Дьявол всегда рядом

      Скинув на пороге запылившиеся сэтта, я прошла в полумрак дома, насквозь пропитавшегося затхлой вонью. И не разобрать, какой именно запах преобладал над другим, все были как один — отторгающе зловонными. Не выдержав и пары минут, я поспешила распахнуть оконные ставни, позволив свежему воздуху без проблем пробраться внутрь и выветрить все.       Спиной ко мне в дальнем углу лежал отец на тонком футоне, даже не обративший внимание на мое появление. Около его головы были разбросаны пустые миски и оставшиеся в них объедки, только мухи жужжали сверху.       — Отец?       Он слегка шелохнулся и что-то совсем неразборчиво проговорил по ту сторону. Я подошла к лежачему, вознамерившись убрать остатки еды. Но стоило приблизиться, как в нос еще хлеще ударил запах немытого тела и алкоголя. Даже развешенные под потолком пучки душистых трав, собранных для сушки, были не в состоянии перебить этот запах.       — Наконец-то явилась домой, я ждал тебя, но ты все не приходила, — сипло растягивая слова, произнес отец. Большая рука с крупными ногтями шумно поскребла по худому плечу. — Где ты была? Я волновался и уже хотел отправляться на поиски.       — Не нужно, это было бы лишнее, я все эти дни провела у госпожи Хинеко. — Стоит ли мне довериться отцу и открыться, рассказав, что приключилось со мной? — Отец, я… кое-что произошло.       Как пересилить себя и признаться в произошедшем? Почему мои мысли, такие правильные в сознании, не могли обрести связность, как только выходили из рта? Получалась сплошная несуразица. Стараясь не греметь, я складывала посуду, пока потревоженная шайка муравьев опрометью разбегалась в разные стороны. Наверно, насекомые прогрызли деревянные половицы, раз сумели просочиться на подмосток.       — Ты была у этой ведьмы?!       Он не расслышал последние слова, заострив все внимание при упоминании Хинеко. Отец косолапо завертелся на матрасе, пытаясь повернуться или приподняться. Неуклюже раскачивался из стороны в сторону, запутываясь в накинутом пледе еще больше, пока я не ухватилась за него и не помогла принять сидячее положение.       Отец заговорил не сразу. Низко склонив голову и уткнувшись подбородком в грудь, он часто задышал. Растрепанные после сна жидкие волосы с проседью грязной вуалью скрыли лицо. Он застыл на какое-то время в сгорбленной позе. Похоже пытался прийти в себя и облегчить сумбурный разум. Я решила, что отец снова уснул. Но он, кажется, уразумел, протяжно прохрипел и, собрав всю оставшуюся силу в кулак и оперся об пол, поднял на меня продубленное от солнца лицо. Что-то липкое скопилось в углах поддернутых пеленой глаз, отражающих последствия алкоголя в крови.       Не стоило мне что-либо говорить, когда он в таком состоянии.       — Зачем ты к ней снова ходила? Зачем… — отец неожиданно резко и грубовато дернул меня за локоть, разворачивая к себе. Опрокинутая посуда с треском покатилась по полу. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы твоей ноги там не было? Было ведь такое? Было… Почему раз за разом ослушиваешься и творишь, что вздумается? Разве мои слова для тебя ничего не значат?       В лице отца что-то дрогнуло и, не сумев договорить, он зашелся в затяжном кашле, после чего поморщился и сплюнул.       — Вы плохо себя чувствуете, давайте лучше приготовлю отвар из перечной мяты? — сдавленно улыбаясь предложила я, но отец все еще цепко держал мой локоть, а попытка вырваться означала бы еще больше навлечь его опьяненный гнев.       — Я запретил к ней ходить! — голос у него задрожал, стал тонким и по-стариковски ломким, совсем незнакомым. — Да-да… Я знаю, я все знаю! Ты ходишь к ней, пока думаешь, что я не вижу, что я слеп и стар. Упрямо продолжаешь к ней бегать, бестолково околачиваешься там, берешь эти книги, учишься грамоте и письму… Акари, ты не родилась в знатном доме, ты не в силах изменить предначертание. Знаешь, что я скажу? Это бесполезная надежда. Выкинь ее из головы пока не поздно! Ты меня слышишь? — страдальчески протянул он, вытаращив глаза и заламывая себе руки, не осознавая, что делает больно и мне. Он снова сплюнул горечь, и на губе у него повисла слюна, медленно, но уверенно вытягиваясь в длинную нить. — Сколько лет я работал на этой земле, вложил все свои силы, а что получил взамен? Ничего. Ничего… Такая наша судьба — родиться в этом проклятом богами захолустье, корпеть в потугах изо дня в день, из года в год, а затем испустить последний вздох…       — Папа, пожалуйста, успокойтесь, — как могла нежно образумила я.       Его затуманенные водянистые глаза ушли вглубь разрозненных и взбаламученных дум. Вспыльчивость и злость были словно потревоженный улей диких пчел. И каждый раз, когда я сталкивалась с подобным, желала только одного — поскорее успокоить или просто уступить. Я знала, что отец говорил все это не для того, чтобы позлорадствовать надо мной, не для того, чтобы причинить боль. Он просто доказывал свою правоту.       Когда-то столь крепкий и стойкий отец теперь превратился в больного дрожащего старика, его сутулая фигура вызывала во мне все больше щемящей жалости и инстинктивное желание защитить его от него самого.       — Вам лучше прилечь обратно. — Я аккуратно высвободилась из его захвата, пока он пребывал в воспоминаниях, возможно, переживал мучительное прошлое. Его потемневшие от прожитых лет и многочисленных работ руки мелко подрагивали.       — И то верно, верно… Я тогда ничего не сделал. — На его лице отразились непонимание и растерянность, но потом он торопливо закивал, и я поняла, что скоро он впадет в беспамятство. — Я не смог спасти их… Акари… Акари!       — Я здесь, папа, прямо перед вами, — потрясенно пробормотала я от прорезавшейся мольбы в его голосе. Вытерла своим рукавом слюни и пригладила волосы, обращая его взор на себя. Ухватив раскрытые ладони отца и вложила в них свое лицо.       — Так похожа на мать… Я вижу их забытый образ в твоих чертах. Скажи мне, ведь была возможность их спасти… Могло ли быть все иначе? Я задаю себе этот вопрос слишком долго, слишком часто и слишком сильно. Ответ всегда очевиден, но продолжает искусительно и насмешливо соблазнять меня другим исходом, а я… я не могу ему в этом отказать. — На лице отца теперь появилось одурманенное, граничащее с одержимостью выражение. — И мать, и Амари в судорогах умерли от болезни… Ты ведь помнишь свою младшую сестренку? Она была такой беззащитной… Какой же бог вот так дарит жизнь и тут же ее безжалостно обрывает?! Какой же истинный путь Бодхисаттвы? Ты единственная сумела выжить…       Слова прозвенели эхом, разрезали воздух и устремились пронзить мое сердце. Грудь стянуло от удушающего отчаяния и скручивающей боли, глаза нещадно запекло, и я торопливо проморгалась, не позволяя пролиться слезам. Не хочу… не хочу вспоминать!       Мама и младшая сестренка. Отец уколол меня истиной, от которой я всегда старалась малодушно отгородиться и спрятаться. Но не существовало такого места, где мысли, пропитанные виной, не властны надо мной, они будут возвращаться сильнее и страшнее.       — Отец, прошу, не надо.       Отец замер, словно обращенный в соляной столб, и снова его лицо изменилось, потемнело и потеряло всякий здравый смысл, уступая место чему-то безумному и бесконтрольному. Он был далек от меня в этот момент.       — Как ты сумела выжить?! Почему ты смогла, а они нет… Эта ведьма, Отребье… будь она проклята! Она сговорилась с мертвыми и вылечила тебя! — обуявшие его гнев и ненависть были сильнее разума, и он уже не ведал, что говорил. — Вот поэтому ты к ней так привязана! Я понял, понял! Ее шаманские и демонические ритуалы оставили на тебе этот отпечаток…       Отец импульсивным движением отшвырнул меня от себя подальше. И не зная, как еще выплеснуть свою ярость, обрушил сжатые кулаки об пол. Послышался надломный треск сухих перекладин, а мне почудилось, что между нами разверзлась пропасть отчуждения.       Смерть любимых порождала боль, боль порождала в сердце ненависть, и только она была неподдельной в отце. Она бушевала там, словно пожар, выжигая все препятствия на своем пути. Но в первую очередь он ненавидел себя за былую тщетность и бессилие что-либо изменить, помочь спасти. И что бы я ни сказала ему, что бы ни сделала, как бы себя ни повела, это ничего не изменило — невозможно вытравить ненависть из души отца. И страдания. Я все чаще думала о том, что любовь и страдания неразделимы, одно неотличимо от другого. Такова человеческая природа — любить, а потом страдать. Мечта обрести любовь не призрачна, прежде чем весь этот огромный мир, существующий лишь для того, чтобы загнать нас в угол, непреклонно затопчет ее. Мне страшно, по-настоящему страшно осознавать возможную действительность своей судьбы.       Открутив крышку, он приложился к горлышку бутыли, делая пару жадных глотков саке хия. Выпирающий кадык ходил туда-сюда, а излишняя жидкость скапливалась в уголках губ и стекала вниз. Отработанным движением он вытер мокрый подбородок тыльной стороной ладони, заодно сбрасывая со лба ползущую мошку.       Мой несчастный отец…       Послышался едва различимый шепот. Шаг за шагом я медленно отстранилась от отца, осматривая одну единственную комнату в доме. Но кроме нас здесь никого не было, только жуки копошились в остывшей золе ирори.       Нечто дергало подол одежды, щекоча ногу и настойчиво требуя к себе внимание. Изгибающаяся красноватая многоножка ползла по мне, с легкостью взбираясь вверх.       Свет, пробираясь сквозь скрученные тернии виноградной лозы, проникал в окно, рисуя причудливые тени на стенах и полу. Черные линии пересекались, путались и связывались воедино. И рвались. Тени, похожие на тучи насекомых, сложно переплетались и несоизмеримо быстро размножались. Казалось, с потолка свисали серебристые липкие паутинки со слепыми пауками. И гигантские ядовитые многоножки, изворотливые и блестящие. И извивающиеся белесые червяки. И слизкие змеи в запутавшемся клубке. Слышен только мерзкий хруст и стрекотание клешней, карабкающихся друг на друга жуков с прочными панцирями. Они пугали и завораживали в одночасье. Невозможно было отвести взгляд — узоры гипнотизировали и завлекали в театр теней. Кустистые ветви винограда заполнили — ставшей внезапно крошечной комнатку, и словно подводные кучерявые водоросли потянулись ко мне, по пути ломая и круша деревянные подпорки дома. Самым странным было отсутствие звуков — лишь запах скошенной травы, сладкой липы и горечи. Этот запах… он укоренился в подкорке памяти… Кому он принадлежал?       Разум расслабился, тревожные мысли угомонились и притихли, и я, с неким повиновением и благодарностью, окунулась в тихий омут. Мое лицо отразилось на зеркальной поверхности воды, тонкие, почти прозрачные черты лица и темная родинка под левым глазом. Развевающиеся волосы парили и клубились вокруг головы, подобно ореолу.       Присмотрись.       По реке плыли мертвые. Спокойные и безмятежные. Великий Суйдзин в облике водного духа покачивал тела на мелких гребнях тихих вод, бережно спуская в Ущелье Богов.       Загляни в их глаза. Что ты видишь?       Незрячие глаза раскрыты и в кипенно-белых глазницах сверкали отблески падающих звезд. Маска мертвеца, подсвеченная ликом умиротворенности, все как одна — пустая и уже ничейная. Когда-то они боялись одиночества, когда-то они боялись боли, но потом осознали, как легко со страхом покончить. И почувствовали явное облегчение.       — Они рады смерти. Не сразу, нет, в последний миг.       Далекие, сейчас уже совсем неважные, людские заботы и тревоги больше не властны над ними. То были лишь порочные, горько-сладкие искушения мирских иллюзий. И ад, и рай в душе человека. По воле случая их жизнь неожиданно оборвалась, сократив и так короткую нить, а по воле прочных невидимых небесных струн, смерть обретала в их неподвижных чертах нетленность.       Душа и тело томились в оболочке, сотканные из частиц воспроизводимой вселенной. Теперь они отдавали ей то, что она когда-то даровала им. И воля, порабощенная телом, становилась свободной. Смерть создала время, чтобы вырастить то, что потом убьет. И мы рождаемся заново.       Бесконечный круг перерождений.       Пустые тела, по тропе шумных вод, спустя миг навечно исчезали в потаенной Стране Желтого Источника. Уходя куда-то вниз, на недосягаемую безвозвратную глубину. А хитодама, чистые души, горящими сгустками пламени покидали тела и взмывали вверх в последнем огненном танце кагуры, к самим звездам. И ничто не сможет остановить эти души от приближения к нирване.       Мне хочется верить, что мать и младшая сестренка, и все эти одинокие частицы душ, в конце концов, обрели покой.       Посмотри вверх.       Надо мной распростерлось бескрайнее небесное полотно, сотканное из мириад блуждающих частиц. Безбрежно манящий и переливающийся океан, это сияющие души там, сверкающие из пучины необъятной вселенной. Колыбель созвездий пульсировала, жила по ведомым ей законам. Появившиеся в начале начал всесильные небесные боги котоамацуками пробуждались на пантеоне для созидания всего сущего. Прекрасная принцесса Орихимэ и ее возлюбленный Хикобоси, разделенные по обе стороны Небесной Реки, тянулись навстречу друг другу, желая соприкоснуться лишь кончиками пальцев. Незыблемые Четыре Небесных Царя охраняли стороны света.       Какие они на самом деле? Бесплотные сущности богов, несущие в себе невообразимую силу и власть… или выдуманные идеалы для поклонения? Неужели они были когда-то смертными? Ощущали ли они тяготы смертной жизни или изначально были рождены всемогущими?       Первая. Вторая. Третья.       Я не моргала, провожая взглядом каждую падающую звезду, со звоном и искрами рассекающую иссиня-черную безмятежность неба.       Четвертая. Еще одна, и еще.       Непрекращающийся поток звездопада. Сверкали как никогда прежде и меркли за невидимым горизонтом событий. Куда они направлялись? Разве можно достичь еще большей бездны? Самая важная роль — напоследок пересечь Млечный Путь рассветом угасающей звезды.       На земле Ущелья Богов, окропленной кровью мертвых, под лунным светом Цукиеми прорастут семена голубой лилии…       — Акари, просыпайся. Мы уже скоро прибудем на сигнальную станцию.       Знакомый голос окликнул, чужая рука слегка потрясла за плечо, пробуждая меня окончательно.       Неужели это был сон?.. Он был такой реалистичный и будоражащий, что до сих пор не отпускал меня, но с завидной скоростью вытекал сквозь пальцы. Мерный стук колес и мощный гул локомотива становились все более отчетливыми.       — Ты проспала почти всю дорогу… Эй!.. Пацан! Хватит кидаться в меня арбузными семечками!       Рядом кто-то завозился, сбрасывая семена на дребезжащий пол. Вагон поезда был залит солнечным светом. Окна в некоторых местах открыты. Свободный ветер вовсю свистел и гулял, задорно трепал тюлевые занавески, путался в волосах пассажирок.       — Ты привлекаешь к себе внимание, — флегматично заметил сидящий напротив нас Орито, переворачивая страницу книги, используя проштампованный контролером билет как закладку.       — И чем же, позволь спросить?       Звук движения поезда становился то быстрее, то медленнее, а поскрипывания вагонов и тихие разговоры пассажиров в унисон перебивали друг друга. Пахло кожей, полированным деревом, железом и жженой резиной тормозных колодок. Легкий дым, от сгораемого угля в далеком от нас в паровом двигателе, просачивался вместе с воздухом в купе. Маленький мальчик в первых рядах выглядывал из-за поручня на спинке сиденья, сверкая в нашу сторону блестящими проказливыми глазами. Родители что-то увлеченно обсуждали, не обращая на него внимание, и тот, чувствуя послабление контроля, щурился и прицеливался в Орочи, выбрав его как жертву для метания семян арбуза.       — Нечего было вовсю дразнить и демонстрировать свой меч ради одной шутки, ты его просто-напросто раззадорил.       — Мальчуган проявил жгучее любопытство, думая, что я полицейский с обычной дубинкой, а кем бы я был, если бы не смог удовлетворить желание ребенка? И куда только смотрят родители… — невозмутимо оправдывался Орочи, отколупывая липкую косточку с одежды.       — Остался бы более благоразумным, не привлекая лишнего внимания, — напарник был предельно кратким, не горя желанием вступать в дискуссию, на что Орочи лишь пренебрежительно цокнул языком.       Мальчик вместе с тем победно улыбался мне через ряды пассажиров, демонстрируя дырку в центре передних зубов, это было настолько заразительно, что я сама не удержалась от улыбки. Но продолжалось недолго — мать усадила его обратно, отчитывая как правильно нужно себя вести.       Поезд тем временем проезжал мимо бамбуковых рощ. Листья тростника уже пожелтели к концу лета, и ветер шелестел ветвями, срывал пожухшие листья, и они падали на густую траву, но корням бамбука, казалось, не было дела до увядания, они стояли накрепко, в беспорядочном переплетении отростков. Лишь те стволы, что росли ближе всего к железнодорожному полотну, вовсю раскачивали ветвями в вихре, поднятом поездом. Я заметила один молоденький, сияющий зеленью бамбук, в изгибе его ствола ощущалось нечто грациозно-одинокое, а потом он навсегда исчез из поля моего зрения.       — Ну так, что снилось? А то ты бормотала себе тихо под нос… Я думал разбудить раньше, но Орито не позволил. Ночь дана для увлекательных вещей и крепкого сна, а день для работы и новых приключений. Кстати, что за странный шум донесся из комнаты, когда ты ушла? Я уже хотел идти проверять, переживал, думал что-то случилось. — Сложив крепкие руки на груди, парень перевел все внимание на меня.       — Просто упала. Зацепилась в темноте. Новое место, понимаешь, — жутко робея, я постаралась побыстрее увести его от этого разговора, жалея, что ребенок прекратил шалости и теперь именно на мне сосредоточено такое внимание со стороны истребителя. Я прекрасно помнила, как сидела почти целую ночь, не смыкая уставших глаз, и пялилась в одно-единственное окошко, слушая звуки спящего городка. Пока рано утром не постучались и не сообщили, что пора собираться на поезд. — А когда вы повяжите на меня, ну, эти… меры?       У меня не получилось правильно выразить мысль, оставалось лишь наглядно жестикулировать. Задумчивый Орито даже оторвался от увлекательной книги, которую я дала на время поездки — яро убеждая, что ему непременно понравится — окинул меня любопытным взглядом поверх краешка переплета.       — Как только сойдем с поезда и окажемся не среди многочисленной толпы, — верно истолковал мои знаки мужчина.       — Мы должны прибыть четко по плану в установленное время. Как раз после собрания столпов, — серьезно добавил Орочи.       — Столпы... а кто они?       Парни снова переглянулись, перекидывая друг другу понятным лишь им одним безмолвный диалог, после чего рядом сидящий Орочи поднял глаза к потолку, словно подбирая нужные слова.       — Они самые могущественные и сильнейшие мечники с наивысшим рангом в организации. Каждый из нас, рядовых, проявляет к ним высшую степень уважения и почитания. И тебя это тоже касается, так что, завидев именуемого, без лишних слов падай в сайкэйрэй. Тем более, когда будешь на приеме у главы, так же безоговорочно и без пререканий падай ниц. Благодаря столпам организация достигла огромного успеха в продвижении истребления демонов… Слышала когда-нибудь о великом Миямото Мусаси? — Я уже хотела спросить, как именно узнаю этих столпов среди остальных, но, дождавшись моего запоздалого кивка, парень продолжил более тихим голосом, не позволяя чужим ушам прислушаться к нашему разговору: — Ронин, один из самых известных фехтовальщиков в истории, обладал выдающимися техниками владения меча. Поговаривают у него было несколько имен, а самое интересное, ходит слух о том, что он являлся основателем нашей организации пару столетий назад. Так вот, представь, что столпы — это он. Каждый второй мечник хочет равняться и обучаться у столпа, но не каждому это удается.       — Вот ты, своим талантом, легко привлек внимание со стороны Обаная-сана и однозначно стал его лучшим учеником. Но, запомни, мой младший друг, главное — не обрати плотоядный взор на Мицури-чан. Думаю, посредственное предостережение будет достаточным.       — Тц, умолкни! Я знаю, знаю, уже получал прямые угрозы. — Орочи слегка замялся, и чувствуя, как розовеет лицо, неохотно выдавил из себя признание, избегая смотреть другу в глаза. — Она замечательная, как и все прекрасные девушки. Не перебивай меня больше. На чем я остановился?       — Вижу, ты уже сталкивался, и даже не один раз, — Орито захлопнул книгу и примирительно поднял руки вверх, — повинуясь просьбе больше не перебивать, с хитрой усмешкой в уголках губ.       Мне стало интересно, кто они такие, истребитель по имени Обанай и девушка Мицури. Люди, чья жизнь должна быть для меня чужой и недоступной, раскрываясь слой за слоем, постепенно становилась ближе. Разве можно приравнять еще незнакомые облики к возможно приятному знакомству в будущем?       — Да-да. А всеми нами управляет глава организации — Ояката-сама. После инцидента с тем пареньком, которого приволокли в поместье главы… Как его звали? Он еще таскался с сестрой демоном в коробе.       — Не помню, — не задумываясь, ответил напарник.       Сестра-демон? Может, я ослышалась и неверно истолковала слова?       — Ну не столь важно, так вот, — отмахнулся парень, по примеру друга так же не заморачиваясь в попытке вспомнить.       — Ч-что ты сказал? Демон в коробе? — я не сдержалась и бестактно перебила Орочи, с надеждой заглядывая ему прямо в лицо узнать больше подробностей, и с опасением, что он сочтет мою просьбу ерундовой, а то и надоедливой.       — Да, он таскал с собой сестру, обращенную в демона, не знаю, как он так умудрился не быть съеденным, даже думать не хочу, что зря ломать голову? Наверно, он ненормальный… Или очень сильно любит свою сестру, — он запнулся, почесав затылок, но быстро нащупал нужную нить повествования и продолжил: — Парень наивно полагал, что найдет способ ее спасти, а ведь это невозможно! Про него говорили, что он весьма способный и талантливый мечник, обучавшийся у бывшего столпа. После кровавой бойни на горе Натагумо его отыскали и попытались приволочь в штаб. А он отчаянно отбивался, проявляя крайнюю степень сопротивления, пытался скрыться с места. Непроходимый кретин. А с ним были чудаковатые дружки, особенно мне запомнился полуголый пацан в вонючей маске кабана на голове. Я видел его мельком, когда возвращался, а их тащили на себе какуши. Было такое ощущение, что он украл маску у одного зазевавшегося участника фестиваля. Не удивлюсь, если в ней давно завелись блохи. После того случая, когда прознали про его тайну о сестре демоне, все столпы оказались, мягко выражаясь, ошарашены происходящим и теперь опасаются за жизнь господина еще больше. Особенно сильно всех нас подкосила недавняя смерть одного из столпов… Абсолютно никто не мог предположить такого! Сначала Кеджуро-сан, а теперь и Хината. Сколько же надо самолюбия, надменности и превосходства, чтобы выдернуть душу из тела, поглотить живую плоть, обрекая на мучительную смерть. Ублюдочные демоны… Выпотрошить их чрево и оставить на солнце!       Молодой истребитель выплюнул последние слова с плохо скрываемой яростью и желчью. Крепко сжал кулаки, отчего на коже проступили жилы и вены. Сколько в нем умещалось скрытой агрессии, если такая явная и понятливая злость, готовая вот-вот выплеснуться через край, словно бросок ядовитой кобры, была легко растревоженная горестными воспоминаниями? Но и произошедшее, по его словам, с Кеджуро-саном было недавним, а соответственно, еще бредила и тревожила душу. Как тонкая корочка на ранке, только-только взявшаяся на коже, потревожь и начнет сочиться кровью.       Я ненароком подумала, сколько же людей из организации, которые отдавались своей работе полностью без остатка, погибали в жадной до человеческой плоти ночи? И не смогла себе представить масштабы развернувшейся битвы. Мне не хватило бы смелости даже предположить, не то, чтобы пропустить через себя, как делал это Орочи. Мои поверхностные мечтания о героических поступках в рядах истребителей были развеяны перед безжалостной реальностью. Смерть близких соратников коварно угнетала и развращала воображаемые идеалы о пестуемом мире без зла и демонов. Противостояние неумолимое и жестокое, без малейшего послабления.       — Орочи, это не лучшее место для всплеска неконтролируемой злости. О, мы уже почти прибыли на место, уже раздался первичный свисток оповещения. Держи книгу, потом возьму дочитать, спасибо. И… Акари, постарайся не затеряться среди гущи толпы, у нас нет времени на лишние поиски. Багаж заберем после.       — Я позабочусь о ней, а ты прокладывай для нас дорогу, — выдвинул окончательное решение Ороси, все еще пляшущим голосом от плохо сдерживаемых эмоций, и напарник не стал оспаривать в этот раз.       Я покорно кивнула, пряча книгу в котомку, стараясь не выдать своего волнения перед мечниками, заодно запоминая все изложенные указания. Казалось, что мое нервное состояние крылось в тугом ремне, без пощады сдавливающего словно в тисках, или в выданной утром униформе, непривычно стесняющей движения, или в сгустившейся тяжелой атмосфере.       Состав поезда повернул в сторону и нам открылся впечатляющий вид на тусклую вдали гору, высившуюся на противоположном берегу, на реку и на огромную дамбу, сдерживающую невероятную силу течения, кипевшей белой пеной у плотины.       А дальше происходило все как в суматохе. На выходе образовалась небольшая толчея суетящихся скорее на выход пассажиров, звуковые сигналы и свистки, оповещающих о прибытии поезда, окрики людей, плач детей и даже лай собак. Никогда в жизни мне не приходилось бывать в такой беспорядочной толчее. Кто-то случайно отдавил мне ногу и поспешно извинился, выдыхая едкий запах перегара прямо в лицо, а кто-то другой задел локтем. Я столкнулась плечом с молодой красивой девушкой, несущей чемодан с сямисэном, и тут же отвела взгляд. Моя нерасторопность и скованность только все усложняли. Орочи ухватил меня за руку, помогая спуститься со ступеней перрона, и, не отпуская, увлек подальше от шума, делая широкие уверенные шаги. Весь этот странный и чужой мир отошел на задворки, стоило мне вперить смущенный взгляд в мужскую спину, ограждающую от всего вокруг, сжимая огрубевшую ладонь парня своими влажными пальцами. И хорошо, что он не видел.       Взобравшись на возвышенность, мы оказались на небольшой уединенной лужайке. Сквозь ветви высаженных вишен и слив вдали виднелись силуэты гор. На отшибе холма белел какой-то храм, весь покрытый порослью леса, спускавшейся к домишкам деревни.       Неужели я так далеко забралась от дома? А дальше расстояние будет только увеличиваться, разрывая тонкую хрупкую нить, связывающую меня с родными краями. Мне не дали сполна предаться моменту нахлынувшей тоски — среди отростков бамбука показалась высокая фигура, спешащая к нам с поразительной скоростью и прытью. Полностью покрытая голова и лицо, — лишь прорезь для глаз, смотрящие цепко и с прищуром, — скорее склонные к подозрительной настороженности, нежели реакцией на слепящие солнечные лучи. Над незнакомцем кругами парил черный ворон.       — Это наш человек, он отведет тебя в поместье, путь к которому строго засекречен. Тебе нужно нам довериться и не переживать зазря. Все как мы и обговаривали эти утром, верно? А потому… — Орочи отпустил меня и потянулся к раскрытой ладони новоприбывшего, прежде тактично склонившегося в приветствии, а затем доставшего из своего кармана ушные затычки и повязку. — Мы все через это проходим, стандартная процедура. Прощаться не будем — определенно свидимся. Беруши затолкай в уши…       Я сделала все как он приказал и внешние звуки, а затем и дневной свет, и различные запахи разом померкли, стоило плотной повязке коснуться моего лица. Слышен только шумящий наперебой стук сердца. Забравшись на спину незнакомца и обхватив крепко его шею руками, а туловище ногами, я почувствовала себя как в детстве, когда отец катал на себе, и свой непрекращающийся заливистый смех.