Если проклятый проклинает, а наказанный учителем наказывает, Если оскорбленный всех вокруг оскорбляет, Если побитый бьет, а тот, кого мучат, отвечает мучениями… То тогда в этом мире, где царит гнев, откуда быть месту жизни? «Махабхарата»
Чимин взглянул на своего собеседника. Тот смотрел на умиротворяющий пейзаж, оперев локти о колени, выдающиеся из-за худобы даже через ткань серых штанов. Они вдвоём разместились на валуне, и сидели так уже очень долго. Весенний воздух, только начавший прогреваться с утра, ветерок, вызывавший мурашки. — Я действительно думал в тот момент, что хорошие дела потеряли всякую ценность, — спокойным голосом проговорил Пак, устремляя взгляд в небо над реденькими кронами деревьев. Природа оживала. Собеседник утвердительно промычал. Чимин взял в руки какую-то травинку и принялся её заламывать. — Я жил по странным заветам. Думал, что для достижения благих целей можно идти на самые порочные деяния, но и цели мои не имели никакого смысла. — Душа любого человека способна на добро. — Я оправдывал каждый свой поступок. Полагал, что обстоятельства вынуждают меня делать это. И что деяния мои неминуемо приведут к светлому концу. Я нарушал все догмы и свято верил, что это приведёт меня и дорогих мне людей к какому-то счастью. — Главное, что ты научился различать Будду и Мару. — Да… Наверное. Подсознательно я всё осознавал.***
— Хваюн, собери вещи. Всё ценное, одежду на пять дней, — твёрдо сказал он. Чимин после очной ставки в доме кисен в свои комнаты ворвался раздражённый и разочарованный. И в себе, и в Юнги. Но больше на тот момент его заботили слова Сокджина о том, что он «облажался» и ему стоило покинуть столицу. Даже если это было провокацией с его стороны, от того, если он уедет на несколько дней куда-нибудь в провинцию, вреда не будет. Он использует это время, чтобы успокоиться и разобраться в себе, как старший и советовал… Или нет, потому что Мину тоже стоило подумать о его чувствах, хотя бы немного. — Прямо сейчас? — осторожно спросила девушка, сжавшись так, будто Чимин был какой-то тиран, который бил её каждый день. Он всего один раз вспылил, со всеми бывает. Но верно было и то, что доверять ей он давно перестал. Пусть остаётся и выполняет хоть какие-то обязанности. Она слишком много знала, чтобы он ей позволил просто так уйти. Так что у неё был выбор: уйти, но вперёд ногами, или остаться. Второе уже не казалось такой плохой идеей? Вот дружба, как оказалось, — паршивая идея. Друзья Чимина либо постоянно его донимали со своей якобы заботой, либо были льстецами и лжецами. Юнги… Возможно, любовь — это тоже достаточно скверная идея. Потому что очень уж много боли приносила. Так быть не должно, — ему, по крайней мере, представлялось раньше, что чувство это должно вызывать исключительно положительные эмоции. Это с ним что-то было не так или они с Юнги обречены? Он ведь всю жизнь положил на то, чтобы сберечь их связь от внешнего мира. Тяжело… — Нет. Лучше с утра. Аран спит. И ты будешь тут греметь, а я дико устал. Иди прочь. Громко выдохнув, он упал на спину поперёк кровати. У изножья, подложив под себя лапки, сидела Чалли. Чимин повернул голову в её сторону и засмотрелся на зелёные глаза. Кошка следила за ним неотрывно, но зрачки её то сужались до щёлочек, то расширялись. — Я ненадолго. Не скучай. Или я тебе уже стал противен? Почему не подойдёшь ко мне, м? — он протянул к ней руку, улёгшись на бок. Кошка чуть отшатнулась и подобрала под себя передние лапки по-новому. — Значит, так? Ну и сиди. Он приказал к вечеру следующего дня без лишнего шума запрячь лошадей для него, Хваюн и ещё нескольких слуг. Аран, как всегда, оставалась за главную. Чимин не знал, как бы без неё управлялся с хозяйством. Опытная, умная, умелая она блестяще выполняла все свои обязанности и даже больше — помогала с документами и управленческими делами. Экономка и секретарь в одной пожилой женщине. Всё золото и драгоценности были сложены в сундук, тревожный чемоданчик был при нём. Всё было готово, и Чимин тоже был готов на неопределённый срок расстаться с Ханяном без всяких сантиментов. Всё же он верил, что за ним не придут. Не могло быть такого… Но с момента, как был послан человек в Пусанпхо, вести оттуда перестали приходить. Собственно, это его и выводило из себя на протяжении всего времени. До сих пор он списывал это на задержку гонцов. Хваюн тоже была под подозрением: может для чего-то прятала письма. Корабль могли остановить на выходе из порта, развернуть обратно или пропустить спокойно дальше — как бы они доказали, что судно плывёт на Цусиму за вооружением для дворцового переворота? Обратный маршрут тоже был продуман в деталях, но совсем отметать такую опасность было бы глупо. Помимо оставалось всего два варианта — либо его сдали заговорщики, либо родственнички с верфей. Так или иначе, это всё он бы назвал клеветой или провокацией и попросил бы помощи у её величества. Странно было думать, что его так бесхитростно сдадут с одобрения государыни Мин. Так что, даже если всё и провалилось, защита у него — он верил — была. Юнги называл его глупцом, как и Намджун, как и Тэхён, а уж Сокджин и вовсе бессчётное количество раз его обвинял в наивности, но Пак старался выстроить складный план. Ему помогали люди советника и другие из партии королевы, в конце-то концов. Одна мысль о потенциальной встрече с неприятностями заставляла его проклинать всех окружающих и просто неимоверно раздражала. В дом ворвались ближе к полудню, толком ничего не объяснили: просто вытолкали из спальни, надели кандалы и усадили в повозку с квадратным кузовом. Грубо гаркнули: «Мошенничество!» Мошенничество! Последнее, в чём его могли обвинить. Либо это было чудовищной ошибкой, либо его намеренно собирались проучить за нечто иное под прикрытием обвинений в мошенничестве. Знаете ли, не всякому монарху будет по душе, если вся столица поймёт, что готовился какой-то заговор. Куда легче было бы судить за что-то совершенно постороннее. Господин Ким так и пытался сделать… Спасибо и на том, что на сей раз его обвинение не включало совращение малолетних. Чимин с утра пожёг все потенциально компрометирующие его вещи на кухне, так что служители правопорядка учинили беспорядок в доме в напрасную. Из сундука с ценным вытащили деньги, печати и другую важную мелочёвку, и причислили к вещдокам. Чимин быстро смирился с тем, что, кажется, больше своего золота не увидит, но с арестом… С арестом он смириться не мог, поэтому злился и кричал: — Вы пожалеете! — Да вы знаете, кто я такой! — Вам головы не снести! Ну и, конечно: «Отпустите!» Его доставили в совершенно обычную ханянскую тюрьму и закинули в камеру, благо без соседей. По обе стороны от него в других камерах сидели воры, насильники и пьяницы, по одному-трое. Чимин среди этой компании был единственный дворянин, и, конечно, его это приводило только в большее бешенство. Своими криками и стуком по решётке он довёл и стражу, и других сидельцев. Просил их хотя бы обращаться с ним должным образом. — Если так хотите меня держать за решёткой, отправьте в тюрьму для дворян! — Тюрьмы для дворян все переполнены, — съязвил страж и загоготал. — Все вы жулики и воры. Шутка стража Чимина не впечатлила — очевидно, место бы для него нашлось. Значит, дела были несколько хуже, чем он предполагал, раз уж с его статусом не стали считаться. Его ударили палкой по рукам, а воры и пьяницы даже осмелились кинуть камешек в его сторону. Чимин утих достаточно быстро, почувствовав даже какой-то стыд из-за своих выходок. Уподобился какому-то животному, повёл себя вообще не по статусу. Он уселся на сено, притянув колени к груди, и уставился в одну точку. Одежда быстро покрылась пылью, коса растрепалась, так что скоро от разбойника его будет будет не отличить. Возможно, он заслужил всё, что с ним происходило, и пора было уже смириться с неизбежным. Мыслями он обратился к Юнги, их ссоре, и ощутил скуку небывалую, словно уже отсидел лет десять без возможности видеть его. От агрессии пришёл к унынию. Если бы он выехал хоть немного раньше, этого всего можно было избежать. Сожаления о словах и поступках так присущи всем без исключения. Люди присасываются к любой возможности, чтобы отругать себя за что-то, что они сделали в прошлом. Или не сделали. «Не плакать ни в коем случае. Не давать слабины. Никто не должен видеть, что я в отчаянии». Он сжал меж пальцев ткань штанов на ногах, крепче обнимая их. Очень быстро захотелось пить, но просить стражу он не отважился. Сидел в углу, как котёнок, на вонючем сене — павший, согрешивший, но уверенный в том, что ничего из того, что с ним происходит, он не заслужил.***
Через пару часов своим появлением его «обрадовал» Ким Сокджин, прошмыгнувший внутрь благодаря связям и шантажу. Пришёл он в шляпе с тёмной вуалью, скрывавшей разукрашенное Мином лицо. Перед Паком он снял шляпу, позволяя разглядеть заплывшее лицо с парой кровавых корочек и синевой вокруг одного глаза. Пьяницы и воры оживились при виде артиста. Чимин не хотел с ним общаться, тем более при других, но привычная идиотская улыбка Сокджина привела в ярость, и сдержаться он не смог. Вцепился в решётки, бросившись на него, словно зверь. Тюрьма обесчеловечила его. — Ты! Это из-за тебя! Признавайся, тварь! — Ну-ну, господин Пак. Успокойтесь, сохраните свои нервы для грядущего, — отшатнувшись от решётки, Сокджин поднял ладони в примирительном жесте. — Я ведь вам говорил, что лучше будет поскорее отсюда убираться. — Ты знал? Почему не сказал мне?! — Я не знал, говорю вам честно. Советник понял, да и вы ведь уже знали, что посыльный так и не вернулся. Я сделал из этого соответствующий вывод. Однако вы обвиняетесь в мошенничестве и присвоении чужого имущества, и это весьма странно, так как у дела есть состав, это не просто какая-то липа. Я всё разузнал. — Рассказывай, — Чимин мгновенно потемнел, но утихомирился. Новости… были не радужные. — Родственники, которые управляют верфями, обвинили вас в краже доходов. Якобы у вас вообще нет прав ни на какое имущество, и это всё принадлежит им. В городском магистрате не нашли подтверждающих бумаг. Описи, которые вы предоставили в архиве магистрата, сочли фальшивкой, а чиновника, который принял их у вас, обвинили во взяточничестве. Подозревают, что даже ваш благородный статус — это какая-то махинация несмотря на то, что вы были приёмным сыном министра. В общем… очень странное дело. У того, кто его выдумал, очень много связей и весьма острый ум. Возможно, бумаги намеренно кто-то выкрал. — Но ведь все документы достал третий принц! Я их видел собственными глазами… Стал бы он меня подставлять?!.. — воскликнул Чимин. На мгновения его отвлёк гогот преступников из других камер. Потешались над ним… Они были воры, и он тоже, несмотря на шелка на его теле и золото на пальцах. — Это комиссар, дед Ли Хосока виноват… Мразь… Вся их семейка… — прошипел он, хватаясь руками за решётки тюремной камеры так крепко, будто собирался их сломать. — В том-то и дело! В архивах во дворце были сведения о наследстве. Вы так и не пытались найти бумаги в Кэгёне? Так неосмотрительно с вашей стороны. Всё, связанное с вашей семьёй — это просто какой-то беспорядок! Вы ведь не найдёныш с улицы? Как этот мальчик Ким Тэхёна? — Нет… Я уже не уверен… — низко проговорил он. — Не отчаивайтесь. Вы ценны, точнее ваши деньги, поэтому вам помогут. Насчёт комиссара… не думайте, что вы для него какая-то серьёзная цель. У него, возможно, есть ещё карты на руках, — намекнул он на подкуп, совершённый Чимином, чтобы скрыть убийство министра Кима, — но он не должен об этом знать. Это не могло утечь никаким образом. Это невозможно. Просто замечательно. — Очень на это надеюсь, — бросив тяжёлый взгляд на Джина. — Хотя… я уже даже не уверен, что эти деньги ваши, — продолжил артист. — От вас многие отвернутся, но пока никто не знает о вашем задержании. Да-да, даже господин Мин. — Если ты как-то узнал, значит и другие скоро узнают, — сделал закономерный вывод Чимин и отступил от решёток. Он сложил руки на груди, в печали роняя голову. — Что мне делать, Джин? — Сестра вашего дражайшего друга. Она не сможет ему отказать, даже если не захочет с вами возиться по просьбе меня или кого-то из советников. — То есть только от хёна и Её Вели… его сестры, — оглянувшись на сидельцев, исправился он, однако и комиссара, и принцев до этого уже упомянул. Облажался. — От них я могу ждать помощи? — Наберитесь терпения. Пока мало что ясно. — Кажется, ты действительно хочешь мне помочь… Ты в обиде на нас с Юнги? За всё, что случилось? — Думайте, как хотите, — простодушно пожал тот плечами. — Что ж, удачи. Не ешьте местную еду, а то расстроится желудок, — взмахнув рукой в прощальном жесте, под тяжёлым взглядом Чимина артист пошёл прочь. — Я забыл о своём прошлом, вам стоило бы сделать то же самое. — Ты не забыл, — Чимин задержал свой пристальный взгляд на его спине. — Как бы ты ни храбрился. Есть вещи, которые невозможно просто выбросить из сердца. — Если сердце есть, а ежели его нет, так и выбрасывать нечего, — он развернулся к Паку и улыбнулся ему со странным блеском в глазах, а затем вышел из помещения. Чимин не понаслышке знал об этом. Что ни происходит с нами в детстве — остаётся с человеком навсегда. Шрамами на сердце, глубокой дырой, или вовсе отсутствием того, чтобы могло биться там, внутри. У Чимина были осколки, которые удалось вместе собрать только Юнги, но, как оказалось, не очень-то и надёжно старший их закрепил. Пак уселся на пол камеры и уставился в одну точку. Его звали заскучавшие от безделия сидельцы, гул их голосов, мерзкий гогот слушать было невозможно — внутри разрасталась паника вперемешку с отвращением. Он ждал, пока Юнги придёт за ним, и верил, что связь их ещё крепка. Они ведь и впрямь… любили друг друга. Юнги предположил, что Чимин вовсе не любил его, но в словах, сказанных с горяча, правды не было. Чимин без него действительно не проживёт. Они были друг для друга написаны, и, если Мин предпочтёт плыть по течению, а не упрямиться, как Пак, ему с этим придётся смириться. Сокджин говорил странные вещи, — они никак не укладывались в голове. Неужели настал его конец? Как глупо. Ни шанса на счастье, на спокойствие, ни хотя бы на последний поцелуй хёна. Даже господин Ким, министр, перед смертью успел выпить свою последнюю рюмку. В уравнении было ещё одно слагаемое — собственно, сам артист. Он напрашивался на подозрения. Ему Чимин доверил больше секретов, чем кому бы то ни было. По одному щелчку он мог потопить его. Пальцы Ким Сокджина крепко держали его за шею. Даже если этот мерзавец отправил его сюда, Чимин, возможно, и не узнает об этом никогда. «Кажется, ты действительно хочешь мне помочь», — выдал как-то Чимин, а теперь думал, что более глупой вещи сказать нельзя. Злости не было — выдохся. Воспоминания о детстве… То контуры совсем расплывчатые, лиц не видно — не запомнились, то проносились мимо, как бегущий табун лошадей — и всё равно не разглядеть. Эпизоды самые болезненные и самые счастливые выпадали из этой метели и оседал на пальцах, как снежинки, и таяли тут же, стоило только вспомнить, что за ними последовало. Только большие несчастья. Исход всегда один и тот же. Видать, как бы он ни старался привнести какой-то смысл в это всё, и сделать счастливым себя и того, чьё счастье было ему дороже собственного, время расплаты придёт ровно по графику. Он делал плохие вещи, и что? Если итог всегда один: подашь нищему милостыню, либо пнёшь, всё равно тот тебя потом догонит, по голове — тук — и оберёт до нитки. Хорошие дела потеряли свою ценность. Министр Ким приходил ему ночью в кошмарах в самых разных ипостасях, мучая, терзая. Продолжал дело, начатое ещё при жизни. Чимин… совершил над ним правосудие? Пускай и было стыдно признаться себе в этом, надо всё-таки скромнее быть, но по сути — разве не так? Вряд ли бы пока Ким был жив, Чимин спокойно мог бы распоряжаться своим имуществом. Ким просто так не отказался бы от лакомого куска. Выбора, по сути, не было. Отец… оставил после себя полный беспорядок. Тут и любить, и ненавидеть одновременно — нормальная реакция, даже больше — у Чимина в сердце нашлось местечко даже для того, кого он толком не помнил. Великодушно, по-доброму, сентиментально пиздец — для циника, в коего Чимин быстро превратился, — большое достижение. Любовь, конечно, частично шла от благодарности за богатства, переданные в наследство, но они ведь были проявлением заботы со стороны отца. Он предпочитал так думать. И всё равно — тайн за отцом было больше, чем у кого бы то ни было. Раз он так и не вернулся, забытый всеми, будто и не существовал никогда, где хотя бы его прах? И что сталось с матерью? Письма и подарки из Китая перестали поступать ещё пятнадцать лет назад, потом ещё в течение нескольких лет, на крупные праздники ему присылали деньги. Министр не мог ими не поделиться, так как доставляли королевским посыльным. Всё-таки дипломат в Империи Мин — очень важный пост, очень приближенный к королю человек занимает его, и тот, кому однозначно можно доверять. Но почему ни славы, ни чести не хватило на сына дипломата? Почему он для всех был одна обуза? Или в труппу его тоже приняли только потому, что он был сыном важного человека? Ничего не имеет значения в этом мире, кроме крови и денег. Чимин просто использовал эти две константы, чтобы как-то закрепиться, доказать всем, что он не пустое место, найти счастье и покой. Теперь покой ему даже не снился.***
— Боже, Чимин, какой же ты дурак, — в сердцах вскрикнул Юнги сразу, как отошёл от новости, которую ему поведала экономка Чимина. Мин вцепился в волосы на затылке, от отчаяния взбросив взгляд к предзакатному небу. — Полно вам! Это ведь какая-то несусветица! Ну какое мошенничество?! — Вот и мне интересно, — с резкостью ответил Юнги Аран. Бабушка продолжала причитать. Хваюн сидела и смотрела за ними своими жалостливыми глазами. — Множество испытаний выпало на долю господина, он преодолеет и это, — еле слышно заговорила Хваюн. — Ты дура? — грубее, чем хотел, бросил Мин. — Это серьёзное дело, и вы все прекрасно понимаете, что мошенничество — это только предлог. Расскажи мне сейчас же всё, что ты знаешь. Нет, садись на лошадь и рассказывай мне по пути, мы едем в тюрьму, — торопливо, нервно расхаживая взад-вперёд, приказал он. — Возьми оружие. — Будешь и дальше молчать, я тебя прикончу, — прикрикнул на неё Юнги. — Вы с господином Паком только и говорите, что я глупая, что я должна умереть! Я не какая-то там служанка, я боец! Я… умею хранить секреты, — замедлив ход своей лошади, сказала Хваюн и видимо напряглась. — Не время для секретов, моя хорошая, расскажи всё, — стиснув зубы, просил Мин. — Ты знаешь, что я чувствую к нему! Как никто другой, ты знаешь, — сведя брови к переносице в мольбе, он смотрел на неё увлажнившимися глазами. Жалко получилось, но внутри он переживал страх и состояние его было близко к отчаянию. Но надо было бороться. За Чимина он будет бороться. Ничего из этого его мальчик не заслужил. Хваюн остановила свою лошадь. Мину пришлось притормозить тоже, хоть он и считал, что нужно было поторапливаться. Прошло и так много времени. И никто, никто из них ему не доложил, никто не пошёл за Чимином в тюрьму, чтобы хотя бы передать ему нормальной пищи. — Господин Пак… он… — начала она мяться и мямлить неразборчиво. Юнги терпеливо ждал, но пауза больно затянулась. — Он… господина Кима… — «Того»? — тяжело выдохнув, заключил Мин и в ожидании расширившимися глазами уставился на девушку. Только бы не это. — «Того», — с неохотой тихо повторила она. Мин разом понял, почему Пак спрашивал, как он может спать, зная, что убивал. Возможно, именно об этом он хотел рассказать той ночью, но Юнги его проигнорировал. Он не знал, как к этому относиться. Он просто впал в ступор и уставился куда-то впереди себя. Большая любовь к младшему слепила глаза. Сейчас для него это не имело значения. — Свидетели есть? — Только маленький ребёнок, — шёпотом ответила Хваюн. — Комиссару он дал на лапу через посредника. — Через кого? Ваших шлюх? — сразу догадался он. — Ким Сокджин его надоумил? — в ответ ему было многозначительное молчание и опущенный взгляд. — Я убью его. Не сейчас, так позже… Ему не жить, — прошипел Мин, вздёрнув поводья, и поддал пятками по бокам лошади. Обвинение в мошенничестве действительно выглядело, как удобный предлог к аресту и наказанию — возможно, даже к смертному приговору. Факт убийства отягчал вину. На повешение тянуло. Вероятно, комиссар решил его устранить, а может и сам король. Ничего хорошего не скажешь… На подъезде к изолятору Мин вспомнил о своей беседе с отцом, когда была затронута достаточно щепетильная тема: — А… почему Чимин жил с нами? — задал Юнги свой вопрос, пока господин Мин расслабленно и неторопливо цедил чай. — Его отец Пак Хёнук отправился в Китай, и мальчика передали нам на воспитание. — Кто такой Пак Хёнук? — Товарищ Его Величества. Он был членом дипломатической миссии в Империи Мин ещё со времён основания Чосона. Я с ним не общался, но в своё время его поэмы были очень популярны. Чимин жил с нами, как и все принцы и их друзья, пока не случилось это всё… Вы вместе постоянно бегали, матушку изводили. Смешные такие, — задумчиво усмехнулся старик. — Но знаешь, сынок, была в этом нападении странность… Будто действительно кого-то из детей собирались убить… — болезненно нахмурившись, прохрипел отец. За этим последовал глубокий вздох. — Не надо, господин Мин, оставьте это в прошлом. Позаботьтесь о себе, отдохните немного, — обеспокоенный состоянием отца, Юнги решил закрыть тему. Болезненные воспоминания вызывали у Господина Мина боль в сердце — уже тогда он был не очень хорош, да и порой забывал какие-то банальные вещи. Похоже у него развивалось старческое слабоумие. Юнги опечалился из-за того, что заставил отца страдать. У Чимина и впрямь семейная история была ничем не веселее Миновой. Юнги хотя бы знал, что случилось тогда, шестнадцать лет назад. Телега, застрявшая посреди дороги из-за сломанного колеса, заставила его вынырнуть из мыслей. Нужно было добираться объездными путями. Хваюн знала город получше, она их и направила.***
В темнице Чимин просидел ещё с пару часов. Маленькое окошко с решётками выходило на улицу; когда глашатай проходил мимо и объявлял время суток, до Пака эта информация доходила. Когда за тяжелой дверью помещения с камерами раздались голоса и бряцание металла, Чимин взбросил голову. Внутрь высыпала королевская стража. Тюремщики обступили их, беспомощно мямлили что-то про приказ, про обвинения, но никто не мог сопротивляться гвардии, особенно когда во главе воинов стоял Чон Чонгук. Чимин, увидев его, бросился к решёткам. Он был рад видеть знакомое лицо, был рад видеть того, кто, кажется, был ему союзником — они ведь с Юнги были хорошими товарищами, но вид его было мрачен. Чонгук был псом на поводке у Тхэджона. За Чимином пришли из дворца. За ним послали пол, мать её, гвардии, будто он не один испуганный парень, а целое войско неприятелей. Это значило, что его казнят за измену. Других вариантов быть не могло. Он отскочил в угол камеры и вжался лопатками в каменную кладку. — Генерал Чон? — одними губами пытался произнести он. — Пак Чимин, вы должны проследовать за нами во дворец, — хмурясь, пробасил Чонгук. На его лице мелькнуло сожаление. Тэхён научил его проявлять эмоции. Чимин видел, что генералу сложно было это произносить. Чимин в отрицании помотал головой. — Где Юнги? Я-я никуда не пойду. Я не пойду, — заикаясь, начал он повторять, как обезумевший. — Вы не можете ослушаться, — отрезал Чонгук, опуская взгляд. — Открывайте, — бросил он стражнику. Камеру открыли, Чимина толкнули наружу и конвоировали вверх по лестнице. На волю… На воздух, который он имел возможность вдыхать, кажется, в последний раз. — Где Юнги, генерал? — оборачиваясь на него, спросил Чимин. Один из гвардейцев, который вёл его, толкнул парня в спину. Грубо. — Не знаю. И это всё, что он мог сказать? Не утешил, не объяснил толком ничего. — Я ничего не знаю. Мы получили приказ и всё, — неожиданно продолжил тот. Чонгук, видно, сам не знал, что происходит, чего можно ждать от вызвавших его во дворец, но, скорее всего, понимал, что Чимин больше не жилец. На шум приближающихся всадников из-за поворота на улицу отреагировали все, включая и Чимина. Старший нашёл его взглядом и бросился в его сторону, не обращая внимания на озадаченные лица и оклики сослуживцев, мечи, которые они обнажили, чтобы остановить капитана. — Хён! — закричал Пак, срывая голос. Мин достал меч из ножен и спрыгнул с лошади на ходу. Хваюн остановилась позади и сжала меч в руке, так и не решившись обнажить лезвие в присутствии гвардейцев. Чонгук остановил подчинённых, выйдя к нему. Чимин позади забился в истерике, принялся вырываться. Он хотел броситься в объятия Юнги, как в детстве, чтобы старший его успокоил и заверил, что всё будет хорошо. Чону пришлось подойти вплотную к Мину, чтобы обратить внимание на себя, а не на Пака. — В чём дело? — прокричал Мин другу в лицо. — Приказ короля. Подробностей нет. — Вы ведёте его во дворец? — спросил старший уже сдержаннее. Чимин поймал его взгляд, брошенный из-за плеча Чонгука. Непрошенная, неконтролируемая влага заполняла глаза и не давала Чимину возможность увидеть его лицо чётко. Всё смазывалось, расплывалось. Чонгук закивал и тут же развернулся к гвардейцам. Взмахом руки отдал приказ загружать сидельца и отправляться в путь. — Ты не можешь ничего сделать, хённим, — с сожалением произнёс генерал. — Только если… Чимин не услышал слов Чонгука. Его бросили в крытую коляску, скрывавшую его от взглядов любопытных прохожих. Он поймал взгляд Юнги, его кивок. Обещание бороться, заверение, призыв быть сильным. Повозка тронулась.***
Чимина трясло весь путь. Он не помнил ничего после того, как увидел старшего, пребывая в состоянии какого-то сна. Ничего не видел, ничего не слышал, только когда его провели через ворота дворца, он воспрял ото сна и начал вырываться, хоть умом и понимал, что это абсолютно бесполезно, поздно. Он должен был уехать ещё вчера. Должен был додуматься, дойти своими мозгами до простого умозаключения: он не бессмертный. Не непотопляемый. И праведники умирают, и мерзавцы. Быстро отпустило — он перестал сопротивляться и практически прогулочным шагом сам дошёл до дверей дворца для аудиенций. Увидев золотые иероглифы над грузными дверями, он обернулся на своих сопровождающих. Чонгук вышел вперёд. — Там король? Прямо к королю? — растерянный, он уставился расширившимися глазами на генерала. — Да, — чуть поколебавшись, выдавил Чонгук. — Веди себя спокойно. Чонгук кивнул страже у дверей, и те раскрылись, приглашая ничего не понимавшего Чимина вперёд. На троне, перед ширмой, изображавшей Солнце, Луну и пять горных пиков Чосона, восседал король. У Чимина спёрло дыхание и отнялись ноги. Он рухнул на пол и приник лбом к сложенным рукам. Цепи на колодках грохнули, и эхо разнесло их по залу. Его охватил животный ужас и мандраж. Он не мог ни двинуться с места, ни произнести что-либо. Любые звуки застревали в глотке. «Только не Юнги. Возьмите меня, казните, но хённима не троньте». Принятие неизбежного? В этой ситуации, вероятно, пора уже было начинать прощаться с этим миром, не время трусить, поздно уже. Пора простить всех, оставить заботы и мечты. Сконцентрировать внутри всю свою любовь и понять, что было в жизни хорошее. И покаяться. — Пак Чимин, — с лёгкой вопросительной интонацией заговорил король. Смятение? Не гнев? Чимин дёрнулся от звука голоса монарха, хоть в нём и не было ярости и повеления. — Поднимись, — прозвучало совсем близко. Уже с большей резкостью и недовольством. Робко подняв взгляд, в паре метров от себя Чимин увидел ноги Тхэджона — он сошёл с трона и встал напротив. Чимин вновь склонился к полу, будто пытался кивнуть всем телом. — Снимите колодки, — твёрдо приказал король. Чимин слышал его всеми фибрами души, пропускал через себя этот недовольный тон, мечась от ужаса к принятию. И гневу… он проиграл. Он ведь боролся против этого человека. Не столь важно, кто поспособствовал его задержанию, если вот он, его противник. Много надумал о себе? Возможно. Человек волен выбирать врага. Многие гневаются на Небеса. А перед Чимином стоял живой человек. Плохой человек. Чимин оторопело, с запозданием понял, что это не ему было приказано. Он послушно протянул руки присевшему к нему с ключом Чонгуку, а после его величество подошёл к нему ближе и сказал: — Подними голову.