Жизнь в приюте оказалась меньшим Адом, нежели я опасался. Услужливая память будила во мне чувство страха перед строгой Мадам, перед побоями, перед риском заболеть и умереть, как старая, милая Грэйнн… Как много всего приходилось бояться! Подобные условия взросления неприемлемы, по крайней мере, с точки зрения человека, родившегося, жившего и — возможно — умершего среди благополучия двадцать первого века. А ведь еще был голод. Я — Лир — часто недоедал, лишь с недавнего времени ситуация с продовольствием для приюта более-менее пришла в норму. Зато на постоянной основе имелась крыша над головой, одежда и личная комнатушка. Все это уже должно считаться везением.
Отнюдь не курорт, но могло быть много хуже.
Подобная мысль утешала. Какая-то часть меня то и дело отсылала меня к приятным, но болезненно недостижимым воспоминаниям о душе, нормальном туалете, интернете… Все блага цивилизации, что я долгие годы воспринимал как данность, решили постоять над моей душой. Взять хоть бы музыку. Я привык к тому, что каждое мое действие, каждый шаг сопровождается музыкальным произведением. Тут музыки практически не было. Ни «Нотр-Дама», ни «Последнего Испытания», ни Apocalyptika, ни диснеевских песенок. Даже Майкл Джексон еще не прогуливался лунной походкой по Аллее Славы. Подобного мне и в кошмарах не снилось. Нет, я отдавал себе отчет в том, что и здесь есть , гитары, скрипки с виолончелями — всегда любил их более прочих — только вот нищего сироту к ним не подпустят. А я как раз являл собой нищего сироту в вакууме на момент… Все еще не придумал подходящего термина. Перерождение — громко сказано, подселение — да какое же это подселение, я ведь тут один. Может, слияние? Да, так получше будет.
О, как же я рад, что случившееся именно слияние, а не что-то иное! Если бы не прошлый Лир, я бы слетел с катушек, когда в меня влили столько информации из будто бы совершенно иного мира. Шок для всех сторон. Оказаться в теле тщедушного мальчишки неизвестно где и когда, не понимая, кто все эти люди, которые знают тебя в виде другого человека. Разом потерять семью, карьеру, имущество… Не будь части меня, уверенной, что все в рамках нормы, и знающей этот мир, я б давно сидел в комнате с мягкими стенами. Или под веществами валялся бы привязанным к койке. Не лучший конец что для жизни не видевшего мальчишки, что для преуспевающего искусствоведа, недавно перебравшегося из России во Францию и открывшего свою маленькую галерею. Только-только все наладилось, мной так гордилась семья!.. Как они там?..
НЕТ.
Не думать о них. Не думай о них. Не думай… Боги, а как забавно было в первый день, когда я понял, что где-то не здесь и не сейчас у меня есть родители! Одна часть готова была рыдать от радости, другая — от гадости. Непроизвольно я слишком сильно сжимаю в пальцах стебель картофеля и тот с предательским хрустом ломается.
— Ты сильно занят?
За малым не подпрыгиваю, резко оглядываясь и пытаясь понять, кто со мной говорит. Взгляд утыкается в светлые гольфы, полуприкрытые серым подолом платья. Вскидываю голову: на меня со страхом в небесных очах смотрит девочка с косами цвета пшеницы. Ох, я же ее напугал… Заканчивать надо с уходами в себя.
— Извини… — я точно видел ее прежде, но где и когда?.. Смущенно кашляю. — Ты что-то хотела?
Пока я распрямлялся, отодвигаясь от тепличной грядки на заднем дворе приюта, удивительно яркие глаза не отрывались от моего лица. Исчезал испуг, его сменяло любопытство. Неловко дернув головой, девочка глубоко вдыхает, будто набираясь смелости, и выпаливает на одном дыхании:
— Они не врут? — в недоумении поднимаю бровь, ангелочек с заячьими передними зубами теряется, однако находит в себе силы закончить. — Говорят, ты побил Саймона. Поэтому он тебя больше не достает. Это правда?
Я подавляю в себе желание рассмеяться. События недельной давности все еще грели мне душу, а шайка Грэя и правда оставила меня в покое. Только вот ей какой дело? Впрочем, стоит отдать должное, остальные ограничивались горящими взглядами, полными любопытства, восхищения и, порой, зависти. Хотя с прошлым Лиром мало кто общался и в лучшие годы. Тех, кого можно было назвать друзьями, в приюте уже не было. Мальчик не знал, куда они делись.
Занимательно, откуда же взялась сия особа?
— Правда, — подтверждаю я, натягивая на физиономию самую дружелюбную из моих улыбок. — А кто тебе об этом рассказал? Я думал, Саймону будет неловко.
Девочка хихикнула.
— Это не он рассказал, — со знанием дела принялась объяснять малышка, — а Кори. Случайно проболтался. Саймон, как узнал, его поколотил…
Никогда не сомневался в Саймоне.
— Понятно, — лаконично отвечаю я. — А ты, собственно, что хотела?
— Ничего! — излишне быстро выпаливает девочка, теребя подол. — Просто хотела спросить, как ты… и, знаешь, ты молодец! Их давно надо было проучить!
— Да, давно…
Она одна из воспитанниц, это понятно, но почему я не могу нормально ее вспомнить? Всех могу, а ее — нет. Никакой логики. Видимо, мое непонимание оказалось слишком явным: ангелочек не то смущенно, не то грустно улыбается, взмахивая пушистыми ресничками.
— Ты меня совсем не помнишь? — скорее грусть, нежели смущение. — Я Эмили. Эмили Морисон.
— Быть не может! — сам от себя такого шока не ожидал. — Тебя же удочерили!
— Три года назад, — печально подтверждает небесное создание. — Но недавно в дом вломились грабители и… только я спрятаться успела.
Голос дрожит, глаза на мокром месте. Я чувствую: надо сделать или сказать что-нибудь бодрящее, утешительное, но в голову ничего путного не идет. Не силен я в утешениях, да и с детьми ладить не умею.
— Жаль, — выдавливаю из себя. Походу дела, зря. Эмили убежала от меня в слезах, пока я пытался понять, что же делать. Оставалось обречённо вздохнуть. — Вот и зайку я обидел…
Карма не замедлила всыпать мне четыре розги за поломанный стебелек тяжелой рукой мисс Певерен.
***
После «знакомства» с Эмили со мной пытались завязать разговор еще несколько ребят. Их попытки выявили еще один неприятный момент: меня раздражали дети. До скрежета зубовного. В лучшие годы моей жизни мне выпадало мало возможностей побыть нянькой, меня это вполне устраивало, а тут на меня сваливается такое. Нет, я допускаю мысль, что на краткое время ребенок покажется мне милым. Но не двадцать четыре часа семь дней в неделю!
Не хочу сказать, что они идиоты, однако думаю-то я именно так. Они были детьми, этим все сказано. Я не мог заставить себя играть и болтать с ними, от их высоких голосов болела голова. От своего тоже, но ради себя я мог хотя бы заткнуть пасть. Порой на меня находило настроение поиздеваться над кем-нибудь — Господи, они даже не понимали, что я над ними смеюсь! — но большую часть времени я бродил сам по себе. Или являл собой раздраженного, колючего ежа. Не при воспитателях, само собой. С воспитателями я — образцовый паинька, понятливый, молчаливый и вовремя задающий глупые вопросы. Взрослым приятно чувствовать себя мудрецами, отвечая на них. Сам такой был.
Надежды на то, что я все ж таки обладаю магическим даром, не шибко оправдывались — говорил же. Искренне пытался двигать предметы силой мысли, поджечь что-нибудь, навязать не вовремя подошедшему ко мне ребенку свою волю… От последнего отказался быстро: взгляды детей излишне красноречиво вопрошали, а не протекает ли у меня крыша. Пф.
Мне дико хотелось компании, нормальной компании, подходящей мне по умственному развитию. В конце-то концов, существо на второй половине третьего десятка в обществе десятилеток и иже с ними — это Эребор. Для меня уж точно. На постоянной основе косить под ребенка парадоксально трудно и гадко, надолго меня не хватало.
Душевного равновесия не добавляли и шепотки, что я улавливал на грани слышимости среди дня, стоит ли говорить о ночных феериях среди тишины. Иногда что-то неясное замечал краем глаза. В подобные моменты я все вспоминал Грэйнн. Точнее то, чем она стала. Удивительнее всего — у Лира не было прецедентов такого рода.
Первый — не считая Грэйнн — произошел на третий день после слияния. Горький надрывный плач, полный боли и страха. Плакала женщина. Неразборчиво причитала на французском. Я заткнул пальцами уши, но это не заглушило неизвестную страдалицу, и той ночью так и не уснул. Как только начало светать, полез в стол за зеркальцем и долго глядел на себя, пытаясь отыскать признаки безумия. Не нашел. Если безумие и было, оно не бросалось в глаза, в отличие от недосыпа.
Через время, впрочем, я научился засыпать под стенания.
***
Чем холоднее становилось, тем выше поднимало голову мое раздражение.
В целом, продержался я до Рождества. Терпение трещало по швам: рутина доконала бы меня не хуже лихорадки, я на физическом уровне нуждался в чем-то новом.
Здравый смысл молил ослушаться, однако что-то внутри вышвырнуло меня на улицу за день до праздника. В украшательстве моя помощь более не требуется, могу и погулять, благо, сие стало почти традицией. Иду быстро, так, будто у меня есть конечная цель. Оделся тепло, аж подштанники с начесом, в расчете на долгую прогулку, ведь только-только миновал обед, до темноты времени хватает.
Приют святого Марциала — долго и упорно именовал его святым Марципаном, все еще проскальзывает в речи, вынужден признать — расположен далеко не в самом благополучном районе. Ютится себе на границе Вэст-Энда, где наиболее ярко отметилась Депрессия. Надо ли удивляться, что грязи и бездомных побольше, нежели у соседей. Переход от пристойного района к моему замечается с пугающей легкостью, даже если ты не из местных. Через дорогу и брусчатка чище, и окна точно сияют, все яркое, такое… спокойное, что ли. Глаз отдыхает. Особенно сейчас, когда с затянутых тучами небес сыплется снежок. Точно в новогодней открытке оказался.
Вопреки всему, цель у моего хаотичного поскакунства по улицам Лондона была. Я искал магию.
Видите ли, у меня имелось достаточно времени, чтобы понять: магия существует. Как минимум здесь. На тебя напал призрак, скажете вы, конечно тут есть магия! Не все так просто. Призрак призраком, голоса голосами, но это не то. Важнее сама магия. Спустя несколько месяцев, прошедших с моего «прибытия», я пришел к простому умозаключению.
Если магия все эти годы не искала меня, то я сам должен её найти.
И я найду её.
В связи с этим я полюбил прогулки: близлежащие закоулки Лондона давно стали старыми приятелями. В них не было ничего, заслуживающего внимания. Тогда я расширил зону поиска и обнаружил желаемое.
Даже не будучи знатоком моды я более чем уверен, что в Лондоне второй половины тридцатых ни один нормальный человек — судя по длинным седым волосам, выбившимся из-под остроконечного колпака, еще и в возрасте — не станет носить ярко-синюю мантию. Разумеется, я увязываюсь следом за этим чудесным шустрым старцем. Несколько раз теряю его из виду, в последний миг отыскиваю и несусь следом!..
Моя физическая форма улучшилась: за малым не сразу после слияния я уделял львиную долю времени зарядке и упражнениям. Словом, я был хорош, но старик улизнул на оживленном перекрестке. Его будто никто не замечал, кроме меня.
Все, сейчас заплачу, стоя в незнакомом районе города совсем один, без денег и хоть отблеска статуса.
В отчаянии осматриваюсь, скольжу взглядом по вывескам магазинов... и застываю с широко распахнутыми глазами.
Мир перестал существовать. Смолк уличный гомон, снег куда-то исчез. Наверное, он ушел туда же, куда и усталость. Ведь я смотрел на паб «Дырявый Котел».
