Москва. Двадцать пятое сентября. 1941 год.
На кухне из крана капает вода. Тяжелые капли падают по краям алюминиевой кружки. На двери ванной висит постиранный халат, но не тот, что в тазике. До него руки всё ещё не дошли. Костя пару раз порывался замочить его хотя бы в мыльном растворе, да побоялся, что забудет и тот пойдёт пятнами. Скрипнул диван. Юра сильнее укутался в простыню, спал под открытым окном. С улицы тянуло сыростью, свежим хлебом из пекарни на первом этаже. Под окнами носились дети, весело крича и смеясь, был слышен разговор двух мужчин, которые что-то яростно обсуждали, к ним присоединилась женщина. Шугнула детей, прикрикнула на мужиков, мол, горланите с самого утра. Хотя на часах тогда был почти обед. Костя лениво потянулся, вылезать из-под одеяла не хотелось. Он чувствовал, что не выспался, но сонливость, как рукой сняло, когда сквозняк, пробравшийся в квартиру через открытое окно, забрался под одеяло и вызвал по телу волну мурашек. Юра сквозняк почувствовал тоже. Поёжился, попытался укутаться в более плотный кокон. Костя неохотно сел на кровати, закутался в одеяло. Коснулся голыми ступнями холодного пола, тапочки благополучно стояли в прихожей. Костя не особо помнил, как они вчера до дома добрались — настолько уставшие они были. Юра, кажется, завалился спать сразу же, как перешагнул порог квартиры, хорошо хоть разуться не забыл. — Юра, — позвал Костя. Его голос прозвучал невероятно громко в полупустой квартире. — Юра, вставай. Одному слоняться не хотелось, да и дела были. Посылка от матери пришла, надо забрать, в магазин сходить, раздобыть где-нибудь газету, а то с этой ночной беготнёй и сменами в шестнадцать часов, Костя понятия не имел, что в стране происходит. Вообще-то, Уралов не был любителем компаний. Ему по душе всегда было оставаться одному, чтобы никто не мешал. Но с Юрой было не так. Костя настолько привык слушать эту болтовню и видеть его перед глазами, что, когда тот уходил — Косте было некомфортно. Он сразу как-то терялся, его сразу начинали волновать все вещи вокруг. Мир обрушивался на него волной, заставляя думать и думать много, действовать и действовать быстро. Костя думал, что это из-за его повышенной эмпатии к людям. Наверное, да…эта привязанность началась именно из-за этого. Из-за привычки Юры вытаскивать всё наружу, раскладывать всё по полочкам перед Костей, будто говоря: «посмотри, вот что в твоей голове, вот он ты, Костя.» С ним Костя впервые стал ощущать, что хоть кому-то нужен. Что хоть кто-то правда слышит его, а не слушает. Юра не подвергал действия Кости критике, не ждал от него свершений, не соревновался с ним. Юре не надо было ничего доказывать, потому что Юра сам всё прекрасно видел и понимал. — Я же вижу, что ты не спишь! В Юру полетела подушка. Татищев вскинул руку — поймал, тем самым выдал себя. Недавно Костя сказал ему, что в партизаны бы с ним не пошёл. Его слова подтвердились сегодня в очередной раз. — Сам не спишь и другим спать не даёшь, — подал голос Юра. Неуклюже сел, подтянул ноги к груди и тоже закутался в простыни. Они сидели друг напротив друга, укутанные, пытались согреться. — Дела есть, вставай. — Ты первый. — Нет, ты. — Ты просто не хочешь, чтобы я забрал у тебя одеяло. — Не хочу. Первым сдался Юра. Психанул, скинул с себя простынь и ушёл в ванную, при этом громко топая, обозначая своё недовольство. Костя победно ухмыльнулся. В коридоре тихо загудели трубы, послышался слабый шелест воды из крана. Косте тоже пришлось покинуть свой уютный кокон, и пойти ставить чайник. Газовая плита выглядела так, будто вот-вот развалится. Духовкой Костя пользоваться боялся, да и не умел толком. Воду набрал из-под крана, в ванной недовольно цыкнул Юра. К завтраку ничего не было, довольствовались чаем с молоком. Там же, на кухонном столе, подсчитали оставшиеся деньги. Костя решил, что в магазин они зайдут уже после того, как получат посылку. Мать скорее всего спрятала там немного, чтобы сын не голодал. Вышли во втором часу дня. Прямо перед глазами проехала танковая колонна, скрылась в конце главной улицы. Юра присвистнул — новенькие. Костя помнил, что Юру в танковую дивизию зачислили, при какой армии не знал. С Ильёй на пару, чего категорически, по мнению Кости, делать было нельзя. Они только по отдельности соображали хорошо, но в тандеме становились полными идиотами. Впрочем, как сказал Юра, не Косте с ними воевать. Чему тот был несказанно рад. Отделение почты находилось в конце улицы, при неспешном шаге можно было дойти минут за пятнадцать. Парни никуда не спешили, погода позволяла прогуляться и посмотреть на чужой город — впервые с момента приезда. Юра никуда дальше родного города не выбирался, а потому смотрел на всё, как на диковинку. Высокие здания со старинными фасадами, широкие улицы, вывески магазинов — Юру интересовало всё. Отделение почты располагалось в старом домишке, бывший когда-то давно домом прислуги, с просевшим полом и чуть покосившимися дверьми. Там всегда пахло сыростью, а бумага быстро портилась из-за высокой влажности. Отстояв длинную очередь, им пришлось ждать ещё минут с десять, пока посылку найдут. Большая коробка тяжело шлёпнулась перед ногами. — Распишитесь за получение, — девушка протянула Косте бумажку, а сама убежала. — Положите на любое окно выдачи! Пока Костя возился с бумажкой, Юра предпринял несколько попыток поднять коробку, но никак не мог ухватиться за оба её конца. То пальцы соскальзывали, то верёвка мешалась. Посылка ещё и сама по себе была тяжёлая, даже подними он её — быстро бы устал. Костя недолго смотрел на мучения знакомого, ему хотелось побыстрее её открыть и посмотреть, что там внутри. Тащили вдвоём. Ухватились за верёвки по сторонам. Шли медленно, изредка пиная коробку, случайно конечно же. Посылка привлекала внимание, по крайней мере, дети и алкоголики были ею заинтересованы. Юра рассматривал худощавых сорванцов, которые бежали за ними и прятались каждый раз, когда кто-нибудь из парней оборачивался. Рассматривал и сочувствовал. Вот она — самая настоящая нищета. Денег нет элементарно прокормить семью, о другом и речи не могло быть. — Знаешь, — протянул Юра, насмотревшись на нищую Москву. — Мне кажется, что мы несчастное поколение — прирождённо бедные. Рождаемся ни с чем, живём, чтобы что-то получить, но в итоге так и остаёмся с пустыми руками. — Слишком много пафоса, — фыркнул Костя. — Ты ещё скажи, что я не прав, — Юра прикрыл глаза от слепящего солнца. — По-моему, ты даже научился получать удовольствие от того, насколько несчастный. Косте и возразить было нечем. Юра видел его насквозь.Москва. Двадцать девятое Сентября. 1941 года.
Прощались на ступенях госпиталя. Илья, чуть прихрамывая, укладывал вещи в багажник машины. Он попрощался с Костей ещё днём, когда тот подписывал ему больничную карту. Сказал тонну слов благодарности, пообещал после войны рекомендовать его всем-всем знакомым. Но это была простая, чистая благодарность, не более. Илья и Костя сдружились не настолько сильно, чтобы растягивать прощание. А вот с Юрой Костя сдружился основательно. Не признавался, конечно, но другом считал. Даже совестно стало за то, что думал, будто тот всего лишь очередной труп в его медицинской практике. Теперь смерть Юры имела вес. Её хотелось избежать. — Надеюсь, в блокаду не попадём, — Костя затянулся последний раз, пальцами стрельнул окурок куда-то в лужу. — Работы сейчас привалит основательно. Ты главное отдыхать не забывай. Ешь хотя бы раз в день. И спи, точнее, старайся хотя бы спать — хоть раз в сутки. Костя улыбнулся. Юрина забота была приятной. Будь на его месте кто-то другой — отмахнулся бы, мол, сам знаю. — И халат постирай наконец-то. Месяц уже в тазике валяется. — Хорошо хоть не замочили. Он бы уже плесенью покрылся. — Юр! — позвал Илья, — Пора! Они обнялись. Крепко. Костя уткнулся носом в чужое плечо. Он никого никогда на фронт не провожал, но Юру сейчас, как от сердца отрывал. — Если письмо напишу — ответишь? — спросил Юра. Он осторожно коснулся чужих волос на затылке. Мягкие. — Если напишешь, оставь адрес, куда отвечать. Разошлись неохотно. Каждый чувствовал на себе прикосновения друг друга. Юра ловко запрыгнул в машину, высунулся из окна: — Береги себя! — Ты тоже! — Мы не прощаемся! Загудел двигатель, машина плавно тронулась с места. Выкатилась с небольшого дворика госпиталя, проехала вдоль забора и скрылась за домом. Косте показалось, что внутри образовалась дыра. Он сжал халат на груди, там, где находится сердце. Волна реального мира обрушилась моментально, парализовала его, оставила стоять под моросящим дождем. Понять, почему так — не мог. Не понимал он, почему ноет сердце и почему не хотелось отпускать. Успокаивал себя мыслью, что с Юрой они не прощаются.Москва. Конец Октября — Ноябрь. 1941 год.
Костя первым услышал отдалённый гул. Звук мотора пробился сквозь людской гомон. Он выскочил на улицу, огляделся. Прямо над головой стремительно пролетел самолёт. Костя следил взглядом за удаляющейся точкой в небе. А потом прозвучал взрыв. Поднялся столб дыма и пыли. Тряхнуло сильно, Костя потерял равновесие, упал плечом на колонну. Никакого сигнала тревоги не было. Бомба упала на улице Горького, в трех улицах от госпиталя. Раздался ещё один громкий хлопок. Костя видел, как соседние здания складываются один за другим. Грохот разрушающихся стен стоял в ушах. Облако пыли накрыло улицу. Внутренний дворик госпиталя засыпало бетонной крошкой. Следующий взрыв был не такой громкий и прозвучал откуда-то сзади. Костя бросился через холл к окну. Это был Большой Театр. В здании померкли лампы. Были разрушены столбы электропередач. Косте надо было что-то делать. Их апатичный и весьма депрессивный главврач, наверное, и пальцем не шевельнул. А у него трехэтажное здание набитое ранеными и восемьдесят человек персонала. Костю, скорее всего, из-за этого и вызвали из Свердловска. Чтобы страховал. Тяжелораненых спустили в подвалы морга. Костя сам помогал таскать носилки, тех, что были без них — нёс на спине. Больных с третьего этажа спустили на первый. Они толпились, не зная, куда себя деть. Мешались друг другу и персоналу. Но не жаловались. Костя ждал удара. Но гул стих. От налёта остался лишь тяжелый воздух, дым и разруха. Бомбили весь месяц. Самолёты летали днём и ночью. Гул воздушной тревоги стихал максимум на два часа, а после повторялся вновь. Бомбили так часто, что время готовности сократилось до жалких пяти минут. Пришлось полностью пересмотреть порядок размещения раненных, так как к солдатам стали добавляться и жители столицы. Было принято решение о развёртывании временных медицинских частей в тоннелях метрополитена и на станциях. Оперировали в госпиталях, а после, по большей части пешком, через улицы и разрушенные дома, их доставляли в подземки. Костя работал сутками. Спал на полу в операционной, забившись в угол и прислонившись затылком к холодному кафелю. Минут по двадцать-тридцать, прерывался на операцию, а после снова спал. Когда дали выходной — не обрадовался. Взял гору бумажной работы с собой. Планировал поспать пару часов, а после заняться карточками. Но придя на знакомую улицу, с ужасом обнаружил, что дом, в котором он жил — разрушен.Москва. Четвёртое Декабря. 1941 года.
От Юры пришло письмо. Конверт Костя вскрыл спустя неделю.