Кто проводил и отбыл кто, Друг друга не жалейте. Кто захмелел, кто трезвым стал, Не смейтесь друг над другом! Пусть зной палит, а я в плаще, Кому какое дело? Чон Чхоль
Настал день королевской аудиенции. Юнги не горел желанием куда-то идти с раннего утра, вновь сталкиваться с непонятными древними традициями, держать в уме все многочисленные правила поведения при дворе. Утром он вылез из тëплой постели Чимина, растолкав сонного младшего, и побежал по холодной росистой траве босиком в свою комнату, удерживая в руках туфли, как любовник неверной своему мужу женщины, чтобы успеть запрыгнуть в свою постель до того, как слуги придут его будить. Его лёгкий завтрак состоял из пиалы риса и оладий из зелёного лука и кляра, в завершение Уён подал на стол бодрящий имбирно-женьшеневый напиток. Слуги его красиво одели, а причесали, как получилось. Следом усадили в паланкин; напротив него разместился Господин Мин, который после их вчерашнего разговора явно чувствовал себя неуютно в присутствии Юнги. Всю дорогу они провели в напряженном молчании. С полчаса они с отцом тряслись в крытых носилках, как с утра в автобусе в пути до университета — атмосфера и настроение были те же. Слуги остановились у Кванхвамуна — главных ворот белокаменной крепости, которой был обнесён дворец, и Юнги с отцом, который тяжело поднялся с насиженных подушек, покинули паланкин. Чимин обещал Юнги, что сбежит с одного из уроков и встретит его после аудиенции; только предвкушение встречи с младшим удерживало настроение на приемлемом уровне. После вчерашнего срыва он чувствовал опустошëнность, и на переживания сил не осталось. Юнги просто хотел вернуться в тёплые объятия и подумать обо всём как-нибудь потом. Оставалось надеяться, что это мероприятие не затянется надолго. Их пропустили внутрь дворцового комплекса после того, как Господин Мин протянул стражникам две маленькие деревянные дощечки — это были их пропуска. Через главные ворота их сопроводили до вторых и третьих внутренних ворот дворца. Юнги увидел перед собой огромную площадь внутреннего двора, вымощенную светлым камнем, и грандиозное здание — Тронный зал с двумя ступенями раскатистых, словно волны цунами, крыш, укрытых тёмной черепицей. Зал располагался на вершине двухъярусной каменной платформы, украшенной балюстрадами с многочисленными скульптурами, изображающими мифических животных. Здание зала было выкрашено в красный и зелёный цвета, и в свете утреннего солнца даже в дымке лёгкого тумана золотые росписи ярко сияли, слепя глаза. Главный Тронный зал был предназначен для встреч иного порядка, поэтому стражник в ярких одеждах и в шляпе, из центра которой свисали два пёстрых пера, проводил отца с сыном до одной из построек правительственного здания позади. Там гостям приказали ожидать у входа в малый зал для аудиенций. Господину Мину принесли кресло, и он уселся туда, негромко прокряхтев.***
Чимин решил не идти в Сонгюнгван, а, собравшись с утра, направился к дворцу вслед за господами Мин. Он спешно выехал на своей лошади из поместья семьи Ким, сопровождаемый Чондыком. После ночи с Юнги у него ныли спина и ноги, — верховая езда сегодня не приносила удовольствия, а наоборот. Да и не самые приятные ощущения беспокоили в тех местах, которые, как ему казалось, болеть в принципе не могут. Парень спешился у дворца, отдал поводья от своей лошади слуге и принялся нервно расхаживать из стороны в сторону, то и дело пытаясь заглянуть через ворота внутрь. Это не понравилось королевскому стражнику, охранявшему ворота, и он подошёл к Чимину. — Что вам здесь нужно? — поинтересовался страж в пестрой форме. — Аудиенция господина Мина с Его Величеством уже началась? — обеспокоенный, спросил он стражника. — Не знаю никак. Господин, отойдите от ворот подальше, пожалуйста, вы мешаете движению транспорта. Чимин надулся и неторопливо начал отходить в сторону, не заметив начальника охраны короля на своём пути. Стражник у ворот спешно согнулся в уважительном поклоне, образовывая ногами и телом прямой угол. — Генерал! — прогремел стражник. Приветствие его было обращено королевскому телохранителю Чон Чонгуку. Затем страж прикрикнул, вновь обращаясь к Чимину: — Говорил вам, господин, уйдите с дороги! Вы мешаете! Чимин сперва стушевался, но затем бросился со своим вопросом к Чонгуку, замершему перед ним. — Вы не знаете, аудиенция уже началась? — спросил он. — Не знаю, — ответил ему Чонгук, задержав на дворянине нечитаемый взгляд ещё на какое-то время, а затем продолжил путь до дворца. Он прошёл через ворота, оставляя Чимина одного.***
Чон Чонгук проследовал до Тронного зала. Стражник, охранявший двери в зал, приоткрыл их, пропуская его внутрь. На возвышении в центре помещения располагался красный с позолотой трон, на котором восседал король. Над троном был расположен резной деревянный навес в виде разноцветных клубящихся облаков, напоминавший всякому входящему о небесной природе власти самодержца. Король держал в руках какие-то бумаги, погружённый в дела, он внимательно перебирал их; у постамента со ступенями, на котором был расположен трон, по одну сторону от него сидел историк, а по другую — королевский советник. — Мой король, пора, — склоняясь в почтительном поклоне, проговорил Чонгук. — Господа уже прибыли. Король поднял на начальника охраны взгляд из-под нависающих век и отбросил бумаги на свободное место на троне. Он поднялся с трона с глубоким вздохом, оправил складки красного одеяния с изображением дракона. Огладил редкую бородку, пытаясь уложить торчащие волоски, и сошёл по ступеням. Чонгук перекинулся с ним парой слов и последовал на выход из Тронного зала. — К слову, Ваше Величество, у ворот ждёт Пак Чимин из дома министра Кима… Приказать впустить? — остановившись на выходе из дворца, вспомнил вдруг Чонгук. Двери перед ними распахнулись, бросая лучи солнца на воспылавший золотом трон. Светило слепило отвыкшие от света глаза. Король, коротко взглянув на Чонгука и нахмурив брови с проседью в задумчивости, мотнул головой отрицательно. Они проследовали тем же путем, которым ранее Юнги с отцом попали во двор правительственной канцелярии — с Южной стороны дворцового комплекса. На пути к канцелярии Чонгук в отдалении углядел, как распахиваются ворота, ведущие во Внутренний дворец, и их минует процессия во главе с Королевой Мин. За ней следовал целый полк служанок и евнухов, одетых в форменные одежды, а позади — королевские стражи. Её Величество была облачена в бордовое платье с золотым шитьём, из-под подола выглядывали чёрные пышные юбки. Волосы королевы были убраны в объёмную причёску, закреплённую несколькими золотыми шпильками с подвесками с драгоценными камнями и фигурками. Выглядела она воинственно, вышагивая в сторону зала аудиенций со всеми слугами за спиной, будто готовыми в одночасье броситься на врага по взмаху шитого золотом рукава госпожи. Чон остановился следом, громко стукнув каблуками сапог друг о друга. Он поклонился королеве, которая подошла к ним и встала перед супругом. Женщина коротко взглянула на него и улыбнулась Тхэджону. — Доброе утро, Ваше Величество, — начала она, не убирая с лица вежливой, но натужной улыбки. — Доброе утро, — ответил ей король, не меняясь в лице. Мин Вонкён взглянула в сторону правительственной канцелярии, где за ними из окна наблюдал её брат Юнги. Король повторил это движение за ней, но быстро отвернулся. Она подошла к нему ближе, слуги за её спиной остались недвижимы, все склонившиеся в приветствии перед Его Величеством. — Не забывайте, кому вы обязаны троном, — тихо прошипела королева, неотрывно глядя в глаза Тхэджону. Король отвернулся от жены. Мин приблизилась к нему, и добавила совсем тихо, более не улыбаясь, но Чонгук всё ещё мог её слышать: — Вы уже достаточно наказали мою семью. Оставьте моего брата в покое, позвольте ему жить. Король вновь развернулся к ней и проговорил: — Пусть ваш брат, моя королева, покажет свою преданность мне на поле боя. Я отправлю его на подавление восстания на Севере. Только Чонгук был в курсе плана Его Величества.***
Мин Юнги впервые видел Тхэджона, да и не сразу осознал того факта, что вот он — Чосонский король, собственной персоной, беседует с его сестрой. Как никогда близко ощущалось собственное родство с королевской семьёй. Позабыв о всяких рамках, он наблюдал через приоткрытое окно за королëм и не мог оторваться. Его начало потряхивать в волнении перед встречей, и только сейчас Юнги смог осознать всю важность этого момента. Юнги видел, как сестра подошла к мужу и что-то ему прошептала. Как король напрягся, а затем ответил ей что-то, и на весь двор раздалось её гневное «Ваше Величество!» Сперва он даже не узнал её голос; обычно ласковый, с мягкими интонациями — её крик, напротив, был зычным и властным. Услышь Юнги, как королева обращается так к нему — тут же бы бросился ей в ноги, моля о пощаде. Чон Чонгук преградил ей путь, хоть она и не порывалась идти за Тхэджоном, а держалась, не теряя в статности, с прямой спиной, вздёрнутым подбородком… Но даже на расстоянии Юнги видел, как она едва сдерживала себя, — её грудь тяжело вздымалась, губы были поджаты, а руки, сложенные на талии, крепко сжимали веер. На крик королевы Мин Джэ подорвался с кресла и уставился на Юнги обеспокоенно, но от обмена полными непонимания взглядами их отвлекли стражники, которые заставили отца с сыном пройти в зал для аудиенций. Зайдя внутрь, господин Мин встал сбоку, а Юнги, как его учили, опустился перед троном на колени. Он перестал чувствовать свои конечности, когда услышал, как поочередно раскрываются двери — сначала в здание, а затем и в зал, и резко вздрогнул, когда мимо него прошелся король, и Юнги увидел его обувь, а затем и услышал громкое: — Встань! — прокричал король. — Ты – дворянин — можешь стоять в моём присутствии. Юнги поднялся на ноги и сжал руки перед собой, кланяясь королю. Он оглянулся на отца, тот выдохнул с заметным облегчением, ведь король признал в Юнги знатного человека. Юнги наверняка всё сделал совсем не так, как его учили, но он и не мог припомнить, как правильно, потому что изнутри разрасталось неприятное, тревожное чувство неизбежности катастрофы. Он оказался прав, потому что Его Величество сказал им, по-видимому, то же самое, что и королеве несколькими минутами ранее. Сердце Юнги ухнуло куда-то вниз, когда он осознал, что снова отправляется на войну и оказывается разлучен с Чимином. Юнги развернулся и увидел, как к нему подошёл Чон Чонгук. Где-то позади отец охнул и бросился королю в ноги, начав молить пощадить Юнги, на что король иронично отметил, что это, вообще-то, — не смертный приговор, а благо, и младший Мин не мог не согласиться с этим утверждением. Война в его жизни — это константа. Он был готов поверить в предопределение. Чонгук сказал, что сейчас сопроводит его в крепость Намхансансон к юго-востоку от Ханяна, где Юнги предстояло пройти короткую тренировку, а потом они отправятся к северной границе; что вещи с собой не нужны, и это было до смешного грустно, потому что выглядело так, будто его как преступника задерживают на месте и отправляют в изолятор, когда, на самом деле, он не сделал ничего предосудительного. Ему просто не повезло родиться не в той семье. Не в том времени. Юнги неторопливо шёл следом за Чонгуком, погружённый в апатию. Они миновали главные ворота — Кванхвамун — через которые ещё час назад он вошёл во дворец без единой мысли о том, что с ним может произойти что-то плохое. Он не заметил Чимина, исправно ожидавшего у ворот, не подчиняясь требованиям стражи убраться подальше. Пак обратил его внимание на себя только когда позвал его своим мелодичным голосом и подбежал к нему, схватил за руки. Видно, сразу по бледному лицу Юнги понял, что что-то не так, выжидающе смотрел на него, пытался растормошить, ощупывал, будто проверяя, цел ли он. Нужно отдать должное Чонгуку — он не стал им мешать, чуть отойдя в сторонку, и принялся ждать, пока они распрощаются. — Хён… — Чимин-а, — Юнги, наконец, нашёл в себе силы ответить и взял лицо младшего в руки, увлажнившимися глазами уставившись на него. Мин тут же забеспокоился, увидев слёзы в глазах напротив. Он постарался продолжить, но слова ныне давались тяжело: — Меня… на Север. — Какой Север? — Чимин засмеялся нервно, накрывая руки Юнги, в которых он продолжал держать его лицо. — Какой Север, хён? — тут же переспросил он. — На подавление восстания, на Север. Я уезжаю прямо сейчас, Чимин, — проговорил он, видя, как стремительно по щекам Чимина скатываются слёзы и как улыбка на его лице сменяется отчаянием, как он морщит нос и поджимает губы, заламывая брови. Мин сам едва держался, чтобы не разразиться в рыданиях на месте, только ради Чимина он закусил предательски подрагивающие губы. — Никуда ты не уезжаешь, — гневно повысил голос Чимин. — Я тебя не пущу! Пак оттолкнул его руки от себя и схватил крепко за запястье, принялся оттаскивать его в сторону своей лошади. Юнги в мыслях молил Чимина, чтобы он не делал этого; не делал всё только хуже, чтобы отпустил, бросил его на месте, не пытался увести его с собой, потому что, чёрт возьми, ему хотелось только этого. Он слабо упирался стопами в землю, но действиями Чимина они становились всё ближе к лошади. — Поехали домой, хён! Хватит шутить, — Чимин притянул лошадь за поводья и всучил их Мину в руки. Поводья повисли в его подрагивающих руках. Мин почувствовал, что сожми он сейчас их в своей руке — и больше не сможет оставить Пака. Чимин посмотрел на последовавшего за ними Чонгука и закричал на него, всхлипнув: — Генерал Чон, это шутка?! Чонгук сложил руки на груди и, неловко потупив взгляд в землю, помотал головой и отвернулся, а затем сообщил Юнги: — Нам пора, повозка долго ждать не будет. — Чимин-а, это приказ Его Величества, я не могу просто так взять и поехать домой, — взяв другого за руки, проговорил Юнги и пронзительно заглянул ему в глаза. — Я вернусь, я обещаю тебе. — Когда, опять через пятнадцать лет?! Я не буду ждать тебя так долго! — Чимин отмахнулся от слуги, попытавшегося его убедить оставить Юнги, и бросился в объятия старшего вопреки своим гневным речам. Юнги крепко обнял его, втягивая носом ставший родным запах цветов. Он снял с шеи монетку на верёвочке, что всегда была у сердца, и вложил оберег в руку Чимину, а затем аккуратно отстранил его от себя, огладил опущенные руки, отёр его слёзы. Чонгук положил руку Юнги на плечо, намекая одним взглядом, что им пора идти. Юнги нехотя последовал за ним, словно узник, постоянно оглядываясь на Чимина, которого он вновь оставил одного.***
— История возвращается на круги своя, — проговорил Сокджин, когда они с королевой встретились в день аудиенции после обеда. Они неторопливо прогуливались вместе у пруда во Внутреннем Дворце. Ким видел, что Королева Мин всё ещё злится; она была не в силах просто так смириться с выходкой её супруга. Было ли наивно полагать с её стороны, что Тхэджон так просто оставит Мин Юнги в покое, если уже пытался свести их род с лица земли? Буквально — мальчик, который выжил, пришёл умереть с подачи собственной родни. Могла ли она рассчитывать на его благосклонность, если и её руки запачканы чужой кровью? Сокджин всю свою жизнь наблюдал за этой борьбой. Это было трудно. Страдали невинные люди, в конце концов, доставалось и ему. — Кажется, я нашёл подход к Чон Чонгуку, — вновь заговорил он, так и не получив ответа королевы. — Неужели? — вскинула брови в удивлении она. — Каким же образом? Он — самый преданный Его Величеству человек во всём королевстве. — Достаточно прикормить его. Расположить к себе добротой и пониманием. — Говоришь так, словно он пёс. — Так оно и есть, моя королева. Его воспитывали, как цепного пса — и это воспитание дало свой отпечаток. Он бросается на всех, кто враждебен к нему и его хозяину. Это — участь детей, которых лишили родительской любви… Но они готовы тянуться к любому, кто эту любовь даст им во взрослом возрасте, и быстро к ним привязываются. Дело осталось за малым… Надеюсь, они поладят с молодым господином. — Что думаешь насчёт Юнги? — спросила она вдруг, устремляя взгляд вдаль поверх елей и побагровевших крон грушевых деревьев. — А что вы думаете на мой счёт? — В смысле? — переспросила королева. — Всё же и он, и я воспитаны Ким Чхоной, — с лёгкой улыбкой проговорил Сокджин. После аудиенции Ким уличил момент для разговора с Чонгуком, благо, тот отправился в крепость не сразу с Мин Юнги, а чуть позже, задержавшись во дворце ещё на какое-то время. Артист понимал, что смерть Юнги смешает им все карты. У него был и личный интерес в том, чтобы последний из сыновей Мин остался жив. Он предложил Чонгуку сделку, суть которой поймёт только тот, кто прожил такую же, подобную псу, жизнь, как и королевский стражник. Людьми с магическим мышлением ему убеждать приходилось не раз. Чонгук взял с Сокджина слово, что тот сделает так, чтобы его отец, Чон Мучжон, в загробной жизни испытал самые ужасные муки, а самые дорогие Чонгуку люди больше не страдали. В обмен Чонгук поклялся защитить последнего из выживших отпрысков Минов любой ценой.***
— Поехали домой, сынок. Чимин поднял голову и увидел, как к нему подошёл Господин Мин. Он уловил в его лице признаки знакомой грусти. Мин Джэ за одно утро словно постарел на ещё один десяток. Позади него с флягой и смоченной тряпкой топтался его слуга Донсу, который обычно выглядел максимально безучастным. Сейчас же он был видимо обеспокоен состоянием своего господина. Чондык помог Чимину встать с камня, на котором он просидел, наверное, с целый час, неотрывно глядя в пустоту, и усадил в паланкин к Господину Мину. Чимин разжал ладонь и увидел у себя в руке монетку, благодаря которой несколько месяцев назад они нашли Юнги. Он сжал её в ладонях и повесил себе на шею, пряча её от посторонних глаз за ворот своих одежд. Чимин был опустошён, абсолютно сломлен. Не запомнил, как добрался до дома, как упал на футон в своей комнате, как свечерело, как к нему в комнату вошёл Тэхён, как об его ноги тёрлась голодная Чалли. Друг попытался привести его в чувства — он правда сделал всё, что мог, но Чимин был не в состоянии воспринимать ничьи слова. Он выгнал Тэхёна. Начал утопать в отчаянии, а найдя утешение в запасах алкоголя, обратил уныние в гнев. Чимин резко подскочил на постели, хватая воздух ртом. Тело отреагировало на шоковое пробуждение крупной дрожью. Чондык вылил на него таз холодной воды, пока он лежал в постели и видел десятый сон. Пак поднялся, готовясь всыпать подлому слуге, но запнулся о свои ноги, а затем поскользнулся на мокрых половицах — и грохнулся на пол, больно ударяясь подбородком о деревянные доски. На корточки перед ним присел отец Намджуна. Он схватил Чимина за волосы, заставляя посмотреть на себя. — Сукин ты сын, посмотри, что ты сделал! — прикрикнул он на него и влепил звонкую пощёчину. Чимин зажмурился и тихо прокряхтел, только сейчас осознавая, насколько сильно раскалывается его похмельная голова, и перевернулся на спину, скривившись от боли. В его комнате царил самый настоящий бардак — ширма завалилась на стену, по полу были разбросаны вещи, стол передвинут, а стул лежал перевернутый на полу. Вода из таза, разлитая по полу, стала прекрасным дополнением к этой упаднической картине. — Вставай! — напомнил о своём присутствии господин Ким. Чимин перевернулся и встал на четвереньки. Опираясь о Чондыка, подавшего ему руки, пошатываясь, он кое-как поднялся на ноги. Господин Ким взашей вытолкал его из дома во двор, где Чимина снова окатили полным ведром дождевой воды. Парень тут же озяб на улице на ощутимом ноябрьском холоде. — Ну что, протрезвел? — схватив его за ворот одеяния, прогремел господин Ким. Чимин перед ним сжался от боли, позора и холода. За пьянство, очернение чести дома Ким, прогул учёбы и чёрт знает за что ещё господин приказал выпороть воспитанника, как он сказал — «выбить палками всю дурь». Незамедлительно приговор главы дома привели в действие при толпе дворовых, что было втройне унизительным для Пака. Чондык помог хозяину доковылять до домика после порки. Когда он лёг в постель, его всё ещё сильно потряхивало, а дыхание не восстановилось после экзекуции. По опыту он знал, что по прошествии болевого шока будет долго мучиться. Пока боль от ударов ещё не ощущалась так ярко, как в перспективе. Он быстро провалился в сон, с радостью сбежав от горькой реальности, в которой он — обуза для чужой семьи и вновь одинокий, но это одиночество было настоящей пыткой. Поцелуи и слова любви были ещё свежи в памяти; часть сердца не верила в произошедшее и ждала, что Юнги вот-вот вернётся. Будто он, занятый делами, опять задержался в библиотеке и не зашёл к младшему перед сном, потому что не захотел его будить. Другая часть сердца была разбита. Он буквально ощущал эту душевную боль, разъедавшую внутренности грудной клетки. Сегодня господин Ким ещё и добавил сверху.***
Чимин проснулся под вечер, когда к нему зашёл Тэхён с тарелкой горячего супа. Укрытый одеялами, Пак и не взглянул на друга. Ким присел к нему на футон, отставил суп на столик и принялся утешающе поглаживать его укрытую одеялами спину. Он знал обо всём, но знал ли, мог ли он представить, что Юнги значил для Чимина? На изданный Чимином всхлип Тэхён крепко обнял его. — Ну что ты раскис? Вернётся он… Всё хорошо будет, — Тэхён продемонстрировал свою способность к эмпатии, попав точно в цель. Осколки разбитого сердца в грудной клетке отреагировали болезненным звоном, и Чимин всхлипнул вновь, посильнее натягивая одеяло на голову. — Я поеду туда… На Север, — проговорил Чимин, выдыхая судорожно горячий воздух. — Ну куда ты поедешь? Ты же не воин, Чимин-а… Тэхён мягко перевернул друга на спину, отпуская из своих объятий. Чимин скривился и тихо проскулил от боли в спине и ягодицах, — удары не дадут позабыть о себе ни на минуту в течение последующих нескольких дней. Ким попросил на него посмотреть, заглянул полными сочувствия глазами в озёра бесконечной печали напротив. — Я стрелять умею, — возразил Пак. Тэхён на это ничего ему не ответил, только продолжал поглаживать его по волосам. Взял за подрагивающую руку, большим пальцем огладил холодную ладонь. Оба знали, что Чимин никуда не сможет поехать, для этого нужно, чтобы, по крайней мере король или кто-то из генералов дали на это своё добро. А ещё — господин Ким, который Чимина точно никуда не пустит, но в голове его уже созрел альтернативный план. Осталось только продумать некоторые детали. — В каком из перерождений я заслужил подобное несчастье? — отведя глаза от Тэхёна, проговорил в пустоту под потолком Пак. — Ты будешь счастлив, Чимин-а, по-другому и быть не может, — ответил Тэхён. — Я могу попросить тебя кое о чём? — разворачиваясь к другу, сказал Чимин. — Сможешь кормить Чалли?***
На следующий день в поместье наведался Ким Сокджин, неожиданно изъявивший желание побеседовать с Чимином. Сверкающий широтой улыбки и пестротой одеяний, он прошёл в его мрачное убежище. Присел на подушки рядом с футоном, с белизной простынёй которого Чимин слился своим бледным траурным лицом. — Что тебе нужно? — бросив взгляд на артиста, проговорил Чимин и сглотнул слюну. Во рту пересохло, губы без исправного увлажнения потрескались. Думать о том, как он сейчас выглядит после водных процедур от господина Кима, порки и слёз совсем не хотелось. — Что-то вы совсем приуныли, господин Пак, — оглядев его укрытое одеялом тело, проговорил артист. Он заломил брови в желании продемонстрировать своё сочувствие. — Отрезать тебе твой длинный язык? — с несвойственной ему резкостью проговорил Пак, и поднялся на локтях на постели, пытаясь усесться. Сокджин ему помог с этим. — Как же я буду радовать людей своими песнями без языка? — с искренним удивлением отозвался артист. Чимин его слова проигнорировал. На деле, он пытался унять головокружение, жмуря глаза от появившейся в них на несколько секунд темноты. Сокджин, пронаблюдав за ним, подал воды из кувшина. Чимин жадно припал к чашке. Когда он напился, Сокджин заговорил, обратив на себя его внимание. — Я не успел рассказать одному человеку очень интересную сказку и пришёл поведать об этой истории вам. Скажите, господин Пак, вам известна легенда о возникновении солнца, луны и звёзд на небосводе? — Чего? — Чимин скривился и в непонимании уставился на Сокджина, который продолжил, не обращая внимания на замешательство Пака. — Есть классическая версия этой истории. Шаманы в разных провинциях придерживаются различных версий, но только одна из них зафиксирована в Исторических записях трёх древних государств. Так, согласно ей тигр, съевший мать четырёх детей, одевшись в платье матери, пришёл в дом, где она жила со своей семьей, и схватил младшего из её сыновей. Остальные трое братьев сбежали и сумели забраться на сосну в лесу у дома, где они жили, но тигр полез вверх за ними. Тогда они призвали на помощь небесного владыку Хванина, и тот спустил с неба железную верёвку, по которой они поднялись на небо. Тигр тоже стал подниматься по железной верёвке, но сорвался на поле индийского проса и испустил дух. Брат по имени Хэсун стал солнцем, Тальсун — луной, Пёльсун — звёздами*. — Чего? — переспросил его Чимин. — Вы не поняли? — Нет, к чему ты это рассказываешь мне? — Подождите, господин Пак, — Сокджин тронул его за руку, убеждая попридержать коней. — Я не рассказал вам о другой версии истории. Вам следует знать об этой легенде, ведь по всем признакам, вашу мать благословил солнечный свет, и родились вы, ведь у вас хорошо получается стрелять из лука… Чимин насупился и замолк в ожидании продолжения. — А тот, кто обращается хорошо с мечом, был благословлён луной, — Сокджин выразительно посмотрел на Чимина, но тот не мог понять, к чему ведёт другой, и Ким продолжил разговор о легенде. — Вам не кажется странным, что в божества обратились выжившие? Логичнее было бы представить, что тигр съел не одного, а троих. Самому младшему удалось спастись по железной веревке. А небесный царь разорвал живот тигра и превратил старших братьев в солнце, луну и звёзды, — он замолк, а затем заговорил стихами: – Ведь только после смерти мы обретаем воплощение в творениях природы. Чимин неожиданно почувствовал, как его веки начинают пощипывать от переполняющих эмоций. Он не понимал совершенно слов этого странного человека, но его речи резонировали с внутренними ощущениями. Он интерпретировал метафоры, слетавшие с уст артиста одна за другой, как мог. Чимин утёр глаза прежде, чем слёзы успели сорваться с них. — Но разве тигр стал бы есть хороших людей? — спросил он Кима. — Не стал бы, — подтвердил артист. — Тигры приходят только за опороченными душами. В свете этого, спасённый Хванином мальчик, должно быть, отличался от остальных. Чимин тихо всхлипнул, и слёзы, минуя пышные ресницы прикрытых век, потекли по щекам. — Не надо плакать. Будете плакать — померкнет и свет солнца, и луны, опечалятся травы и деревья*, — проговорил артист. — Я буду плакать, если мне того хочется, — заупрямился Чимин и отвернулся от Сокджина. — Поплачьте, если вам станет легче, — спокойно ответил ему Ким. — Луна сменяет Солнце на небосводе… И наоборот… Луне и Солнцу не суждено быть вместе — так и проживают они вечность в погоне друг за другом. Только Солнце на небосвод зайдёт — и настаёт время суеты, а при Луне покой. Чимин подтянул к себе колени, обнимая их. Он содрогался в беззвучных рыданиях; Ким сидел рядом молча, но затем продолжил гнуть главную линию встречи: — «Но почему младший из братьев был спасён?» — следовало бы возразить. Только ли потому, что он был невинен? Все люди грешны… Должно быть, и за ним есть грех. Возможно, за него пострадал кто-то другой… И этот бесконечный круг несчастий не разомкнут, как и дóлжно, — закончил Ким, совсем запутывая Чимина. Он вдруг поднялся с подушек и направился на выход, оставляя Чимина одного. Приоткрыв дверь в дом, впустил осеннюю прохладу внутрь комнаты и замер. Обернулся и процитировал известное стихотворение: — От всех сует мирских я отрешился… И небом мне ниспослана Луна,* — он приоткрыл дверь шире и, прежде чем выйти, попрощался и пожелал Чимину здоровья.***
В ночь после разговора с Сокджином Чимин спал очень неспокойно. В агонии от боли от ударов палкой и в кошмаре сновидений он то просыпался в поту, то проваливался в забытье, где вперемешку с гипертрофированными образами участников недавних беспокойных событий его жизни встречались повторяющиеся кошмары из детства, в которых с железных птиц с неба спускались удавами стальные веревки и душили его. На исходе ночи, так и не поспав нормально, Чимин быстро собрал свои пожитки и в последний раз подал пищу соскучившейся по своему человеку Чалли. Он вышел за ворота поместья, не оглядываясь назад, не слыша голоса Намджуна, отчаянно просившего передумать и вернуться. Как некстати, он забыл шляпу, потому что ливень на улице, кажется, не собирался прекращаться, а только усиливался, и парень уже весь промок, пока дошёл от домика до ворот. Капли дождя стекали по лицу, заменяя слёзы. Слёзы он привык в себе давить. Плакать не хотелось — может, совсем немного, но он проглатывал эту горечь, комом подступающую к горлу. Взамен трусливым слезам всё его существо охватила ярость. Сперва он даже испугался, обнаружив в себе эту пожирающую изнутри злость. Никогда ранее он не испытывал подобного ни к кому из живых существ; зато этот опыт позволил ему принять то, что он чувствовал на протяжении многих лет и неосознанно подавлял. Ведь он должен был быть милым и любящим, хорошим мальчиком и примерным учеником. Принятым в дом семьи Ким сиротой, сиротой ли — он не знал, и никто не давал ему ответов на многочисленные вопросы. Факт был в том, что он ощущал себя брошенным всеми. И пусть у него были друзья, готовые помочь, он решил, что справится со всем сам. Больше не будет полагаться на других людей, ведь любой из них способен на предательство. И Юнги его предал, пускай и не по своей воле. Чимин возьмёт жизнь в свои руки. Посылать сигнальный огонь о помощи в пустоту — больше не его стратегия. Он имеет полное право испытывать злость, ведь у него посмели отобрать самое дорогое, что он когда-либо имел. Его самого дорогого человека. Он обратил злость на ситуацию в злость на конкретного человека, и им стал вовсе не господин Ким. В какой-то мере Чимин — он понимал — заслужил подобное обращение с собой. Он бы и не только порку себе прописал, а что похуже. На втором месте в рейтинге самых ненавистных людей он бы разместил не кого иного, как самого себя. Он снёс по невысоким ступеням свой сундук, тот плюхнулся прямо в лужу у порога. Грязные брызги осели на нежно-голубом подоле турумаги, и Чимин едва успел поднять руку с обёрнутым в шёлк коробом с украденным с кухни перекусом с печеньями. Как и этот сундук, его — Чимина — втоптали в грязь. По факту, его смешивали с грязью на протяжении всей его жизни. Он не знал, почему родители бросили его, но если король приложил к этому руку, у Чимина был ещё один повод испытывать личную неприязнь к этой власти. К чёрту этот дом, к чёрту короля. Тхэджон отныне — его личный враг первого порядка. Чимин возьмёт свою судьбу в руки и вернёт Юнги, даже если придётся пустить стрелу самодержцу прямо в сердце. Возможно тогда он ощутит всю боль, что испытал Чимин. Как-то раз, лет в четырнадцать, Чимин подслушал разговор господина Кима с его ныне почившей первой женой, в котором тот неосторожно обронил фразу о том, что приютил Чимина согласно депеше, прибывшей в поместье из королевского дворца. Родители на дипломатической службе, значит и Пак в обращении правительства. Как какой-то груз, его сбросили на Кимов и приказали заботиться о подкидыше. Чимин понимал, почему оказался не принят в их доме. И пускай ему дали блестящее образование и хорошее воспитание в конфуцианских традициях — за что он был благодарен, — тепло родного дома ничто не заменит. Его домом был Юнги, они стали домом друг для друга в столь короткий срок согласно предзнаменованию и в строгой линии с событиями из детства. Чимин был достаточно отчаянным, чтобы пронести детскую влюблённость вплоть до этого момента. И пусть детство не было столь счастливым, как у других, сейчас бы Пак с радостью вернулся в те времена, даже если бы ему пришлось убить снова и пережить весь ужас принятия этого кошмара. Прождав с четверть часа у ворот под навесом, который почти не защищал от серебряных игл, Пак наконец смог остановить извозчика, потрясывавшегося по улице на запряжённой двумя лошадьми повозке. Он снял с плеча тубус с бумагой и кистями, бросил на жёсткую лавку короб с едой, пряча пожитки от дождя под небольшим навесом. Извозчик помог загрузить тяжёлый сундук на дрожки позади, закрепил багаж потрёпанными веревками и уселся обратно на козлы, из-за чего повозка опасно покачнулась, накреняясь вперёд. Чимин сел рядом со своими вещами на лавку и приказал работяге двигаться в сторону Сонгюнгвана. Конец первой части.