***
Когда я открываю глаза, в окно уже заглядывает ночная королева Луна своим недремлющим серебристым оком. Круглый, мягко сияющий кажется мне необычайно большим и ярким, чарующим своей безмятежностью. Так красиво… Удивительно, но меня не хватил удар от внезапных воспоминаний, пусть они и обрушились на мое сознание с силой великой реки Колорадо, прорвавшей плотину Гувера. Тщедушное тельце наконец-то перестало дрожать и я, ощущая себя достаточно сильным, приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть, где я нахожусь. Что ж, узрел я великолепие серых стен, грубо сделанного древнего стола с не менее древним стулом, прибитых крючков для одежды и, наконец, той койки в на которой лежал я сам. Похоже, что если я переживу все это безумие, то возненавижу серый цвет ничуть не меньше томатного сока. Интересно, есть ли серые томаты?.. Забавно, как рассудок пытается избегать самой больной темы — темы произошедшего со мной. Хотя обмозговать сей момент надо, хочешь ты того или нет, мсье Здравый Смысл. Такой возвышенный и логичный порыв нагло прервал урчащий живот: приходится неловко встать и добраться до стола. Холодный деревянный пол обжигает ступни, стул не более удобен, чем выглядит, а в одной сорочке можно скоро заледенеть, как этот неаппетитный студень в жестяной миске на столе перед моим носом. Овсянка, сэр… Морщась, возвращаюсь в постель вместе с едой, заворачиваюсь в тонкое одеяло и ем. По многим причинам кривлюсь. Морозит, слабость до сих пор присутствует, кто-то меня раздел и одел без моего разрешения, мне снова одиннадцать, я сменила пол, живу в приюте, всюду цвет залежавшейся пыли, каша невкусная… Последнее почему-то расстраивает сильнее всего. Опять причуды мозга? Похоже на то. Он пока не воспринимает случившееся, как реальность. Ищет объяснения. Что ж, я все еще я… Или мне так кажется? Нет чувства присутствия кого-либо еще в моей голове, в моих мыслях. Я полностью себя контролирую. — Полностью контролирую, — повторяю по-английски, медленно выдыхая. Голос тонкий, жалкий. Прокашливаюсь, говорю ту же фразу теперь на русском. Голос крепнет. Многого от детских связок, само собой, не добьешься, однако убрать тонкий испуганный писк удалось. — Все нормально. Ложь, призванная заглушить приближающуюся панику. А нервишки-то шалят, не ожидала — не ожидал, кретин! — настолько сильного впечатления от звуков своего голоса… Глубоко дышу. Разрыдаться не хватало. Впрочем, авось полегчает, работало же в двадцать первом веке в качестве эмоциональной разгрузки. Просто поплакать, упиваясь жалостью к себе и не срываясь в истерику… Да, наверное, стоит попла… — Слава Богу, Лир! — визгливый вопль от двери нагло нарушает планы на стадии формирования. Дергаюсь, как от удара, когда на меня с объятиями налетает молодая блондиночка в форме младшей воспитательницы. Ее зовут Магда Бернс, помню-помню. — Тише, милый, тише, все позади! О, нет, дамочка, все впереди, только Вам этого знать не надо. Искренне всхлипываю, уткнувшись в пахнущее лавандой плечо. Магда хотя бы теплая. — Ты давно проснулся? — слегка отстраняется, присаживается на кровать, но продолжает меня наглаживать, аки древнюю китайскую вазу, платком лицо мне обтирает. — Как твое самочувствие? — Хорошо, — опять пискляво, тьфу, слушать противно! — Почему… Что со мной случилось? — Малыш, — в иной обстановке у меня наверняка нервно дернулся бы глаз. — Ты ничего не помнишь? Ох, ты потерял сознание прямо на пороге, пролежал сутки без сознания! Мадам беспокоилась, что это тиф, но доктор сказал, что ты просто переутомился, нужен покой и больше еды, чтобы организм восстановился. Пока ты побудешь у себя в комнате, ладно? Твоя брошка под подушкой, я специально положила. Одежду принесу утром, ты так ее замарал… Каша была вкусной? Я отошла буквально на минутку, не думала, что ты ночью проснешься. Еще Мадам позволила освободить тебя от занятий и работы. Если чего-то захочешь — говори мне, я принесу. Не надо пока выходить, милый. Я так волновалась! Саймон говорил о тебе своим приятелям, мол, видел тебя возле булочной на углу, вы поболтали, и ты куда-то спрятался… Я ничего не поняла. Зато я понял. Вот из-за чего я оказался в тупике: разговор с этим недоноском. Саймон Грэй терпеть меня не может: воспитательницам, для которых мы и без того не особо важны, я нравлюсь больше других. Такой тихий, наивный мышонок, нуждающийся в защите и обожающий истории о героях. Умилительно, аж зубы сводит. Самое печальное, что никакой наигранности не было, мальчик и правда был очень светлым. Не повезло ему со мной. Похоже, что-то у меня в выражении лица изменилось: Бернс удивленно таращится на меня. — Лир, ты точно хорошо себя чувствуешь?.. — Магда! — резкий, полный холода шепот не дает мне солгать. В дверях возникает Мадам. Приют принадлежит ей. Худая, как палка, пожилая женщина с ястребиными глазами входит в комнату, хватает испуганную Магду за предплечье и рывком сдергивает с кровати. Девица рассыпается в извинениях, бормочет какой-то бессмысленный оправдывающий ее бред, пока миссис Рейсс не поднимает руку. Поток слов обрывается. — Мистер Аодхфайонн, как Ваше самочувствие? — с ледяной вежливостью интересуется Мадам, изображая улыбку. Жуткое зрелище, но так она ведет себя со всеми. Зато справедливая. — Хорошо, миссис Рейсс, — голос дрогнул. Эта женщина во вдовьем платье и правда пугает. Видимо, ей от меня ничего не требовалось, кроме как формального подтверждения моей жизнеспособности. Ни слова не сказав, она снова хватает бедную Магду за руку и выволакивает из комнаты. Тихонько закрывается дверь, хотя я ожидала хлопка. И чего этого призрака понесло бродить по приюту среди ночи? Неужто Бернс так громко вопила? Со стоном провожу ладонями по худому лицу, массирую веки. Плевать на Бернс, плевать на Мадам. Со мной что делать? Тоже плюнуть? Лир Аодхфайонн, так меня теперь зовут. Странное имя не только для русского уха, но и для английского: не удивительно, что меня дразнили. Лир еще ладно, но Аодхфайонн… Первое мне дала та самая негритянка. Как рассказывали, его нашли вместе со мной написанным на той самой бумажке, которую лично я в глаза не видел. Вторым — фамилией, так сказать — я обязан той женщине, которая распахнула предо мной двери в приют. Будучи совсем уж честным надо признать, что приют сам по себе — меньшее из зол. Если бы Лир не умер, то оказался бы на улице, а это верная смерть или то, что и смерти хуже. Я зябко поеживаюсь, укладываясь удобнее. Вспоминаю лица тех бедняков у магазина. Сейчас нищих в Лондоне с избытком, как бы от них ни избавлялись: тебя запросто могли выслать на принудительные работы, если решат, что в городе ты бесполезен. Есть масса заводов, где люди работают на износ, ферм, где не хватает рук. Не только взрослых, детских тоже. Я искренне боялся, что когда-нибудь и меня заберут из приюта в подобное место. Или отдадут добровольно. Довольно распространенная практика, каждый из нас — из них! — знал, что, если чаша терпения начальницы приюта переполнится, она без колебаний отдаст партию детишек нуждающимся в дармовой рабочей силе. Мало ли куда, кого это волновало, главное — никто не верил, что увезенных ждут райские кущи. Правду нам рассказала Грэйнн, ирландка по происхождению, питающая страсть к национальным заковыристым именам. В моем случае как раз ирландское имя «белый огонь» стало фамилией. Именно эта сердобольная женщина обнаружила меня на пороге приюта и, пока была жива, даже уделяла мне особое внимание. Заботилась, почти как родная бабушка. К вящей зависти моих «братьев» и «сестер». С болью я вспомнил, как старуха умирала от тифа. Сперва думали на простуду, но потом выяснилось, что это было нечто более опасное. Грэйнн не переставая кашляла — жутко, ближе к концу отхаркивая кровь из разодранного горла — кожа ее будто горела, а лицо восковой бледностью напоминало лик трупа. На смертном одре она заставила младшую смотрительницу привести к ней меня. Хотела попрощаться. К глазам опять подкатили слезы, пришлось сильно прикусить щеку. Металлический привкус во рту оказался приятным, а боль прервала воспоминания. Моя бабушка тоже долго умирала. В муках, пребывая в здравом уме и осознавая все, что с ней творилось. Кошмар длился трое суток. Скверная смерть. Гадкая. С мальцом хотя бы смогли попрощаться, пусть он и умолял старуху не бросать его. Яростно тряхнул головой. Обе наши потери совпадали по времени: шесть лет назад. Проклятье, почему о насущном еле думается, а о настолько паршивом — всегда запросто?! Давай же, не избегай щекотливой темы. Скажи, где ты сейчас? — В магическом Лондоне, — еле слышный шепот. Почему в магическом? — Потому что негритянка трансгрессировала. Как в фильмах показывали. Уверена? — Нет, но буду думать, что уверен. Верно, всегда в мужском роде. Впрочем, на русском лучше даже не думать. Имеет смысл еще поспать, мало ли, что готовит утро… Сомкнуть глаз я не успеваю: боковым зрением замечаю мелькнувший возле окна белый силуэт. Похоже на шевельнувшуюся под дуновением ветра тюль, только вот окна заперты и штор на них нет. Во рту резко пересыхает от страха, меня прошибает холодный пот, сердце пускается вскачь, когда я понимаю, ЧТО вижу у окна. У подоконника стоит старуха Грэйнн. Стоит как-то неестественно… Нет же, она не стоит… Ее будто за лопатки на крючьях подвесили: плечи задраны, босые ноги не касаются пола, голова странно наклонена, глядит на меня исподлобья пустыми глазницами, хрипит… Господи, только не этот хрип! В панике подскакиваю на месте, распахиваю рот, но крик не идет: сдавленный выдох и только. Хватаюсь за подушку, будто она может меня спасти. В ладонь что-то впивается, пока я пытаюсь забиться в угол. Брошь! Судорожно сжимаю ее в кулаке, не обращая внимания на кровь и боль. Делаю это рефлекторно, не отдавая себе отчета, до боли стискиваю челюсти. Грэйнн делает шаг ко мне. Неровный, марионеточный. — Отпусти… — ужасающий скрежещущий хрип, а не голос. На губах черные пятна крови. Такое любимое, знакомое лицо не должно внушать страх. Это неправильно. — Отпусти… меня… Все ближе и ближе. Мертвенный сквозняк ерошит мои волосы. Грэйнн, сипя, наклоняется ко мне, вот-вот и схватит. — Прочь! — задыхаясь кричу я, отмахиваясь окровавленной рукой от того, кто был мне так дорог. Искаженное мукой лицо — слишком близко! — старухи озаряет мягкая улыбка. Не веря себе, широко распахнутыми глазами смотрю на Грэйнн, на то, как она тает, обращаясь легкой дымкой. Тихий вздох облегчения — и будто не было ничего. Мешком я оседаю на постели, оцепенело пялясь на луну. — Лир! Что сл… Боже милостивый, у тебя кровь! Давай сюда руку. Почему ты кричал? — Всего лишь страшный сон.***
Ночное происшествие все не шло у меня из головы, пока я, вместе с другими воспитанниками, завтракал в столовой. Ни вкуса оладий, ни аромата чая я решительно не ощущал. Случившееся было чем угодно, но не сном: перевязанная ладонь саднила, когда я пытался сделать ей хоть что-то. Благо, пострадала правая, я ведь левша. Мальчишка был правшой, мышцы запомнили работу соответствующей конечности, моторика левой хромала, однако из-за травмы можно не опасаться схватиться за вилку не той рукой. Ем я быстро и молча в надежде скорее уйти к себе. Ночью я перепугался, факт, однако сейчас во мне пылает интерес. Вероятно, меня навещал призрак Грэйнн. Но почему спустя пару лет после своей кончины, а не сразу? Загадка. Большая загадка: в Поттериане я на подобное не натыкался. До недавнего времени я был уверен, что попал в тот самый мир, вышедший из-под пера Джоан Роулинг. Волшебные палочки, колдуны и колдуньи в фантазийных мантиях, совы и полеты на метлах, Министерство Магии, Хогвартс… Столько теплых воспоминаний разом. «Гарри Поттер» занимает почетное место среди наиболее любимых мною вселенных. Глубокими глотками допиваю чай, ковыряя вилкой оставшийся кусочек оладушка. Фэнтези и фантастика — моя тема. С детства я обожал изучать другие миры, мне всегда хотелось знать больше, понимать, как работают местные законы мироздания. На фоне мат.части порой меркла сюжетная линия, однако о вкусах не спорят. Поттериану я изучал долго и упорно, играл по ней в текстовых ролевых не раз и не два, никакой толковой некромантии в книгах не заметил. Можно, конечно, допустить, что этот аспект остался за кадром, но поступать так не хотелось. На дух не переношу подобных допущений. Я ворочал эту мысль и так, и эдак весь день до этого момента. От работ и занятий меня взаправду освободили, Магда не соврала, так что времени было предостаточно. Большую часть времени я бродил по округе, освежая память, сейчас вышел во дворик и устроился на пустом деревянном ящике из-под продуктов. Ни к чему конкретному я пока не пришел, разве что решил положиться на время. Подрасти нужно. Предположение о моем нахождении в мире Поттерианы на поверку оказалось шито белыми нитками. Магия и Лондон в одном флаконе не предполагают именно эту реальность, взять хотя бы «Джонатан Стрендж и мистер Норелл» в качестве примера. Да и мало ли того, что я не успел прочесть. Мне уже одиннадцать, а ни единой весточки из школы чародейства и волшебства нет. Как маг, рожденный в Великобритании, я мог бы рассчитывать на приглашение в Хогвартс, ведь имена всех рожденных на определенной территории магически одаренных детей автоматически записываются в особую Книгу. Когда ребенку исполняется одиннадцать, ему присылают письмо с приглашением, списком покупок и билетом до Хогвартса. О, как же потрясающе это было бы!.. Бы, да кабы, да во рту росли грибы. Надежда — славная штука, но зачастую разочаровывающая. Поэтому будем расти. Выживать. Во Вторую Мировую попробуй выживи, здесь уже не сахарно, что же будет потом… — Эй, пришибленный! Занятно: вроде и впервые слышу этот мерзкий развязный говор, а вроде и нет. Оборачиваюсь, выискивая источник шума. К кому Саймон с подпевалами лезут на сей раз? Пятеро мальчишек — мои ровесники, вроде; никогда не умел определять возраст людей — одетые в точности, как я. Мордашки наглые, довольные. Ко мне идут. Блестяще. Сия честная компания внесла немалый вклад в озеро паршивости существования Лира. Аодхфайонн не переносил конфликты, постоянно искал проблему в себе и никогда не давал сдачи. Прибавим к этому благосклонность части воспитателей, рождающую зависть. Все условия для травли. И ведь мальчишка все сносил не из-за трусости, как казалось со стороны. Нет, причина глубже, мрачнее, только знал о ней лишь он. Теперь условные «мы». Мать Лира умерла в родах. Паренек считал, что отнял ее жизнь ради собственной, и не мог успокоиться. Возможно, смерть матери отправила его сюда. Издевательства Лир воспринимал, как искупление мнимых грехов. Да за что ж мне это наказание… — Вы мне? — спрашиваю с деланным удивлением. Шпана зафыркала, нахально скалясь. Переглянулись. Саймон развязно подходит ко мне. — Тебе, — какое лицо мерзкое, так и хочется вмазать. — Я слышал, как ты ночью ревел и вопил. Детке приснился страшный сон? Штанишки намочил? Заржали. Дно Марианской впадины юмора осталось где-то в вышине. «Нарываться на конфликт — не выход!» — я всегда придерживался этого нехитрого правила. Облегчает жизнь, конечно, но, черт возьми, с детьми здравый смысл зачастую курит в стороне. Им же позубоскалить, выпендриться надо. Авторитет решает все, тем паче в узком мирке приюта. — Чего молчишь? — влезает белобрысый долговязый Билли, внешне полная противоположность коренастому чернявому Саймону, но только внешне. — Ребята, да он заревет сейчас! Бесят. Понимаю, к чему дело идет. Как обычно, побьют. Стоп. Как обычно? — Плакса! И так каждый раз? — Трус! Эти ублюдки избивали меня? — Пришибленный! Не получая ответа? — Без юбки воспитательниц ничего не может! Раззадоренный моим напряженным молчанием, Грэй, на правах лидера, замахивается. Намерения Саймона крупными буквами написаны на его физиономии, взгляд направлен на мою левую скулу: туда ударит. Увернуться от неуклюжего удара по лицу проще некуда даже в этом нетренированном хилом теле. Предсказуемо же. Но есть идейка поинтересней. Лучшая защита — нападение. Не мудрствуя лукаво, я, все так же сидя на ящике, пинаю Саймона в пах. Пинок вышел резким, сильным. Мальчишка, тоненько заскулив, оседает на землю, держась за разбитое самосознание распластывается на мощеном полу. — Ребята, — я дружелюбно улыбаюсь ошеломленным приятелями Грэя, поднимаюсь с ящика и от души наступаю на затылок мерзавца, утыкая его бесящей меня физиономией в широкие камни. Пусть тоже с ними познакомится. Вон того красавца с трещинкой я называю Лэри. Оставшиеся четверо вздрагивают, оторопело глядя на меня, один пятится. Удовольствие приятной дрожью прокатывается по моему хребту. — Давайте проясним ситуацию. Вы меня достали. Я, конечно, трус и плакса, ничего без группы поддержки не могу, но… Наклоняюсь, запускаю пальцы левой руки в волосы Саймона, рывком поднимаю его голову. Боже-боже, да он весь в слезах… Ничего, ему полезно. — Еще раз полезешь ко мне, Грэй, — зло шиплю, впиваясь убийственным взором в испуганные глаза мальчишки, — и я тебя прикончу. Пожалуйста, дай мне повод. Давно руки чешутся. Кто-то пищит: «Мы все расскажем». Резко распрямляюсь, выпуская мальчишку. Добыча в страхе отползает. Прелестно, остается последний штрих, чтобы избавить мою жизнь от этих тараканов. Наказания от взрослых я не опасался, особенно после пережитого. Уверен: мне надо избавиться от шпаны, сложностей хватит без них. — Вперед, — разрешаю я. — Расскажите им, как вас напугал пришибленный слабак. Пусть дамы посмеются. Уйти решаю по-английски, не прощаясь. На копошение демонстративно не обращаю внимания. Не знаю, как им, а мне очень смешно: откровенно хулиганская выходка подняла настроение! На несколько минут я почувствовал себя счастливым.