Три

Сережа уходит спать в другую комнату. Демонстративно перетаскивает подушку, хватает запасное одеяло из шкафа и долго-долго возится с пододеяльником, чтобы завершить свои показательные выступления на высшей ноте. Олег, разумеется, сразу говорит, что Серый загнался из-за какой-то хуйни и нужно перестать выдумывать драмы на пустом месте. — Просто оставайся, не надо вот этого всего, Серый. Вадим молчит — внушительно так, многозначительно, он это умеет, оказывается, а не только тупые шутки отпускать своим ртом-помелом. И за его молчание Сережа злится на него сильнее: ах, тебе настолько плевать на меня, да? Тапочки он забирает с собой: надевает и шаркает в гостевую комнату, где первое время спал Вадим, пока они не купили огромную кровать в общую спальню. В гостевой нет даже штор. Олег снял как-то для стирки, да так и не вернул. Тут вообще уже давно никто не появлялся, разве что уборку проводили, и комната ощущается невероятно холодной. Но Сереже это на руку: тут можно страдать так, чтобы им точно стало стыдно. Олег заходит перед сном. — Серый, — зовет мягко, и Сережа почти готов поддаться ему. Но удерживает свой настрой и одаривает бесстрастным взглядом: — Что, Олег? — Серый, ну пойдем уже назад. Ты же ненавидишь спать один. — Ничего, все в порядке. Сережа зажигает ночник над кроватью и просит безэмоционально, не поясняя: — Выключи. Олег понимает. Сначала сверлит глазами, но все же гасит основной свет. Пробует снова: — Ты тут замерзнешь. — Спокойной ночи, — Сережа забирается под одеяло и поворачивается спиной к двери. Постель морозит конечности, но он лежит неподвижно и терпит, потому что надо сохранить лицо. Олег стоит еще с минуту, а после подходит, целует Сережу в торчащую из-под одеяла макушку и желает: — Спокойной ночи, Серый. И, тяжело вздохнув, оставляет его одного. Вадим (его можно узнать по тяжелой поступи) заглядывает позже, но Сережа усиленно и, похоже, успешно делает вид, что уснул, поэтому тот бредет в ванную, а потом обратно в их спальню. Сережа бесится еще больше. Прислушивается, о чем они разговаривают, но само собой не разбирает ничего в еле слышном бубнеже и все сильнее злится. Кажется, теперь уже на себя и свою вспыльчивость. Ну правда, сам загнался, сам обиделся. Зачем вообще пришел сюда? Он, дрожа, обхватывает свои колени и сворачивается в клубок, думает о том, как он проведет всю ночь один и будет постоянно просыпаться от холода. А вот в их комнате тепло, Олег и Вадим оба горячие, и Сережа перед сном забирается между ними обоими, прикипает всем телом, сплетается с ними ступнями, и весь обмякает, растекается, пока они гладят его, полностью обнаженного — спать рядом с ними хоть в какой-то в одежде, во-первых, жарко, во-вторых, преступно. Сейчас хочется туда тоже. Чтобы лениво целоваться, чтобы нежить друг друга, чтобы греться. Наверняка они обнимаются. Может, Вадим заползает рукой Олегу в трусы и игриво шепчет: ну что, сегодня вдвоем? А может перекатывает его на себя и усаживает сверху, трогает его ягодицы и пролезает между половинками. А Олег все смотрит на него — жадно, открыто, — не отводит взгляд, даже когда Вадим самым кончиком указательного пытается толкнуться внутрь. Дразнит конечно, сейчас им слишком лениво искать смазку, растягивать друг друга, скорее просто необходимо обмениваться жаром. И у Сережи нестерпимо ноет в груди от того, как тянет пристроиться на Вадиме тоже — усесться на его бедра за Олегом, прижаться грудью к широкой спине с волком и целовать его шею, пока Вад гладит его грудь. Хочется услышать, как Олег позовет хрипло: — Серый, сядь вперед. Вадим тут же радостно сверкнет глазами, приглашая: — Мое лицо всегда к вашим услугам. И Сережа не сможет отказаться. Переместится так, что Вадим заберется своим языком в его дырочку, а Сереже останется лишь держаться за Олега, цепляться за плечи и, вгрызаясь поцелуем, стонать для них. Впрочем, закончат они быстро — додрочат друг другу, обтирая после салфетками (за которыми все же придется доползти). И наконец улягутся: Вадим обнимет со спины, рукой накрывая сверху и дотягиваясь до Олега, а Олег прижмет к себе и позволит уткнуться в шею. Наверняка улыбнется Вадиму, а потом пожелает всем хороших снов, и можно будет расслабиться в их объятиях до самого утра. …Реальность обрушивается на мечтания (воспоминания) глыбой льда. Сережа пытается уснуть, но ворочается полночи и найти удобное положение никак не может. Ступни потеют, но продолжают мерзнуть, и это почти невыносимо. Он плакать готов от того, как же тут холодно, неуютно и одиноко. Ему требуется примерно десять минут (по его личному восприятию — десять часов), чтобы раздраженно откинуть одеяло, с таким трудом завернутое в свежий пододеяльник, и, залезая босыми ногами в тапки, незаметно подкрасться к комнате. Оттуда никаких звуков не доносится. Можно разобрать лишь сонное дыхание и сопение, если хорошенько прислушаться, но войти Сережа так и не решается. Накатывает вдруг глупая мысль (та, дневная) — ты там не нужен, ты сам все портишь, и они прекрасно справятся вдвоем. Скукожиться еще сильнее нереально, но Сережа будто превращается в крохотный комочек и надеется, что сможет и вовсе сморщится до размеров горошины. Чувствует, что сейчас его накроет истерикой, и уже собирается вернуться в треклятую морозилку, чтобы не рыдать под дверью, когда улавливает сонное: — Рыжик, это ты там? Иди сюда, блять. А у Сережи, оказывается, все силы ушли на то, чтобы обижаться, злиться и мерзнуть. Он не шевелится и все надеется, что Вадим снова уснет и можно будет сбежать обратно. Но Вадим соскакивает с постели и резво оказывается рядом. Их окутывает темнота, и он кажется таким большим, надежным. Не получается удержать себя, и Сережа прислоняется к родному телу, дрожа то ли от непролившихся слез, то ли от холода. Вадим не колеблется ни секунды и обхватывает за талию, тянет на себя и ворчит: — Хуйню какую-то выдумал, сам настрадался, всем нервы вытрепал. — Да. А тебе волноваться нельзя, — скрипит Сережа согласно куда-то ему в ключицу. — Ты же старый. И смеется. Негромко, несмело, но смеется — и становится так легко, особенно когда Вадим отвечает тем же, а затем потихоньку подталкивает к кровати. И Сережа ложится. Сразу попадает в объятия и шепот Олега. — Серый. Олег не добавляет больше ничего, поглаживает по спине так осторожно, ненавязчиво, а потом целует в лоб. И совершенно очевидно — никуда он Сережу не отпустит. Вадим блокирует пути отступления сзади и льнет к спине. И вот так — между ними — наконец ощущается правильно. Сережа тает, когда его ласкают любимые руки: бархатно трогают спереди и сзади, успокаивают. Вадим носом трется о шею, а Олег все целует лицо. — Простите меня, — просит Сережа, но понимает, что его не слышат. Просто потому что извинения им не нужны, они и не сердились на него по-настоящему, это он накрутил сам себя и сам разыграл эту драму. И даже после этого его не отталкивают — напротив, все так же любят и только крепче прижимают к себе. Сережа целует Олега с благодарностью, поворачивает голову к Вадиму и касается его губ тоже. И они реагируют, как и всегда — с полной отдачей, во всю силу своих чувств. Сережа расслабляется полностью. — Успокоился? — замирает Вадим сзади и лишь щекотно водит пальцами по его животу. — Да, — выдыхает Сережа. Ему тепло, и дрожь покидает тело. — Давайте спать. — Отличный план, — поддерживает Олег. — Спокойной ночи? — С вами — уж точно, — отвечает Сережа и улыбается. — Люблю вас. — Мы с Олегом, кстати, могли бы поспорить, кто из нас любит тебя больше. Но оставим эти конкурсы на утро. Спи, рыжик. И в следующий раз не убегай. Потому что херово от этого всем. Сережа молчит, знает, что такое еще может повториться. И все же сейчас понимает абсолютно ясно: он очень постарается сделать все возможное, чтобы херово им всем было как можно реже.