***
Через день к воротам их поместья (хотя поместьем их жилище можно было назвать с натяжкой — территория была раз в десять меньше поместий Минов и Кимов) прибыл ямщик. Хваюн отправилась взять послание — господин Пак ещё спал. У забора она тут же раскрыла письмо, но не смогла полностью прочитать его, так как не знала многих иероглифов. Она только поняла, что это какое-то извещение, и то лишь со слов ямщика. Образованнее, чем девушки-кисен, были только девушки из знатных домов. Проживание и работа в доме кисен обеспечивали куда более хорошее образование, чем могли получить рабыни и городские. Хваюн не писала стихов, а занималась только танцами, нечасто взаимодействовала с клиентами, а после того, как сменила род деятельности и стала обучаться владению оружием, необходимость в полноценном образовании и вовсе отпала. Она умела читать письма и писать их, но официальные письма кишмя кишели китайскими терминами; их она не знала и вообще видела впервые. Оставалось только передать письмо господину Паку, но отчего-то ей казалось, что ничего хорошего в этом извещении не могло быть. Она боялась за его состояние, ведь он был так раним сейчас, и девушка не хотела ещё больше расстраивать господина дурными вестями. Она приблизила раскрытый лист к себе и вперилась в него взглядом, силясь понять хотя бы часть написанного. «Господин Пак Чимин… Городской магистрат… Министр финансов Ким Намчхоль… Явиться в течение двух дней» Ей не оставалось ничего другого — пришлось показать письмо Паку, так как оно требовало немедленного исполнения им каких-то требований магистрата. После того как она подала ему завтрак, девушка протянула ещё сонному господину письмо. Было уже за полдень. Он, сидя за низким столиком, развернул бумагу и некоторое время молча смотрел на выписанные каллиграфическим почерком символы. На мгновение Хваюн показалось, что Чимин сам не понимает написанного. Болезненно нахмурившись, он громко закашлялся, прикрывая рот рукой, а затем, так же молча отложил бумагу на стол и нашёл расфокусированным взглядом лицо Хваюн, сидевшей напротив со скрещенными ногами. — Что там, господин Пак? — Меня вызывают в суд… — растерянно отозвался господин. Его голос дрожал и звучал сдавленно. Кашлянув, он прочистил горло и руки, державшие письмо до хруста бумаги, опустились. Хваюн прикрыла рот в удивлении и спешно переспросила его: — Зачем? — Тэгам, мой опекун, обвиняет меня в недостойном поведении. Меня будут судить гражданским судом. Тут же с улицы послышался стук — кто-то бил в ворота, а затем и голосом звал хозяина. Хваюн этот голос был не знаком, но господин Пак сразу узнал его и сказал, что это его троюродный брат Ким Намджун. Хваюн поспешила на улицу, чтобы открыть ему и проводила гостя в комнату к Чимину. Чтобы не выпускать из помещения тепло, она осталась с позволения Чимина внутри и прикрыла за ними дверь. — Сегодня утром пришло письмо, я только что его прочитал, — начал Чимин, подняв на своего родственника растерянный взгляд. — Прости, Чимин-а, — виновато заговорил Намджун. Его глубокий голос внушал доверие, но лицо было траурное. — Я пытался его отговорить, угрожал тем, что уйду, но он был готов пойти на всё. Тем более, что и я перед ним провинился… Мы все нашими действиями его разозлили. — Я понимаю. Он не прощает обид, — Чимин закивал и сжал бумагу в опущенных руках. — Что мне грозит за вменяемое преступление? — тихо спросил он и замер в ожидании. Ким ему не сразу ответил, а когда ответил, парень принял поражённый ужасом вид. — Отсечение руки. Пак спешно прижал руки к центру своей грудной клетки, скривившись в болезненном выражении. Он обхватил пальцами запястье одной из рук, будто смог в этот момент ощутить боль от этого наказания. Из приоткрытого рта вырвались хрипы, и он зашёлся раздирающим, громким кашлем. Это был нездоровый, мокрый кашель, вырывавшийся из самых глубин груди, нещадно терзавший горло. Намджун подорвался к нему и начал гладить его сотрясающуюся спину, а Чимин, в свою очередь, крепко закрыл рот рукой, сжимая свои щёки. — Ты болен? — обеспокоенный, обнял его Ким. — Слегка простудился, — спустя минуту кашель сошёл на нет, и Чимин смог ему ответить. Голос его был обессиленным, сам он продолжал хрипеть и смотреть вперёд себя расфокусированным взглядом болезненно блестящих глаз. — Почему ты не лечишь его? — Намджун обернулся к Хваюн. — Я не слышала раньше, чтобы он так сильно кашлял… Я думала, это последствия успокоительных трав… — растерянно отозвалась она. Чимин был болен и духом, и телом, а господин Ким, видимо, решил его совершенно добить. Уничтожить, закончив начатое ещё в то время, когда Пак был ребёнком. — А вдруг у него чахотка?! — прогремел Намджун и вновь его обнял, а затем потрогал щёку совершенно дезориентированного Чимина. — Да он горит! — Со мной всё в порядке… — возразил Чимин, из груди которого доносились хрипы, но его не стал никто слушать. Хваюн подползла к ним и рукой накрыла лоб господина. Он был влажен и горяч — у Чимина действительно была высокая температура, нет, это была лихорадка, потому что его руки начали мелко дрожать. — Я пойду за врачом, а затем попрошу господина Кима из дома кисен… Он сможет нам помочь. — Погоди, — Намджун остановил её за руку и помог Чимину лечь в постель, благо он уже сидел на ней, — в доме Мин лучший врач в городе. Я пойду к ним и заодно попрошу тэгама о помощи. Жди врача, — с этими словами он поднялся с пола и пошёл на выход. Хваюн в нерешительности поднялась следом под звуки кашля со стороны постели и поспешила закрыть за ним ворота их дома. За что её господину такие испытания?***
Юнги подхватил седло со своей лошади и отбросил его на землю у конюшен. Он пошёл в сторону двора, где суетились солдаты. Они только-только, наконец, прибыли к форпосту на границе. Форпост располагался на возвышенности, и с этой точки открывался захватывающий вид на заснеженные долины, но само сооружение носило временный характер — не имело крепостных стен и укреплений достаточных для выдерживания осады, и больше было похоже на небольшой постоялый двор. Виды на крайнем Севере были самые что ни на есть фантазийные — припорошенные снегом сосны, хрупкий на вид многослойный камень скал, неожиданно возникающих то тут, то там… Будто действительно в долине души людей обратились в скалы. Так необычно и завораживающе. Совершенно другие ландшафты, нежели на Юге. Мин поспешил в штаб. Взойдя по длинной и узкой деревянной лестнице, он оказался в передней, а затем и в помещении с огромным вытянутым деревянным столом, за которым уже сидело четверо командующих форпостами, несколько других высокопоставленных военнослужащих, Чонгук и Толстый. В помещении было холодно — стены защищали только от снега и ветра, и то — перед последним они были практически бессильны. Внутри крепости изо рта продолжал идти пар. Мин надеялся, что хотя бы в каменных казармах было какое-то подобие отопления. В поклоне он извинился за опоздание и, закутываясь посильнее в чёрную шкуру, сел за стол с краю. Он тут же почувствовал себя не при делах, но другие мужчины, кажется, не думали о нём, как о лишнем. Они все были предельно серьёзны. Один из комендантов начал свой доклад: — Первый форпост уже отразил две атаки, но вопрос прорыва границы чжурчжэньскими наёмниками — это вопрос времени. Части из них удалось прорвать линию обороны между третьим и четвёртым форпостами, остальных мы пока сдерживаем. Семья Соль собрала сопротивление внутри границ. Они, вопреки закону о запрете личных армий для дворян, удержали какое-то количество солдат у себя. По нашей оценке, их около полутора тысяч. Они объединили мелкие кланы и недовольных деревенских жителей вокруг себя. Это настоящее восстание против короля. Чонгук сидел, уложив подбородок на сложенные в замок руки. Вид его был задумчив, густые чёрные брови сведены к переносице. Выдержав некоторую паузу, он начал размышлять вслух: — Получается, нас атакуют с двух сторон. Нужно не допустить прорыва наёмниками границы и не дать оставшейся части соединиться с войсками семьи Соль. — Да, похоже, что придётся разбиться на две части и ударить одновременно и по Соль, и по наёмникам, — отозвался генерал Толстый. — Нам нужно захватить Соль? — решился спросить Мин. — Да, мы отвезём их в Ханян и там же казним. Но главаря наёмников тоже нужно схватить, — ответил Чон Чонгук, а затем с решимостью добавил: — Я поведу войско на наёмников, лейтенант Мин пойдёт со мной. Генерал и комендант первого форпоста пойдут на Соль, второго, третьего и четвертого — с нами. Возражения? Возражений не было. Коменданты и генералы провели ещё час за обсуждением плана и разработкой общего для двух фронтов плана действий. Юнги поначалу не вносил много предложений, хотя военный опыт ему позволял понять почти все хитросплетения армейской стратегии. Оснащение армии оставляло желать лучшего — оказывается, на тот момент орудий и тягловых установок практически не было в массовом использовании, и они могли положиться только на человеческий ресурс. — Что вы думаете насчёт распределения войск? Сколько останется внутри границ? — спросил один из комендантов. — Думаю, всю конницу надо пустить на чжурчжэней. Пехота справится с Соль, — ответил им Толстый. — Разве вы не сказали, что они удержали личные армии? — встрял Мин. — Часть лёгкой конницы нужно оставить в пределах границы. Чонгук хмуро посмотрел на него, но кивнул в знак согласия. — Каждая лошадь в борьбе с варварами на счету! — возник другой комендант. — Соль — не столь серьёзный противник в сравнении с ними. У них более пяти тысяч обученных воинов! Наша конница едва ли достигает трёх тысяч. Все присутствующие уставились на Чонгука и Юнги, ожидая, что те скажут против. — Возможно, стоит организовать нападение так, чтобы мы оказались в преимуществе… — начал рассуждать Мин. — В лесу, а не в степи, — продолжил Чонгук ход его мысли. — Выставить лучников впереди, чтобы те атаковали тяжёлую конницу в авангарде, — Юнги поднял голову и оглядел комендантов и генералов. Те замерли в задумчивости, но с подачи Чонгука стратегическое предложение встретило единогласное одобрение. — Окружить, заманить к лесистой местности, рассредоточить отряды и избавиться от них по частям, как мы это делали два года назад, — добавил Чонгук и кивнул, почему-то взглянув только на Юнги. Они расчертили план боевых действий и закончили на сегодня. Уже через пять дней они назначили начало их крупномасштабной операции, а до тех пор было решено бросить силы на подготовку орудий и обучение солдат построению в бою, а также на отражение единичных атак. Оставалось только надеяться, что их противники не решат ударить всей своей мощью раньше времени. После того как они обсудили все насущные вопросы, Юнги подошёл к Чонгуку. Оставалась вещь, которая по очевидным причинам занимала его голову без перерыва. — Генерал Чон, вы не получаете сведений из столицы? Чонгук его смерил странным взглядом и помотал головой из стороны в сторону, а затем ответил ему так, что Мин тут же почувствовал себя глупо. — Мы добирались до сюда почти месяц через снежные бури, как думаешь, получаю ли я вести из столицы? Мин нуждался в информации о Чимине. Как он там — не беспокоится ли понапрасну? Хорошо ли он ест? Не обижает ли его господин Ким? Не совсем охренел ли Тэхён совсем с его просьбами делать за него домашку? Как поживает Чалли, какие новые рисунки младший успел нарисовать… Они пребывали в разлуке уже почти два месяца. Неизвестно, насколько ещё затянется эта кампания и сколько он будет возвращаться, если, конечно, выживет. Чонгук, заметив его замешательство, подошёл к нему ближе. — Не стоит привязываться к кому-то, к жизни в столице и всем её преимуществам. Забудь об этом всём. На поле боя это только мешает. — На самом деле, я счастливее сейчас, чем когда-либо, генерал. Вы не правы… Юнги проводил взглядом Чона, что пошёл прочь из штаба, и сам вышел из помещения на лестницу. Чонгук, наверное, не желал ему зла — с чего бы? У него были свои принципы, таким своеобразным образом он хотел ему хорошего — помочь, что называется, советом. Он был ещё мал, а на его плечах было уже много ответственности. Юнги по сравнению с ним себя чувствовал прожжённым волком. Его характер тоже не одна битва закалила. Мин про себя усмехнулся и развернулся, шаркнув ногой по припорошенным снегом доскам пола. Встав на веранде, он опёрся о перила руками и принялся следить за копошением солдат во дворе крепости со своей высоты. Пока штаб обсуждал стратегии и другие вопросы кампании, уже стемнело, и погода успокоилась. В небе блестел серп стареющей Луны… Совсем скоро будет Лунный Новый год, который ему, скорее всего, придётся встретить на поле боя с мечом, а так хотелось быть в этот момент в чужих объятиях. Юнги в морозной ночи, необыкновенно светлой и меланхоличной, почувствовал себя героем бродвейского мюзикла. Он принялся тихо напевать себе под нос какую-то мелодию, ещё не изобретённую человечеством. Рядом не было никого, кто бы мог застать его неожиданный прилив сентиментальности. Он сам себе казался в этот момент таким забавным, влюблённым и тоскующим глупцом. Но время от времени себе можно позволить подобное, не правда ли?***
Чимин откинулся на подушки. Всё его тело ломило от подскочившей температуры; кажется, он действительно мощно захворал. Он пытался следить за действиями Хваюн, чтобы отвлечься от болезненных сигналов, посылаемых телом. Ему было так плохо, что глаза ненароком закатывались — начиналась лихорадка, агония. Кашель и не собирался его оставлять, делая всё только хуже. Он зашёлся глубоким, ревущим кашлем, раздиравшим всё, что только можно — от него болело и в животе, и в груди. Мокрая тряпка на лбу ни разу не делала лучше, а растёртая на груди мазь лишь жгла ноздри резким запахом. Девушка носилась с подносом от двери до стола. У него в комнате был один стол — ей нужно было одновременно и зажечь благовония, оставить Чимину питьё, и, кажется, она хотела развести тушь для письма. Кое-как расправившись, она села рядом с его постелью, придвинув к себе столик, и принялась вычерчивать на бумаге незнакомые Чимину знаки. — Что это? — перестав кашлять, обессиленно спросил он. — Это письмо Ким Сокджину. Шифр, который мы с ним используем, — обернувшись к нему, проговорила Хваюн, а затем коснулась его щеки, проверяя температуру. — Я отправлю письмо с ближайшей повозкой, придётся заплатить больше обычного за срочность, но я не думаю, что вы будете против. Чимин закивал, болезненно сморщившись, и сильнее закутался в одеяло. — Очень холодно, — дрожащими губами проговорил он, стараясь унять стук зубов. Он проснулся только под вечер — его разбудил явившийся лекарь. Намджун, как и обещал, привёл его из поместья Мин и сам же заплатил за его услуги. Доктор сухой, но тёплой ладонью уверенным движением накрыл его горячий влажный лоб, замеряя температуру. Послушал его обнажённую грудь с деревянной трубкой после того, как извлёк парня из вороха четырёх одеял. Замерил несколько раз пульс на запястье пальцами, а затем вынес свой вердикт, параллельно выкладывая иглы на развернутую тряпицу. — Это не чахотка. Со стороны Хваюн и Намджуна послышались облегчённые вздохи. Чимин следил одними глазами за всеми присутствующими, не в силах пошевелить чем-то ещё. Да и от движения глаз ему было больно в данный момент. Не чахотка, но что? Паку было всё равно… Он думал только о том, как ему невообразимо плохо. — Но это воспаление, — продолжил говорить лекарь, — и довольно серьёзное. Нужно регулярно отслеживать его состояние. Дисбаланс жизненной энергии привёл к тому, что в груди скопилась тлетворная чёрная желчь. Она отравляет его тело, и от неё нужно избавляться. Я дам свои рекомендации. Служанка умеет писать? — Да, — Хваюн взяла в руки бумагу и грифель, приготовившись записывать за врачом. Лекарь взял его за бледное запястье и разместил локоть над керамической чашей, а затем сделал глубокий надрез по вене маленьким скальпелем. Чимин сдавленно прошипел, прикрывая глаза. Кровь хлынула по руке, и, огибая локоть, начала скапливаться в чаше под дополнительным давлением пальцев доктора рядом с раной. Намджун сбоку от него скривил лицо в неприязненном выражении, и более старался не смотреть на бордовую венозную кровь, что врач пускал брату. — Сейчас я выпускаю дурную кровь, — пояснил врач, а затем начал давать свои указания, — прежде всего, нужно проветривать помещение, не позволять тёмной энергии скапливаться в доме. Нужно установить баланс сна и бодрствования, следить за регулярностью питания, пить много чая и, если есть, давать женьшень. Пища не должна иметь резкого запаха или вкуса. Не допускать появления негативных эмоций, скуки и тоски, напряжения ума. Это позволит восстановить равновесие жизненных соков. Выдавив чашу крови из его ватной руки, врач плотно перевязал нанесённую им рану. Чимин болезненно простонал, когда Намджун помог врачу перевернуть его на живот, словно тряпичную куклу. Врач начал прощупывать точки на его спине, находя особые места концентрации жизненной энергии под кожей. — Я приду завтра утром, чтобы проверить, как повлияли манипуляции на эту хворь, — проговорив это, врач загнал тонкую иголку под кожу в районе шеи больного. Тот ничего не почувствовал на фоне миалгии, общей болезненности всей кожи и костей под ней, да и готов был умереть уже на моменте кровопускания. Он чувствовал ужасную слабость, в глазах периодически темнело, и все его силы уходили на то, чтобы не дать себе провалиться в беспамятство. Хваюн напряжённо закивала и принялась на пару с Намджуном следить за доктором. Тот сконцентрировался на введении игл под кожу. Обколов шею четырьмя иглами, он спустился по позвоночнику пальцами и начал вводить иглы в районе лопаток. Около получаса Чимин пролежал с испещрённой иглами спиной, задремав. После врач извлёк иглы и ушёл, пообещав вновь вернуться завтра утром. Хваюн за ним закрыла ворота и вернулась в комнату, где Намджун уже помог Чимину перевернуться обратно на спину. — Что сказали в доме Мин? — спросила Хваюн. — Тэгам свяжется с Её Величеством. У Чимина должно быть право на государственного защитника… Но пока неясно, как будет проходить суд. Он болен, — Намджун сочувственно поджал губы и погладил по волосам вновь провалившегося в полудрёму Чимина. Их голоса до него доносились будто сквозь толщу воды. — Я за него поручусь… Зачем только он пошёл жить в публичный дом, отмыть его репутацию будет сложно, — сокрушённо проговорил Намджун. — У него не было выбора, — наклонившись к своему господину, прошептала Хваюн. — Он не знал, что ему делать… — Плохой из меня вышел брат. — Не ругайте себя, — попробовала ободрить Намджуна девушка. — Что конкретно ему вменяют? — Распутный образ жизни. В обвинении прописаны уход из дома, порочащий честь клана. Алкоголизм, чтение неподобающей и запрещённой литературы… Намеренное нанесение ущерба имуществу, воровство с целью личного обогащения, мужеложество, откуда-то взялось совращение малолетних слуг. Как минимум половина из этого — абсолютная клевета, а остальное — не столь серьёзные проступки, чтобы лишать человека руки… — Какой ужас… — только и могла сказать Хваюн. Девушка нахмурилась и перевела взгляд на болезненно бледное лицо господина. Его длинные ресницы дрожали, иссохшие губы поджимались время от времени в болезненном выражении. — Сколько нужно иметь в своей душе злобы, чтобы приписывать подобное своему воспитаннику… — При лучшем исходе его отправят в тюрьму. Остаётся надеяться только на чудо.***
На следующий день, как и обещал, пришёл лекарь. Почти одновременно с ним в доме появился и Ким Сокджин. Чимин всё ещё чувствовал себя на грани жизни и смерти. Температура опять поднялась ночью, и он не мог спать от кашля, как раз набиравшего силу в это время. Сокджин сел на пол рядом с врачом напротив футона, на котором лежал бестелесный призрак Пака. Ким выглядел слегка театрально-скорбно, отчего лекарь явно чувствовал себя рядом с ним неудобно. — Динамики нет. Я дам ему мышьяка для снижения боли и очищения энергии… Это давний препарат китайской медицины, — начал врач, выуживая из своего сундучка бутылёк. Лекарь собирался было открыть бутылёк, но Сокджин, сидевший по левую руку от него, ловкими пальцами осторожно подцепил бутылёк и быстро спрятал себе в мешочек, висевший у него на талии. — Мы ему сами дадим мышьяка, — поиграв бровями, сказал Ким. После того как врач ушёл, Ким потрогал лоб Чимина и улыбнулся сочувственно в ответ на вымученную улыбку, что подарил ему парень. — Не говорите ничего, — сказал ему Сокджин. — Наше солнце готово потухнуть… Но этого ни за что не произойдёт. Хваюн подсела рядом. — А что с мышьяком? — спросила девушка. — Мышьяк я приберегу для своих неприятелей, а господину Паку будет достаточно и грудного сбора, — ответил ей Ким. — Что с обвинением? — сглотнув вязкую мокроту, глухо прохрипел Чимин. — Не беспокойтесь, господин Пак. Восстанавливайтесь. Мы с королевскими особами решим ваши проблемы, я вам это обещаю. Чимин возвёл покрасневшие глаза к потолку и слабыми руками подтянул одеяла к подбородку. Его лицо выдавало каждую его эмоцию. Он не чувствовал себя более живым, но и мёртвым назваться не мог. Все вокруг будто проводили над ним эксгумацию и пытались вдохнуть насильно жизнь в бренное тело. В этом состоянии пограничья он понимал, что тлетворная чёрная слизь, наполнявшая его лёгкие, поднялась с самых глубин его души; момент самоказни доставлял садистское удовольствие. — Вы не хотите жить, господин Пак? — спросил некоторое время спустя Ким, следивший за ним неотрывно. Чимин было открыл рот, но Сокджин продолжил говорить. — Прежде чем ответить «не хочу», вспомните, с какими горящими глазами вы пришли ко мне. Как вы стремились к самопознанию. Любовь, что вы пронесли сквозь года в своём сердце… Разве вы готовы оставить своё ночное светило? — Я потерянный человек, — со свистом лёгких между спастических выдохов проговорил Пак не своим голосом. Сокджин ощупал его руки через одеяла, а затем уложил свои ладони ему на грудь — прямо в том месте, где билось загнанное сердце, едва справлявшееся с транспортировкой отравленной чёрной энергией крови. — Вот же вы, — заговорил Ким. — В этом самом месте. Говорят, что даже небо не очень высокое, а солнце и луна не совсем ярки. Но вы почему-то называете себя плохим человеком… Чимин напрягся и выразительно нахмурился от его слов, а затем кашель вновь начал изводить его практически без остановки. Хваюн вошла в комнату с подносом с чайником и пиалой. В чайнике был лечебный отвар для облегчения отхождения слизи, — комната тут же наполнилась характерным запахом. Хваюн сказала Сокджину не донимать Пака, и Ким больше не пытался заводить с ним разговора.***
Они ушли с Хваюн в другую комнату и о чём-то переговаривались до тех пор, пока в ворота не постучали — пришёл Намджун. Мужчины прошли в комнату к Чимину. Намджун смерил Сокджина странным взглядом, а потом заговорил: — Я ходил в магистрат с бумагой от лекаря, заседание перенесли на две недели. Чимин, громко сглотнув вязкую слюну, вздёрнул подбородок и посмотрел на Намджуна сбоку. — Спасибо, хё… — и свист лёгких. Намджун закивал и сжал его руку в своей. — Ты только поправляйся, — сказал он. — Тэхён передавал привет. Он зайдёт к тебе. И тот, и другой, видать, понимали, что шансы его поправиться невелики, потому что болезнь была серьёзной. Паку становилось всё тяжелее вдыхать и выдыхать воздух, а кашель не сбавлял силы. Лицо в зеркале потеряло всякий цвет: от былого румянца не осталось и лёгкого оттенка. Срок в две недели до суда выглядел, как самая что ни на есть издёвка, — будто какой-то бюрократ одним росчерком отвёл ему дни до смерти. Если он доживёт до этого времени, его осудят, а ежели нет — так, значит, Небеса свершили свой суд раньше, чем это успела сделать Земная власть… Пак сморщил нос и громко шмыгнул. Слезам не потребовалось много времени, чтобы сорваться с уголков глаз и пролиться вниз на подушку. — Пусть поскорее заходит, — только и смог ответить Чимин. От слёз, упрямо продолжавших скатываться по щекам, он сжал в губы в линию, но тут же открыл рот и выпустил из лёгких воздух со свистом, так как его нос быстро заложило. Намджун не мог стерпеть его трагичного вида. В сражении с непрошеными уже собственными слезами, он сжал свою переносицу между пальцев и, коротко распрощавшись со всеми, покинул их дом. Чимин возвёл глаза к потолку и перевернулся на бок, ожидая, что заложенность носа пройдёт от смены положения. Сокджин за его спиной поднялся с пола и пошёл к Хваюн. Когда они выходили, он услышал голос своей служанки. Она предлагала позвать шамана. Это было последнее, что он слышал, после он довольно скоро уснул, нет, — провалился в спасительное беспамятство.***
Ему снился сон. Во нём Чимин понимал, что он ни жив, ни мёртв, — как и в то время, когда он бодрствовал, он завис в пограничном состоянии. Во сне он не чувствовал боли и находился в месте почти что фантастическом. Всё было каким-то тёмным, зеленоватым — и небо, и земля, солнца не было видно, как и облаков. Он обнаружил себя посреди рисового поля. Его ноги по лодыжки были в воде. Поле простиралось на тысячи ли, со всех сторон его окружали покрытые зеленью холмы. Воздух был прохладным, вода - ледяной — он скоро озяб и решил пройти вперёд, ожидая, что сможет выйти из воды, но небо над его головой неожиданно расчертили птицы из железа. Они громыхали своими деталями и в стремительном полёте проносились с ужасным свистом прямо над его маленькой фигурой… Опасаясь, что они его заденут или того хуже — накинутся на него, Чимин упал коленями в воду и закрыл свою голову руками, прижимаясь к земле как можно ниже. Он вдруг почувствовал знакомое тепло чужих ладоней на спине. Юнги его закрывал своим телом — он отчётливо чувствовал дыхание старшего на своей шее. Свист и грохот птиц в небе утих, и так он понял, что опасность миновала. От долгожданной встречи, хоть и во сне, захватило дыхание. Он отчаянно хотел развернуться в его объятиях, заглянуть в глаза, поцеловать горячие губы — мокро, страстно, но старший его неожиданно толкнул на землю. Чимин упал на спину прямо в воду, и старший сел на его бёдра, взял его за шиворот и потянул на себя. Мин был в ярости; он смотрел на Чимина с нескрываемым отвращением… Не дав Паку даже шанса на то, чтобы тот мог поинтересоваться, а в чём, собственно, дело, Юнги бросил его обратно в воду и принялся топить, схватив за шею. От неожиданности Чимин наглотался воды, и когда он уже начал захлебываться и терять сознание, его охватил ужас от осознания неминуемой смерти. Вдруг Юнги его потянул наружу и впился поцелуем в его губы, сминая их так, как Чимин мечтал в самых своих тёмных фантазиях — доминируя, на грани. Но вдруг, так же неожиданно он отпустил Пака и возвысился над ним. Чимин зашёлся кашлем. Изо рта пролилась вся вода, которой он наглотался… А с водой выходили разноцветные карпы, морские звёзды, разнообразные водоросли и, наконец, кальмары, продирающие себе путь из его горла длинными и склизкими щупальцами. Юнги смотрел на него, как на прокажëнного — с неприязнью, но при этом и с долей сочувствия. Чимин понял, что старший недоволен его деяниями и проклинал его за бездействие. Он рано сдался, не дав им даже шанса. Всё решил за обоих… Во сне Юнги ему мстил, но при этом не дал ему захлебнуться и вытравил всех морских тварей из его груди. Чимин упал на колени и сжал в кулаках ростки, пробирающиеся из воды; он зашёлся рыданиями и принялся с надрывом вымаливать у Мина прощение. Подняв голову, он увидел лишь ухмылку Юнги, а после старший развернулся и пошёл от него прочь, удаляясь несоизмеримо быстро его спокойному шагу вплоть до того, пока не исчез в тумане, скрывавшем подножие гор вдали.***
Хваюн беспокойно ходила из угла в угол по комнате; Сокджина её мельтешение отвлекало от мыслительного процесса. Невротичная женщина. Он её дернул за руку, заставляя упасть на стул рядом с ним. Сокджин положил ей руки на плечи, чтобы она не встала и вновь не начала метаться, и заговорил: — Не надо звать никаких шаманов. Он должен очухаться… Я видел его ладони, ему предстоит ещё пожить. Самое главное, — он наклонился к девушке и спросил уже тише, — ты ничего нового не узнала? — Разве это важно сейчас? — пораженная, переспросила служанка. — Всё ещё есть все шансы, что тайны уйдут с господином Паком в могилу… — Господин Ким! Пожалуйста, оставьте эти интриги… — Уже поздно, милая моя. Оставь мужчинам их дела… И делай своё, — Сокджин нашёл на сундуке свою шляпу. — Пойду хлопотать за господина Пака. С этими словами он покинул их неприглядное жилище и, взяв извозчика, направился ко дворцу. Его пропустили через восточные ворота, как своего, даже не спросив у него документа, и он тут же направился во внутренний дворец; королева как раз должна была заканчивать обедать. Она, как Ким и ожидал, уже отобедав, пила чай с засахаренными ягодами и песочными печеньями. Он поклонился ей, почти касаясь пола гостиной своим лбом и, грациозно привстав, сел перед ней, скрестив ноги. Он развернул веер и принялся себя обмахивать им, — в помещении было жарко, а учитывая, что он торопился сюда, испарина грозила его безупречному виду. — Моя Королева, нужно похлопотать за любимца вашего брата, — начал Сокджин. — Вы слышали про конфликт Пак Чимина с министром финансов? Вся столица взбудоражена этой новостью. — Слышала, — ответила она и, вздёрнув подбородок, посмотрела на него сбоку. — Почему я должна за него вступиться? Неужто мой братец пошёл по стопам Юнджэ? — Хотите спросить, любит ли он мужчин по-особенному? Кто знает… — Брось, тебе всё известно, — фыркнула женщина и подхватила печеньку пальцами, усеянными крупными перстнями. — Их с господином Паком объединяют детские воспоминания… — Он жил в поместье Мин. Припоминаю это имя… И во дворце в Кэгёне. Но кто он таков? — Сын нашего посла в Китае, господина Пак Хёнука, — сказав только это, он уже заинтересовал Её Величество, но он продолжил: — Это неплохая возможность очернить Ким-тэгама. Как вы знаете, он — любимец Его Величества, и уличить его в превышении полномочий сложно, но вот с опекой над господином Паком он, очевидно, не справился. — И что же, Пак Чимин даже не сдавал экзамены? — Он получал повышенную стипендию в Сонгюнгване… Но его оттуда выгнали по требованию тэгама. — Значит и директору достанется, — заключила королева Мин и хлебнула чаю. — Кроме того, он вошёл в круг друзей кронпринца. У него множество связей, которыми он не научен пользоваться… И ему близки наши идеи, моя Королева. Нужно выручать. — Твоя авантюра мне не нравится. Не слишком ли мелкая фигура твой Пак? — Что-то мне подсказывает, что вы не пожалеете, моя Королева… Сокджину удалось убедить Её Величество, хоть это и было непросто. Она никогда не была человеком, который бы стал что-то делать по доброте душевной. Она — политик, а не опекун для всех сирых и убогих, но у неё было чутьё, а значит, — подозревала, что в Паке что-то есть. Ким, довольный собой, вышел из дворца.