Увидеть свет

Моросило. Кладбище Грейсленд с утра затянуло туманом, погода испортилась и превратилась в октябрьскую серость. Капли шуршали гулко, создавая холодную дымку и выгоняя посетителей за ограду. Пять неподвижных силуэтов стояли в глубине поля, пряча лица от не по-летнему сырого ветра. Ещё три фигуры, в чёрных костюмах, стояли поодаль, разглядывая окрестности. Робин держал зонт над Реджиной, бледной копией самой себя, и, сжав зубы, молчал, уставившись на свежую могилу, вырытую двумя днями ранее. Никто не разговаривал, все стояли, погружённые в свои мысли. Реджина держала под руку Тинк, сжимала её предплечье со всех сил, борясь с желанием нарушить охватившее всех безмолвие. Тинк поддерживала её, шмыгала носом и тяжело выдыхала. Рядом стояла Зелина, под руку с Мал. Тоже держалась как за спасительный круг. Бесцветные лица, каждый со своим чувством вины. Одна новая, только что отлитая могильная плита смотрела на поникших персонажей этой невесёлой истории. Кора и Генри Миллс. Пусть хоть в том мире они будут вместе, семьей. Так почему-то захотелось Реджине. Перезахоронить прах Коры рядом с отцом, не в отдельную могилу, не с отдельной плитой, а вместе. Ушедшим это уже неважно. Оставшимся — да. Щемило в сердце. Реджина знала это кладбище, как свой дом. Кусты бересклета приветствовали её как старую подругу, памятник «Бесконечной тишине» следил за ней взглядом, словно тоже хотел буднично кивнуть. Трава рядом с папиной могилой была вытоптана, земля продырявлена тростью, Реджина вспоминала каждый свой монолог у этих камней. «Безвременно ушедшим родителям. Покойтесь с миром. Мы будем вас помнить». Надпись глушила своей реалистичностью. Становилось страшно и муторно одновременно. От того, что всё заканчивается внезапно, что люди уходят не попрощавшись, не примирившись. Ничего не вернуть, когда этого хочется больше всего на свете. Зелина не выдержала и разрыдалась, Реджина протянула ей руку, чтобы она не оступилась и не упала на колени. Зи схватилась за неё и уткнулась Реджине в плечо, давясь в слезах. Мал кивнула Робину и Тинк, и ребята неторопливо побрели в сторону охраны. Сёстры остались стоять одни под дождём. Моросило. Листочки дрожали от мелких кристаллов воды, стелющийся туман пробирался под одежду, пытался внедриться в самое сердце, которое было переполнено противоречивыми чувствами. Для того, чтобы снова держать за руку сестру понадобилось десяток лет, и эта могильная плита, холодный кусок камня, прячущий под собой прах некогда важных людей. Почему нам доходит только тогда, когда уже слишком поздно, когда человек растворился во Вселенной, исчез, перестал существовать, ушёл, покинул нас? Почему мы привыкаем ко всему и не ценим? Почему всё кажется поправимым, пока мы не увидим эту проклятую плиту и не поймём, что по-крупному облажались. Настолько мощно облажались, что хочется лечь рядом и молить каждый листочек о прощении. — Реджина, прости меня…прости, — плакала сестра, — я не имела права скрывать от тебя… — Это уже не имеет значения, Зи…сейчас мы здесь…вместе, — Реджина крепко держала её. — Я всё испортила, из-за меня мы никогда не могли стать семьёй. — Это неправда. — Но мама ненавидела меня… — Она ненавидела себя, Зи, — возразила Реджина. — За то, что её жизнь сложилась не так, как она хотела. Я хорошо знаю это чувство. Ты постоянно раздражён и на взводе, когда что-то идёт не по твоему желанию, — Миллс сильнее оперлась на трость. — Кора не умела принимать поражения, она научила нас, что окружающие люди — враги, даже если это родная сестра или отец. Я прожила так всю жизнь, отбрасывая всех назад. — И я, — согласилась Зелина. — Я сбегала или втаптывала человека в грязь. — Поэтому ты ни в чём не виновата. — Обвиним во всём Кору? — безрадостно ухмыльнулась Зи. — Папа любил тебя, — не ответила Реджина. — Без него мы бы пропали. Я почти потеряла эту нить… Почему он не сказал нам? — Я не знаю, может боялся, не хотел пугать своих девочек, или чувствовал себя виноватым…не знаю, Эр, мне он тоже ничего не говорил, — Зелина прижималась к плечу, утирая слёзы, и чувствовала, как обида постепенно растворяется в тумане. — Думаешь, его можно было спасти или вылечить? — Если человек не хочет, то его ничто не сможет спасти… Я бываю здесь каждую неделю, — сменила она тему. — Да, я заметила, охранник улыбался тебе как лучшей подруге. — Да, Джеппетто очень помогал мне здесь, — кивнула Реджина. — Своим молчанием. Сейчас невозможно встретить человека, который не пытался бы льстить, указывать путь, комментировать от скуки, выпрашивать что-либо или жаловаться на несправедливость. Иногда хочется тишины. Девушки замолчали. Как бы плохо мы не относились к тому или иному члену семьи, его уход всегда выбивает нас из колеи. Нам кажется, что где-то там, фоном, этот человек живёт, ну и ладно, отношения не складываются, ну и пусть. Он живёт, он есть, он существует неподалёку, и нам норм. Но если это кто-то близкий, с которым мы прожили жизнь, взросли под его опекой, получили представления о мире, и он уходит, а мы даже не знаем об этом, это ломает. Даже если вы орали друг другу в лицо последние десять лет. Даже если делали вид, что вам плевать. Не плевать, оказывается. Вы в растерянности, вы не знаете, как себя вести. Только кусок полена не отреагирует на потерю человека. Нам очень хочется попрощаться, довести дело до конца, закрыть дверь. Из-за этой незавершённости вы мечетесь внутри себя, обвиняете, и тут же ищете оправдание. Десять лет перекрикивания, и подсознательная надежда, что ещё масса времени, чтобы заткнуться. А тут тебя затыкают насильно, могильной плитой. Все мечтают о прощении, мире, отпущении грехов. Но никто не делает первый шаг. Это вечное чувство вины, которое достаётся нам с первым вдохом. И что с ним делать? В какой угол засунуть? Ты ничем не порадовал отца, пока тот ещё был жив, ты увяз в работе, которая теперь никому не нужна, ты разыгрывал скандал раз за разом, лишь бы отбиться от мамочки поскорей. А теперь ты ходишь к могиле и рассказываешь о самых потаённых вещах своей жизни, о важном, о значимом, о том, что должен был рассказать лично, десятилетие назад. А где ты был все эти полгода? Что ты делал в каждый из этих дней? Что ты делал именно в тот день, когда всё случилось? Да, происходит это внезапно, бывает, но нужно помнить об этом, нужно оставаться человеком, а не серым столбом. Реджину душили слёзы. Херово осознавать, что как дочь, сестра, подруга, ты никуда не годишься. Да и Зелина испытывала те же чувства. В какой момент всё поломалось? И была ли в этом виновата Кора? — Ты совсем забросишь стройку? — спросила Зелина минут через пять. — Даже не будешь проверять, не развалили ли мы всё? — Вы не развалите, — покачала головой Реджина. — Тебе ещё предстоит увидеть Мал в своей стихии. У вас остаётся Робин и Совет, который мы подчистили. Даже завидую, если сравнить с тем хаосом, который разросся в последние дни. — Это как-то связано с вашим разводом? — Что? Хаос? — не поняла Миллс. — Ну да. Вы не могли договориться? — Хах, с Робином можно договориться по любому вопросу, — улыбнулась она. — Нет, развод тут не причём. Эта необходимость появилась уже в самом конце. Хаос начался из-за Нолан, хотя она клянётся, что была лишь исполнительницей. Полтора месяца за решёткой так и не развязали ей язык. — Поэтому мы все до сих пор под охраной? — Зелина взяла её под руку, помогая перенести вес на здоровую ногу. — Ну с Грэмом мы как сиамские близнецы уже, — Реджина оглянулась в его сторону. — А Марго? Пока поживёт у тебя? — Ты уже успокоилась по поводу её подруги? — Ну да, нормальная девчонка, вроде бы, не в подземелье же мне держать дочь, — закатила глаза Зелина. — Она не очень-то хочет возвращаться домой, ты её околдовала, вчера заявила мне, что их поездка в Калифорнию отменяется, и вместо этого она пойдёт учиться. Я не знаю, как ты это делаешь, но спасибо. — Угу, — промычала Реджина. — Может, для этого и стоило остаться одним? — спросила ещё чуть погодя Зи. — Для чего? — Не знаю…чтобы начать заново. Хрен его знает, Эр, но для чего-то же это нужно было. Может, ошибок не существует? — задумчиво произнесла она. — Да, папа умер для того, чтобы я села на психостимуляторы, и на опиоиды, и попыталась покончить с собой, второй раз, — хмыкнула Реджина. — Точнее, нет, это мама умерла для того, чтобы я прыгнула в воду под препаратами. — Я не об этом… — Да, но я вижу именно это, — Миллс покачала головой. — Мы окончательно отдалились после того, как папа ушёл. Я была зла, на него, на тебя, на всех. Ты знаешь, сколько я тут ему наговорила резких слов? Всего, чего никогда не сказала бы при встрече? Я сменила все номера, чтобы ты никогда не смогла меня найти. Чтобы мама никогда не звонила мне. Я обвиняла её в его смерти, в том, что она ничего не сделала, чтобы это предотвратить, — Реджина разволновалась. — Что из этого вышло? Ты ненавидела меня, Марго потерялась, чуть не погибла, я чуть не погибла, компания пошатнулась, Робин натерпелся страха из-за моей лжи. — Но сейчас же всё налаживается? — попыталась возразить Зелина. — Я об этом. Сейчас же мы здесь, вместе. Реджина повернулась и посмотрела на сестру. — Не существует? — переспросила она. — Ты не погибла, Марго не погибла, компания скоро выйдет на новый уровень, Робин жив и здоров, и я тебя не ненавижу, Эр, — спокойно рассуждала Зелина. — Ты всегда мне нравилась. Мы просто оказались заложниками… Если бы всё случившееся было ошибкой — мы бы не стояли здесь, нас бы вообще уже не существовало. — Но вся эта боль… — Она уже в прошлом. — А моя нога? Мигрени? — не сдавалась Реджина. — Тебя подлечат и всё пройдёт, ты забудешь об этом. — Да, может быть, — задумчиво проговорила она. — Прошло почти полтора месяца после операции, и я уже не чувствую тех убийственных болей, как весной. — Чтобы это случилось, наверное, нужно было довести себя до причала. — Причал… Тот день я не забуду, Зи, та боль всё ещё со мной, — покачала головой Реджина. — Ты здесь не при чём. Я бы отдала все свои миллионы, только бы это не оказалось ошибкой… — Папе бы не понравился наш постный вид, — Зелина кивнула на могильную плиту. — Он был бы счастлив, увидев нас вместе, расплылся бы в улыбке, обнял, болтал бы об этом ещё неделю. Мы редко собирались вчетвером. — Вот и собрались. — Да, чёрт возьми, — ругнулась Реджина. — На пути встречаются немыслимые повороты. Если бы мне об этом сказали десять лет назад, я бы рассмеялась человеку в лицо. Чёртова поганая ложь… — Ты можешь себе помочь? — спросила Зи. — В чём? — С тем днём, который и меня заставляет раскаиваться, — тихо добавила сестра. — Несмотря на твои угрозы, ты помогаешь всем вокруг, но вот себе…пока не очень… Это как-то связано с причинами вашего расставания с Робином? — Да нет, Зи, развод назревал давно. Когда это привычная рабочая рутина, то сначала всё кажется правильным, размеренным, спокойным, а потом начинаешь ощущать пустоту, — Миллс тяжело выдохнула. — Если ты пытаешься спросить, не из-за измены ли вся эта заварушка, то нет. Хотя это подтолкнуло к осознанию, что жизнь может быть другой. — Так что насчёт помощи? — Зелина недолго помолчала. — Помочь себе? — Реджина задумалась. — Не знаю, на это нужно набраться смелости. — Мне кажется, что сейчас самое время, Эр, не зря же мы собрались тут вчетвером в единственный дождливый день августа. — Чёрт, Зи, мне тебя не хватало, — расслабилась Реджина. — Я уже забыла, что ты переняла от папы привычку во всём видеть положительные моменты. — В последние годы я и сама позабыла об этой привычке, — усмехнулась она. — И Мал, кстати, та ещё хандра. У неё бывают не лучшие дни, приходится помалкивать, чтобы не получить чем-нибудь тяжёлым в лоб. — Ха, это я её научила. — Пойдём? — кивнула Зи в сторону выхода. — Твой красавчик пристально пялится на нас уже минут пятнадцать. — Следуй за сердцем… — произнесла Реджина, всматриваясь в надписи на плите. — И оно выведет тебя к свету, — продолжила Зи папины напутствия. Моросило. Кладбище Грейсленд опустело, погрузившись в желаемый покой. Тёмные силуэты растворились друг за другом в шумных потоках транспорта, увозя с собой мелкие капли дождя, осевшие повсюду как невидимые пылинки. Дождя, который отделил этот день от солнечного марева, внёс непохожесть, и этим запал в сердца каждого. Реджина вернулась в клинику, с ощущением того, что она закрыла важный вопрос, наподобие сделки, которая тошнотворно висела на шее. Вопрос воссоединения, он закрылся, по сложному сценарию, дорогою ценой, но ощущение облегчения того стоило. Оставался ещё один вопрос. Такой же сложный, более личный, не менее важный. Извиниться перед Эммой. Забрать все слова, принесшие обеим боль. Есть ли сроки давности в таких делах? И сколько ещё можно прождать?