Письмо от 05.10.1941
1 ноября 2021 г. в 00:11
«Дорогой друг!
Ты был прав, когда говорил, что медицина воспитывает определённую циничность. Раньше, признаться, до ужаса боялся крови и тему смерти обходил стороной, но проработав с тобой весь тот месяц, на трупы, лежащие вповалку и друг на друге, смотрю, как на что-то обыденное. То, чему ты меня там учил, в госпитале, мне пригодилось. Здесь врачей не особо много, так, две девчушки бегают — Аня и Таня. Устают быстро, но не показывают. А мне жалко, хожу за ними, помогаю. Тане я не особо нравлюсь, кричит на меня, отмахивается, а вот с Аней мы неплохо ладим. Весёлая, активная, вместе с нами пытается трудиться: то за лопату схватится, то в лес увяжется за ветками и глиной. Не могу, говорит, на месте сидеть. Во время боёв, она, конечно, тихо сидит, не высовывается. Но я знаю, у неё пистолет в сумке припрятан. На всякий случай, я так понимаю. Сказала, что у деда стащила. Кость! Если бы я что-то у деда стащил — он бы прибил меня сразу! Дед у неё, насколько знаю, из Москвы был эвакуирован ещё числа тридцатого. А так никого у неё и нет больше. Илья всё также хромает, но уже реже. Говорит, до сих пор больно на ногу наступать. Как с ним в танке сидеть буду, ума не приложу, ежели он так часто охает и ахает, иногда спать невозможно. Повернётся во сне и начинается. То болит, это болит. Но обратно в госпиталь не рвётся. Да я бы и не пустил. У тебя там дел, поди, по горло.
Мы отступаем к столице. Каждый день, километров по пять-десять. Сначала хотели на Можайское направление отправить, а по итогу отступаем к Мценску. Говорят, дальше отступать нельзя — дадим бой. Иначе к Туле прорвутся, а там и до столицы рукой подать. Переживаю сильно. Иной раз заснуть не могу, все хватаю себя за руки, за ноги — проверяю, точно ли живой. Слава Богу, пока что живой. Но страшно до ужаса! Одно дело, представлять, а другое видеть. Если умру — опиши меня, как-нибудь, по красивому. А-то судя по всему, приду к тебе по частям, не соберешь. Как бы не накаркать. Илья вон, с каменным лицом сидит, говорит, мол, чего трясёшься, всё равно умрём. И когда он успел стать таким серьёзным? В госпитале что ли подсмотрел у кого?
Я надеюсь, у тебя там всё более-менее. Питаешь как? Спишь? Халат постирал? Прости, но уж про халат я буду помнить вечно. Рассказал ребятам — вот хохма была, не в обиду тебе! У нас тут скудный рацион. Перловка, вода, да ломтик хлеба. Пресно, а куда деваться. Вот жую и представляю себе тот пирог с мясом из пекарни. До чего вкусный был! Особенно вприкуску с теми закатками, которые твоя матушка прислала. Как бы не запачкать бумагу слюнями, ужас как скучаю по нашим ужинам и обедам. Даже чай с молоком для меня сейчас был бы роскошью. На днях у одного из ребят нашлась фляжка с водкой. Мы по глотку сделали, а она водой разбавлена, для объема. Даже как-то обидно стало. Иной раз тянет покурить, да у всех тут самокрутки непонятно с чем. Надо было у тебя пачку свиснуть.
Всё чаще вижу самолёты в небе. Беспокоюсь. Из столицы новостей никаких нет, слушаем только приказы и то, как обстоят дела на фронте. Сильнее всего боюсь, что будут бомбить центр. Там же и госпиталь, и квартирка твоя. А больше ты никуда и не ходишь. Успел я привязаться к местным, душа болит, как вспоминать начинаю. Но за тебя сердцем болею, порой, как задумаюсь, представлю, аж слезы льются. Говорю себе, что собраться надо, а никак не получается. Из дома уезжал, уверенный, готовенький, с тобой разнежился. Не знаю, плохо или нет. Тебя ни в коем случае не виню, у самого голова на плечах. Не серчай на меня за излишнюю тревогу и эмоциональность, знаю, ты такого не любишь.
В общем, написал бы больше, да времени нет. Пишу на коленке, так что за почерк и ошибки извини. И то, что карандашом написал тоже!
Боюсь, размажется.
Береги себя.
Твой друг — Юра Татищев.
05.10.1941.»