Дьявол всегда рядом

      Ирреальность снова пошатнулась и расплылась в каждой линии, а затем воссоединилась, но уже в иной интерпретации, стоило одному звонкому аккорду бивы прозвучать в затухающем резонансе. Законы перспективы, управлявшие моим видением, нарушились. Гостиная с прародителем в одно мгновение ока будто растворилась, и я оказалась в мрачном проулке напротив антикварной лавки, которая, верно, торговала еще с незапамятных времен, — с прокопченными окнами и захламленной разнообразными сувенирными вещицам витриной, обязанных прельстить покупателей. С мифическими созданиями из легенд и сказок, заводными игрушками, позолоченными статуэтками Будды и многорукого Шивы, чучелами птиц, выпотрошенными шкурками зверей, старинными часами и другими деликатными механизмами, основанные на принципе маятника, и это только то, что я успела приметить, выцепив одним неприглядным взглядом.       Низко нависшее небо, свежевымытое после дождя, дышащее скорой зимы, уже приобретало розоватый оттенок. С вышины доносилось щебетание ранних птиц, похожее на пощелкивание четок. Но здесь, в тесном лабиринте улиц, застроенной ремесленными и жилыми домами, царил промозглый сумрак. А отброшенная тень позади меня разрослась до громадных размеров, напоминая, кто именно находился рядом. Демон глянул так, будто не знал, как со мной поступить, а затем я моргнула и, наверно, просто показалось.       — Следуй за мной. Не отставай.       Развернувшись, Кокушибо направился прямо в каменные дебри, даже не удосуживаясь проверить иду ли я за ним. Но он и так слышал или, может, ощущал позади мое недолгое колебание, а затем шаркающие шаги, послушно выполняющие его приказ, гулко отдающиеся от известняковых стен зданий, впритык жавшихся плечами друг к другу.       После дождя было холодно. Я тщательней закуталась летнюю юкату, пряча закоченевшие пальцы в разорванных рукавах. В воздухе витал стойкий запах отсыревшей земли, стылого камня и ржавой металлической пыльцы, непонятно откуда взявшейся. Наверно, так пахнет город, кипучий и суетливый, но пока зорко спящий. Так странно… теперь, когда моя пленительная мечта, очарованная фантастичным миром обширного воображения, увидеть современный город наконец столкнулась с действительностью, то я почувствовала себя глубоко обманутой. Я превратилась в отверженную, без разрешения вторгшуюся сюда, где обитавшие здесь люди изрядно сомневались в существовании страшных монстров, могли преспокойно спать, умели радоваться, отдаваться грусти и заниматься обыденными делами. Совсем скоро прародитель достигнет намеченной цели, скроенной из плана моего согласия, и тогда уже ничего не будет как прежде. Устоявшаяся жизнь всех людей переменится, все надежные устои перевернутся вверх дном, мир расколется на куски, нарушится расписание распорядка дня и даже расписание поездов, утратят силу установленные законы…       Отныне я буду причастна к возгоранию хаоса и ответственна за грядущее насилие, при этом не принадлежа ни миру, а тем паче самой себе.       Осторожно ступая по мокрой дороге, я старалась не угодить в стоящие там и сям лужи, в которых искаженно отражались натянутые электрические провода, скособоченные углы домов и развешенные зонтики вагаса над головой, служащие защитным пологом и украшением одновременно. Красные пятна зонтиков резко контрастировали с серо-графитной унылой обстановкой, усугубляя без того апатичное состояние. Слабо просеянное сияние с трудом очерчивало силуэт Кокушибо, словно боялось прикоснуться к нему или сама его зловещая сущность отторгала любое присутствие света. Он то появлялся в промежуточных светлых отрезках, бликами прыгающими на его кимоно, смолистых волосах и длинных хакама, то снова исчезал в полумраке, сливаясь с утончающимися тенями ускользающей ночи. Ступая за ним, я старательно делала уверенный вид, но правда в том, что до ужаса боялась ступить на его тень… Демон был неумолимым палачом, ведущим на смертную казнь.       Завернув в соседний квартал, мы поднялись по изломистой каменной лестнице, выдолбленной меж почерневших стен домов, местами уже продавленной от частоты наступающих ног на протяжении долгих лет. И очутились на пороге гостевого дома, с потрескавшейся от старости краской дверьми и покрытой мхом статуи лиса-оборотня с отломленным ухом, гордо охранявшего жилище от злых духов. Столкновение парадоксальности. Мы намеревались войти туда, где вход охранялся от таких, как мы. Не успела я тайком скосить глаза на Кокушибо, как он отворил передо мной дверь, в неожиданно вежливом жесте пропуская вперед.       В коридоре разило забродившими бобами, а потолок был настолько низким, что я почти касалась его макушкой. Слой пыли на ступеньках, ветхие рамы и подпорки балок, темнота внутри — все говорило о том, что гостиница в запустении.       — Вверх и направо, — дыхание демона, склонившегося из-за высокого роста, овевает теплом мое лицо, успевшее озябнуть на улице за время короткого путешествия по скудным достопримечательностям городишка.       Выполняя прямое наставление, я поднялась на второй этаж по деревянным половицам скрипучей лестницы, а тут выбирать долго не пришлось — седзи уже распахнуты настежь в комнату для посетителей. В этом крошечном пространстве, кроме свернутого футона на соломенных матах, устилающих пол, готовых вот-вот рассыпаться в труху, стоило по ним ступить, низкого столика, бамбуковой ширмы с изображением сакуры и местами облупившихся стен ничего не было. Только одиночно висящая живописная гравюра украшала конуру — изображение оленя, вытягивающего шею, чтобы полакомиться виноградом. И ко всему этому — отвратительный, какой-то прелый запах спекшегося песка.       Находиться здесь было крайне неуютно, особенно оставаясь наедине с Кокушибо, зашедшего следом за мной и с глухим стуком закрывшего перегородку, отрезая от возможного замысла побега. Единственной кромкой утешения стали приоткрытые ставни окон с налетом серебристой изморози, и я преминула шагнуть к ним, поближе к спасательному оплоту света, стоило рассвету превратиться в полноценное утро.       Не знала куда себя деть и как удобней встать, чтобы как можно меньше привлекать внимание моего спутника, при этом держать демона на виду. Мне необходимо быть готовой и собранной на всякий случай, а какой именно такой случай, старалась не думать излишне пытливо. Подавленность и нервозность, скопившиеся за такую длинную ночь, уволакивали сознание все дальше и дальше от действительности. Мне нужна хоть крохотная, но передышка, ослабленная и измотанная я была уже на пределе. И даже исполинская стать Кокушибо предательски расплывалась в дремотных глазах. Линии формы то имели ясную четкость, то смазывались и плыли рябью. И никакие уговоры трезвого рассудка и насущные страхи не могли выстоять перед желанием смежить на краткий миг веки.       Из щелки окна потянуло неприятным запахом тины и рыбы.       Находясь на холмистой возвышенности, я прекрасно смогла разглядеть внизу маленький садик с увядшими хризантемами, все еще зелеными магнолиями, висящими красными яблоками и сливами на фруктовых деревцах, да улочку на окраине, выглядевшей совсем безлюдной. Ни одной живой души. Один только лохматый рыжий пес, настороженно высунувши голову из-за угла покосившегося барака, не спеша побрел дальше, сжимая в зубах тушку добытой рыбы. Подвешенное на проволоку ведро бряцало около железного бака. За широким руслом речки, на другом берегу стояла потускневшая бамбуковая рощица и аккуратные мандариновые плантации. На пристани, среди покачивающихся лодок, предусмотрительно привязанных к столбцам, неподвижно сидел рыболов, сгорбленный над водой с удочкой в руках. Место казалось смутно знакомым.       — Прыгать с высоты болезненно, — вдруг спокойно обрубил Кокушибо, заставив проморгаться от внезапного замечания.       Видимо, на моем лице проскользнула какая-то безутешная обреченность — не оставшаяся для него незамеченной. Неужели он считает, что осмелюсь сбежать?.. Если бы я умела контролировать свои эмоции, то тут же стерла бы их с лица, спрятавшись за стеной равнодушия, но такой способностью к самоконтролю никогда не обладала. Выставляя себя напоказ словно раскрытую книгу.       — Я не собиралась этого делать, — мой тихий голос ранимо вплетается в оправдание.       Внезапно зашелестел бамбук от порыва ветра, заглушив журчание речки, и над ним повисли молочные клочья тумана, гонимого с отрогов горного хребта, медля над бушующим потоком, точно печальный призрак, не властный вымолвить ни слова утешения, позабытый всеми и вся. В небе громоздились низкие дождливые тучи, с бледной каймой по контуру, массивные и бесформенные, что, казалось, не будь по горизонту гор, то небо рухнуло бы на землю, навсегда прикрыв ее серой полой.       — Тогда плотно закрой ставни и отойди, — последовал незамедлительный приказ с ноткой стали в голосе.       — Мы находимся не в столице… — рассеянно протянула я, скорее самой себе, нежели ему, желая разбавить сгущающуюся атмосферу.       Нехотя закрывая ставни окон, ставшими последним утешительным рубежом, я вытерла испачканные в трухе пальцы об одежду, наблюдая как растревоженные пылинки в тонких прорезях света медленно оседают на пол.       — Ты весьма наблюдательна… — не торопясь с ответом колко охарактеризовал он мою запоздалую сообразительность, прищурив глаза в темноте, при этом подтверждая догадки. — Нет. Накиме перенесла нас в город под названием Камиити, и отсюда мы сегодня ночью отправимся в Ущелье Богов.       Услышав знакомое название, я не сильно удивилась, лишь горько хмыкнула от необычайного совпадения стечения обстоятельств. Ведь это тот самый городишко, в который меня привез извозчик по поручению госпожи Кацу. И где-то совсем рядом должно находиться укромное жилище Такахаси Сато, с гербом глицинии на вратах для путников, ищущих себе временное пристанище, — в данной услуге добродушный хозяин всегда рад услужить. Я до сих пор помню, как он комично щурил подслеповатые глаза и кремнем высекал искры на счастье перед долгой дорогой. В том самом доме впервые познакомилась с Орочи и там же была напугана видением демона, стоящего теперь в паре шагов от меня… Вот уж ироничная насмешка злодейки-судьбы! Будто тот, кто крутил колесо, вернул все на круги своя, несмотря на время, место и обстоятельства.       Но в словах Первой Высшей Луны, соизволившего специально упомянуть наименование города, таился некий скрытый умысел, язвительный намек, — если бы он знал, что я бывала здесь раньше.       Он смущал меня. Невозможно проследить куда именно был направлен его взгляд. Глаза смотрели одновременно на меня, сквозь внешнюю оболочку, заглядывая в самое нутро, вызывая тревожное ощущение обнаженности, но в то же время — на все окружающее вокруг. Не в состоянии выдержать подобного давления, я решила следить за движением его губ.       — Вы уже бывали в этих местах? — Мне захотелось проверить свою догадку, попутно отступая от него как можно дальше, если такое было возможно в комнатке величиной в пять татами. — Кто такая Накиме?       Меня прервал стук, оповестивший о приходе незваного гостя, тактично прождавшего необходимое количество секунд предписанного этикета, прежде чем самолично раздвинуть перегородку.       Прежде чем войти молодой мужчина низко поклонился, едва не расшибая лоб об порог, а затем бесшумно прошел в комнату, держа в руках поднос и небольшую жаровню для обогрева. Не поднимая головы, он поставил дребезжащий поднос с содержимым на столик, а ворох сложенной одежды, до этого припрятанный под низом, рядом. Тлеющий огонь работник гостиницы аккуратно уложил в специальное углубление ниши в полу для очага, с бортиками лоснящегося от сажи, напоследок разворошил кочергой искрящиеся угольки. Но и на этом его услужливость не заканчивалась, стоило ему вернуться с небольшим чаном наполненным теплой водой. Сложив все пожитки за ширму, он все так же молчаливо попятился назад, прикрыв за собой фусума с другой стороны, окончательно оставляя нас двоих наедине. Я только и успела, что разглядеть бледно-серое лицо, пустые глаза и шрам от ожога на пол-лица. Дымок от жаровни тут же заплясал белесыми колечками, делая застоявшийся едкий запах плесени невыносимым, но так же быстро выветрился, постепенно наполняя комнату теплом.       — Лишние вопросы. Поешь.       — Я-я… не голодна, — не раздумывая, я сразу отказалась от столь великодушного предложения, но пустой желудок протестующе заурчал, делая явную ложь более незадачливой.       Все в точности как в первую нашу встречу, когда духи леса, светлячки кодама, выдали меня.       Помимо сдерживаемой воли губы изогнулись в улыбке. Я нервно посмеялась. Демон внимательно ко мне пригляделся. Он не стал повторять, а я не стала испытывать его терпение, но невысказанное неодобрение было вполне конкретным и однозначным. Я поспешила к столику, осмотрительно решив, что лучше занять трясущиеся руки хоть чем-нибудь полезным, а желудок такой необходимой пищей. Неизвестно когда еще посчастливится насытиться трапезой.       Не забыв скромно поблагодарить за угощение Кокушибо, оставшегося абсолютно безучастным, я принялась уплетать горячие пшеничные лепешки, запивая молоком. Удивительно, как простая еда может восполнить необходимой энергией изможденный организм после пережитого ужаса и выпавших на мою долю испытаний. Пускай вкус отсутствовал, а еда падала грудой камней, я почувствовала некоторое облегчение.       Сложенное кимоно в ворохе одежды, принесенное работником, принадлежало мне, а точнее моей матери. То самое кимоно, которое я надевала на фестиваль, посетивший накануне судьбоносных событий. Перестав жевать, уже ничему не удивляясь и не задаваясь вопросом, как оно здесь очутилось, я протянула пальцы, трепетно касаясь шелковой ткани, будто она хранила в себе частичку солнечного беззаботного дня, звуки наковален кузниц, забытой перепалки с Котецу и праздничных огней, оставшегося где-то в далеком прошлом. В груди моментально стянулась точка скопления горечи. Незамедлительное чувство вины не заставило себя долго ждать и ядовитым жалом пронзало мое сердце.       Я запретила себе думать об этом… Запретила! Заталкивая мучительные терзания и угрызения совести куда поглубже. Как жаль, что нельзя просто выкорчевать их с корнем и забыться!..       Неприметно для себя нащупала под пальцами нечто округлое и твердое, явив на свет белую морскую ракушку, подаренную Орочи накануне.       Я настолько углубилась в себя, что не заметила, как Кокушибо расположился на футоне и приспустил кимоно нагаги с плеч, оставшись с голым торсом. Зрелище мигом выбило почву из-под ног и вышибло дух…       Демон медленно вытаскивал из своей грудины нечто схожее на катану, сосредоточенно придерживая за цуку рукояти. Вместо привычного железа, закаленного в горниле, выкованного молотом и отшлифованного до ослепительного блеска, его сталь была слеплена из живой плоти и свежей крови, определенно не лишенной остроты и наделенной сверхъестественными способностями. Меня передернуло от брезгливости, стоило заметить на самодельном клинке вполне человеческие глаза, омерзительно подрагивающих в глазницах без век.       Даже в сидячем положении он возвышался горой, заполняя все свободное пространство. Рассыпавшиеся по спине черные волосы облепляли широкие плечи, а под мраморной кожей перекатывались рельефные мышцы, — переполняющая их огромная сила готова вот-вот вырваться изнутри. Его тело выглядело безупречно. Каждый изгиб и каждая деталь интриговала. Никогда прежде мне не доводилось сидеть рядом с полуголым мужчиной. Тем более с демоном, тем более с таким…       Обнаженный статный облик демона взбудоражил и я оцепенела, пребывая в плену гипноза и недозволенного искушения, постыдного и неприличного. Пульс участился, стук сердца громыхал в ушах, а грудь начала быстро вздыматься и опадать. Собственное тело невероятным образом откликалось, взывая утолить интерес нездорового влечения. Заставляя непроизвольно поджимать пальчики ног от острой пульсации, ноющей болезненным томлением внизу живота, где-то в истоках женского начала. Спектр чувств и реакция обострились, во рту внезапно пересохло, губы запылали, застенчивый румянец расползался от щек к шее. Меня опрометью бросило в сильный жар. Воздуха совсем не хватало. Такое происходило впервые или, возможно, происходящее было следствием одурманивающего яда в крови, под влиянием которого я находилась до сих пор.       Выверенные до совершенства движения, в коих не было ничего лишнего, исходящая от Кокушибо твердая, никем и ничем непоколебимая решимость, сопровождаемая невозмутимой уверенностью. Выдержанное хладнокровие, граничащее с бездушием жестокости, позволяющая ему оставаться совершенно спокойным, как глубокая черная вода, и сохранять контроль над собой в любых ситуациях. И при этом не лишенный мужской красоты. Суровой и грубой, но притягательной, отточенной на протяжении столетий. Как совершенное скульптурное изваяние в руках искусного мастера. В нем не было человеческих слабостей и изъянов, не было ничего бренного и преходящего.       Мелькнувшее молнией озарение и уверенность, что чутье не способно меня подвести, крепли. Без сомнения, передо мной падший самурай, пришедший из темных времен периода сэнгоку, наполненных распрями раздора и окропленных кровью многочисленных сражений. История человечества исчислялась смертью и болью, положенных ради тщеславия жадных до власти диктаторов, а он высокородный самурай, верный своим идеалам. Преданно служащий единственному господину. Навечно.       Война и смута, горы трупов и реки крови — все это и должно было питать силу демона на протяжении столетий. Смерть просто не могла иметь с ним ничего общего. И никакие другие мирские соблазны ни в коей мере не способны как-либо повлиять и что-либо изменить в его устоявшемся закостенелом мировоззрении и железных принципах.       Отблески разгоревшейся жаровни причудливо рисовали карикатурные сцены немого театра на стенах комнаты, созидая тончайшее кружево иллюзорности. Рассеянные тени гуляли повсюду. Блеклый свет лился на его лоб, влажные глаза, прямой нос, сжатые губы и черные волосы — точно красное дерево, но лицо оставалось неподвижным и замкнутым, свет просто как бы стекал по нему, разбиваясь об острые грани выступов. Если бы Кокушибо хоть один раз моргнул, хоть одна мимика, присуща обычному простолюдину, дрогнула на его лице, то мир, который он всячески пытался отвергнуть, принял бы это движение, как приняла его я.       Возможно, морок провидения, возможно, виной сему мое богатое на выдумки шальное воображение, но отчего-то была уверена, что смогла увидеть в нем то огромное одиночество, что жило и ширилось внутри меня самой. И приняла его, неправильного и чудовищно опасного, как принимают неизбежное — не противясь и не отрекаясь. Но демон очертил рубеж, возвел неприступную крепость, которую ни за что ни перешагнуть, ни преодолеть, ни умалить никакими ярыми словами убеждения. Кокушибо словно пребывал в каком-то своем отграниченном пространстве, там, где не было места для меня — в обители вечного скитания, терзаемым проклятием людоедства и ненависти забвения. Это была мерзлая и бесплодная земля неизбывного одиночества. Изгнание, на которое он обрек себя сам, на которое он с готовностью согласился, куда не имели доступа ни время с его разрушительной силой, ни постоянно изменчивые законы мира с его гомоном и суетой. Делая его неподвластным заботам повседневной жизни. Стали неведомы ни горе, ни радость, ни тепло солнечных лучей. Ни закаты, ни рассветы. Он спрятал мысли в самой глубокой впадине своего существа, чувства давно искоренил, а его прошлое никогда не будет раскрыто, — не позволит и не подпустит. Ведь для него я была ничем значимым, просто раздражающей грязью под ногтями, от которой хочется побыстрей избавиться.       Даже данное имя было ненастоящим, и я могла только гадать, каким он был в прежней ипостаси. Сумел ли он познать истинную любовь, дарующую счастье сиюминутного блаженства. Владело ли им безрадостное бремя страданий, тягот, невзгод и всяческих лишений. Был ли он справедлив, наделен благородным мужеством и достоинством чести?.. Или его изнутри съедали пороки алчности, зависти и непомерной гордыни, сподвигшие так низко оступиться? Управлял ли им обычный страх?.. Будто он грань хотел стереть меж тем, кем был и кем в итоге стал. Без сожаления перечеркнул былое, перевоплотился в демона и стал порождением химерности.       Саму жизнь предопределяют совершаемые поступки, плохие или хорошие, много или мало, но в природе мирских вещей судить наделены одни лишь только боги, и никто другой не вправе возлагать на себя обязательства суждения. Мне недоступна возможность отодвинуть край полога мироздания и заглянуть по ту сторону неизведанного, нарушить сотканную материю бытия, увидеть прежнего Кокушибо, более человечного, приземленного и имеющего прерогативу ошибаться. Он часто ошибался, и эти непоправимые ошибки сделали его таким, какой он есть…       Наблюдая за ним, невзирая на предостерегающий вопль инстинкта бежать прочь без оглядки, рваться упастись от злого рока, всему вопреки, поддавшись необъяснимым пленительным чарам, меня манило к нему. Как яркий свет манит мотылька в ночи. Одурманенное наваждение, не иначе… Неведомая сила притягивала все ближе, а завораживающее желание прикоснуться становилось все настойчивей и требовательней, но между нами раздвинулась пропасть — он находился так близко и так запредельно далеко одновременно. Недосягаемый. Нас разделяло не просто расстояние в несколько шагов, принадлежность к разным сословиям или запретная связь между человеком и демоном. Между нами пролегали целые века, расстояние равное протяженности от земли до звезд.       Начисто игнорируя мое присутствие, он продолжал свое дело, не заметив, как из складок одежды выкатилось нечто напоминающее трубочку. Не стоило приближаться, но возникшее любопытство возобладало над криком разума. Я подобрала детскую дудку, выструганную неаккуратной резьбой, способную издать только один звук трели. Разрубленная пополам игрушка, непригодная более для музыки, пахнущая ароматом сладковатой липы, странным образом растрогала меня, что-то всколыхнула в сердце — чуткое и щемящее чувство сопереживания. Я испытывала трогательную нежность к тому, кто этого совсем не заслуживал.       — Вот, возьмите. Она принадлежит вам?..       Он наконец обратил внимание.       С откровенным простодушием, свойственному моему характеру изначально — как бы я ни старалась кичиться смелой и дерзкой, на раскрытой ладони протянула Кокушибо дудку. А затем, неожиданно для самой себя, совсем несмело, очень робко улыбнулась. Наверно, что-то в моем облике его сильно задело, либо рассердило, отчего демон с феноменальной скоростью обхватил запястье, притягивая на себя. С губ сорвался едва слышный невразумительный писк, когда я очутилась в парализующих тисках, коленками касаясь Кокушибо, упираясь руками в его грудь.       — Уже не боишься меня? — медленно промолвил демон, вынимая из моих одеревенелых пальцев дудку. — Что это у тебя такое?..       Я еще ничего не ответила, а растерянное заикание уже сбивалось во рту. Вблизи глаза Кокушибо выглядели устрашающе, они словно проникали сквозь окружающие предметы, проникали в душу, различая где-то там, в глубине, все мои мизерные желания, никудышные поступки и мелочные грехи, прошлое или будущее. Видели обратную сторону изнанки души. Высеченные кандзи выделялись на поверхности зрачков, давно утратившие человеческую форму и цвет, расчерченные темными прожилками, словно потрескавшаяся от зноя пустыня.       Приятный аромат липы стал интенсивней, перемешиваясь с толикой горечи луговых трав. Он пахнет, как теплая летняя ночь. Отныне эти запахи будут неустанно преследовать меня, напоминая его.       — Нет… это мое! Мое!.. Она принадлежит мне! — рвано зашептала я, стоило ему вытащить из сжатых в кулак пальцев ракушку, которую безуспешно пыталась спрятать. Послышался надломный хруст, заставивший меня замереть и, уступая грубому натиску демона, раскрыть израненную острым сколом ладонь. — Вы и так все отобрали. Оставьте хоть ее… Она так же мне дорога, как вам дудочка!       — С чего ты так решила? — вопрос прозвучал подкупающе миролюбиво, и я на одно мгновение поверила в его доброту, какой бы обманчивой она ни была.       На дне его взгляда мерцало нечто неуловимое, но я не могла точно определить, что именно. Если бездна — пустота непроглядной мглы, но для меня она была неопределенностью в этих янтарных глазах. Я встретилась с чем-то невиданным доселе и потонула, запутавшись в сложных противоречивых чувствах.       Не выдержав затянувшуюся паузу, героически вызвалась поддержать натянутый разговор.       — Вы не хранили бы ее так усердно, такую детскую и поломанную, если бы она не имела ценности! Значит, вы не такой бесчеловечный, как хотите казаться, значит, в вас теплится нечто хорошее… Дудочку подарил дорогой вам человек?       В непроизвольно брошенных словах была неуверенность, но я не сомневалась в их правдивости. Они попали точно в цель, судя по его изменившемуся лицу, ставшим еще более ожесточенным, не скрывая признак крайней степени недовольства.       — Ты заходишь слишком далеко, — вкрадчиво отрезал он.       Кокушибо отбросил ракушку, как ненужный мусор, и та окончательно раскололась вдребезги, напоследок донеся волшебный отголосок всплеска морского прибоя.       Или это я разбивалась об прибрежные камни отчаяния.       — За что вы так со мной? Это все, что у меня было… — поникший голос тонко задрожал, и меня до краев затопила тщетная беспомощность. — Ведь я никогда не смогу увидеть море, теперь, когда… когда, все так сложилось.       Пряча голову в плечи в попытке отгородиться от испытующего взора напротив, я усиленно смаргивала слезы, упрямо катящиеся по щекам. Устыдившись своей несдержанности, молча глотала соленую обиду. Все эти треволнения, все эти ожидания худшего и нежелание мириться с незавидным положением измотали меня до исступления. Предел стойкости воли был пересечен и начиналось бессилие духа.              Шумовой поток дождя ворвался в окутанную полумраком тишину напряжения, заглушая обезумевший стук моего сердца в рокоте капель. Гул дождя закрыл от нас весь внешний мир плотной завесой. Струи хлестали по настилу крыши, временами звонко ударяя по бумажным седзи.       — Ты испытываешь то страх, то смирение, то возбуждение. Твое сумасбродное поведение и разительно быстрая физиологическая реакция тела вызывают недоумение. И интерес… С которым я могу легко совладать, если не уделять внимания. Незаслуженного внимания, — внезапно мягко рассудил Кокушибо, но исходящая от него властность подавляла все сильней. Идти наперекор не допускалось ни под каким предлогом.       Осмелев, но внутренне обмирая от волнения, я уперлась ладонями об его грудь в попытке отстраниться. Позволить безопасному расстоянию вклиниться между нами. Чувствуя мощные удары сердца под горячей кожей. Вот только его хват на моих предплечьях не позволил этому случиться.       — Все, что я испытываю, вас не касается никаким образом. Мое личное дело! — осипшим голосом возразила я. Мелкая дрожь наплывами покрывала все мое тело, но зато страх заметно отступил и освободил горло от оков, позволяя быть более говорливей, чем обычно. — Как и моя жизнь, в которую вы вторглись и готовы использовать, а потом оборвать по любой прихоти!       — Меня будет касаться все, и зависеть тоже, пока находишься под моим покровительством. Покуда исполняю наказ.       Кокушибо одновременно пренебрежительно и серьезно оборвал мои попытки казаться дерзкой и острой на язык. Зарождающийся росток мужества смял на корню. Колючее смятение с разочарованием в собственной наивности полоснули по мне не хуже острия лезвия.       Поджав губы, теребя и комкая рукава по привычке, я вглядывалась в глаза демона. Упрямо, решительно, с вызовом. До тех самых пор, пока не увидела в них отражения себя. Не то чтобы могла что-либо прочитать в этих глазах — в отношении его я была напрочь лишена проницательности. Он диктовал новые правила и условия, с которыми никак не хотелось примиряться, но и отвертеться не представлялось возможным. Моим мнением никто отныне не будет интересоваться. Жизнь утратила всякую значимость, превратившись в угоду использования гнусной цели. Кукольная марионетка на коротком поводке, без надежды и с огромным грузом вины за содеянное. Без шанса на искупление. Соразмерно гнилой порче на руках — вязкой и грязной, ни смыть, ни забыть. Чем я могла заслужить такую участь? Я знала ответ, но не могла признаться, что во мне столько трусости, себялюбия и лицемерия, что с легкостью предала всех, кто мне доверял взамен на спасение. Ничем не лучше демонов. Лучше умереть, а все, что происходит вокруг — будет казаться агонией погибающего разума. Но и насильственной смерти я страшилась.       Я чувствовала себя полностью раздавленной и уничтоженной, и уже совсем не думала, что все может быть иначе. Какой бы ни была ужасной ошибка преступления, случившегося не воротить вспять и не изменить. Все стремительно рушилось, с грохотом распадаясь на части и оседая обломками утраченных возможностей.       Что я наделала!       Отрезвляющая боль от принятия действительности как должного, заставляет тихо всхлипнуть и, к собственному изумлению, искать утешение у ног меня сокрушивших. Искать утешение и находить понимание у Кокушибо, при этом полностью растворяясь в тени его жестокости.       — Я никогда ничего подобного не хотела. Ни вашего покровительства, ни внимания прародителя. У меня было все, о чем можно только мечтать… Мне была дарована семья, связанная узами любви, понимания и поддержки, но и это я умудрилась потерять. Младшая сестренка отдала мне сокровенную мечту, переняв которую я оберегала всеми силами и пыталась воплотить. В память и ради нее. Увидеть просторы необъятного океана на песчаном берегу, полного ракушек. Но после той ночи, повстречав вас, по крупицам утрачиваю всю себя. Наверно, я разгневала всех богов, раз они обрекли быть такой… неполноценной. Особенная кровь… Это сущее проклятие!       По лицу с удвоенной силой заскользили слезы, дразнящие и коварные, подзуживающие не сдерживаться и расплакаться сильней. Отдаться на волю чувств. Но я только слизывала с губ и глотала. Соленые слезы сожалений и несбыточных желаний, вот что это было.       Я замолчала, устыдившись своего искреннего откровения, прежде сокрытого ото всех, с замиранием сердца ожидая выговор за неуважение и упрямство. Но между нами снова повисла осязаемая тишина невысказанных слов. Огромное и темное молчание.       В заторможенном состоянии я наблюдала, как алые разводы, измазанные по его груди от моей поцарапанной ладони, жадно впитывались в тело. Кровь просачивалась, будто так и должно быть, будто в порядке естественных вещей, и кожа вновь становилась чистой и невероятно бледной.       — Из всех недостойных оказать господину честь, именно ты стала переломным рычагом, способным перевернуть ход развития. Полезной. — низкий голос вибрировал в массивной груди Первой Луны, я ощущала это всем нутром. — Великая привилегия…       — Нет никаких привилегий. Вы просто заставили меня отказаться от всего, чем я дорожила! — сразу вспылила я, не успев опомниться от увиденного.       — Привилегия стать отмеченной. Не каждому позволена, но и цена расплаты слишком велика, — закончил Кокушибо, его всеохватывающий взгляд бродил по мне, внимательно изучая расстроенный и озадаченный вид. — Что? Разве тебе никто не рассказал правду?       Уставившись на него, я переваривала и осмысливала сказанное, не соображая, что он имеет в виду. Его руки больше не удерживали в плену, а обхватили мое мокрое лицо, вскидывая вверх за подбородок, убирая запутанные волосы в сторону и придирчиво рассматривая. Я просто наблюдала за ним в ответ и не сопротивлялась. Спустя столько времени, Кокушибо волен был управлять мной как ему заблагорассудится, наверстать упущенное. Ведь при первой нашей встречи в лесу вмешались истребители. Дыхание демона обволакивало кожу теплым щекотанием, а кончики пальцев очерчивали метку по краям, похожую на его собственную.       — Меченая, я никак не возьму в толк, как именно ты заполучила данную особенность. Всего лишь слабая женщина. Ничем не примечательная и не выделяющаяся. Допускаю возможность, что ты видоизменилась благодаря цветку. Или так было угодно кому-то… Обладаешь способностью видеть прозрачный мир?       — Не такая я и особенная. Как вы выразились — слабая женщина. Нет избранных, все люди едины, в этом и заключена истина всего. Рождены от звезд, ходим под одним небом и умираем, отдавая обратно тленную оболочку. Мы всего лишь маленькие крупицы в многовековом потоке. То, что природой создано, будет ею и уничтожено. Для дальнейшего возрождения снова, и снова, и снова… А потом мы рождаемся заново, бесконечный круг перерождений, — я помедлила, подбирая нужную интонацию и слова, смущенная проявленным интересом демона. — Человек не должен жить больше, чем ему отмерено судьбой, иначе это будет нарушать принцип круговорота всего сущего. И даже вы, Кокушибо… доно, ходили под солнцем. У меня была сестра, а у вас брат…       Повисла пронизительно звенящая тишина.       Нагретый воздух между нами сжался, в глазах нависшего надо мной мужчины мелькнул чистый гнев. Черты лица неестественно заострились. На шее и лбу вздулись вены, пульсирующие под кожей. Сама того не осознавая, затронула за живое. Ненароком упомянула то, чего не следовало, то, что он старательно избегал.       Он бесцеремонно сжал мою челюсть, впиваясь когтями в кожу, удерживая от дальнейших разглагольствований, не позволяя издать ни звука. От вспышки жгучей боли снова навернулись слезы.       — Твоя докучливая болтовня утомляет, глупое создание. Не знаю, кто надоумил подобным речам, но даже если такие как ты и знали о подобном, вы ни за что бы не смогли постичь истину. Истина заключается в обретении невообразимой силы. Власть и сила — это благо, но лишь для властителей этого мира. Она не подвластна жалким формам жизни. Похоже… дальнейший разговор бессмысленен. Есть одно незаконченное дело. Начнем…       Я выпрямилась и напряглась, силясь сосредоточиться, в то время как паника захлестывала и погребала под собой. Подхватив за талию, Кокушибо опрокинул меня на спину, накрепко удерживая на месте за бедра. Охваченная диким ужасом, я даже не заметила, как он сорвал пояс и распахнул полы юкаты одним движением.