Увидеть свет

Парень на ресепшне вытянулся в струнку, завидев Реджину, входящую в вестибюль под руку с незнакомой девушкой и Грэмом. Его безупречный выбеленный вид, как и идеальный по чистоте мраморный пол, колонны, высоченные потолки, огромные окна, обилие света и приятная фортепианная музыка настолько гармонировали друг с другом, что на секунду показалось, что уставшие, подвыпившие и хмурые лица вошедших «посетителей» нанесут этому совершенному месту непоправимый ущерб. — Миссис Локсли! — воскликнул паренёк и шустро выбежал из-за стойки, навстречу гостям. — С Вами всё в порядке? Мне вызвать врача? Вызвать мистера Локсли? — Дэн, исчезни! — негромко скомандовал Хамберт. — Выгрузи чемодан и проверь систему оповещения, или наличие чистых полотенец. Свободен! — Отстань, Грэм. Этим занимается другой персонал. Лучше погоняй своих парней, они мешают всем работать, — возмутился портье. — Восемьдесят пять человек в службе охраны? Ты серьёзно? Постояльцы начнут думать, что мы храним ядерное оружие в номерах. Уже четверо сегодня поинтересовались этими повышенными мерами безопасности. Где ты их понабирал? Квадратные рожи, и ни грамма интеллекта! — Колтер, если ты сейчас же не исчезнешь, на твоей роже интеллект тоже долго не задержится… — Ой, какие мы сегодня грубые, — внезапно переменил тон Дэнни, и стряхнул невидимые пылинки со своих шёлковых перчаток. — Тебе нужно больше отдыхать, дружище, а то когда-нибудь ты нас всех перестреляешь. — Где мы? В Версале? — пробормотала Эмма, немного отвлёкшись на созерцание архитектурной сказки, представшей перед её глазами. — Это точно не мой дом… — Добро пожаловать в… — широко улыбнулся Колтер, но тут вмешалась Реджина. — Даниэль… Он моргнул и замолчал, жалея, что не исчез по первому требованию Грэма. Локсли покачала головой и больше ничего не сказала. Но этого и не требовалось. Колтер кивнул и удалился. Кодовое слово «Даниэль», а также то, что Реджина вообще удостоила его репликой, говорило о том, что он находится в шаге от позорного увольнения и все дальнейшие манипуляции только усугубят его положение. Хамберт помог девушкам дойти до лифта и нажал единственную кнопку с номером этажа — «24», пропуская их в кабину. — Ланс и Шон уже на этаже, — по-деловому произнёс он. — Поспи, Грэм. Ты замотался, — ответила Миллс. — Эмма, — напоследок позвал водитель. — Эмма, послушай. Эй, Свон, слышишь меня? — попытался он привлечь внимание, пока искусствовед ощупывала обитые мягкой тканью стены лифта. — Да, что? — повернулась она, очевидно, находясь в прострации и не понимая толком, где оказалась. — Если миссис Локсли станет плохо, или она упадёт в обморок, или тебе покажется, что что-то не так — просто выйди в коридор и скажи об этом одному из охранников. Хорошо? — Э-ээ… Ещё больше охранников? — протянула Свон. — Это важно, Эмма. Справишься? — Оставь её, Грэм. Надо пересмотреть твои обязанности. Вроде бы няню для младенцев я не нанимала. — Вы с ним близки, — заговорила искусствовед, когда двери лифта, наконец, закрылись, и девушки остались одни. — Я бы даже сказала, что давние друзья. — Нет, Грэм просто водитель. Хороший водитель, но мы не близки, — возразила Миллс, прислонившись спиной к прохладным поручням. Ей не хотелось признавать, что Эмма почему-то видит её почти насквозь. Как и не хотелось слушать свои затуманенные мысли, говорящие, что она совершает ошибку. Но Реджине хотелось ошибиться. Во всём. Почувствовать хоть что-то, кроме надоевшей до чёртиков боли и пустоты, таскающейся за ней по пятам. А пустота подбиралась с каждым днём всё ближе, норовила начать диалог, вовлечь в свои сети, опутать и задушить без всякого личного пристрастия, медленно и лениво, как питон, неторопливо обманывающий жертву. Стоять в лифте и хотеть только одного? Безусловно, это было ошибкой. Сползающей с пера каплей чернил, стремящейся превратиться в бесформенную кляксу на её эталонной жизни. Эмма изучала табло с кнопками и, обнаружив там красный треугольник с буковками «стоп», нажала его, и лифт плавно остановился между девятнадцатым и двадцатым этажом. Где-то внизу, несомненно, ругнулся Грэм, окончательно распрощавшись с надеждой на спокойную работу. — Что-то в лифтах всё-таки есть… — произнесла Свон и подошла ближе, неотрывно глядя на Реджину. Эмма не знала, хочет ли она ошибиться. Потому что не воспринимала происходящее как ошибку. Может быть, как способ отвлечься, выбросить на время из головы работу, друзей, сожаления, поступки, за которые она не могла себя простить, воспоминания, бессонницу, молчаливые ночи у кровати сына, не подозревающего о её терзаниях. Она не считала это и приключением или тайной связью. Свон хотела ощущать этот момент здесь и сию минуту. Не думать о последствиях, не жалеть ни об одном прикосновении, поцелуе, взгляде или неосторожном движении. Её привлекала эта поломанность в Реджине, равнодушие, с которым Локсли проживала дни, обыденное безучастие, способное любого привести в трепет, и заставить чувствовать себя невидимым призраком. Она видела, что Реджина была так же заинтересована поездкой в музей, как и тем, что Грэм и паренёк с ресепшна понимают, что Эмма не уедет сегодня домой, а останется на ночь, или даже на две. То есть, никак не была заинтересована. Локсли это не волновало, наравне с выпитой бутылкой виски, бессистемным приёмом таблеток и откладыванием похода к врачу. Это и цепляло. Возможно, Свон улавливала сходство с собой. А может быть, Эмма и правда хотела её спасти? Сделать что-нибудь такое, что выведет Реджину из анабиоза, что не позволит ей довести план до конца, что поможет Свон искупить свою собственную ошибку. Но может она пыталась спасти и себя? Эмма вспомнила о «проклятье». Очень не вовремя, но отчего-то вспомнила. Помимо трагической участи Лилит, искусствовед, спустя чуть больше года после рождения Генри, стала свидетельницей ещё одного жуткого случая, невольно убедившего её, что товарищи, задумавшие свалить из этого мира, слишком часто попадаются ей на пути. Это её пугало, она ощущала себя бесполезной и беспомощной, застывшей на месте, под одной крышей с липкими визуальными реминисценциями, являющимися ей по ночам или под действием алкоголя. — Клише… — ответила Миллс и потянула её за рубашку, прерывая мыслительный поток, за что Свон была ей благодарна. — Ну и пусть, — пробормотала она, слегка прижимая Реджину к стене. — Пусть будет клише. Это неважно… — Эмма наклонилась и поцеловала Миллс в шею. Реджина откинула голову назад и закрыла глаза, ощутив мягкий провал в сознании. Свон чуть отстранилась и продолжила целовать, взяв Локсли за руки и поднимая их над головой. Пришлось сразу же выпустить трость, и она со стуком упала на пол. Лифт как будто посветлел, стал шире и теплее. Градус раскаливания чуть повысился. Поцелуи отзывались звуками гитарного глиссандо, мягко вибрирующего в среднем регистре. Легонько прикусив мочку уха, Эмма еле слышно вздохнула, отпустила её руки и обняла за талию, чувствуя своими ладонями напряжение в спине, и от этого привлекая Реджину ближе. — О, боги… — прошептала Свон. — Твой парфюм… — Что ты чувствуешь? Я настоящая? — ответила Миллс так же шёпотом. — Я чувствую, что теряю голову, Реджина… И пока Локсли пыталась остановить расползающееся головокружение, Эмма отстранилась и потянулась к кнопке запуска лифта. — Подожди…я не хочу, чтобы это заканчивалось. — Это не заканчивается, — улыбнулась Эмма. — Но нам могут помешать. Ты знаешь, куда мы едем? — Да, — усмехнулась архитектор. — На двадцать четвёртый этаж. — Когда ты успела забронировать номер в отеле? — Кхм, — кашлянула Реджина. Она притянула Свон для поцелуя как раз в тот момент, когда двери лифта открылись, и с обеих сторон на девушек уставились серьёзные физиономии Ланса и Шона. Это были помощники Грэма, его глаза, уши и руки, которых Реджина старалась не замечать, ведь Хамберт не послушал её и напичкал отель чуть ли не батальоном вооружённых охранников. Проигнорировав их появление, Миллс потерялась в ощущениях, накрывших её сразу, как только она коснулась губами чуть приоткрытых губ Эммы. Такого будоражащего восторга она не испытывала со дня своей первой влюблённости. — Уфф, — простонала Свон, — я раздену тебя прямо здесь… — Я хотела сделать это ещё в парке… Локсли медленно расстёгивала пуговицы на её рубашке, и когда успешно с этим справилась — провела ладонями по обнажённой, чуть вспотевшей спине, и почти потеряла равновесие от накатившей волны опьянения. Опьянения не от виски, а от заполняющего клетки возбуждения. Словно молоко, которое обволакивает своей плотной консистенцией стенки тонкого стакана или кружки, так и желание прикоснуться к рукам, груди, ключицам, провести пальцами вдоль шеи, почувствовать изгиб бедра, это желание обволакивало обеих, как густой туман, как облако, как тёплая ванна с лавандовым маслом. — Двери открылись… — прошептала Эмма. — Я вижу. Хочешь их закрыть? — Реджина приоткрыла глаза и мельком взглянула на невозмутимые лица охранников, с двух сторон придерживающих двери. — Нет, хочу под мягкое одеяло…и целовать твои плечи… Мы можем это устроить? — Вполне… Девушки кое-как вышли из лифта, не разрывая объятий, и очутились в широком светлом коридоре без окон. Если бы они чуть внимательней вслушивались в звуки вокруг них, то смогли бы наверняка услышать, как Грэм кричал в комнате охраны «Вырубите камеры на этаже!», потому что кричал он достаточно громко, будучи зол и на себя, и на Реджину, и на Свон, но девушки были увлечены другим. Белые стены коридора были отделаны панелями песочного цвета, украшенными мелким замысловатым узором, напоминающим папирус с древнегреческими письменами. Коридор казался и правда широким, и больше походил на вестибюль или холл. Два диванчика причудливой формы, и небольшой стол, выдержанные в стиле модерн, уютно стояли в том месте, где должно было находиться окно. Роль солнечного света взяли на себя настенные бра в виде электрических подсвечников, декорированные приглушающей свет драпировкой, что придавало им вполне современный вид. Ковровое покрытие было настолько мягким, что Эмма чуть не спутала его с расстеленным кем-то одеялом, и неловко шагала, уставившись себе под ноги. Из холла в другие помещения можно было попасть через четыре широких, деревянных двухстворчатых двери, располагающихся друг напротив друга. С одной стороны находился большой конференц-зал для 250 гостей, рядом с ним нельзя было не заметить дверь, ведущую в личную библиотеку Миллс. Напротив библиотеки к стене была прибита табличка с надписью «Президент Реджина Локсли», а чуть ниже название компании, это был рабочий кабинет, ещё один, на случай необходимости поработать дома. Свон, конечно, не обратила на это внимания, сосредоточившись на последней четвёртой двери, которую открывала Реджина. Такая же светлая гостиная предстала перед её глазами, как и исчезнувший за стеной холл, только на этот раз с окнами. — Кайфовый номер, — присвистнула Эмма. — Я в раю… Миллс не дала ей договорить и уверенным движением потянула рубашку Эммы вниз. — Это ещё не рай… — прошептала она на ухо, быстро скидывая свои лоферы, отбрасывая рубашку в сторону, и обнимая Свон. — Мы в каком-то сказочном месте, — Эмма шумно выдохнула, проведя ладонью по её щеке и ощущая лёгкую дрожь в теле. — Это не может быть по-настоящему, Реджина. — У тебя гематома слева, под рёбрами, — внезапно заметила Локсли, положив руки на талию Эммы. — Тебя ударили? — О, нет… — скривилась Свон, — зацепилась за стеллаж в музее, пустяки, — отмахнулась она. Девушки застряли посреди гостиной, утонув в долгих чувственных поцелуях, стирающих границы реальности. Реджина окончательно позволила себе отпустить контроль, открываясь навстречу метущемуся вихрю, разгоняющему её до скорости несущейся с горы колесницы. Она потянула Эмму в спальню, разрешив раздеть себя и уложить на кровать, и это казалось ей блаженством. Миллс запоминала каждое движение губ, рук, звучание вздохов, негромкие стоны, которые издавала Свон, целуя её губы, руки, прижимая к себе в желании удержать момент. В голове удивительным образом распространялся не туман или осознание преступления, а чувство упоения, освобождения сердца от тяжести, от боли. Реджина хотела чувствовать себя так вечно, нескончаемо. Эту непонятную, из ниоткуда возникшую связь, эти прикосновения тёплых рук, спускающихся ниже, обхватывающих её бёдра. Пульс учащался, подгоняемый адреналином и «помощниками». Дыхание прерывалось, разносило по клеткам оживляющие импульсы. Из приоткрытого окна повеяло прохладой, сдувая осадок нелюбимого Нью-Йорка и возвращая запахи любимого Чикаго. Город чувствовал волнение Реджины, или ей хотелось, чтобы чувствовал. Сейчас она хотела, чтобы каждый ощущал крупицу того счастья, которое проникало в неё. И пусть оно было быстротечным, ускользающим, полученным не совсем честным путём, но это было счастье. От которого Локсли не собиралась отказываться. Эта близость давала ей ценную передышку, перерубала поток свинцовой ломки, уносила в те дни, когда вода озера Мичиган казалась весело шумящей и дружелюбной, а не тянущей на дно и заковывающей своей глубиной. — Эмма… — произнесла Миллс, когда искусствовед нежно обвела языком вокруг соска. Реджина подалась вперёд и чуть выгнулась в спине, хватаясь за покрывало, в попытке не провалиться в пропасть преждевременной эйфории. — Реджина, ты уверена? — прошептала Свон, задержав дыхание. Эмме снесло крышу ещё в лифте, как только она прикоснулась губами к шее Реджины. После этого ей хотелось только зацеловывать каждый сантиметр её тела, медленно снимать одежду, и говорить, какая потрясающая у неё кожа, как красиво выглядят её взъерошенные волосы, и какие милые у неё родинки на правом плече. Свон не обращала внимания ни на что вокруг, ни на интерьер, ни на предметы, говорящие о том, что это не гостиничный номер. Она целовала Реджину, гладила её спину, руки, ноги, очерчивала пальцами ключицы, чувствовала пульсацию сердца на шее. Она хотела чувствовать её везде, но не ранить, целовать везде, но не причинить дискомфорт. Эмма осторожно освободила ногу от поддерживающих бинтов, чуть нахмурилась, разглядывая послеоперационные шрамы, и мягко поцеловала их. Она также не испытывала угрызений совести, не хотела остановиться, и не потому, что остановиться уже было невозможно, а потому, что мечтала потеряться в экстазе, переключить свою загнанную жизнь с одной волны на другую. Из этого и родилась их связь. Из желания разбить вдребезги свои похожие друг на друга будни, совершить что-то безумное, или позволить безумию самому произойти сейчас. — Я уверена… — ответила Реджина хрипло. — Не останавливайся, — и крепче вцепилась в покрывало, закусывая губу и зажмуриваясь. Да, остановиться всё-таки было уже нереально.