Сборник имейджинов (Майор Гром: Чумной доктор)

Балаган в коридоре и возмущенные, недовольные возгласы моих пациентов привлекают моё внимание, и я отрываю взгляд от заполнения медицинских карт, сверля закрытую дверь взглядом и вслушиваясь в раздраженные и уставшие голоса людей. На фоне выкриков улавливаю знакомые нотки, принадлежащие лишь одному человеку и словно по взмаху волшебной палочки дверь в мой кабинет открывается и передо мной появляется зачинщик этого беспорядка в больничном коридоре. — Прошу меня простить, но это вопрос жизни и смерти, — Сергей аккуратно прикрывает дверь, чтобы не взбудоражить и разозлить еще сильней ожидающих своей очереди пациентов, и с улыбкой на губах поворачивается ко мне. — Ты не можешь врываться ко мне в кабинет посреди разгара приема, — швыряю ручку на стол и яростно захлопываю и без того хиленькую медицинскую карту своего пациента. Разумовский в своей очаровательной манере мальчишки, богатство которого может потягаться только с его непринужденностью, садится на стул около моего стола, занимая место пациентов. — Но ты должна мне помочь, /Т.И./. Я болен и мне не справиться одному с моим недугом, — грустная улыбка очерчивает его тонкие губы и печаль закрадывается в моё сердце, но шум за дверью и переговоры людей напоминают мне о том, что этот хитрый лис обвел вокруг пальца целую очередь. Интересно, что он им сказал? — Не валяй дурака, Разумовский, ты абсолютно здоров. Ты видел эту очередь в коридоре — они сидят на прием ко мне. И если я их не приму, услуги врача понадобятся уже мне, — шумно выдыхаю, пытаясь придать своему голосу и виду больше суровости. — Я действительно болен, — голубые глаза Сергея источают тонкий, невидимый, но осязаемый свет и второй раз за несколько минут моё сердце совершает предательский кульбит в груди. — И что у тебя болит? — пламенные пряди волос спадают на лоб и слегка прикрывают глаза — я люблю отодвигать их в сторону и смотреть в чистые и глубокие глаза Сергея. Любила. — У меня болит душа и моё разбитое сердце, — Разумовский пылко берет меня за руку, заставляя и вынуждая покорно глядеть на него, — и только ты можешь мне помочь, /Т.И./, — исходящая, смиренная тоска голубых небес Сергея и надломленность в голосе выбивают меня из жизни. — Сначала я должна помочь им, — многозначительным взглядом указываю на дрожащую дверь под мощным натиском шума. — Я принимаю всех в порядке очереди, — огромных усилий мне стоит вырвать свои ладонь из тисков Разумовского, с одной стороны, потому что я не хочу отпускать его руку, а с другой, он действительно крепко держал меня за запястье. — Ты просто хочешь, чтобы я мучился, — с грацией и легкостью Сергей поднимается на ноги, — но я готов. — И поклонившись в своей небрежной манере, когда хочет взбесить меня своей покладистую и своим хорошим поведением, покидает мой кабинет. Разумовский всегда любил утонченность и сдержанность: в одежде, в словах, в поведении. Но когда его природные качества не помогали и не давали нужного результата, бестия моей жизни, переходил в режим надменного поведения, подкрепляя его своим актерским мастерством. По нему плакали и страдали театральные подмостки. Остаток моего рабочего дня проходят рутинно и весьма стабильно, учитывая, что я отдала часть своего времени, предназначенного пациентам, постороннему. Но никаких обвинений или скандалов на мою голову не обрушилось: кто-то предпочитал игнорировать больничный казус, встречавшийся сплошь и рядом; кто-то смотрел на меня осуждающим взглядом, молчаливо обвиняя в том, что я налаживаю личную жизнь на рабочем месте, а кто-то отнесся с пониманием и выслушивая жалобы своих пациентов, я ловила улыбки на их лицах. — К тебе действительно большая очередь. Сергей одиноко сидит в пустующей коридоре, прислонившись затылком к стене и прикрыв глаза, предаваясь легкой дремоте. Он ждал меня здесь весь рабочий день? — Либо ты на самом деле хороший врач, либо наоборот ужасный и эти бедные бедолаги приходят к тебе по второму кругу, потому что с первого раза ты помочь им не смогла, — Разумовский поворачивает голову на звук захлопнувшейся двери и острого стука каблучков по плитам. Он самодовольно улыбается и откидывает непослушную челку со лба, чтобы лучше видеть выражение моего лица. — А ты не боишься, что тебе на самом деле понадобиться больничка, Разумовский? — огрызаюсь и поправляю сумку на плече. — Единственный врач которому я могу доверить своё сердце — это ты, — а моё собственное сердце истерично бьётся в груди и обвиняет меня в бесчувственности, страстно желая принадлежать этому хитрому, обворожительному гению. Разумовский упирается ладонями в колени и заставляет своё тело подняться. Он озирается по сторонам, только сейчас, кажется, замечая, что больничные коридоры опустели и погрузились в тишину. И лишь ожидание от встречи со мной держало его в стенах среднестатистической муниципальной больницы. — Ты просидел здесь весь рабочий день? — в ответ Сергей громко хмыкает и разводит руки в сторону, красноречиво демонстрируя жертвенность своего поступка. Уголки его губ предательски подрагивают в тоскливой улыбке, которая обычно переходит в едкие слезинки в уголках глаз. — Впечатляет. — Я очень талантливый, — рассматривая носы своих туфель, медленно ступаю по коридору, сокращая расстояние между нами. Сергей перехватывает меня за руку и останавливает около себя, снова заставляя меня смотреть в свои океанские глубины. Сопротивляться почти невозможно. Ты словно и не принадлежишь себе, и важным кажется лишь одно — излечить сердце и душу этого человека, принадлежащих лишь мне одной. — Какой рецепт от разбитого сердце и одиночество души вы мне выпишите, доктор? — Сергей кротко улыбается, большим пальцем поглаживая мою щеку. — Мою любовь.