Сборник имейджинов (Майор Гром: Чумной доктор)

— Где мой сценарий? — голос Сергея эхом разносится по репетиционному залу, ударяясь о стены и лица актеров, находясь в поисках ответа. Горошко очень трепетно и щепетильно относится к театральным постановкам — это одно из его лучших качеств, за которое его уважают и ценят. Но, иногда, он превращается в несносного, требовательного постановщика, который способен взорваться на ровном месте и обрушить своё плохое настроение. Чаще всего под раздачу попадала именно я. — /Т.И./! — возглас Сергея застывает в воздухе и приковывает взгляды окружающих ко мне, но как профессиональные актеры, прозябающие сутки напролет на театральных подмостках, они быстро напускают на себя непринужденный вид, изучая сценарий, который видят на каждой репетиции. — Я прекрасно слышала тебя и с первого раза, Сергей, — моё спокойствие разнится со вспыльчивостью Горошко, который зачастую довольно степенный и обходительный. Но у всего есть исключение. И его исключение — это я. — И? — тихий, неумолимый гнев обладателя пламенных волос подбирается ко мне со спины как ласковые языки пламени — еще секунда и всё вокруг вспыхнет. — Твой сценарий, — протягиваю Сергею напечатанный текст с достоинством выдерживая бушующий шторм в голубых глазах. — Можешь больше не орать, — миленько улыбаюсь, в качестве одобрения за свою выдержку, слышу довольные смешки. Горошко нахмуривается и его брови сдвигаются к переносице, отчего он становится похож на маленького, недовольного птенчика. — Он должен был быть у меня еще с утра, — листы сценария в руках Сергея трепыхаются, а он отчаянно борется со своим неоправданным раздражением из-за ерунды. — Делать всё вовремя — это твоя работа. — А твоя работа быть справедливым руководителем постановки и не вести себя как обиженный мальчишка. И раз уж речь зашла о моих обязанностях, то я — такая же важная часть труппы, как и любой другой её член. Подносить тебе сценарий по первому зову и быть у тебя на побегушках я не обязана. В конце концов, оторви свою творческую задницу от кресла и возьми сам! — на последних словах мои зубы клацают в опасной близости от лица Горошко и дополнительные распечатки злосчастного сценария летят ему в лицо. Я зажмуриваюсь от страха и стыда, вызванных собственными действиями, и с пылающими щеками от натуги и смущения, отступаю на один шаг назад, наблюдая за Сергеем. — Браво! — мы синхронно оборачиваем на восхищенный вопль и глядим на смельчака: я с ужасом и дрожащим сердцем, Горошко с пугающим спокойствием. Личный сценарий с правками и изменениями все ещё находится в его руках. Сергей переводит взгляд своих сверкающих небес на меня и проговаривает тихим шёпотом: — Ты невыносима, /Т.И./! — В дневном свете, поступающего через панорамные окна он кажется мне по-настоящему ужасно бледным и уставшим, а приглушенные слова касаются моих побледневших щёк. — Даже не знаю какое чувство к тебе во мне сильнее: ненависть и любовь? Но то что ты регулярно раздражаешь меня — это факт и твой прирожденный талант. — Что? — я оседаю и словно рассыпаюсь прямо на глазах у Сергея, не в состоянии выдержать такого бесцеремонного и давно желанного признания. Или это всего лишь игра? Горошко смотрит на меня без тени сомнений, укрепляя мою веру в его слова, но отсутствие улыбки на тонких губах уничтожает все мои надежды. Я трясу головой, сбрасывая с себя оцепенение и больше не выдерживая этого молчания, покидаю репетиционный зал. Стремительно направляясь по длинному коридору, освещенному флуоресцентными лампами и ловлю себя на мысли, что мой шаг слишком медленный, а живописные, яркие картины, покрывавшие стены вместо грубой, бесцветной краски, не проносятся мимо меня расплывчатыми разноцветными пятнами. Прибавляю шаг и скрываюсь в конце коридора, свернув по направлению к выходу, который ведет к необходимому свежему воздуху. Преимущество старого здания, реконструкции которого подверглись лишь отдельные части, в том, что, если захотеть, можно спрятаться от посторонних глаз и побыть в одиночестве на свежем воздухе. Вдыхать полной грудью и считать красные кирпичи старого здания напротив, чтобы успокоиться. Крепко держусь за перила и смотрю вниз через перекладины. Страх перед высотой ничтожен в сравнении со страхом перед словами Сергея. — И куда ты убежала? — кончики моих волос вздрагивают от неожиданности, но я списываю это на ветер, а не на появление Горошко. Он облокачивается на перекладину и рассматривает меня. — Что это было? — мертвой хваткой держусь за то единственное, что отделяет меня от падения с высоты старого здания. Я бы предпочла крепко держать за руку Сергея. — Ты швырнула в меня стопку листов, — он посмеивается, и его глаза сужаются до узких щелочек. — Нет! — от моего крика где-то поблизости взмывает вверх стая голубей. — Твои слова...— я разворачиваюсь и подхожу к Сергею на свой страх и риск. — А разве ты никогда не замечала, как я на тебя смотрю? — голубые глаза внимательно изучают меня. — С раздражением и разочарованием? — парирую я. — Параллельно тебе удается придираться ко мне по каждому поводу и злиться из-за незначительных мелочей. Ах, да, — выдерживаю драматичную паузу, любимую всеми театралами, за что получаю одобрительную улыбку Серёжи и продолжаю: — Это называется у нас сейчас любовью, — и стукаю его по плечу как самая настоящая, типично обиженная девчонка. — Ты тоже не подарок, /Т.И./. Хоть раз могла бы и промолчать, — в ответ на это несносное замечание бью его по правому плечу. Затем снова по левому, разрабатывая руки, которые устали от бумажной работы и требуют тяжелого труда, например, хорошенько врезать по этой очаровательной мордашке. — Прекрати бить меня, — Горошко перехватывает меня за кисти и выпрямляет руки по швам, вплотную приблизившись к моему вопящему от возмущения телу. Ровное дыхание Сергея сталкивается с моим перебойным дыханием. Наши губы находятся в соблазнительный близости и впервые мне неведомо, что творится в этой творческой головенке под рыжей шевелюрой. Горошко склоняется к моим губам, и я мысленно ругаю себя за то, что почти закрыла глаза, приготовившись к поцелую. Но его губы замирают около моего уха и от теплого шёпота по коже я не сразу понимаю услышанное: — Что насчет меня, /Т.И./? — ухом чувствую, как эти, чаще всего серьезные губенки, расплываются в улыбке и головокружительная волна эйфории проносится по моему телу от одного прикосновения. Горошко упирается лбом в мой лоб и просто смотрит. От моих слов сейчас зависит блеск в моих любимых глазах. Вырываюсь из его объятий, упираюсь лбом в грудь Сергея, как обычно, делают маленькие дети и тихо бормочу: — Я давно люблю тебя, — на одно мгновение мне кажется, что я слышу, как сердце в груди Серёжи замирает и с новой, неистовой силой, полной любви, грохочет и бьется о грудную клетку. Тело Горошко словно расслабляется: каждая мышца ликует и радуется заветным словам. Крепкая хватка его ладоней на моих запястьях ослабевает. Задохнувшись и потонув в собственных чувствах, обнимаю Сергея за талию и приподнимаю голову, заглядывая в глаза. Он опускает взор, и я вижу, как мои любимые, кристально-чистые голубые озерца блестят от счастья. — Довольно обывательский способ...— обиженно пихаю его в бок, но в вознаграждение получаю громкий смех, крепкие объятья и нежный поцелуй в макушку, подтверждающие истинное отношение Сергея.