Письмо Юре от мамы
«Дорогой Юрочка! С отцом не знаем, куда себя деть от волнения! Не писал ты с Ноября, хоть бы телеграмму послал, что, жив и здоров, а то как ушёл, и словца от тебя не дождёшься. Мы ведь с отцом болеем за тебя сердцем, спать нормально не можем. Как вычитаем в газетах, так пару седых волос прибавится. Как ты там, сынок? Тепло ли одет? Кушаешь хорошо? Ты главное, голодом себя не мори, тебе силы нужны, а ты ж такой привередливый. Это не хочу, то не буду. Баловень наш. У нас с отцом всё по-старому. Хотела по первому времени к отцу на завод пойти — не пустил, а я не могу без дела сидеть. Пошла в ночную смену санитаркой в детский госпиталь, присматриваю за сиротками. Жалко их, Юр, до слёз жалко. Те, что маленькие совсем, всё родителей ищут, ждут. А те, которые постарше, уже сами всё понимают. Взялась их математике обучать, в школу-то они не ходят. Иногда, если главврач разрешит, пару ребятишек к себе в класс возьму, сидят, глаза круглые, всё им интересно. А так учителей не хватает. Только из нашей гимназии человек десять на фронт забрали — добровольцами пошли, говорят, мол, потом учить некого будет. Теперь работаю и за учителя химии, и за учителя физики, литературу иногда читаю, когда Василий Александрович совсем плох. Может, помнишь его, он же и у тебя уроки вёл. Ох, как вспомню, как ты упорно не хотел читать книжки, рвал их прямо на уроке. Какой скандал был! Отец твой работает с самого раннего утра, до поздней ночи. Приходит в первом, во втором часу, сразу спать ложится. На прошлой неделе всего пару раз свиделись, его пораньше отпустили, а я в госпиталь собиралась. Сказал, исхудала, лицо бледное. Ну, я и плюнула на него, на себя бы посмотрел, старый дурень. Спина больная, сердце больное, а он бегает, тяжести таскает. Говорит, приказ Сталина для всех один. Ох, Юр, сведёт себя в могилу раньше времени. Но понять его тоже могу, если не работает — только о тебе и думает, а потом совсем плох. Жалуется, что в груди болит, никак себе места найти не может. А на улице ещё и морозы ударили, давление скачет, у себя тоже стала замечать. То голова болеть начнёт, то колени ломит. С тобой, надеюсь, всё хорошо. Юр, если что серьёзное случится, просись сюда, домой. Выходим, на ноги поставим, сюда и врачей перебросили из центра. Ты бы видел, как они людей спасают. Чудо какое-то просто! Юр, не сердись на мать только, но настолько боязно за тебя, что каждый день почту проверяю, да боюсь похоронку найти. Как почтальона увижу, так сразу сердце в пятки ухает. Скучаю сильно, глаза закрою, и ты стоишь, вот, каким помню, летом, в форме. Все твои фотографии пересмотрела, только о тебе и говорю. Все уши коллегам прожужжала, их-то парни, здесь, в Челябинске, каждый день видятся. Вчера видела твою одноклассницу, помнишь, та с русыми косичками, которая тебе нравилась. Юля, вроде. Разговорились. Тоже на фронт собралась, за братом, он на Юге сейчас. Пока никуда не берут, ходит по госпиталям, тоже санитаркой. Говорит, тяжело, но терпит. На днях ассистенткой при операции была, жуть, говорит, что творится. Неужели во всех госпиталях так? Не протолкнуться и кровь, кровь, кровь… У нас же, Юр, Клавдия Петровна умерла, соседка наша. Которая яблоки тебе всегда давала, да сладостями по детству угощала. Жалко очень, сердце схватило — инфаркт. Сын у неё погиб, пришли оповестить, а она побледнела, за халат схватилась, да упала. Бригада скорой не поспела, сложно врачей выдернуть. Приехали, а она уже всё. Так не забрали же! Мест нет! Так и осталась лежать в квартире, только на кровать перенесли. Ужас. Спишь и знаешь, что за стеной покойник. Обещали, конечно, в скором времени приехать, да увезти. А хоронить мы с отцом будем, больше-то и не осталось у неё никого. Ой, Юр, тревожно мне за тебя. Ты пиши, пожалуйста, почаще. Всё-таки не чужие тебе люди. Мы с отцом очень за тебя переживаем. Ты же у нас один. Возвращайся скорее домой, мама тебя ждёт. Люблю тебя, Мама. 28.12.41»Ответное письмо
«Мамочка! Спешу сразу заверить, что со мной всё хорошо. Я жив и здоров, питаюсь хорошо, вредничать перестал, одеваться стараюсь тепло. Но в столице нынче тоже холода ударили, а мы приехали в чём было. За меня не беспокойтесь, мамочка. Не пропаду. Мы сейчас в Москве. После Калуги отправили на перераспределение, потеряли товарища своего — Кольку, я Вам о нём писал. В штабе пообещали найти, без него не можем продолжать, он же всё-таки член экипажа, мы с ним уже сработались. Да и просто жалко ребёнка, с ним мало кто общаться хочет, а к нам он тянется. Не можем бросить и всё! Вы бы видели, мамочка, какой скандал в первый же день устроил Руслан. Всех на уши поднял, Илье пришлось его под руки выносить на улицу, чтобы голову остудил. Выдали нам квартирку, живём вчетвером: я, Илья, Руслан, да Анька. В начале Февраля должны списки прийти, как Колю найдём — на фронт уедем. Куда отправят мне не известно, но надеюсь поближе к дому. Скучаю по родным краям, здесь всё чужое, даже воздух не такой. Никак не надышишься. У нас, повторюсь, всё хорошо. Илья целыми днями читает, под вечер уходит в парк, познакомился там с ребятишками, они играют. Говорит, всегда хотел себе младших. Руслан картёжник тот ещё. Чего только по кабакам не выигрывал. Вчера вот кулёк фарша принёс, Аня к подруге за мукой сбегала, заставила пельмени стряпать. По форме страшные вышли, но на вкус сносные. Иной раз вино или сигареты принесёт, в общем, что поставят. Для него развлечение, а нам приятно. Анюта на днях с почты посылку от деда принесла. Передал, как она сказала, по мелочи, всего необходимого. И шерстяной полушубок. Она взялась его распарывать, велела тащить нам шинели. Ругался сильно, каюсь. Сама в тоненьком осеннем пальтишке бегает. Совсем о себе не думает. Разругались, теперь не смотрит в мою сторону. Совестно, но я ведь, как лучше хотел. Парни меня поддержали, Руслан этот полушубок обратно собрал. Оказывается, шить умеет. А пальто её мы спрятали — выкинуть думали, да побоялись. Она девушка бойкая, иной раз и сковородой замахнётся. В общем, строит нас, как может. Я без дела не сижу тоже. Бегаю в госпиталь, помните я Вам рассказывал, как в сентябре работал. Костя, друг мой, теперь там главврач, все у него по струнке ходят. Это со мной и пошутить может, и отругать за шалости. А с остальными исключительно на «Вы», да ещё и так требовательно. Позавчера инцидент произошёл. Костя пропал. Я весь город оббегал, нигде нет. И на работе не появился, и дома его не было. Я так волновался. Сначала с Леной, коллегой его, думали — заболел. Консьержку подкупили, чтобы она сказала, уходил он, али нет. Просидел несколько часов у него под дверью. Вернулся поздно вечером. И молчит, как партизан на допросе! Я и так, и сяк, а он молчком. И ведь видит, что беспокоюсь! Никакой совести! А вчера и сегодня сидит и папки разбирает, будто ничего не произошло. Лена на него накричала, он выслушал и промолчал. Теперь дуется на него, не разговаривает. Я бы тоже обиделся, да не могу. А так у нас всё спокойно. Пару раз звучала воздушная тревога, но обошлось. Просто самолёты пролетели. Мамочка, Вы бы отдыхали побольше. Понимаю, сиротки, жалко, но и о себе не забывайте. К кому мне возвращаться, коли Вы себя так загоняете? Папе передайте, чтобы не беспокоился так сильно, пусть думает о чём-нибудь хорошем. О себе бы так волновались, как обо мне волнуетесь. Обо мне волноваться не надо, я в хороших руках. Если что, меня и вылечат, и накормят, и одежду зашьют, ещё надоесть успеют. Клавдию Петровну жаль, хорошая была женщина, я ей во многом благодарен, как приеду, обязательно на могилку к ней схожу. А с сыном её — Петей, мы в Калуге встречались. Я его и не признал сначала, вырос так, выше меня стал. А после мы разошлись по разным дорогам, печально, что с ним так. Юльку я тоже помню. В санитары идти — дело хорошее, как знающий человек говорю. Но лучше бы в городе осталась. И не нравилась она мне, не выдумывайте, мамочка! Так, по дурости бегал, как остальные мальчишки. Она же самой красивой в классе была, все бегали, а я отставать не хотел! И вообще, мне только цвет её волос нравился. Поцелуйте там от меня всех. По всем безумно скучаю. Надеюсь, в скором времени свидимся. Люблю, Юра. 22.01.42.»