Записная книжка белой вороны.

      Если вы спросите меня о самом примечательном месте этого города, то я определённо предпочту Сенную площадь всем вылизанным фасадам бермудского треугольника Исаакиевский-Казанский-Спас на крови. И нет, это вовсе не из-за конфликта с руководством или моей любви к правде. Ведь правда понятие до боли грязное и часто никому не выгодное. Именно поэтому глупо осуждать, что они каждый год практически нулевыми кисточками замазывают трещинки, хотя внутри крысы и тараканы уже давно имеют полное право собственности на части этих убогих коммунальных квартир.       Вернёмся к Сенной площади. Замечательное место. И дело даже не в примечательности того факта, что многие люди здесь просто-напросто исчезают. Ну и из-за этого тоже, ведь как-никак, Сенная площадь — концентрация всякой нечисти, начиная с надутых пузырей, которых, слава безымянному богу, пока что прикрыла ледяная корочка, заканчивая босоногими скиталицами. Этих милых дам мне всегда было жалко, как бы я не призирало это убогое чувство. Но это уже исключительно мои рабочие моменты, которые этих босоногих блудниц в белых ночных сорочках никак не касаются.       В общем, о блудницах. Блудницы они во всех смыслах, в которых упоминается это слово. И это страшно. Знаете, до встречи с ними единственным возможным упованием в моей жизни была статичность.       Я видело много. И как падали империи, и как прахом царей стреляли из пушек, и как просыпались всадники. Всё слишком быстро, всё меняется, когда ты только успеваешь привыкнуть к красным флагам. И даже сейчас, я до боли трусливо и жалко, ведь хочу верить в то, что лучшее решение для времени — заморозить его навсегда.       Хочу в это верить, но в последний век я всё чаще и чаще попадаю на Сенную в часы пробуждения Блудниц. Они статичны. Застыли в том самом замороженном времени. Я их вижу, и вы их видите, просто старательно опускаете глаза. Каждую ночь, кто-то больше сотни лет просит помочь. Но помочь им уже нельзя.       И тогда было нельзя.       Они статичны. Они мертвы. На них нет сапог, лишь белые сорочки, да рубахи разного покроя. И губы у них холодные. Такие холодные, что я начинаю благодарить ваше время за нормализацию постоянного приёма горячих ванн.       У всего в этой вселенной есть то, что будет способно разрушить это, ведь всё в ней относительно. У моей статичности — блудницы. И когда ты невольно начинаешь понимать, что изменчивость это, пожалуй, самое лучшее решение первозданного хаоса, а статичность — не панацея, тебе хочется кричать от своего бессилия или бессмертия, хотя это одно и то же… — Ты точно как-то связано с чревоугодием. — Девушка в болоньевой куртке аккуратно поправила лямку рюкзака на своём плече и выдохнула облако пара, облокачиваясь на зеленые, слегка облупившиеся мостовые ограждения. — Не думаю, что среднестатистический бес потребляет такое количество сахара! У меня закончились деньги на одной из кредиток! Знаешь, как стыдно просить пересчитать наличкой, когда в спину тебе дышат десяток нетерпеливых любителей чтения!       Ворона, принявшее сейчас вид высокой беловолосой девушки, лишь незаинтересованно смотрело на расположившийся прямо перед ними дом-утюг и интуитивно складывало что-то из только что выдранного листка, пока девушка неторопливо запихивала в переполненный рюкзак «Князя Серебряного» в слегка покоцанной, но твёрдой обложке. Небольшие кованные чёрные балкончики на пятом и шестом этажах, казалось, полностью пленили внимание существа и оно не сделало своей спутнице ни один едкий комментарий, что было очень нетипично. Канал Грибоедова неторопливо пересекали машины и прохожие, не обращающие никакого внимания на Ворону. Хотя, в конце декабря красивая, во всех отношениях, девушка, одетая в осеннее пальто, на высоких шпильках и с голыми ногами, явно, должна была привлекать к себе недоумевающие и слегка встревоженные взгляды.       Хотя, может и не должна была. Люди не заботятся ни о ком кроме себя, поэтому, опустив пустые глаза вниз, прошли бы и мимо замерзающей сиротки, продающей спички. А на девушке хотя бы было пальто, значит, не замёрзнет. Одной Вороне известно действительно ли они не замечали или как всегда лишь делали вид. — А ты, судя по едкой интонации, более чтишь алчность, птенчик. Знаешь, мы в ответе за тех, кого приручили. А это подразумевает хорошую кормёжку. — Длинные белоснежные пальчики с острым чёрным маникюром заканчивали складывать исписанный белый лист. — Я с удовольствием буду покупать тебе птичий корм каждый месяц.       Ворона издало звук, похожее на недовольное птичье бухтение, и отпрянуло от перил, начиная уходить с моста, посадив перед этим фигурку птицы, напоминающую ворона, прямо на перила так, что ни один поток ветра не шелохнул ту и не отправил вниз к замершей воде канала, скрывающей тех самых неприятных существу "пузырей". Фигурка лишь окрасилась в чёрный цвет, стоило той оказаться на импровизированном насесте. Девушка в шапке с помпоном заворожённо посмотрела на это, но быстро опомнившись, решила догнать странно ведущее себя существо. — И всё же, я не пойму, почему ты этим занимаешься. — Решила она привлечь внимание Вороны как бы ничего не значащим вопросом. И ей это удалось.       Ворона обернуло своё миловидное и абсолютно бледное личико к компаньонке, слегка замедляя шаг, чтобы та смогла догнать существо. — Что именно ты не понимаешь? — Почему ты позволило себя «приручить»? Судя по фильмам, таким как вы не очень нравится «приручаться».       Мимо них пробежала компания ребятишек, почти оттесняя Ворону на дорогу. Среди них мелькнула очень знакомая рыжая макушка. — Иногда нам проще поверить в то, что мы приручены, ведь это освобождает нас от огромной доли ответственности за самих себя. — Цокающий звук от шпилек, казалось, глушил и гудение машин, и разговоры прохожих. — Вам ли не знать о страхах, дорогая. Вы создаёте семьи, лишь бы заглушить пугающий голосок внутри черепной коробочки. А убеждение о том, что кровь — самое ценное в вашей жизни, вообще проросло корнями в саму суть мироздания. Племенной строй, профессиональная и жаргонная лексика, отделяющая своих от чужих, браки и прочее, прочее… Вы хотите постоянства. Вы хотите статичности. Вы боитесь. Я знакомо с этим, ведь я видело всё с самого начала. И поверь мне, менее болезненно быть приручённым, чем пытаться кого-то приручить, потому что ты решаешь, что можно уйти, а не тот, кто тебя приручил.       Щекочущий ноздри запах индийских специй развеялся в морозном воздухе, когда они зашли вглубь Гражданской улицы. Девушка в болоньевой куртке остановилась, с непониманием смотря на существо. — Ты позволило себя приручить, потому что боишься одиночества? Ворона развернулось к ней, миролюбиво улыбаясь. — Если бы мы не были слишком похожи на вас, то давно бы умерли от голода.       Ворона стояло и смотрело на дом, расположившийся с противоположной стороны дороги. Здание выглядело очень потрёпано, на месте нижнего из балконов находился большой металлический лист, который, казалось, при малейшем дуновении ветра может улететь. Потёртые деревянные рамы, облупившаяся винная краска фасада и почерневшая лепнина. Только кованая решётка ворот, ведущих во внутренний двор, да нижний этаж, чьи окна были заложены кирпичом, а после выкрашены в дешёвый грязно-персиковый цвет, говорили об относительно недавнем «капитальном» ремонте. Такие фасада были отличительной чертой Сенной площади и, может быть, Ворона решит начать себе врать и признает, что именно в них и было всё дело. Или дело было в одном конкретном фасаде. В одном конкретном доме. — Знаешь, иногда мне кажется, что лучше бы мир был статичен, потому что даже здания рушатся через какие-то секунды, как бы не был крепок их фасад… — Голос существа был тихим, но перебивал весь уличный шум. — И я не понимаю, отчего вы стараетесь побороть статичность и всё больше отказываетесь признавать, что это был бы самый безболезненный путь. Ради чего? Чтобы наконец-то услышать песнь страха на полной громкости? Я бы всё отдало за то, чтобы это здание сияло так же, как и в 1798, птенчик. Однако, оно перестало быть тем зданием в 1852, а после и тем, которым стало быть перестало в 1912. Хотя, может было бы лучше, если бы оно рухнуло вовсе. — Корабль Тесея… — Компаньонка Вороны выдохнула облако белоснежного пара. — В какой-то мере это здание и есть то, что ты видело в 1700-х, но в то же время оно никогда не будет им полностью. Прогресс — неотъемлемая часть времени, а время — неотъемлемая часть всего. — Именно, птенчик, — Ворона подняло голову вверх и уже смотрело на серое небо, нависшее тяжёлой пеленой над городом, — с одной стороны я понимаю вашу тягу к новшеству, к улучшению. Однако, стремясь к идеалу, мы платим слишком высокую цену, а потом осознаём, что этот идеал нам никогда и нужен не был, потому что это уже совсем не то, что мы любили всем сердцем. — То есть, ты считаешь, что лучше бы мореплаватели погибли из-за обилия прогнивших досок и возможно не доплыли бы вовсе? Не лучше ли отказаться от чего-то отжившего и принять новое и улучшенное? — Возможно… Но даже, если ты полостью сменишь все доски, растащишь дом по кирпичикам, основа всегда останется, будь то фасад, земля или имя корабля. И ты невольно будешь вспоминать 1798 и то, как ты плывёшь на том самом корабле…       Девушка поправила шарф, натянув тот на нижнюю часть своего лица, и посмотрела на Ворону. — Грустно. И как бы я не откладывала деньги на бабок гадалок, чтобы отправить тебя восвояси, я не могу смотреть на твоё самобичевание. — Ворона в притворном недоумении лишь изогнула левую бровь. — Давай, пойдём. Рома сказал, что у них появилось что-то новое из сладкого, может хоть это скрасит твоё вечное плаванье. — И ты даже втихую не будешь мне угрожать птичьим кормом? ***       Высокий темноволосый и худощавый мужчина со странными закрученными вверх усами, который и являлся хозяином кофейни, устало выдохнул. Ведь Ворона чиркала что-то любезно одолженной или же попросту украденной чёрной ручкой в непонятном блокноте, совсем не обращая внимания на тарелку со сладостями перед ней. Он отошёл к большому столику, находящемуся у противоположной стены, где в компании его жены сидела девушка, уже успевшая снять шапку с помпоном. — У неё что-то случилось? — Рома шептал, перегнувшись к двум девушкам через стол. — Вы здесь уже час, а она мало того, что не повисла на тебе ни разу, так ещё и к сладкому не притронулась.       Раздался треск и все обернулись к столику, находящемуся возле окна. Ворона, как ни в чём не бывало начала вновь складывать фигурку из старательно исписанного листа. Девушка с абсолютно непримечательной внешностью, которой и была удостоена честь «приручить» это недоразумение лишь устало выдохнула. Как объяснить людям, что происходит с человеком, резко сменившим паттерн своего поведения? Если, во-первых, ты сам не понимаешь причину его хандры, а во-вторых, этот человек и человеком на самом деле не является. — Я недавно смотрела выпуск клинического случая про Есенина, — жена хозяина кофейни сделала глоток приторно-сладкого кофе и поморщилась, — может быть, твоя новая пассия страдает чем-то похожим? Судя по моим наблюдениям у неё оголённая нервная система. За то время, как вы вместе, это первый такой резкий перепад настроения? — Во-первых, она не моя пассия, — «Птенчик», устало выдохнула и опёрлась подбородком о ладонь, — А во-вторых, она в принципе склонна к постоянному перемалыванию странных философичных тем, а, следовательно, к резким перепадам настроения. Ты же преподаватель философии, тебе ли не знать, как это может вогнать в депрессию? — Во-первых, я не преподаю философию уже год, а во-вторых, прекрати обесценивать серьёзное заболевание. — Говорит та, которая мнит себя великим психиатром, посмотрев передачу про человека с не поставленным прижизненным диагнозом, — девушка поморщилась, — но ты права, хандра длится больше чем обычно, я бы сказала третьи сутки она сама не своя. Но от сладкого отказалась впервые, на моей памяти.       Раздался звук от колокольчиков, висевших на двери, и в кофейню ввалилась шумная компания из пятерых подростков с школьными сумками. Девчушка с веснушчатыми и покрасневшими от мороза щеками держала в руках учебник по истории России за одиннадцатый класс, а молодой человек в непростительно лёгкой для этой морозной погоды куртке перелистывал справочник по русскому языку для поступающих в ВУЗ. — Здравствуйте, а где можно посмотреть… — Тоненькая девушка с азиатским лицом и уже размотанным горчичным шарфом крупной вязки несмело обратилась к сидевшим за столиком людям.       Хозяин кофейни ухмыльнулся и, подойдя к барной стойке, тыкнул пальцем в стену с левой стороны от себя, где красивым каллиграфическим подчерком были выведены наименования напитков и их расценки. — А вы сиропы добавляете?       Мужчина широко улыбнулся и развёл руками. За его спиной стояли десятки разнообразных бутылочек с ярким содержимым. — Конечно, у нас даже в наличии есть сироп-бекон!       Высокий и нескладный парень с немного кривым носом при упоминании одной из фишек этого заведения сморщился, явно сожалея о своём вопросе, но его друг, закинувший свою тяжёлую руку ему на плечо, не растерялся и весело проговорил: — Вау! Супер! Можно мне тогда флэт уайт с ним? — Конечно, вам здесь или с собой?       Девушки переглянулись между собой, и та самая азиатка выдала общее решения: — Здесь, там сейчас жутчайший ветер, до костей пробирает. — Отлично, тогда… — Хозяин повернулся к столику, за которым сидела Ворона, но знакомой ему блондинки там не оказалось. Тарелка со сладостями была не тронута, и рядом с ней стоял журавлик.       Мужчина посмотрел на свою жену и подругу, которые не замечали исчезновения объекта их обсуждения из-за перекрывших вид школьников. — Ой, посмотрите, кто-то оставил журавлика. — Девушка с веснушками на лице приподняла со стола птичку из оригами и протянула её хозяину.       На одном из крыльев было написано «разверни меня», мужчина позвал свою подругу и передал ей фигурку из бумаги. Девушка стала неторопливо разворачивать журавлика. На листе бумаги, из которого Ворона его сложило, была всего одна запись «Летучий голландец уходит греться в тёплые воды, ты разоришься на коммунальных платежах». — Что-то случилось? — К девушке из-за спины подошла жена хозяина и положила свои узкие ладони ей на плечи, заглядывая в помятый лист. — Нет, но такими темпами мне придётся устраиваться на вторую работу, если эта зараза не научится превращать фантики в тысячные купюры.       Тот самый молодой человек, пожелавший ознакомиться с ассортиментом сиропов, усмехнулся. — Неужели этот господин, пожелавший жить в вашей квартире, не отправил вас в Ялту? — Парень улыбнулся. — Как же ты прав, — девушка забрала тарелку со сладостями и откусила брауни, так же улыбаясь, — только этот «профессор чёрной магии» употребляет ни осетрину, а шоколад, причём килограммами и также не желает платить за жилплощадь.       Компания, теперь занимающая столик у окна, громко рассмеялась. *** Ворона скинуло с себя тонкую и длинную белую рубаху и медленно опустилось в ванную, наполненную до краёв кипятком. На белой плитке была испарина. Висевшее над раковиной зеркало полностью запотело. Однако, несмотря на температуру воды, кожа существа ничуть не покраснела. Ворона устало выдохнуло и нырнуло в воду с головой. Тишина давила на уши. Оно не слышало ничего, даже стука собственного сердца, которое, правда, было так любезно вырвано Баалом тысячелетия назад. Однако внезапно тишину пронзил вой.       Существо резко распахнуло глаза и вместо замутнённого водой светящегося потолка увидело лишь неясные тёмные очертания. Ворона резко вынырнуло из стоящей посередине большой комнаты ванны со слишком высокими бортами и оглянулось. Часть воды вылилось от резкого движения, и теперь светлый белый ковёр, на котором расположилась ванная в некоторых местах сменил свой цвет на грязно-серый.       Существо огляделось. Знакомые стены, обтянутые оливкового цвета тканью, тяжёлые бархатные тёмно-зелёные шторы, различные диванчики, массивный рабочий стол из тёмного дерева и самая примечательная деталь — огромный камин из белой плитки с тёмно-синим рисунком корабельных сосен. Кое-где стояли подсвечники с частью всё ещё горящих свечей. По стёклам больших окон бил дождь с такой силой, что те дребезжали. Вновь раздался вой собаки, что было типично для Средней мещанской улицы. Люди, являющиеся отбросами этого общества, хотели хоть как-то самоутвердиться. Пусть и за счёт более слабого существа. У Вороны сжалось то место, где когда-то находилось сердце. А может это была и не собака, может это была рыжеволосая девушка с поражённым оспой лицом или пышная обладательница чёрных кудрей. В зависимости какой день какого года он решил вспомнить. — Так почему же всё же Сенная площадь? — В комнату вошёл высокий мужчина в тёмно-синем и слегка потрёпанном жупане, доходящем до колена, стоячий воротник которого плотно облегал шею хозяина жилища, да так, что Ворона не понимало, как он вообще может говорить, а не задыхается. — Или ты специально для меня пыталось заканчивать так логично свои рассуждения? Я сорвался, как только почувствовал след…       Ворона лишь тяжело выдохнуло и вновь опустилось в воду, оставаясь в своём любимом обличье девушки двадцати лет с длинными и немного грязными белыми волосами. Отблески от свечей причудливо ложились на её острое лицо, и хозяин помещения невольно залюбовался, забывая о своей обличительной тираде, ради которой он поначалу и бросил свои дела в "родном" городе. Это было и его любимое обличье. Возможно, именно из-за него он и согласился на брак с Сицкой. — Ты решило меня игнорировать? — Мужчина усмехнулся и достал из своего кармана слегка почерневшей, словно опалённый, измятый листок. — «…когда ты невольно начинаешь понимать, что изменчивость это, пожалуй самое лучшее решение первозданного хаоса, а статичность — не панацея, тебе хочется кричать...». Что это значит, Ворона?       Его голос был хриплым и грубым. Ворона лишь из-под полу-прикрытых век смотрело на хрустальную люстру, висящую под сводами высокого потолка. Существо усмехнулось. Никто из мимо проходящих людей ни в 1798, ни в 1912 не подумал бы, что здесь вовсе не было этих семи квартир. Собственник этого дома просто не любил выставлять всё напоказ. И Ворона не знает, новые ли это доски, или же всё ещё те, которые помнят серьги. Оно знает одно, им обоим слишком нравится Сенная площадь, где такой открытый лоск бы никогда не приняли, где люди никогда об ежедневных горячих ванных никогда не слышали и считали расточительной глупостью. — Надо будет опять завирусить твоё старое имечко, может, тогда перенесёшь весь свой гневный запал на устранение информации, — Ворона подняло свою правую ногу, по которой покатились капли, отблёскивающие в тусклом свете свечей, — не хорошо портить творчество, я очень долго складывало его для тебя, а ты наплевал на мои старания.       Мужчина в тот же момент оказался рядом с ванной и с небольшой силой схватил Ворону за лодыжку, слизывая своим длинным языком водные дорожки. — Спасибо, мне хватило 1862. Где ты… — А мне нравится экранизация 1991. — Ворона растянуло свою нечеловеческую улыбку от уха до уха, смотря в пронзительно-синее глаза своего собеседника. — Знаешь, я лично помогаю Димочке идти в мир бездны, хоть и профилируюсь на более тяжёлых веществах. Или профилировалось. Пока не знаю отпуск это или протестная акция.       Ворона освободило ногу из хватки хозяина дома и начало медленно ей поглаживать грудь мужчины, оставляя мокрые следы на его одежде. Его васильковые глаза сверкнули неестественным пламенем, словно на старых советских газовых плитах включили конфорки на полную мощность. — «То был молодой человек лет двадцати, необыкновенной красоты, но с неприятным, наглым выражением лица». — Ворона говорило тихо и медленно, растягивая каждое слово. — «…одет был богаче других, носил, в противность обычаю, длинные волосы, бороды не имел вовсе, а в приёмах выказывал какую-то женоподобную небрежность». Хорошо я ему тебя описало?       Существо рассмеялось и вновь полностью погрузилось в воду. — Был, был, был… — голос Вороны разразился каркающим эхом по комнате. — Если все доски корабля были заменены на идентичные, остаётся ли этот корабль прежним, мой опричник?       Ворона резко поднялось из воды, вставая в ванной в полный рост. Мокрые потемневшие волосы тяжёлым грузом опадали на пухлые плечи. Потускневшие шрамы вновь покраснели. Внезапно на талию существа опустилось две ладони, и потянули вниз. Ворона была прижата к обнажённой груди мужчины. Тот медленно и спокойно дышал, хотя существо надеялось на обратную реакцию. — Даже если, — мужчина потёрся носом о мокрые волосы на макушке Вороны, —даже если все доски, замененные по третьему кругу, прогнили, мой фундамент остался прежним, потому что ты статично. Ты — мой статичный фундамент. — Конечно, я верю тебе, милый, ведь именно я съело твоё сердце на том пиру, — Ворона опустило свою когтистую руку прямо на кисть мужчины, поглаживающую покрытый глубокими шрамами живот, — беда в том, что я тоже, оказывается, не в полной мере статично.       Мужчина сощурил свои глаза в непонимании. — Что с тобой происходит? Почему ты просто не позвало меня? Почему ты прячешься?       Ворона приподняло его кисть и начала медленно обеими ладонями её ощупывать, перебирать пальцы и вертеть, наклоняя под неестественными для человека углами. — Потому что иногда птицы падают с веток. — Оно грустно усмехнулось. — И всё же ты ответил мне лишь потому что… — Почему именно, душа моя? — Мужчина был обеспокоен, его мышцы были напряжены. — Ничего, дар мой, ничего. — Ворона плотней прижалось к мужчине, устраивая его руки поперёк своей пышной груди и живота. — Раз уж вырвался ко мне, то сделай воду погорячее и обними посильнее.       Вода в ванной начала прибывать и нагреваться. От неё шёл пар. Мужчина поцеловал щёку существа и задумчиво произнёс: — Если бы я мог, то, не задумываясь, отдал бы своё сердце вновь… — Но сердце у тебя уже нет и никогда не будет…