Сборник имейджинов (Майор Гром: Чумной доктор)

Всю дорогу мы едем в полной тишине. Разумовский внимательно следит за дорогой, погружённый в свои мрачные мысли, а я сижу рядом на пассажирском кресле и чувствую свою абсолютную ненужность. Мужчина рядом со мной в замкнутом пространстве автомобиля — это не тот Сергей, нагло и бесцеремонно ворвавшийся в мой кабинет. Этот человек чужой мне. Незнакомый и недосягаемый. Возведённая стена между нами — способ Разумовского уйти от проблем и... от меня. Я была единственной в его жизни, кто бестактно ворошила его прошлое и копалась в проблемах, заставляя Сергея решать их, а не прятаться. Порой мне казалось, что он ненавидит меня за это. Но его негодование молчаливое, трансформирующееся в отстранение. Разумовский знает, что у него есть несколько часов на подготовку и когда мне надоест его детское поведение, я вытрясу из него душу, но заставлю разобраться в себе. А пока у меня есть дела поважнее, например, подумать о том, как спасти чёрную юбку за несколько тысяч рублей от спермы этой рыжей бестии. Разумовский настоял, чтобы я жила вместе с ним. В его роскошном пентхаусе. «Большой город как на ладони. Ему не спрятать своих секретов и тайн. Я вижу его. Насквозь». Завораживающая красота, открывающая с высоты птичьего полёта одновременно пугала, но Сергею нравилось это чувство свободы, а я рядом нужна была для того, чтобы отгонять его демонов... Сергей включает тусклый свет в комнате и подходит к бару. Он открывает бутылку шампанского и наливает себе светлую жидкость. Алкоголь стал для Разумовского лёгким способом забытья. Всё, что тревожит или нагоняет тоску и страх легко притупляется дорогим спиртным. — А ты пить меньше не пробовал? — Разумовский опрокидывает уже третий бокал шампанского за три минуты. Быстрее напиться и забыться. — Пробовал. Меня передёргивает от злости и отвращения к человеку, которого я люблю и одновременно ненавижу за его мерзкое поведение. Я складываю руки на груди и возмущённо смотрю на этого мальчишку, заплутавшего в потёмках собственной души. Но для этого я и нужна ему: вывести на свет, крепко держа за руку. — Очень содержательный ответ, — огрызаюсь и впиваюсь пальцами в предплечья, контролируя своё раздражение. — Очень глупая попытка заводить разговор с пьяным человеком, — Сергей ставит пустой бокал на поднос и берёт с собой бутылку шампанского. Несколько раз успевает приложиться к горлышку, прежде чем оседает на диване как тряпичная кукла. Очень красивая и одинокая кукла. — Что происходит? — сажусь на краешек мягкого пуфика. Достаточно близко, чтобы вырвать из рук Разумовского проклятую бутылку, но недостаточно, чтобы достучаться до него и вытащить из трясины, которая заживо поглощает его. — Ты практически не разговариваешь со мной. Не подпускаешь и закрываешься, — ёрзаю на месте, не справляясь со страстным порывом заключить в объятья этого глупого мальчишку и нашептать ему успокоительных слов, полных моей любви. — Тяжёлый день, детка, — губы Сергея растягиваются в тонкую линию и по моей коже бегут мурашки. — Я весь вечер наблюдал за твоим блестящим выступлением перед всеми этими богатыми и похотливыми козлами, и чем отчётливее твой голос звучал у меня в ушах, тем сильнее я понимал, что всем им насрать на твои идеи и достижения. Они просто хотят забраться тебе под юбку. А постоянно доказывать этим тупым идиотам, что ты моя — очень выматывает. — Разумовский сексуально откидывает свои пряди волос и отпивает из бутылки шампанское. Меня трясёт от возмущения и негодования. Ответственность за своё ужасное состояние Сергей приписывает мне, выставляя себя благородным рыцарем, защищающим то, что по праву принадлежит ему. — Я тебе не вещь! — вскакиваю на ноги и сжимаю ладони в кулаки. — И не принадлежу тебе! — я в одном шаге от того, чтобы использовать бутылку из-под шампанского как оружие, обратив её против самого дорогого моему сердцу человеку. — Именно я помог создать и открыть твою корпорацию «МЫ», поставив тебя во главе и по сей день являюсь главным спонсором. Да ты вся моя, — он разводит руки в стороны и улыбка, отравляющая душу, обрамляет его губы, — детка. Волна презрения прокатывается по всему телу, поднимая из недр моей души дремлющую ненависть. Глаза щиплет от обжигающих и едких слёз, что быстро высыхают на сухой коже, лишь оставляя в качестве напоминая о себе мокрые ресницы. Вот, что Сергей думает обо мне: я ничего не добилась бы без него... — Я помог тебе, /Т.И./, — любимая моим сердцем улыбка Серёжи превращается в оскал обозлённого и одинокого существа. Рыжие пряди волос, прикрывающие глаза, закрывают обзор, и всегда прозрачные и чистые голубые небеса Сергея кажутся мне чужими и пустыми. — Ты себе-то не можешь помочь, Разумовский! — нет, я не хотела этого говорить! Не хотела! Отшатываюсь назад от собственных слов, бьющих под дых и разрывающих на кусочки моё сердце. Маска надменности и самоуверенности Сергея стекает как растопленный воск, и вновь его голубые глаза чистые, как безоблачное небо и полные печали и тихого ужаса маленького напуганного ребёнка, который знает простую истину своего существования: он никому не нужен и его снова оставят... — Прости... я не... — он останавливает мой лепет движением ладони и поднимается на ноги. Сергей смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Но впервые в жизни мне кажется, что Разумовский видит меня насквозь и прямо сейчас тихо ненавидит. Ведь самый близкий человек намеренно причинил ему боль. Но почему ему можно, а мне нет? — Твоя помощь для меня, — Сергей наклоняется к моим губам, — такая же бесполезная, — и выплёвывает свои ядовитые слова мне в лицо. Я проглатываю собственную обиду и нанесённое оскорбление вместе с подступившим комом слёз и гляжу на Сергея потерянным взглядом. Ещё неизвестно, кому из нас нужны больше наши покорёженные отношения. Сергей привык быть один, а я, сколько себя помню, всегда была рядом с ним и чувствовала поддержку мужского и крепкого плеча. Совесть не позволяла мне лечь спать рядом с мужчиной, которого я люблю настолько сильно, насколько велика была причинённая боль от моих слов. Я постелила себе на диване, но сон так и не пришёл ко мне, и тихая ночь превратилась в мрачное одиночество. — Не надо... — приглушённые стоны Сергея доносятся из спальни, и моё сердце сжимается в груди. — Пожалуйста... — я перестаю дышать и срываюсь с места, готовая в любой момент ворваться в спальню и разогнать сгустившиеся кошмары Серёжи, тревожащие его сон. Прислушиваюсь к оглушающей тишине, но слышу только лихорадочные удары своего перепуганного сердца. — /Т.И./... — тихий голосок маленького мальчика, нуждавшегося во мне, полосует мне сердце. Сергей зовёт меня сквозь сон или я ему снюсь? — /Т.И./! — громче и настойчивее, но через плотную завесу тяжелого сна, где вымысел и реальность переплетаются в одно. Ступая по холодному полу босиком, забегаю в комнату и забираюсь на кровать. На коленях подползаю к Сергею и аккуратно трогаю за плечо. Он всегда спит в спальных штанах и без футболки. Его тело мокрое и капли пота остаются на моей ладони. Тихонечко трясу его за плечо, но он не реагирует, только сильнее впивается в тонкие простыни и зажмуривает глаза. Я включаю ночник и тусклый свет освещает спальню и бледное, напуганное лицо Серёжи. Он снова повторяет моё имя и перекатывается на спину. Грудь Сергея лихорадочно поднимается и опускает от частого дыхания. Глаза под веками бегают из стороны в сторону, пытаясь уследить за сменяющимися картинками, что рисует его беспощадное подсознание. — Сергей, — хватаю его за плечи и встряхиваю, что есть сил. Он распахивает глаза и притихает. Смотрит сквозь меня на белоснежный потолок. Потом переводит свои голубые глаза, наполненные страхом маленького ребёнка, на меня и его взор просветляется. — /Т.И./... — помогаю Сергею сесть и забираюсь к нему на колени, заключая в кольцо своих спасительных объятий. Мой напуганный мальчишка боязливо обнимает меня за талию и прижимается щекой к моей груди, словно я — мираж, который рассеется или злая игра его воображения. Испарина на лице Сергея от наслаждения несколько часов назад и весь в холодном поту от страха — ужасные перепады. Самое страшное, что, возможно, именно мои слова вызвали его кошмары. — Прости меня, — он зарывается лицом мне в грудь и размеренно дышит. Наполненные печалью слова Разумовского проникают в мою душу и залечивают раны. — Не надо, — заставляю его взглянуть на меня. Взрослый мужчина с потерянным взглядом ребёнка. Зачесываю влажные пряди Серёжи и обдуваю его лоб. Он прикрывает глаза, наслаждаясь моей заботой. — Я тоже виновата, — обхватываю его лицо руками и прислоняюсь своим лбом к его. Наши губы соприкасаются, и мы словно обмениваемся дыханием. Я забираю тревоги Сергея себе, а он впитывает моё спокойствие. — Не закрывайся от меня, пожалуйста, — шепчу в губы и закрываю глаза, пряча слёзы. Чувствую напряжение Сергея. Он вспоминает свой кошмар, который снова утягивает его в прошлое. — Мне снился мой приют, — он прижимается ко мне своим дрожащим телом. — И ты, — глажу влажные пряди Серёжи, пытаясь успокоить его и подготовить себя к тому, что сейчас услышу. — Ты ушла от меня. Оставила. — Ладони Сергея давят мне на спину, сохраняя то, что может исчезнуть из его жизни. — Я могу переживать кошмары о своём детстве снова и снова, но этот... — Разумовский упирается лбом мне в грудь и отрицательно мотает головой, как маленький малыш. — Это убивает меня. Сама мысль о том, что я могу потерять тебя... — сдавленный всхлип Сергея пронзает меня насквозь и я невольно закусываю нижнюю губу, сражаясь с нахлынувшими эмоциями. — Наверное, поэтому я веду себя как собственник и последний козёл, потому что боюсь потерять тебя. — Разумовский приподнимает голову и исподлобья смотрит на меня. — Ты прав, если бы не ты, у меня ничего бы не было. — /Т.И./... — Но самое важное, если бы не ты — у меня никогда не было бы тебя... — лицо Сергея словно сияет от внутреннего света, и он порывается что-то сказать, переубедить меня, но я лишаю его возможности говорить и увлекаю в поцелуй. Полный необходимой нам любви. Немного грубый. Резкий. Отрывистый и нежный. Но это лучший способ доказать Разумовскому, что я никогда не оставлю его...