Дьявол всегда рядом

      Осень уже полновластно вступила в свои права. Подернутый красно-золотой дымкой, окружающий лес стоял почти опустевший на горных склонах. Перекличка готовящихся к отлету на юг птиц казалась растерянной и взволнованной, а утренние синие сумерки становились холоднее день ото дня. Крупные капли дождя сбивали в грязь пожухлые листья.       Тем временем в садах наливались поздние яблоки и груши, в виноградниках клонились к земле лозы с огромными кистями ягод. Заливные рисовые и пшеничные поля стояли убранные, только взрыхленная почва осталась бугриться после. Всю деревню словно охватило буйство изобилия плодородия, только успевай собирать дары и возносить моленья богам в святилище на отшибе холма. А также умело с ними обращаться; успеть вкусить свежими или просто сделать заготовки на долгую зиму, пока не зацветет первая сакура — предвестница весны.       Деревня кузнецов была огорожена высаженным плотным кругом глициниями. Здесь умещались обычные крестьянские дома, общая столовая, белые оштукатуренные амбары и склады, заполненные оружием, вход в которые мне был строго-настрого запрещен. Чуть поодаль расположились небольшие конюшни, пахнущие пряным сеном и овсом, а также тренировочные площадки енмудэ. А еще здесь была местная достопримечательность. Горячие источники под той самой солнечной горой, где добывали руду. Вода, подогретая из глубин самого вулкана, оказывала целебные свойства, способная подлатать не только израненное тело после боя, но также помогала восстановить душевное равновесие и придать новых жизненных сил.       Мне говорили, что форма у мечников необычная, сшитая лучшими швеями, прочная и надежная, при этом легкая и способная выдержать атаки слабых демонов. Но никакая одежда не способна защитить от смертельных повреждений, даже заговоренная. Истребители, какуши и все остальные члены организации, когда оказывались на территории поселения по каким-либо причинам, сразу же направлялись в сторону горячих источников. Только и успевай, что чистить и облагораживать местность после частых посещений, да и работы по кухне разом прибавлялось. А самоотверженно работать на благое дело только в радость, и я выполняла все указания с огромной ответственностью и самоотдачей.       Или я просто заполняла время каждодневными делами, чтобы хоть как-то притупить пустоту внутри?..       Черепичные крыши домов были облеплены опавшими листьями, а по каменным дорожкам, проложенным между домами, сновали мужчины в форме и в смешных масках хёттоко. Маски не только полностью скрывали лица, но и оберегали от языков пламени в кузницах, достигающего такого жара, что ненароком плавилась и обугливалась специальная одежда. Такие маски носили не только мастера, но и обычная прислуга, коих здесь совсем немного, отныне в их числе затесалась и я. В первые дни пребывания здесь я терялась среди одинаковых лиц, не сразу соображала кто передо мной, пока сам кузнец не заговорит первым, представившись. Да и сами кузнецы были не слишком общительные и дружелюбные, даже слегка нерадушные, исключительно дотошные и весьма щепетильные к мелочам. Иным словом — сами себе на уме или мастера своего дела.       Уважаемый Ояката-сама привлек самых опытных, и я не переставала восторгаться его находчивости и умению объединять всех ради одной цели. Оказавшись непосредственно внутри организации, я еще сильней уверилась тому, что великодушный глава являлся тем самым нерушимым мерилом для всех, обожаемый и почитаемый в своей среде.       Кузнечное ремесло, перенятое из поколения в поколение, от отца к сыну, от учителя к ученику, минуя письменный текст — во избежание раскрытия тайн ковки металла и создания катан ничирин, было доведено до совершенства за многие столетия. Я имела малое понимание, что собой представляли мечи. Катана впитывала в себя сконцентрированную ауру истребителя, резонировала и сплеталась воедино, а затем происходило полное высвобождение природной энергии. Вот так особое дыхание с мастерством противопоставлялись демонической силе. Однажды я нашла книгу, оставленную кем-то в додзё, и попыталась углубиться в искусство фехтования, но написанное было столь заумным, что, погодя, отбросила эту идею.       До моего слуха доносился разношерстный гул человеческих голосов, звонкие трели тростниковой дудочки, на мгновение, вырвавшееся из общего гама лошадиного ржанья, лязга затачиваемого оружия, звуков наковальни и постукивание отбойных молотков, характерных для деревни. Еле заметный полупрозрачный дым от горячих кузниц слегка туманил небо, разбавляя свежий воздух запахом гари.       Полуденное солнце пригрело остывшую землю, успевшую взяться изморозью за длинную ночь. Белоснежное, только что отстиранное белье сверкало чистотой в плетеной корзинке. Выжатые простыни дышали завитушками пара с ароматом лавандового порошка. Сложенные друг на друга, свернутые футоны лежали неподалеку, готовые к добротной встряске и отбивке. Моль и другие ползучие и прыгающие вредители были уничтожены.       День и в самом деле выдался жарким, как для октября. Небо казалось густым, плотным и далеким-далеким. Бескрайняя лазурь.       Около пруда гуськом вышагивали белые гуси, причем так горделиво выпятив грудку и вздернув клюв вверх. Местные предводители, а маленькие утки и рыжие куры разбегались кто куда от грозного шествия. Особенно когда гуси запрокидывали голову и издавали клич. Пугали хлопаньем внушительных крыльев. Все им не так и не этак, чуть что сразу недовольно голосили.       Выпущенная лошадь без поводьев паслась под раскинутыми ветвями камфорного дерева. Временами громко пофыркивала из-за горластых гусей, но продолжала дальше щипать траву, а на ее лоснящимся крупу прыскали солнечные зайчики.       Скинув сэтта, я наслаждалась мягкой травой под босыми ногами, пока увлеченно развешивала белье. Лесные орешки, собранные и очищенные накануне, приятно оттягивали мой карман.       Некто попытался ущипнуть за ногу, но лишь слегка то ли цапнул, то ли клюнул. Подкравшаяся откормленная гусыня привередливо оглядывала меня в поиске лакомства. Привыкшая, что ей постоянно что-то перепадает, она часто увязывалась по пятам, куда бы я не направлялась.       — Уйди, уйди, не мешай! Ничего нет, я же отдала тебе утром дайкон.       Гусыня не поверила моему честному оправданию. Она вытаращила вполне безумные глаза, раззявила клюв и показала ряд мелких зубов с языком, а затем заливисто загоготала на всю округу. И тут же снова клюнула меня за ногу, от изрядной доли замешательства и острой боли я запрыгала на месте, чуть не свалившись плашмя наземь.       — Да что ты с ним возишься! Киш!       Не пойми откуда выпрыгнул Котецу и замахнулся что есть мочи упругой лозой в руке, тем самым отпугнув животное. Послышался щелчок, — точно удар кнута разрезающий воздух, и оскорбленная гусыня бросилась прочь, к своим сородичам.       — Н-не надо! Она не со зла! Котецу! — пораженно выдохнула я вдогонку, по мере того как осознавала, что передо мной именно названный мальчик, рьяно прогоняющий сейчас скотину, а не кто-либо иной. И мой голос стремительно менял интонацию: от охватившего удивления до наглядной строгости, на которую я была способна. — Котецу! Ты где пропадал все это время?! Я уже всех опросила, почти дошла до главы, но не решалась ему мешать… Никто абсолютно не знал, куда ты делся. Все только отмахивались от меня как от докучливой мухи. Я даже дошла до заброшенной часовенки в западных рощах, к каменному смотрителю леса, упрашивала как могла, чтобы он признался мне! А разговорить его почти невозможно.       — Это было лишнее! Зря только беспокоилась, как видишь, все отлично. Я целехонький. И чего только сунулась в западные леса, знаешь ведь, что туда ходить одной опасно! — теперь Котецу взялся поучать после того, как выдержал мой долгий взвинченный монолог. Мальчик деловито сложил руки на груди и исподлобья поглядывал через прорезь своей забавной маски. — Я же предусмотрительно оставил записку. Чего было так переполошиться?       — Записки было недостаточно! Ты безвылазно сидел в лесу около десяти суток! У тебя просто ужасающий внешний вид.       Я отбросила неразвешенное белье обратно в корзину и резким движением сдвинула его маску на затылок, пока он не успел среагировать и отскочить. Но мальчик был совсем не против нахального жеста, только продолжил и дальше буровить меня укоризненным взглядом из-под кустистых бровей.       — Не смотри на меня так, Котецу, как будто это я сейчас стою перед тобой провинившаяся.       — Лучшая защита — это нападение! — его детское оправдание не заставило себя долго ждать, в глазах промелькнул лукавый огонек озорства, а губы дрогнули, не сдержав рвущийся наружу смех. — Акари, ты сейчас выглядишь точь-в-точь как курица наседка!       — Очень остроумно! Сам придумал, сам посмеялся. Зато ты выглядишь как одичалый оборванец, повидавший все тяготы и невзгоды на своем веку. Во что ты превратился? Только посмотри на себя. Чумазый до ужаса.       Я абстрактно повела руками в воздухе, не в состоянии словами обрисовать его потрепанный и изможденный облик. Одежда давно потеряла опрятный вид, сбилась и висела на нем точно огородное пугало в кукурузном поле на шесте. Он был весь обляпан засохшей грязью, а местами одежда даже порвана на лоскутки. Лицо Котецу побледнело не хуже листа бумаги, осунулось и исхудало, отчего пухлые щечки, которые меня так сильно умиляли, впали и выступили отнюдь недетские острые скулы.       Я снова не сдержалась и одним махом вытерла с его подбородка прилипшую грязь, мозолившую глаза с самого начала.       — Я мужчина и выгляжу как настоящий мужчина! — с показным равнодушием и небрежностью отмахнулся Котецу, выразительно двигая бровями.       — Ну… Отогнать бедного гуся — это бравое дело, самое то, для такого храброго мужчины как ты, — немного помедлив, а после уколола я, не оставшись в долгу. А потом как сумела напустила на себя непоколебимый грозный вид, уперев руки в бока. Пусть даже не пытается разжалобить и заговорить зубы. — Когда ты в последний раз нормально питался? И только попробуй передразнить!       Неподалеку зашипела обиженная гусыня, словно поддакивая и со всем соглашаясь. Мальчик зло шикнул на нее и снова было замахнулся лозой, но затем передумал и отбросил свое лассо куда подальше. Встрепенувшийся ветерок заигрался с простынями вокруг нас, пытаясь сорвать с проволоки. Текучие изорванные облака тенью заскользили по небу, точно корабли, рассекающие зыбь волн.       — Да, об этом… — опомнился маленький кузнец и нарочито невинно подковырнул пучок травы ногой, забыв о задетом самолюбии. Какой же он еще невинный и открытый ребенок, но с хитринкой и с переизбытком взбалмошности. — После изнурительной тренировки мы немного проголодались. Не могла бы ты сходить на кухню и что-нибудь эдакое приготовить? Я считаю вполне заслуженным накормить своего прилежного ученика, которого морил голодом несколько дней.       — А чего сам не сходишь? Там оставалась запеченная тыква с рыбой, — настороженно прищурившись, я глядела на своего друга с легким подозрением, гадая, что он задумал на этот раз, но затем смысл его слов запоздало дошел до меня. — Морил голодом… Так ты там был не один?       Но Котецу не успел мне все как следует разъяснить — со стороны замшелых в зелени лесистых гор послышался протяжной рык, эхом отскакивающий от изломистых ущелий и затухающим резонансом устремляясь вдаль. Стайка потревоженных птиц вспорхнула в небо. Я импульсивно ухватилась за плечо мальчика, пытаясь отгородить от возможной опасности, ощущая дрожь ледяных мурашек по спине.       — К-кто это?.. Тэнгу с гор?       — А… Это, наверно, Хаганезука. Он был где-то недалеко от нас, тренировался как умалишенный. Это точно он! Не боись, Акари, помнишь нам рассказывали о победе над Шестой Высшей Луной? Тогда целый цветочный квартал был погребен под завалами, а наши истребители из последних сил сумели отсечь голову проклятому демону!       Да, я прекрасно помнила об этой победе, которая произошла около двух месяцев назад, во время празднования Бона. Я тогда как раз направлялась к господину Ояката и даже представить не могла, что где-то рядом происходит такая кровопролитная схватка. Мои эгоистичные мысли были поглощены размышлениями только об эмоциональных переживаниях.       — Вот тогда Танджиро и сломал свою катану. Об этом незамедлительно сообщили Хаганезука. Он бросил всю тогдашнюю работу и в одиночку отправился тренироваться в самую глушь, наращивать физическую силу, чтобы суметь выковать меч, который не сломается и не зазубрится. Вот такой он упертый. Хочу стать таким же как он! И вот тогда всем вонючим, мерзопакостным демонюкам несдобровать, уж точно тебе говорю! Правда, у него не так много клиентов, как у других именитых кузнецов… Это несправедливо!       — Так кого ты столько времени удерживал в лесу? Это же надо еще вытерпеть твое суровое… ох, перепутала, развеселое общество, — уточнила я, утаивая улыбку, чтобы не задеть и не обидеть его излишне утонченную натуру. Иначе в нем проснется тот еще любитель посквернословить без умолку.       Котецу поморщил нос, надул щеки и выпятил губы от недовольства, стоило мне прервать его пылкий поток восхваления таланта Хаганезука. В котором я, конечно, ни капли не сомневалась. Да и видела того от силы пару раз мельком, когда проходила мимо отворенных нараспашку дверей кузницы. Мужчина сосредоточенно усердно и пылко выполнял свои обязанности. Потный, взлохмаченный и уставший, в густом облаке пара и жара.       — Сказал же, Танджиро, когда ты успела оглохнуть? Надо уши почаще чистить. Я разработал специальную методику, способную отточить навыки до высшего уровня! Стащил с додзе бамбуковый меч и отдал его Танджиро, чтобы он смог поупражняться в фехтовании с куклой… Ну, та самая, которая тебя пугала, с шестью руками, как паук… Помнишь? Сначала Танджиро не верил в мою задумку, но я смог его убедить! Теперь осталось еще немного приложить усилий и как следует постараться. Я верю в него и все обязательно получится! Просто не горю желанием встретиться тут с одним премерзким типом. Иначе не удержусь и вырву все его черные космы! Вот поэтому прошу тебя. Так что, приготовишь нам поесть?       Котецу говорил увлеченно и восторженно. Глаза неестественно дико горели от захватившего энтузиазма, а осунувшееся лицо постепенно преобразилось, расцвело живым румянцем. На последних словах он слегка потупился от смущения, но продолжал смотреть на меня с неприкрытой надеждой и робкой улыбкой, словно маленький Будда, сошедший с пьедестала.       Непроизвольно зажмурившись, я отрывисто мотнула головой, абы развеять ниспосланную коварными божествами обмана ложную иллюзию. Сокровенную, желанную иллюзию — наивное и детское личико мальчика, на краткий миг, перевоплотилось в родной облик сестры… И это было настолько ирреальным, что я изрядно усомнилась в здравом уме. Нет повода верить, нет повода и сомневаться, но, наперекор навеянному образу, мне нельзя сейчас поддаваться этой власти.       Мною овладела растерянность, тоска и горечь потери — и при всем при этом — какое-то совершенно неуместное нервное веселье.       — Акари, что с тобой? — заботливо и участливо поинтересовался пристыженный Котецу, вовремя придержав меня за локоть, отрезвляя окончательно. — Извини меня, нагрубил… Хочешь, давай снова поклянемся на мизинчиках, что не будем больше ругаться и грызться между собой? И в этот раз взаправду.       — Да, конечно, схожу на кухню и посмотрю, что там осталось после утра, — опомнившись и придя в себя, я сдалась удивительно быстро, потому что не смогла устоять перед такой искренней просьбой. — Вот пообещай, что придешь вечером домой! Как раз собиралась разогреть офуро, хоть искупаешься, а после мы сыграем одну-две партийки в кой-кой… — голос сорвался на всхлип и замолк.       Я не сразу поняла, что произошло. Круговерть вскружила голову. Только что твердо стояла босыми ногами на росистой траве, как непонятным образом оказалась на самом краю крыши амбара. Только и успела — что почувствовать подхватившие меня руки и внушительный прыжок — точно скольжение по воздуху в полной невесомости. Едва успела справиться с одним нервным потрясением, как нежданно-негаданно подкралось новое — в облике красивого лица по-разбойничьи улыбающегося Орочи.       Опасно качнувшись на краю, я стремительно теряла равновесие, но, вовремя спохватившись, парень предусмотрительно сильнее приобнял меня за талию, прижимая к себе и удерживая на месте.       — Рад тебя видеть, — тихо шепнул непомерно довольный Орочи, и тембр его голоса приятно отозвался у самого уха. — У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться…       От смущения и неловкости я не знала, как поступить: ухватиться за парня или упереться и оттолкнуть, но в этом случае мне явно грозило падение.       Оставшийся на земле Котецу в замешательстве крутился вокруг своей оси, ну прям детеныш волчонка за своим хвостиком. Сбитый с толку и растерянный до невозможности, мальчик пытался уразуметь куда я делась. Солнце выглянуло из-за бегущего по небу облака, и на него упали наши удлиненные тени. Котецу заметил нас, стоявших на крыше, и, отчего-то рассерженный и обозленный, вскинул палец в сторону Орочи.       — Что ты себе позволяешь?! Не пойми откуда вылез… мы…       — Умолкни, — грубо прервал разгневанную тираду истребитель с дразнящей ухмылкой, свидетельствующая, что он нисколько не оскорбился, а, напротив, развеселился. Серебристая серьга в форме полумесяца залихватски блеснула в мочке уха. — И убирайся куда подальше, у меня нет сегодня настроения нянчиться с ребенком.       — Орочи, прошу, не обижай его. Будь снисходительным, — пытаясь утихомирить и предотвратить скверную перепалку, заговорчески шепнула я, украдкой поглядывая на взбеленившегося мальчика. И в усиление своей просьбы, положила руку на широкую грудь парня, безмолвно прося остановиться. — Что у тебя за предложение? Расскажи!       — Я у себя дома, а ты, холуй проклятый, в гостях! Так что веди себя соответственно! Сначала один сандаль оборванный раскомандовался здесь, теперь второй… — все никак не унимался мальчик; ощерившись и презрительно скривившись в гримасе. — Если ты так будешь себя вести и дальше, то не надейся получить свой захудалый меч в отличном состоянии! И хорошего приема не жди!       Я пыталась жестом руки угомонить Котецу, чтобы тот перестал ерничать и нарываться на неприятности. Орочи на последние слова моргнул в смятении и разразился смехом, хохоча во все горло, громко и заливисто.       — А кто ты вообще такой, а?.. — продолжил подстрекать парень, не переставая смеяться. — Наверное, шибко важный, чтобы разбрасываться такими обещаниями.       — Кузнец! — раздался незамедлительный гордый ответ.       Котецу обратно нахлобучил маску на лицо, подтверждая свое громкое заявление наглядным доказательством, осталось только топнуть ногой — для пущего эффекта.       — Хватит зубы скалить. Ты не кузнец, а ма-а-ленький прыгучий кузнечик, — лениво протянул Орочи, переполненный пьянящим чувством удовольствия от того, как вздрогнул мальчик.       Я прыснула в кулачок, не сдержав улыбки. Это не укрылось от Котецу. Поперхнувшись воздухом от возмущения, он пораженно отступил. Даже сквозь прорези маски глаза недобро полыхнули от пробравшей обиды.       — Поцелуй меня в зад, патлатая чума! — лихо крутанувшись и не мешкая мальчик приспустил штаны и выпятил свой голый зад, безбожно обезьянничая.       — Котецу, прекращай!..       Орочи на удивление легко воспринял унизительную картину, но и бездействовать не стал. Уж кто другой, возможно, по-другому воспринял бы подобное, но он вот так просто пускать на самотек не стал, не в его самоуверенном и дерзком нраве. Уверенным движением полез в мой карман, достал пару лесных орешков, прицелился и бросил точно в правую ягодицу Котецу, безошибочно и метко. Мальчик ойкнул и подскочил как ужаленный, чуть не пропахал землю носом, пытаясь устоять на заплетающихся ногах.       Я сама не знала, на что рассчитывала, когда попыталась броситься на подмогу Котецу — рука Орочи благоразумно удержала на месте, не позволяя оступиться и сорваться с высоты.       Мы все втроем замолчали посреди накаленной до предела перебранки, пристально провожая взглядом, как некий истребитель, появившись из-за угла дома, стал спускаться по выложенному каменными плитами склону. Но либо он нас не заметил, либо просто не обратил внимание. Совсем молодое, почти детское лицо и затуманенные глаза придавали его облику мечтательное и предельно потерянное выражение. Огромная форма организации болтыхалась на нем, была на несколько размеров больше, как будто с чужого плеча, отчего полностью скрывала движения юного мечника. Так он и скрылся, не обернувшись.       Тем временем дятлы не щадили клюв, рассыпая дробный стук по округе, торопясь подкормиться, а в кузницах продолжали раздувать меха и изготавливать новые смертоносные катаны. Все звуки снова вернулись на круги своя.       Маска сползла, и я заметила, как Котецу бросил ненавистный взгляд в сторону скрывшегося истребителя, а затем наградил таким же нас двоих. Он сначала запнулся — не придумал новых ругательных слов, а затем плюнул, стараясь попасть прям в лицо Орочи, мстя за пережитое унижение и попранное достоинство, и скоропостижно кинулся бежать прочь без оглядки, поправляя на бегу штаны. Плевок не достиг желаемой цели.       — Перебил мне все. У этого мальчишки серьезные беды с головой. С такими соратниками никакие демоны не страшны… а бегает он быстро! — задумчиво хмыкнул истребитель, глядя вслед Котецу, а затем повел подбородком, указывая на меня и крышу под ногами. — Извини, не смог отказать себе эту сумбурную вольность. Хотел поразить, но получилось, как получилось, не обессудь.       — Ты снова подкрался бесшумно и незаметно, как в первый раз, — назидательно покачала головой я, но совсем не сердясь на него, пребывая в подавленном, немного угнетенном состоянии. Котецу убежал обратно в лес, не взяв с собой еды, уязвленный и разгневанный, и теперь это начало беспокоить не на шутку. Может быть, он вернется вечером, как мы и условились. — И все же…       — И все же, — осторожно подсказал парень, рассматривая меня, ожидая продолжения.       — И все же… какое у тебя ко мне предложение?       — Очень заманчивое и соблазнительное. Ты мне отвечала в письмах, что никогда не была на настоящем городском фестивале. И вот подвернулась совершенно идеальная возможность воплотить желание в реальность.       — О-ох, неужели?! — мысли о мальчике мигом выветрились из головы, на смену им появился неподдельный восторг и предвкушение. И от переполняющих радостных эмоций я сжала ворот его одежды, опасаясь, что он подшутил надо мной в такой извращенной форме. — П-правда?       — Святая наивность… Завтра, мы посетим фестиваль уже завтра. Невероятно... Восторг украсил твое и без того обворожительное лицо, — заметил Орочи, поправляя растрепавшиеся на легком ветру волосы, заправляя за ухо, оголяя мои зардевшиеся от похвалы щеки. — Мой наставник соизволил дать один-единственный выходной. Скрепя зубами, урвал кусок из беспросветно-плотного графика запланированных миссий, так он описал, а все ради будущего повышения. Разрешил скромно отметить.       — Что же? Не тяни! Мне интересно.       — Обанай шепнул, что меня собираются повысить в ранге, вот поэтому он так расщедрился.       — Поздравляю! И какой же? Кем тебя величать теперь? — Я поймала его взгляд, торжествующий и, как всегда, с самодовольным лукавством. — О… Как же я сразу не догадалась!       — Проницательность тебя не подвела. Да, долгое время ряды столпов пустели, а подходящих кандидатур не было, вот Обанай и порекомендовал меня как своего протеже, полностью ручаясь за мои способности и умения. А напоследок, мимоходом, пригрозил, чтобы ему в будущем не пришлось выслушивать за промахи. Можно сказать отныне я столп. Как думаешь, стоит ли мне сейчас отыскать мальчишку и наказать по всей строгости за проступок?       Я бессвязно что-то воскликнула и несильно стукнула его кулаком по плечу. Он снова рассмеялся, но уже тише и мягче, а потом обнял меня, нарушая все допустимые правила приличия, теснее прижимая к себе, успокаивая и ласково заверяя, что всего лишь иронично пошутил. Заодно приноровился выуживать орешки из моего кармана.       — Как мы доберемся туда? На велосипеде? Ведь дорога неблизкая…       — Предоставь решать это мне, но предупреждаю, ты окажешься ко мне ближе, чем думаешь, — послышался двусмысленный ответ, пока я, раскрасневшаяся и взбудораженная внезапными мужскими объятиями, первыми в моей жизни, тяжело задышала, пытаясь из них тактично выскользнуть. — Будь готова завтра к вечеру.       Ранний вечер кончается, и потемки тоже. Обрывается пение одинокой кукушки. Закатное небо заволокли тучи, на размякшую землю густо полил дождь, запенил лужи, потоками стекая по грязевым дорожкам, забарабанил шумовым прибоем по крыше.       Холодные долгие ночи — извечное царство теней, где слышался шепот древних богов, казались чужеродными, беспросветными глубинными омутами, скрывающие многочисленные тайны мироздания. Омуты без конца и края, точно зыбучая трясина, засасывающая с головой в свой капкан. Мир незыблем, когда-то говорили мне, словно могильная плита, а наша жизнь неизбежная скоротечность бытия. Мы как те мотыльки, рожденные во тьме и бездумно летящие на пламя свечи, сгорали дотла. А я всегда боялась темноты — в ней оживали призраки прошлого. Беспокойные и неутешительные в своей скорби, от всевидящих глаз которых невозможно спрятаться. Отныне мертвые чудились мне в каждой тени — осуждающие, безучастные, полные застарелой боли в пустых глазницах. Видения меня мучали, терзали, лишали покоя, неустанно преследуя.       Котецу так и не появился, поэтому я готовилась трапезничать в одиночестве, поедая киоски с жареной кукурузой, подогретые на хибати. С любопытством посматривая в окна, ожидая появление духов на просторной лужайке.       Первый показался хоко. Он выскользнул из ствола камфорного дерева, опустился на четвереньки и принялся тщательно обнюхивать землю, ревниво осматривая личную территорию, где сегодня паслись лошадь и гуси.       Мама рассказывала про древний обычай, когда специально рубили дерево, чтобы изловить духа, а потом изжарить и съесть. Я кривилась от отвращения, представляя эту жуткую картину. А мама весело убеждала, что в старину так и делали, когда нечего было есть.       Чуть погодя из лужи выглянул дух дождя. Он сначала осторожно осмотрелся по сторонам и только после этого уже полностью вынырнул всем своим детским телом из убежища. Раскрыв старый зонт, он обернулся на звуки копошения рыжей собаки с человеческим лицом. Приподняв в руке бумажный фонарик, принялся прыгать и расплескивать воду из луж, бегать вокруг хоко, барахтающимся на спине.       Со стороны заросшего пруда послышался хор жаб и лягушек. Только их противное кваканье я и слышала по вечерам, сидя на крыльце. Игра на сямисэне немного помогала скрасить одиночество. Иногда, расположившись на полу кладовой, при свете керосиновой лампы, я перечитывала письма отца, написанные госпожой Кацу, в которых она детально сообщала последние новости, зачастую приятные. Любила рассматривать висящую на стене картину с изображением прекрасной девушки, отрезающей подол своего кимоно, на краю которого задремал кот.       Но чаще всего, почти каждый день, я рассматривала изорванную когтями книгу. Проводила кончиками пальцев по оставленным бороздам и шероховатостям.       Мысли разнятся, словно шелк и хлопок, а души воспринимают этот мир совершенно по-разному. Моя неприхотливая память закрывала глаза на то непростительное, что, несомненно, таилось в основе произошедшей трагедии. Когда я встретила демона и впервые запечатлела наступление смерти собственными глазами. Но время имело удивительное свойство сглаживать острые углы. Время перекатилось и вспыхнуло, а потому события произошедшей трагедии притупились.       Отложив книгу, я принялась подбрасывать в очаг тутовые поленья. Пламя живо заискрилось, затрещало, с жадностью поглощая сухую древесину, нагревая воду в офуро. Укрывшись за передвижной бамбуковой ширмой-шторкой, я стала раздеваться, чтобы сначала ополоснуться на банной скамеечке с ковшиком.       Он мог запросто сломать меня той летней ночью, не прилагая никаких усилий… Но не стал этого делать. Демон не успел ничего сделать.       Я часто думала о нем. И от постоянных мыслей о демоне появились крупицы жалости, из них проросло сострадание к его незавидной судьбе, словно от обильных дождей на плодотворной почве. А потом выросла привязанность и неправильная, полная неокрепших моих девичьих фантазий и взволнованных грез, одержимость… Может быть, я искала утешение у ног меня сокрушивших? Тот, который был настоящим воплощенным кошмаром, превратился в неотъемлемую часть меня, навязанный постоянными воспоминаниями, а по ночам яркими сновидениями. И я привыкла и сроднилась.       Так странно. В нем было нечто… несмотря на уродливый и бесчеловечный образ, ужасно пленительное, порождающее во мне запретное любопытство и жгучее желание прикоснуться. И такой завлекающий призыв не раз проскальзывал, хотелось окончательно перейти грань дозволенного, посмотреть, что же будет дальше…       И все же нельзя поддаваться.       Мои дремотные глаза еле приоткрылись, через силу борясь с земным притяжением.       — Мне жаль…       Я сама до конца не разобралась, кого жалела и почему. Слова были настолько тихими, что невозможно разобрать. Но мне хотелось, чтобы именно он услышал меня. В душе наступило успокоение и сердце трепетно замирало от неизъяснимой печали.       Разомлевшая и расслабленная, я запрокинула голову, поудобней облокачиваясь на краю деревянного бортика кадки.       Мое воображение, подстрекаясь горячей водой, а до этого мужскими объятиями, рвалось вперед со скоростью пущенной стрелы. И я не могла отказать себе в этом нарастающем удовольствии, придержать еще немного. Углубиться. Дальше, еще дальше, глубже…       Мои нервы сплошная натянутая тетива, а распаренное тело сладко изнывало в каком-то незнакомом томлении, совсем чуждом мне исступлении от неудовлетворения… Фантазии просто захватывали с головой и уволакивали куда-то в запретную часть сознания, где никто ничего не говорил вслух, а моим податливым телом овладевал женский язык инстинкта. Я хотела утолить это… первобытно-голодное желание плоти, но не представляла, каким образом можно восполнить образовавшуюся пустоту внутри естества. Тело просило, тело жадно хотело что-то… кого-то определенного.       Я смутно представляла, как мужская рука с острыми когтями едва прикасалась к моей тонкой шее и опускалась на мягкую грудь, задевая торчащие соски. И внутри мгновенно все сжималось и сладко-сладко ныло.       Дымок от курильницы замысловатым пересечением колец опоясывал комнату, наполняя запахом ирисов и камелий. Меня словно окружал душистый, мерно покачивающийся полог многоцветных иллюзий.       Заскрежетала плетеная из прутьев калитка на слабом запоре, звякнули стекла на энгаве. Не пойми откуда взялся резкий порыв ветра. Растущая перед стенами дома айва скрипуче-надломано всколыхнулась ветвями. Попадали на землю спелые плоды. Выхваченные чахлые листки взметнулись ввысь, кружась в танце водоворота.       Одолевавшая меня сонливость разом испарилась. Подгоняемая тревожным волнением, я вылезла из согревающего кокона воды, наскоро вытерлась и на нагое тело накинула тонкий дзюбан, бежевый шелк которого мигом пропитался влагой. Мои руки, выглядывающие из рукавов, казались совсем маленькими и слабыми.       Погода снаружи продолжала зазывать и разгульно бесноваться. Подвешенные стеклянные колокольчики фурин, с расписанным оберегом на металлическом язычке пронзительно-жалостливо звенели на ветру, готовые вот-вот сорваться под его напором.       Играющие безобидные духи на лужайке с испуганным писком попрятались в безопасные логова. Призрачные светлячки хитодама, сохранившиеся на ветвях вербейника, и внезапные порывы ветра предваряли появлению мертвецов. Блуждающие огоньки то мерцали всполохами, то меркли в предзнаменовании грядущего…       Разбушевавшаяся гроза как началась внезапно, так и замолкла.       Все вокруг окутала противоестественная сумеречная тишина, а затем и так пасмурное небо сплошь заволокло чернотой. Мгла сгустилась. Давящая, подобно бархатной пелене. С вершин гор стягивался плотный туман. Текучее марево растеклось вниз, по островерхим пикам сосен. Сползал в ущелье молочной изворотливой гадюкой.       Белесый туман стлался вниз, а погодя расступился перед невиданной силой. И посреди перебаламученной дымки вдруг возник высокий силуэт… Он соткался из языков бесконтрольно клубящейся тьмы, стал осязаемым и приобрел человеческие очертания. А затем он плавно шагнул вперед, неумолимо надвигаясь, чтобы сейчас, стоя по ту сторону, возвыситься надо мной всеобъемлющей горой. Преследующие тени вокруг него заискивающе трепетали, судорожно извиваясь, не смея коснуться Первой Высшей Луны и замарать своими неподобающе грязными, ничтожными щупальцами.       Он здесь! Прямо передо мной!       Я ощутила фантомную хватку на груди, жуткую, сдавливающую в парализующие тиски. Вырвавшийся жалобный вздох с губ являлся тому доказательством, или, возможно, это был оборвавшийся безмолвный крик. Меня полностью и до самых пят захлестнул неописуемый ужас. Сердце билось столь быстро, что готово было выскочить, а тело предало — стало безвольным и неподвластным мне более…       Демон цепко осмотрел меня, сжавшуюся в комок и дрожащую, с высокомерным выражением лица и пустым взглядом в проникновенных глазах. Алые глаза, казалось, вобрали в себя всю кровь его огромного статного тела. Эти глаза замечали все, а вот по ним невозможно было что-то распознать и прочесть. Взгляд демона способен был сорвать все покровы и забраться в голову, в самую сердцевину нутра, туда, куда никого не следовало пускать. Уголки бескровных губ были опущены, что придавало его лицу вид навеки застывшей надменности, превосходства и неодобрения ко всем прочим жалким существам. И ко мне в том числе.       Я кожей чувствовала исходившую от него необузданную силу, почти физическое понуждение и беспрекословное подчинение. Тяжесть, сочившаяся из его могущества, непоколебимая и властная, подавляла и заставляла упасть на колени. Ей нужно покорно уступить, низко склониться, — болезненно расшибая лоб об землю, и не спорить. И мои ноги подкашивались, грозились окончательно подломиться в любую секунду. Все в точности, как в первую нашу встречу.       — Скоро, — проговорил демон многотысячными голосами везде и отовсюду сразу.       Разве он не явился, чтобы забрать?..       Отсвет догорающего очага заплясал бликом высеченных искр на стеклах, ненароком высветив мое отражение… Я пораженно задохнулась от того, насколько возбуждающе выглядела моя покорность перед ним.       Вопреки отрезвляющим крикам разума, внутри меня все сильнее разрасталась дикая раскованность, горячилось одурманенное влечение. И в край осмелев, но все еще обмирая от страха, я поддалась необдуманному, напрочь глупому и безрассудному порыву — отворила единственную разделяющую нас хлипкую перегородку и выскочила наружу, прямо под покров ночи.       Очертания высшего демона поблекли, расплылись и растворились. Послышался омерзительный стрекочущий смех.       На краю синей черепичной крыше, украшенной вырезанными мифическими драконами, с изящно загнутыми углами к небу, чтобы спускающиеся сверху злые духи не смогли достигнуть земли и проникнуть в дом, расположились эфемерные бестелесные существа — безликие оборотни.       — Чего ты хочешь?.. Чего желаешь так сильно?..       Их коварство не знало границ, их не спугнули никакие обереги. Они, утайкой подслушав мысли, умело поймали в расставленную сеть ловушки, и сейчас насмешливо гнушались надо мной с маниакальным блеском в лисьих глазах. А затем, по-звериному ловко подпрыгивая, исчезали в вышине мрака.       В этот раз я не сумела храбро выстоять — поддалась искусительной иллюзии.       Чего ты хочешь?.. Чего желаешь так сильно?..       Вечность сочилась с непроглядных небес, обволакивая мое лицо, оголенные плечи, рвано вздымающуюся грудь, погребая под своей тяжестью. На ресницах, подрагивая, висели капельки. Омытая ледяным дождем, я бессильно горела изнутри, раздираемая противоречиями.       Я в смятении, я запуталась…