Из личного дневника Н. Сибирякова
«я думал, что начало войны было самым страшным в моей жизни. оказывается, есть вещи пострашнее. ебучий <…>. ещё одна шутка про мой возраст с его стороны. я его либо убью, либо убегу. обиднее то, что мне скорее всего уже нашли замену. сомневаюсь, что парни станут терять время и искать меня.»Москва. Пятнадцатое Января. 1942 года.
— Что значит — «ещё не нашли»? У Руслана дёрнулся глаз. Он готов был рвать на себе волосы от злости. Ему хотелось перелезть через широкий стол, и надавать пару лещей толстому дядьке в погонах за бездействие. Илья придержал его за плечи. — У вас человек потерялся! А если он в плену? А если уже мёртв? — не унимался Руслан, всё пытался скинуть чужие руки с плеч. — Томин, блять, отпусти меня! — Успокойся, — шикнул Илья ему на ухо. — Товарищ Енисейский, — спокойно произнёс мужчина за столом. — Ничего страшного с Вашим другом не случится, кабы помер — нам бы доложили. Вы и сами должны понимать, армия у нас большая, частей много, уже не говоря про локальные объединения. Мальчонку Вашего, я уверен, кто-нибудь пригрел уже, пристроил к себе. В начале февраля придут обновлённые списки, там и посмотрим, где Ваш Сибиряков затерялся. Руслан раздражённо выдохнул, скинул с себя руки Ильи, и вышел на улицу, громко хлопнув дверью. Юра поспешно извинился за столь вспыльчивый характер товарища, но мужчина лишь коротко посмеялся, сказал, что видал таких. «Ежели бы все были покладистыми — работать было бы скучно» — добавил мужчина. Юра и Илья рассеянно кивнули. Их «каникулы» растянулись ещё на полмесяца. Юра не знал, что думать: он радовался, что есть ещё время, которое он мог бы провести с Костей, но в тоже время ему было тревожно — ожидание, как правило, ни к чему хорошему не приводит. Как бы им этот отдых потом не аукнулся. Илья и Юра вышли на улицу. Руслан стоял у самой двери, курил, изредка отпускал едкие, но тихие, комментарии в сторону начальника штаба. Аню они с собой не взяли, мало ли что им могли сегодня сказать. Тревожить девушку не хотелось, да и не красиво это. Лучше потом мягко пересказать, чем столкнуть её с реальностью. Но и о планах девушки были не осведомлены. Где её теперь искать — непонятно. Впрочем, Юру это не сильно волновало, встречи с ней он сегодня не ждал. Путь его лежал к знакомому госпиталю на пересечении улицы Горького и Тверского Бульвара. От здания штаба далековато, минут сорок неспешным шагом, при плохой погоде, можно было сократить до всех пятнадцати. А если пройти дворами, через мясную лавку и свернуть к бывшему английскому клубу, перелезая через разрушенные дома и поваленные столбы, можно было уложиться за все десять. Юре этот маршрут нравился больше. Его шугали, куда без этого, мол, поскользнёшься, шею свернёшь, иной раз хулиганом назвать могли, но Юра упорно ходил только так. Потому, что по пути, в одном из дворов, каждый день сидела одна и та же женщина с радио. Юра даже привык с ней здороваться и спрашивать её о самочувствии. Татищева, по большей части, интересовало радио. Он попадал аккурат в то время, когда очередная сводка фронтовых новостей заканчивалась и эфирная пауза заполнялась отрывками из радиопостановок, балетом и песнями. Сегодняшний день не стал исключением: только завидев шинель, женщина выкрутила громкость приёмника. — Добрый день, — Юра слегка склонил голову, — Как Ваше самочувствие? — Всё в порядке, сынок. Снова по бетону прыгать идёшь? — шутливо спросила она. — Так точно! — Юра прислушался к песне. Он слышал её раньше, пару раз всего, но мотив помнил, даже текст немного. Но сомневался. — Это же — «Катюша?» — Верно, — кивнула женщина, — В исполнении народного ансамбля.«Пусть он землю сбережёт родную,
А любовь Катюша сбережёт»
Строчки настолько сильно врезались Юре в голову, что всю дорогу до госпиталя, он прокручивал их, повторял, несмело шевеля губами. Считал глупостью, что на слове «Катюша», возникал образ Кости. Но сидя в чужом кабинете и перебирая от скуки папки, заевшее слово вырвалось наружу. — Катюша, — позвал он Костю. Вышло это неосознанно, просто хотел привлечь чужое внимание. — Как ты меня назвал? — Костя тут же повернулся. Назови его так кто-нибудь другой — обиделся, но Юре прощалось. Просто было любопытно. — Катюша? — А что? — сразу начал защищаться Юра. В его голове уже был выстроен чёткий ассоциативный ряд. — Песню сегодня услышал. Не нравится? По-моему, даже мило. — Сойдёт. — Костя просто ушёл от ответа. Запрети он сейчас, Юра бы называл из вредности. — Только, не называй так при посторонних. Костя сразу обозначил границу. Это прозвище, пусть оно и не шибко нравилось Уралову, было их делом. Только между ним и Юрой. Другие об этом знать не должны, и уж тем более повторять за Юрой, называя его именем героини песни. Юра кивнул, мол, о чём речь. Юре тоже не нравилась перспектива того, что кто-то другой может называть Костю так. Юра искренне считал, что это только его право. Работы в госпитале, как всегда, было достаточно. Но с приходом Кости на должность главврача, работа стала более-менее слаженной. Каждый делал то, что должен был, Костя распределял работу своих подчинённых так, чтобы каждый занимался только тем, что ему сказали. Никаких «помоги мне» или «замени меня». У него был чёткий график операций, в свободное время он перехватывал работу прошлых месяцев, которую не успели разобрать, но никому не наваливал сверх. Вчера патологоанатом жаловался на то, что делать откровенно говоря нечего, просил дать ему хоть что-то. Костя выдал ему образец заполнения больничных карт и стопку за Октябрь. Он даже Юру пристроил в эту систему, никто не сидел без дела. Зато все приходили к восьми утра, делали свою работу, и уходили в девять вечера. Пропали измученные лица, мрачные разговоры и отчаянные вздохи. — Никогда не знаешь, как повернётся завтрашний день. Сегодня всё спокойно, а завтра снова бомбить начнут. Повалят раненые. Я хочу избежать паники среди персонала. — сказал Костя, когда Юра спросил его, для чего он всё это затеял. Юра помнил бегающий персонал. Костя тогда бегал тоже, но потому, что разгребал работу за троих, а не потому, что паниковал. Костя и паника, по мнению Юры, вещи не совместимые.Москва. Двадцатое Января. 1942 года.
Юра по привычке широко распахнул дверь кабинета. Та жалобно проскрипела на весь этаж. Внутри никого не оказалось. Юра прикрыл дверь, постоял несколько минут, но Костя не появился. Его не было ни в операционной, ни в архиве, ни в морге. Юра не нашёл его ни в одной из палат. Никто из персонала начальника сегодня не видел. Лена разводила руками, мол, никогда такого не было. Может, заболел? Лена придерживалась такой же версии, поэтому услышав от Юры предложение сходить к Косте на квартиру, попросила его подождать в холле. Спустилась минут через пять, с маленькой баночкой мёда и кулёчком лимона. — Мама недавно в посылке передала. — пояснила она. — Завари ему чай, если совсем плох. И насчёт работы, чтобы не переживал — разберёмся. Пусть отдыхает. Юра коротко поблагодарил девушку, выскочил на морозный воздух. На улице уже порядком стемнело, зажигались фонари. Температура сегодня опустилась до рекордной отметки в тридцать шесть делений. Юра часто моргал, чувствуя, как слипаются ресницы. Шинель не спасала, парень замерзал спустя несколько минут, поднимал ворот, чтобы в шею не задувало, сильнее натягивал шапку. Косте выдали новую квартирку, с двумя комнатами и большой прихожей, с ремонтом и чуть дальше от госпиталя. Дом был совсем другой, не похожий на тот, квартиры в котором выдавали приезжим специалистам. Там не сквозили окна, не текло с крыши, батареи грели исправно, соседи были не шумные, все приличные люди. В этом Костю заверил его новый знакомый. Костя тогда вежливо напомнил Московскому, что ещё ничего не попросил у него. Михаил сделал вид, будто бы обиделся. «Что вы, Константин. Жест доброй воли, не могу себе позволить, чтобы такой уважаемый человек, как Вы — спали в операционной» — сказал Михаил, фальшиво улыбаясь. Что ж, Косте плевать, чем там думает первый заместитель, правда ли обеспокоен или подмазаться пытается. Юра, когда впервые зашёл на порог парадной, не удержался, открыл рот и рассматривал всё вокруг. Консьержка тогда недовольно цыкнула в его сторону, мол, деревня. Костя старался не подавать виду, хотя тоже был поражен каждый раз, как возвращался домой или уходил на работу. На полу был постелен ковёр, всё всегда в чистом виде, почтовые ящики начищены, на подоконниках цветы. Но сегодня Юру не заботили убранства подъездного коридора. Он коротко поздоровался с женщиной, назвал номер квартиры, в которую держал путь, и имя проживающего в ней, чтобы можно было сверить со списками. Постучал трижды, сделал шаг назад, чтобы дверью не прилетело по носу. За дверью было тихо. Юра прождал несколько минут, постучал ещё раз, но сильнее. Костя мог уснуть и просто не услышать. Когда после второго стука ничего не поменялось, Юра зажал пальцем кнопку звонка. За дверью звучала лёгкая трель и больше ничего. Кости не было дома. В голову пришла пекарня, та, что была на первом этаже старого дома. Она находилась с правой стороны и не пострадала во время бомбёжки, так что продолжила работать. Владельцы и клиенты тактично закрывали глаза на вид полуразрушенного здания — не в новинку нынче. Юра добежал до неё за какие-то пару минут, дёрнул ручку на себя. Дверь оказалась закрыта, заведение сегодня не работало. Юра оббежал все аптеки, магазины и кабаки в округе — друга нигде не было. Он вернулся в госпиталь. Лена сидела в кабинете, заполняла карты. — Ну, что? — спросила она, поднимая голову. Она отлично различала людей по шагам. У Юры, когда тот не в настроении, шаг медленный и тяжёлый. — Его нигде нет, — ответил Юра, присаживаясь на свободный стул. От всей этой беготни у него разболелись ноги. — В каком смысле? — Во всех, Лен. Он не появился в госпитале, его нет дома, я пробежался по всем местам, где он мог появиться и где его знают. Никто его не видел. Девушка отложила карандаш. Видела, как от собственных слов, напрягся Юра. Пальцы его слегка задрожали, глаза в панике забегали по кабинету, выискивая хоть какую-то мелочь, которая могла бы дать ответ на вопрос о том, где сейчас Костя. Но все вещи остались на своих местах, там, где их вчера оставил Уралов. — А ты у консьержки не спрашивал? Они обычно ведут журнал посещений: записывают кто во сколько ушёл и пришёл. А про это Юра забыл. Подорвался с места. — Стой, — сказала девушка, вставая из-за стола. — Я с тобой пойду. Она оделась на ходу, выбежала на улицу, застёгивая пуговицы старого полушубка. Подхватила Юру под руку, каблучки её сапог сильно скользили при быстрой ходьбе, а идти надо было быстро, практически бежать. Они влетели в парадную, громко хлопая за собою дверью, начали говорить на перебой: — Костя… — Константин Петрович… — …из сто седьмой… — Юра! — девушка пихнула его чуть в сторону, — Нас интересует, во сколько сегодня уходил Уралов Константин Петрович из сто седьмой квартиры. Женщина подняла на них взгляд, лениво протянула: — Я не могу делиться такой информацией с посторонними людьми. — Мы понимаем, — встрял Юра, — Но Костя наш друг и он пропал. — Пожалуйста, сделайте исключение. — Лена наклонилась чуть ближе. — Я же уже Вам сказала, гражданочка, не могу! Подсудное это дело. Юра закрыл лицо руками, промычал что-то нечленораздельное. Лена его прекрасно понимала. К тому же, недавно она видела Костю в компании подозрительного человека, умолчала, конечно, об этом. Знала, что Юра начнёт спрашивать. Девушка поставила сумочку на столик. Вытащила из неё сверток с купюрами и осторожно подложила под тетрадь. Это были её последние деньги в этом месяце, сумма не большая, но может сработает. — Пожалуйста, — повторила она, похлопывая по тетради. Женщина укоризненно на неё посмотрела, но тетрадь потянула на себя, спрятала в столе. После достала толстую книжку, раскрыла её на последней странице. Понизила голос. — Уралов ваш сегодня ушёл в семь часов утра семнадцать минут, — сказала она. — За ним заехала машина. Не хочу расстраивать, но, по-моему, не жилец уже ваш друг.Московская область. Двадцатое Января. 1942 года
Костя чувствовал себя неуютно в окружении незнакомых людей. Его раздражало ожидание хозяина дачи и молчание, которое висело в комнате. Вместе с ним в общем счёте было ещё четверо человек. Все они находились в таком же томительном ожидании. Все при погонах, в форме. Один Костя в старой рубашке, глаженной на скорую руку, халате и снова, увы, без носков. Благо, пройти разрешили не разуваясь. Дверь открылась. В комнату вошли две домработницы, поставили на столик чашки, несколько чайников и две пиалы, наполненные сахаром и конфетами. Костя покачал головой — в городе голод и дефицит, а у этого конфеты. Костя ни к чему не притронулся. Даже тогда, когда Московский прямо спросил у него, почему тот отказывается. — Я плотно позавтракал, товарищ Московский, — соврал Костя. Михаил рукой указал на Костю. Костя поёжился под пристальным взглядом присутствующих. — Это — Уралов Константин Петрович. Он главврач Центрального городского госпиталя. Константин любезно согласился помочь нам в том, чтобы спрятать на время мою семью, пока блокаду не снимут, и они не смогут вернуться домой. Константин, — это уже обращались к самому Косте, — По правую от Вас руку, от стены, генерал Мышков, он ответственный за грузовые и военные перевозки, рядом с ним полковник Устинов, руководит информационным отделение в том числе и всеми почтовыми организациями. По левую от Вас руку — полковник милиции Цапко, занимается вопросами регистрации приезжих и выезжающих, а рядом с ним — генерал кавалерии Донской Алексей Петрович. Был срочно вызван с Юга. — У нас с Вами, Михаил, одна беда, — подал голос Алексей, — Только мои всё ещё в Одессе. Костя коротко кивнул, чтобы не разводить словесный балаган. Михаил перешёл сразу к делу. — Во-первых, хочу поблагодарить всех, что смогли сегодня собраться. — Костя хмыкнул. Как же. За каждым послали водителя, настойчиво попросили проехать за город. — Во-вторых, повторюсь, ради чего мы, собственно, все сегодня здесь. Как вы уже знаете, я планирую тайно вывезти двух человек из блокадного Ленинграда. Дело это подсудное, если узнают — Сталин будет рассматривать это, как предательство Родины. Говорю вам, чтобы вы понимали, на что подписались. Риски несут все — я и моя семья в том числе. А дальше пошло нудное обсуждение плана и маршрута перевозки. Костя даже не вникал в чужие разговоры, он был замыкающим звеном в этой цепочке. Всё, что от него требовалось — освободить палату, не вносить фамилии в списки лечащихся и не распространяться. Косте разрешили оповестить только заместителя, присматривать же кто-то должен. Но намекнули, чтобы Костя следил за подчинёнными, иначе штат сократится. Костя не планировал жертвовать сотрудниками, но он уже согласился на эту авантюру, так что на каждое слово в свой адрес покорно кивал и бросал — «Исполним». Собрание затянулось до самого обеда, после всех отпустили, но Костю остановили в дверях. — Не останетесь ли на обед, Константин? — спросил Московский. — Будете гостем. — Я так понимаю, я не могу отказаться? — протянул Костя, чувствуя, как сжимают плечо. — Не можете, — улыбнулся Михаил. Обед накрыли в столовой. Живот Уралова предательски заурчал от запаха жаренного мяса. Сели по разные концы стола. — Не бойтесь, еда не отравлена. — Я знаю, зачем Вы это делаете, — сказал Костя. К еде он не притронулся. — Вы не доверяете мне. Боитесь, что с Вашими родными может что-то случится. Поэтому, угрожаете мне. Пытаетесь внушить мне свой страх. — Знаете, Константин. С Вами очень легко общаться. Вы не лукавите, говорите честно и только по делу. Вы отлично читаете людей. Издержка профессии? — Детская привычка. — Трудное детство? — Пусть будет так, — сказал Костя. С Московским он откровенничать не собирался. — Но знаете, Михаил, я Вам не доверяю тоже. — Но Вы согласились помочь. — У меня не было выбора. — Вы правы. Я бы получил Ваш госпиталь любой ценой. — Даже ценой Вашей жизни? — Костя облокотился на спинку стула. Расслабил плечи, скрестив руки в замок и положив их на колени, чуть вздёрнул подбородок. — А Вы любите бросаться из крайности в крайность. — Михаил тоже заметно расслабился. Костя одним своим видом показал ему, что не боится его и считает себя равным. — Издержка профессии, — Костя невольно вспомнил, как ампутировал гниющую ногу. Костя вернулся домой поздно вечером. Московский упорно не хотел его отпускать. Голова раскалывалась от словесных баталий, хотелось упасть лицом в подушку и не вставать, пока не прозвенит будильник. Он устало перебирал ногами, в портфеле остались лежать вчерашние папки, которые он взял домой. Консьержка посмотрела на него так, будто мертвеца увидела. Костя молча прошёл мимо неё, заворачивая в правое крыло дома. Его квартира находилась в самом конце коридора. Сидящий под дверью силуэт заметил сразу. Юра не захотел никуда уходить, проводил Лену до дома и сразу же вернулся. С позволения, остался ждать Костю у квартиры. Сначала стоял, наматывал круги, потом устал и присел. Спустя пару часов ожидания уснул. Костя осторожно коснулся его плеча. Юра тут же открыл глаза, увидев Костю, вскочил на ноги. Притянул его за шею, вставая на носки. — Мне сказали, тебя увезли куда-то, — быстро зашептал он, — Катюш, я чуть с ума не сошёл. Костя одной рукой придерживал Юру, другой, звякая ключами, потянулся открывать дверь. Он был настолько уставший, что его не смутило горячее дыхание на ухо и неразборчивый шепот, он даже не заметил, как положил руку Юре на талию и прижал к себе. Лишь выдохнул куда-то Юре в волосы, дёргая тяжёлую дверь на себя: — Давай зайдём домой. Я ужасно хочу спать.Из личного дневника Н. Сибирякова
«я готов свалиться прямо сейчас. отдыхаем короткими промежутками минут по двадцать, потом снова проходим по три-четыре километра. чёрт бы их всех побрал, бегать по сугробам с автоматом на перевес тяжело. рана на плече ноет, вчера открылась. на рубашке расползлось огромное красное пятно. местный врач — К. совершенно не умеет шить, сам признался, что самоучка. помру от воспаления быстрее, чем выберусь отсюда.»