парень с трудом сглатывает, и Сокджин невольно хмурится. Ему хочется, чтобы Юнги прекратил, но Сокджин не может подавить это иррациональное любопытство. Ему хочется узнать, каким был человек, которого любил Юнги. Это довольно темное чувство, но Сокджин не может задвинуть его подальше, не может подавить. Ему нужно знать, каким человеком был Джихёк, кого Юнги мог полюбить. – Но иногда чувства просто… меняются, - Юнги усмехается и смотрит Сокджину в глаза. – Как я и говорил, никто не замечает, как это происходит. Ты просто понимаешь в один день, что уже ничего не можешь исправить и вернуть. Сокджин моргает, а затем, когда до него доходит смысл слов Юнги, он потрясенно открывает рот. - Ты разлюбил его? – вырывается у него прежде, чем он успевает остановить себя. Сокджин поспешно захлопывает рот, но он отчетливо чувствует, как нечто теплое, похожее на надежду, разливается в его груди. Он не должен позволять себе это чувствовать, не в его положении, не тогда, когда ханахаки в его легких окрасило в белый его цветы, но… Это сильнее Сокджина. Гораздо сильнее. Юнги поджимает губы и дергано кивает, а затем нервно затягивается сигаретой, его пальцы дрожат еще сильнее. - Я встретился с ним в тот день только для того чтобы расстаться, - голос Юнги совсем глухой и безжизненный. – Мы вообще не планировали видеться, но я настоял. Шел дождь. Он предложил подвести меня, - Юнги невесело хмыкает и качает головой. – Его только что бросил парень, а он еще и решает подвести мудака. Ну, кто так делает? Он был слишком добрым. Люди не должны быть настолько добрыми. Сокджин судорожно сглатывает, руки его сами собой сжимаются в кулаки. Кажется, его трясет. - Мы попали в аварию, - совершенно спокойно произносит Юнги, он отсутствующим взглядом смотрит в окно. – Он умер, а я отделался только травмой плеча. Вот и вся история. Хорошие люди умирают, а всякие ублюдки выживают. Банально и несправедливо. Как и многое в этом мире. Юнги выбрасывает сигарету и несколько долгих минут стоит неподвижно, засунув руки в карманы своих потертых на коленях спортивных штанов. Он выглядит таким далеким в этот момент, что Сокджину одновременно и больно и страшно смотреть на него. - Ты достоин жизни также, как и он, Юнги-я, - хрипло произносит Сокджин, он не знает, что сказать, сомневается, что говорит то, что нужно, судя по тому пустому взгляду, каким его прожигает Юнги, но он пытается. Он должен попытаться что-то сказать. – Я так счастлив, что встретил тебя, Юнги-я. Я бы не справился со всем этим без тебя. Глаза Юнги потрясенно расширяются и он смотрит на Сокджина так, словно тот сказал, какую-то нелепость, похлеще даже его фирменных каламбуров. С минуту он ничего не говорит, лишь отрывает рот, но растерянно закрывает его, затем он хмурится и поспешно отворачивается. - Хен, ты знаешь, почему мне разрешено курить? – спрашивает он совершенно неожиданно. Сокджин удивленно моргает и отрицательно качает головой. Юнги продолжает, все также, не глядя на него. – Потому что обычные обряды мне не помогают. Они не могут мне помочь. - Не могут? – брови Сокджина непонимающе хмурятся, он не знает почему, но внутри него нарастает тревога. Юнги как-то странно отрывисто дергает головой. Словно кукла, бездушная и неживая. - Нет. Потому что во мне нет чужой магии, им нечего из меня выводить. Травы в этих сигаретах подавляют мою собственную магию. Сокджин непонятливо склоняет голову к плечу, а затем, спустя долгое мгновение, его озаряет осознанием, от которого все его внутренности будто перекручивает. Его легкие сжимаются настолько, что он не может сделать вдох. Сокджину кажется, что его медленно ломает изнутри, косточку за косточкой. - То есть… неужели… нет, Юнги-я, скажи, что это неправда, - просит он сипло, но Юнги поворачивается к нему и смотрит своими пустыми темными глазами, на дне которых Сокджину мерещатся тусклые и неверные блики, похожие на блуждающие огни на болотах. - Да, хен. Я сам наслал на себя ханахаки. Я сам себя проклял. У Сокджина звенит в ушах так громко и оглушительно, что он не выдерживает, сгибается пополам и зажимает их ладонями. Он лишь краем сознания понимает, что сотрясается от кашля, а белоснежные лепестки, словно перья, усыпают подоконник и его колени. Все это отходит на второй план, потому что Сокджину так больно, будто из него без анестезии выдирают огромный кусок плоти. И эта боль затапливает его сознание и сметает все прочие мысли и ощущения. Только на одно короткое мгновение в его мозгу мелькает мысль, что теперь в этом проклятом коридоре будет пахнуть еще и бархатцами, но и она сгорает в цунами из боли. Сокджин приходит в себя, когда отвратительный звон в его ушах немного отступает, когда удушающая боль растворяется в привычном мягком тепле чужой магии, когда он чувствует на своих запястьях пальцы Юнги. Сокджин судорожно втягивает через нос воздух и неожиданно всхлипывает, он и не заметил, что щеки его стали мокрыми от слез. Сокджин не может поверить, что та же самая магия, что сейчас так нежно и заботливо греет его изнутри, что прокатывается в его венах успокаивающими волнами, в это самое время убивает Юнги. Сокджин просто не может в это поверить. В этом нет смысла. - Хен… Джин-а, дыши, - слышит Сокджин голос Юнги и поднимает глаза. Юнги совсем бледный, если только возможно быть бледнее, темные мешки под его глазами видны еще отчетливее, но сами глаза горят такой тревогой и сожалением, что Сокджину тут же хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы заверить его, что все хорошо. Поэтому Сокджин делает то, о чем Юнги его просит. Он дышит, даже если это больно, даже если его легкие возмущенно ноют, даже если воздух кажется ему слишком горячим, даже если с каждым вздохом у него все больше кружится голова. Он дышит, глядя в эти темные, лихорадочно горящие глаза и сжимает в ответ тонкие, такие хрупкие на вид, запястья. - Прости меня, хен, я не должен был расска… - бормочет Юнги, но Сокджин закрывает глаза, он не хочет этого слышать, так сильно не хочет. И какое облегчение, что Юнги понимает это и замолкает. Сокджин слышит его прерывистый, резкий вздох, чувствует, как неравномерными толчками в него вливается магия и думает, что это похоже на неровное, сбившееся сердцебиение Юнги. - Хен, твои цветы белые, - Сокджин поднимает потяжелевшие веки, чтобы увидеть, как Юнги разглядывает рассыпавшиеся на коленях Джина лепестки, словно только заметив их, как расширяются его глаза от осознания, как взлетают вверх брови. Юнги встречается с ним глазами и… Он выглядит таким растерянным, таким… напуганным, каким Сокджин никогда его не видел. – Это из-за меня, - как-то обреченно произносит Юнги, с какой-то безнадежностью и неверием в голосе. Джину хочется протянуть руку и провести по его щеке пальцами в успокаивающем жесте, хочется сказать какую-то банальность о том, что в этом нет вины Юнги, хочется заверить, что все будет хорошо, что все обязательно пройдет, но… Сокджин не может соврать Юнги. Только не ему. Не будет ничего хорошо. Не при таком раскладе. Поэтому он просто слабо и беспомощно улыбается, и это заставляет все лицо Юнги исказиться от боли. Никогда прежде Сокджин не видел на его лице такого яркого и откровенного выражения боли. Невыносимо, что именно Сокджин является ее причиной. - Прости меня, хен… Прости меня, - Юнги склоняет голову в каком-то побежденном жесте, и Сокджин с трудом сглатывает, ему так сильно хочется плакать, потому что он ощущает, как дрожат руки Юнги, как дрожит его голос, как дрожит он весь. - Не надо… - с трудом выдыхает Джин, горло сжимает спазм, он задыхается, но это не так важно. Сокджин поспешно облизывает губы, пропитавшиеся горьким вкусом бархатцев, такого знакомого и ненавистного, но, что удивительно, отрезвляющего. Ханахаки всегда отрезвляет. – Мне только хуже, когда вижу тебя таким. И это работает, потому что Юнги рывком поднимает голову и смотрит на Сокджина долгим, полным боли взглядом, от которого Сокджин не может оторваться. Юнги все еще дрожит, но не пытается отстраниться, не пытается сбежать, как того боялся Джин и это, вопреки неправильности всей этой ситуации, невольно греет Сокджина, это заставляет его выдавить ломанную улыбку, от которой ему самому тошно. - Ты не смог бы это остановить, Юнги-я. Я бы все равно… - Сокджин сглатывает и нервно поводит плечом. Он никогда прежде не признавался ни в чем подобном и это так… странно и неловко. Он чувствует себя беззащитным. А затем он вновь смотрит Юнги в глаза и замирает. Потому что помимо боли, вины и страха, он видит нечто светлое, нечто, что заставляет надежду расцвести в его груди пышным жарким цветком. И Сокджин не должен позволять ему раскрывать свои лепестки, не должен, но он не может заставить его завять. Это что-то из разряда неизбежного, как восход и заход солнца, что-то, что не подвластно никому. – Я бы все равно полюбил тебя, - и эти слова срываются с его губ тоже, как нечто неизбежное. И тогда Сокджин впервые видит, как Юнги плачет. Безмолвно, тихо, будто неосознанно. Юнги застывает, словно слова Сокджина парализуют его, глаза парня широко распахиваются, и слезы медленно скатываются по его фарфоровым щекам, оставляя блестящие дорожки на его коже. И Сокджин едва подавляет очередной приступ кашля, вызванный этим зрелищем, он позволяет себе лишь болезненно поморщиться. Он так сильно не хотел усугублять, так сильно не хотел делать Юнги еще больнее, так не хотел заставлять Юнги винить себя еще больше, но ханахаки как всегда не оставляет своим жертвам выбора, как всегда вытаскивает наружу все тайны, что они скрывают, максимально болезненным и жестоким образом. Сокджин обхватывает руками лицо Юнги и своими искривленными пальцами стирает влажные дорожки слез. Кожа парня прохладная, будто он отдал все тепло, что было в нем, не оставив ничего, чем мог бы согреться и утешиться сам, и это кажется Сокджину таким несправедливым. Все в этой ситуации кажется ему таким несправедливым. - Почему тебе так не везет, хен? Ты должен выздороветь, ты не должен проходить через это еще раз, ты… ты не заслужил всего этого, - бормочет Юнги, губы его дрожат, и Сокджин не знает, что ему на это ответить. Он сам не знает, почему все обернулось именно так. Он уверен только в том, что это было неизбежно. Он скользит по лицу Юнги взглядом, по скорбно нахмуренным бровям, по дрожащим губам, по ярко горящим глазам и точно знает – он не смог бы этого избежать, даже если бы очень сильно захотел. Теперь он понимает это как никогда отчетливо. Сокджин кривит губы в улыбке, она вполне могла бы сойти за искреннюю, если бы не была такой печальной. - Эх, сколько раз мне говорить тебе это, Юнги? – через силу вздыхает он. – Это все, потому что я такой исключительный. Это мой крест – быть исключительным во всем. Юнги просто смотрит на него блестящими от непролитых слез глазами. Сокджину кажется, что он ест битое стекло, настолько больно на это смотреть.