***
Будь я в более адекватном состоянии, я никогда не сделал бы того, что вытворил в «Дырявом Котле». Феерия. Чистая и незамутненная. Сейчас, сидя в оскомину набивших четырех стенах собственной комнаты, анализирую случившееся и грызу костяшки своих же пальцев от раздирающих эмоций. Мой новый знакомец, столь любезно распахнувший мне дверь, бесследно исчез, стоило переступить порог. Захваченный эйфорией — МАГИЯ! — я попросту не заметил момента прощания. А может, его и не было. Мужчина с холодными глазами оказался в высшей степени странным типом. Даже имени своего не назвал, да и наш разговор пришелся бы по духу господину Шеогорату*, учитывая все происходящее. Впрочем, я тоже хорош: представиться забыл, хотя свято следую правилам этикета. На приютских это произвело неизгладимое впечатление и закрепило мое место во всеобщих любимчиках. Понятливый, крайне воспитанный и учтивый мальчик, с трепетом внимающий каждому слову старших и готовый безропотно выслушивать самые занудные и бредовые истории из их жизни с восторженным видом. Мечта просто, какая разница, что нелюдимый. Так даже лучше: не ввяжется в хулиганские авантюры. Как я считаю, поведение Лира не претерпело радикальных изменений. Лишь отшлифованы нужные грани для наиболее привлекательной картинки. Большего не требовалось: работники приюта зачастую относились к подопечным с сугубо профессиональной точки зрения, впрочем, на недостаток тепла и ласки я не жаловался: мне и без подобного было, чем заняться. Чаще всего — изучением окружающего мира, анализом собственных ощущений и мыслей. Под последнее, кстати, надо бы выделить какой-нибудь блокнот или альбом. Местные не знают русского, а для надежности использую простенький метод шифрования. Главное спрятать хорошо. Что же до других частей моего досуга… Попытки выпустить пар можно причислить к досугу. Помимо недостатка в нормальном общении, от чего я зверел и по-русски матерился сквозь зубы, оставаясь в компании себя, меня доканывали отсутствие разнообразия еды и напитков, интернета, ноутбука, любимой музыки и читабельных книг. Много чего не доставало. Даже гардероб, к которому прежде я относился, как к данности, и не придавал значения, заставлял скулить от бессилия. А как мне не хватало реального личного пространства и свободы!.. Зато с избытком нравоучений и иже с ними. Отчасти они мне на руку, вот только раздражают. Удивительно, право слово, насколько легко расположить к себе, умея слышать, видеть и повторять. Помяни Господа нашего, Деву Марию, да еще тройку другую новозаветных персонажей, да ситуаций, как градус умиления подскочит. Знали бы они, что будут говорить о религии через каких-то восемьдесят лет, как изменятся нормы морали и этики. Посмотрел бы я на их постные лица. В приюте обитали дети младше меня, имелись и те, кто был старше. При взгляде на них меня буквально передергивало, я решительно не хотел становиться типичным работягой. Зато мне при любом раскладе не грозила участь стать эдакой высоконравственной скромницей-табуреткой, хлопочущей по дому, подтирающую попки детям и муженьку. Глазки в пол, язык за зубками. Ценились-то тут именно такие. Хвала всем, кому можно и нельзя, я — парень. Привыкнуть к этому факту было проще, чем к остальному, но общий эмоциональный фон сие не спасало. Словом, причин сорваться у меня имелся вагон и ма-а-аленькая тележка. Вот срыв и случился, пусть специфического характера. Начал я с того, что застыл у входа в бар с наитупейшей и наисчастливейшей улыбкой на всю физиономию. Глазами шокированного лори пялился на дивный новый мир. На посетителей, на движущиеся портреты, на штукатурку стен и своды потолка… На пролетающие кружки и тарелки я чуть ли не лез верхом. То, что я испытывал, было сродни эйфории: подобные ощущения в обеих жизнях мне дарило очень немногое. В одной из жизней. Однако, положа руку на сердце, нужно признать: не знай я про подноготную «Дырявого Котла», убранство бы меня не впечатлило, за исключением, конечно, откровенно магических элементов. Света не так уж много, простые деревянные скамьи, стулья и столы видали виды… Невзрачное местечко, но все равно уютное. Самого бармена Тома — символическую для меня личность — нашел я далеко не сразу. Повертев головой, обнаружилось место его службы, выполненное из темного дерева с простым орнаментом, однако стойка пустовала. Видимо, бармен куда-то отлучился. Магия магией, но естественных потребностей никто не отменял. Зато рядом с ней маячило уже знакомое мне синее пятно в компании серой тростинки с жидкой бороденкой в плаще, явно не один раз пережившем насилие от жвал моли. Не подойти было выше моих сил, даже постарался сделать это незаметно. — Малкольм, ради Мерлина, прошу тебя, — со вселенской скорбью в голосе вещала худая, как жердь, жертва моли, нависающая над седым упитанным господином в синей мантии. Тот мял в пухлых холеных руках лазурный колпак и переминался с ноги на ногу, однако на лице его пылал радостный румянец. — Одумайся! Нарушать Статут даже по такому радостному поводу недопустимо! Я невероятно рад за тебя и Жозину, сердечно поздравляю с первым внуком, но Статут!.. Статут… Господи, как же сладко слышать это слово! Статут о секретности, после принятия которого магия скрылась с глаз магглов, был принят несколько веков назад — дату, увы, я позабыл, — этот Малкольм явно нарушил, судя по причитаниям его собеседника. Я был благодарен за правонарушение настолько, что дал себе слово в будущем отплатить ему, если выпадет такая возможность. Прозябать в нищете в мои планы никогда не входило, так что в самом деле постараюсь отдать долг. А не ему — так его семейству. — Инголдс, — елейно пропел мой Синий Кролик, приведший меня в самую глубокую из кроличьих нор. — Ну что же ты заладил, все «Статут», да «Статут». Как ты можешь не понимать, я семьдесят два года этого ждал! Едва удержал себя от учтивого вопроса: «В Азкабане?». — Малкольм… — занудный господин все давил на совесть, а я подошел еще ближе, надеясь услышать либо фамилию, либо место работы Синего Кролика. Какую-нибудь информацию. Внимания на меня по-прежнему не обращали. Вернее, я так думал. Дай я себе труд пораскинуть мозгами и обуздать свои порывы, понял бы тогда, что одинокий ребенок в баре — явление редкое. К сожалению, прозрение запоздало. — Нужна помощь, молодой человек? К моей чести, на сей раз я не подпрыгнул: в «Дырявом Котле» вообще градус нервозности спал, из-за чего я и расслабился. Слишком отвлекся: второй раз за десять минут меня врасплох застали, а это, как минимум, плохо. Правда, на тот момент мне было слишком хорошо, и новый незнакомец вызывал приязнь. То был мужчина лет сорока с начинающими седеть каштановыми волосами, собранными в низкий хвост, и открытым веселым лицом. Тоже кареглазый, однако сравнивать его с тем джентльменом я не мог и причиной тому отнюдь не залатанная одежда. Диаметрально противоположные ощущения: несмотря на уродующие левую щеку шрамы, от мага не исходило и следа угрозы. Хотя шрамы жуткие… Его будто когтями полоснули: три красноватых заживающих борозды и еще одна, ближе к уху, менее явная, скорее пунктирная. Страшно представить, как выглядели раны изначально, да и кто вообще так подрал этого типа? Какая-нибудь магическая тварь, от которой пришел бы в восторг сам Рубеус Хагрид? Интересно, встречу ли я его? Насколько помню, хранитель ключей Хогвартса, лесничий, профессор Ухода за Магическими Существами и по совместительству фанатик всего живого и опасного должен примерно в нынешние годы учиться, есть все шансы познакомиться. Только буду ли учиться я… Отвлекся. Тогда я тоже отвлекся на шрамы, и мужчине пришлось повторить вопрос. –… своего друга потеряли? Я видел, он шел на Косую Аллею. — Друга? — мозг соображал неохотно, пришлось ущипнуть себя, как я посчитал, незаметно, но чародей заметил и с удивлением моргнул. — Простите, я сегодня сам не свой. — Так вы не знакомы? — куда более серьезным тоном вопросил мужчина и небрежно почесал уголок самого длинного — второго справа — шрама, слегка поморщившись, видимо, от боли. — Сильванус Кеттлберн. — А? — Мое имя. Сильванус Кеттлберн, — с какой-то дружелюбно-обеспокоенной улыбкой пояснил маг, чье имя показалось мне знакомым, — а Вы, мистер?.. — Аодхфайонн, — опомнился я, пожимая протянутую руку, большую и мозолистую. — Меня зовут Лир Аодхфайонн, очень приятно познакомиться! Тот господин… Я его сегодня увидел впервые, если честно. Я только ходил и смотрел, все хорошо, даже замечательно. — Хорошо… — несколько озадаченно произнес Сильванус, — но что Вы делаете в баре? И почему один? В таком возрасте лучше не ходить без провожатых. — Я просто осмотреться, — выдавил я из внезапно пересохшего горла. — Это здание… оно такое выделяющееся, не как остальные… Мне стало интересно. Мужчина опешил. — То есть Вы из всех цветастых, ярких, чистых лавочек и пабов, — Кеттлберн говорил медленно, точно пытался сам осознать озвучиваемую мысль, — выбрали самый обшарпанный, закопченный фасад и решили войти? — Да! — Вот так-так… Но почему? — Но он же выделяется, — придурок смешливый, нет бы изобразить испуг и слезы, наплести с три короба, мол, потерялся, не-е-ет, надо в оригинальность было лезть… — Вдруг тут что-то интересное, какая разница, что снаружи он обшарпанный и закопченный? Он красивый! И тут Сильванус засмеялся. Искренне, весело, да так, что я тоже захихикал, пусть и понятия не имел, что происходит. — Мистер, умеете видеть суть! За неприглядным и даже пугающим фасадом нередко скрывается нечто куда более дружественное и прекрасное, чем можно себе представить. – Рука мужчины метнулась к шрамам, но Кеттлберн вовремя себя одернул и подмигнул вновь разомлевшему мне. — Хотя проблемы с поиском верного подхода никто не отменял. — Простите, — вопрос был далек от учтивости, однако сей господин внушал чувство, будто я говорю с милым сердцу дядюшкой, который редко приезжает, но которого очень-очень ждешь. Этикет отступал пред напором любопытства и тепла. — Не хочу Вас обидеть, но… но откуда эти шрамы? Это был гиппогриф? Мужчина просиял и неожиданно наклонился — или даже присел, не особо понял — ко мне и положил ладонь на мое плечо, так, что наши лица оказались примерно на одном уровне. Невероятно кстати: шея до сих пор болит. Когда маг сделал резкое движение, я испуганно отшатнулся, а зря: он просто любил активно жестикулировать, когда рассказывал о том, что его взаправду интересовало. Ну а магические существа были не только его страстью, но и, с позволения сказать, профессией. Как я понял, Сильванус — магозоолог, то есть изучает магических существ, их повадки, особенности, ищет к ним подход и так далее. О них он и рассказывал где-то около часа, при этом с завидным постоянством до подозрительного странно на меня поглядывал, загадочно усмехаясь. Такое выражение лица бывает, когда ты кого-то разыгрываешь и искренне стараешься самый смак шутки удержать при себе до определенного момента. По крайней мере, я на правдивость данной трактовки надеялся. На педофила он не смахивал, уж насколько я их знаю. Словом, мое любопытство дразнили и дразнили... Беседа же оказалась крайне увлекательной, настолько, что я и не заметил, как на улице стемнело. Увидел совершенно случайно: выходила какая-то женщина, от нашего с Кеттлберном столика совсем недалеко прошла, я проследил за ней взглядом и обнаружил за дверью темноту. Это была катастрофа, как я немедля решил. Сильванус, естественно, заметил перемену в моем лице: — Лир, что-то стряслось? — Темнеет. Я к святому Марципану опаздываю, — скороговоркой проговорил я, вскакивая и бешено озираясь. — Мадам меня удушит... — Кто та... Лир, стойте! Я, поддавшись порыву, подскочил к магу и стиснул его в крепких — насколько возможно для одиннадцатилетнего мальчишки — объятиях. Кеттлберн выпал в осадок, что и сыграло мне на руку. — Мистер Кеттлберн, спасибо Вам! И был таков. Убежал, идиот, точно заяц. И-ди-от. И точно заяц. Ведь подспудно прекрасно все понимал, ощущал с самого утра, что нервный срыв близко. Зачем лез? Для человека, привыкшего всю жизнь полагаться на разум, а не на чувства и эмоции, вопрос подобного толка — неразрешимая головоломка. Плевать, что на кону собственная голова. Пробежка по Лондону — спасибо прохожим, подсказали дорогу — более менее привела меня в чувство, пять розг эффект закрепили. Я свалял дурака и явившись в бар, и назвав свое имя, и сказав о приюте. Что, если меня найдут и сотрут мне память, вдруг примут за угрозу Статуту? А если пороются в моей голове и найдут там много забавных воспоминаний о будущем, и вообще Поттериане? Отдадут на опыты, станут пытать в каком-нибудь министерском Отделе Тайн... Уверен, уж там-то оценят по достоинству эдакий экземплярчик. Придурок... Тихо заскулив, я стискиваю в холодных пальцах брошь, царапаюсь до крови об иглу и злобно шиплю. Пытаюсь успокоиться. Я в последнее время не я, а какой-то комок оголенных нервов, слишком много эмоций и слишком мало контроля. Меня беспокоят слишком резкие и частые смены настроения, голоса и неясные тени. Не помешал бы психолог или даже психиатр: раньше я сразу к ним пошёл бы, случись нечто подобное. Да что там, побежал бы! В этой викторианской лондонской заднице попробуй найти помощь, как бы не так. Еще спина болит. И шея тоже. Бесит. шкряб Звук из-за окна моей комнаты вызывает уже не испуг, но раздражение. Морщась от малоприятных ощущений встаю с кровати и медленно иду к его источнику, щурясь: что-то сидит прямо возле стекла на ветке старого ясеня. Птица? Летучая мышь? Котенок. Глазам не верю, котенок! Торопливо рвусь к окну, однако вовремя останавливаюсь: не хватало его напугать. Бедное черно-белое создание, беззвучно раскрывающее маленькую пасть с белыми зубками, и без того испугано — влезть на уровень второго этажа и застрять мало кому понравится. В приюте окна забраны решетками: ребенку не пролезть целиком, но оно мне и не надо. Медленно открываю створку, протягиваю руку меж прутьев, мигом забыв и о боли, и о злости. После нескольких минут кис-кисканья, котенок в моей келье. Сам худой, мех запачкан, есть колтуны... Лапками меня старательно уминает и мурчит, лезет вылизывать мои волосы, совсем как другой кот. Давно потерянный. В глазах снова закипают слезы, но не радости. Внутри будто плотину прорвало, и вся та чудовищная тоска по дому, теплу, семье явилась на порог.***
— И ты его отпустил? — Отпустил. Хватит молчать и смотреть на меня... так. Он не из тех, кто пропадает, потерявшись в родном городе. — Он лишь ребенок. Более того, ты видел его лишь единожды. — Еще увижу. И не я один, к слову: в этом году он приедет к нам, одиннадцать лет мальцу! — Маггловский? — Не уверен... Но, как бы там ни было, очень смышленый: я хочу повидать его еще. Не лишним будет рассказать ему о нас больше. Кажется, он живет у какого-то священника Марципана... — Вкусное имя. — Ага... Я в Лондоне лимонных долек купил. Будешь? — Пожалуй.