Дьявол всегда рядом

      Я коснулась босыми ступнями пола. Не удержавшись на ослабленных ногах, тут же рухнула на коленки, звонко клацнув зубами и лбом утыкаясь в ворс ковра. Он был таким влекуще мяконьким и пушистым, что позволила себе на мгновение расслабиться. Протяжно выдохнуть и вдохнуть. Я склонила тяжелую голову и прильнула лицом к нему, пропуская податливые ворсинки сквозь пальцы. Мои руки казались такими маленькими, будто они были далеко-далеко внизу. Будто и вовсе принадлежали не мне, а какой-то другой девушке.       В полном изнеможении, я оставалась в таком положении несколько очень долгих секунд, не в силах о чем-либо думать и не предпринимая какие-либо вялые попытки противиться нахлынувшему безразличию. Истерики не было, только ровное дыхание и на удивление хладное спокойствие к происходящему. Подобное состояние не было свойственно мне прежде.       Такие роскошные ковры вручную плели в самобытной Персии, затерянной среди зыбучих песков. Древней цивилизации, не существующей уже ныне…       — Здравствуй.       Раздался щелчок. Полумрак озарился приятным светом электрической лампы, заставив меня изрядно проморгаться. Подбоченившись и скосив глаза, я увидела прямо перед своим носом кожаные лакированные туфли, специально привезенные из заокеанского чужеземья для самых привередливых богатеев.       — Пожалуйста, встань, не стоит вот так лежать на стылом полу. Не хочу показаться настолько негостеприимным, — чужие пальцы крепко взяли меня за подбородок и рывком подняли голову, но голос по-прежнему был нежен и ласков: — Несчастная. Ты достаточно настрадалась.       Милостивые боги… Что это за чувство? Мои конечности заледенели, непроизвольно подрагивая. Нутро затрепетало от беспредельного ужаса. Кто он?..       По лицу незнакомца промелькнуло подобие улыбки, только и всего, пока распластанная я безвольно лежала у его ног, пытаясь наконец образумиться и прийти в себя. Его аура, подобно стенобитному тарану, неописуемым шквалом обрушилась на меня, невероятно подавляя и словно отбрасывая навзничь. Грозясь раздробить с небывалой доселе силой до последней косточки.       Теплые пальцы, все также державшие за подбородок, не позволявшие ни вырваться, ни отвернуть голову, ни отвести взгляд, заботливо заправили выбившуюся прядку волос за ухо. Обнажили метку на виске и нежно коснулись щеки, напоследок поглаживая подушечкой большого пальца. Успокаивая, убаюкивая неразумное дитя. Я оторопела, стоило ему приложить палец к своим тонким губам и кончиком языка слизать смазанную кровь мертвой девушки.       За столь короткое время, удивительно растянувшееся в бесконечные часы ожидания, между нами царила тишина — будто он ждал какой-то определенной реакции, но она не последовала. А затем незнакомец деловито и одновременно небрежно разгладил свой строгий костюм выверенными до совершенства движениями. Будто совершал эти действия не только на протяжении десятилетий, а может даже и больше… Столетиями. Убрал несуществующие складки на и так идеально выглаженном и безупречно сидящем одеянии. Впитавшийся в ткань парфюм неуловимой ноткой шлейфа окутал нас двоих, создавая атмосферу фантасмагории.       Расслабленно откинувшись на спинку и кладя изящные, очень бледные руки с длинными пальцами на обшитый парчой подлокотник кресла, незнакомец почти беззвучно шевельнул губами:       — Такая испуганная… Я ничего с тобой не сделаю. Умойся, приведи себя в порядок, а после мы поговорим.       Я сначала не поняла, что он от меня хотел и о чем просил. Но в темных глазах, выделяющихся на заостренных линиях худощавого лица, глядевших на меня откуда-то сверху, недвусмысленно читался приказ. В них не было и тени жестокости, лишь бескомпромиссное подчинение.       И в этот сумрачный час в облике незнакомца, где-то в глубинах мерцающих ледяным блеском глаз, что пристально смотрели на меня, я на мгновение разглядела весь этот иной мир. Мир порождения безобразной химерности и изуверства людоедства. Сокрытого покровом долгой ночи, в котором никогда не смолкают душераздирающие вопли несчастных жертв в предсмертной агонии. Противоположный мир, ничем не отличающийся от нашего, по другую сторону чертога человеческого бытия. Где существование — соперничество меж сильнейшими, вероятность выживания принадлежащей одной лишь смерти, неизменной и незыблемой.       Я оказалась в ловушке. В замкнутом круге, из которого не выбраться. В кошмарном сне, из которого не проснуться. Значение имело лишь то, что это произошло. Случилось. Самые чудовищные предзнаменования сбылись. Завеса, скрывавшая нависшую надо мной опасность, окончательно разорвалась. Сердце сжалось от ужаса и жгучей немилосердной несправедливости. Все вдруг стало пепельно-серым, ненадежным и призрачным. Вся многоцветная палитра красок, без предупреждения, разом померкла для меня одной. Эфемерная аллегория реальности стала предельно осязаемой и правдивой. Видимо, мне было свойственно отождествлять свой страх с чем-то чужеродным и потусторонним, или хоть как-то дать объяснение своему взвинченному состоянию.       Аристократическое лицо мужчины, очерченное блеклым светом, отливало неземным сиянием. Но эта холодная красота была противоестественной и отталкивающей. Облик незнакомца выглядел совсем иначе, чем другие людские лица, словно сама жизнь не сумела оставить на нем свой неизгладимый отпечаток увядания. Он был неподвластен никаким законам мироздания. Неподвластен стремнине потока времени. Вечный перед лицом сменяющих друг друга времен. Он мог наблюдать за великими сражениями и падением древних империй. Целые эпохи сменялись на его глазах. И что-то неуловимое проскальзывало там, по ту сторону глаз, некая неуравновешенная, первобытная, уродливая ипостась, но тут же, изнутри, тонуло в жерле бездны. Это была бездна, глубину которой не измерить никакими способами и представлениями.       Мужчина едва шевельнулся. Мое пророческое видение прошедших времен и его безнаказанных преступлений рассеялось. Он снова выглядел радушным, безукоризненно ухоженным и элегантным.       — Чего ты ждешь?       Мой разум, растревоженный, запутавшийся и разбитый на куски стал постепенно складываться в нечто целое. Я приняла самое верное решение — просто повиновалась. Тут нечего было обдумывать и взвешивать, все понятно без лишних слов. Я снова смиренно приняла незавидную участь, от которой было не уйти и невозможно спрятаться. Не понадобились убедительные угрозы, очевидные намеки и наглядное изъявление грубой силы для подчинения. Неизвестно что со мной станется, только попробуй не подчиниться ему.       Я запомнила, как поднялась на ноги. Подъем показался вечностью. Немыслимое событие запечатлелось до определенной черты и никогда не изгладится из памяти. Порванная юката, не принадлежащая мне изначально, висела растерзанными в клочья лохмотьями. Я запахнула ее, пытаясь прикрыть нагое тело, бесстыдно просвечивающее сквозь дыры. Холодный деревянный пол без ковра съеживался от прикосновения ног. Или это я дрожала.       Рукомойник стоял под стенкой, подле внушительного окна. Я могла рассмотреть впечатляющий вид на окрестности города. На улице было тихо; горели фонари вдоль мощеной дороги, стояли современные полированные машины, оставленные владельцами на ночь. Чуть поодаль, на другой стороне проезжей части, находились старинные ворота храма и само святилище, мрачное и замысловатое архитектурное сооружение с вытянутыми витражами окон. Шуршала пожухлой листвой аллея ореховых деревьев. Из соседнего проулка, за чередой гротескных домов, окутанных сонной дымкой, выстроенных в аккуратные ряды, послышался дребезжащий лязг трамвая, пробегавшего по железным рельсам. Кое-где горел свет в окнах, кое-где, даже в столь поздний час, мелькали силуэты прохожих, да отсвет фар автомобилей, изредка проезжавших по улице. Сотрясались от дуновения ветра вывески кричащих пестротой магазинов и торговых лавок. Трепетали развешенные бумажные фонарики, позабытые после шумных праздников. Протекала незатейливая повседневная жизнь, ничем необремененная и неотягощенная. Гудели линии электропередач, перетянутые как стальные тросы канатов. Может быть, кто-то разговаривал, может быть, у меня звенело в ушах, и ничего, кроме этого гула, я не различала. Огромный город столицы никогда не спал, но все звуки словно таяли в осеннем небе, теряли резкость и доносились до меня через мягкую пелену. Затянутые хмурыми тучами небеса таили приближение дождя.       А ведь все могло быть иначе. Я могла оказаться среди этих счастливых людей и ничего не подозревать, что будет происходить совсем рядом. Пребывать в блаженном неведении в окружении мирских проблем. Но глупо было даже задумываться о таком — наивно мечтать о другом, недосягаемом развитии событий. Я осталась абсолютно одна в уязвимом одиночестве и нуждающаяся в защите.       Наверно, так было суждено, наверно, это был знак, любая встреча — неслучайна, чередуясь одна за другой, они целенаправленно привели меня сюда. Всему и каждому есть свое предначертание, и мое, несомненно, уже сбылось. Все же гибель грозила с самого начала — просто теперь из вероятной она стала неминуемой.       Глубоко вздохнув и расцепив сведенные судорогой пальцы со скомканной одежды, я плеснула в лицо водой из кувшина. Омытое отблеском лампы тонкое, почти прозрачное лицо выглянуло на поверхности зеркала, висящего напротив. С заторможенным опозданием я узнавала знакомые до боли черты, ранее принадлежащие мне. Печальные, обреченные и полные разрушенных надежд. Распущенные волосы, в беспорядке разметавшиеся по плечам, торчали во все стороны. Осунувшееся лицо выглядело совсем потерянным, только родинка под левым глазом и злополучная метка выделялись на бледном полотне кожи. И брызги засохшей крови. Капли крови розоватыми дорожками стекали вниз, размывая подпорки моего и без того хрупкого самообладания. К горлу моментально подкатила дурнота. Комок разбухал, сдавливая в тиски спазмов, а нечувствительные губы изогнулись в совершенно безумной гримасе улыбки. Даже не представляла, что такого притягательного мог увидеть во мне Орочи…       Проскользнувшая мысль была до нелепости бредовой, провоцируя взбунтовавшиеся эмоции выплескиваться, вырываясь наружу сдавленными всхлипами. Я начала с каким-то одержимым остервенением тереть кожу, пытаясь избавиться от налипшей гадости, сдерживая совсем неуместный нервный смех. Подбородок предательски задрожал, и я сильнее сцепила зубы, не позволяя смеху превратиться в бесконтрольные рыдания. Уронив лицо в дрожащие руки, я словно спряталась от всего, укрываясь за шаткой преградой, пускай и иллюзорной.       — Не стоит, не истязай себя так. Ты удивительно хорошо держалась.       Выхоленный голос мужчины тут же образумил и вернул обратно. Я осторожно отыскала его отражение в зеркале, случайно замечая еще один темный силуэт…       Сердце заколотилось неистовыми толчками, гулко отдаваясь в груди, будто в лихорадочном ознобе. Я импульсивно дернулась, неуклюже подскакивая на месте и хватаясь за рукомойник, — превратившегося в единственную опору в этой ненормальной круговерти мира.       Первая Высшая Луна стоял в полутьме комнаты. Прямо позади меня. Являясь живым воплощением угрозы. Небольшой сжатый рот с бескровными губами, волевой угол подбородка и массивная шея. Кожа была настолько бледной, что от нее исходило мраморное свечение. Он походил на огромное скульптурное изваяние, заполнившее все пространство.       Я не могла отвести взгляд, будто зачарованная, а птичка в груди немного унялась, перестав биться о прутья своей клетки. Демон притягивал к себе, как огромная воронка на идеально ровной поверхности воды. Все остальное отчего-то вдруг перестало иметь всякий рациональный смысл — звуки, слова, принимаемые решения и вероятная собственная погибель. Он выбрал меня, не спрашивая и не предупреждая, хочу ли я это познать, — испытывая слабое создание на прочность, но и без того было очевидно — противостояние неравное. Стоит только проявить малейшую оплошность, как он сразу раздавит меня. Но схватка была вероломно проиграна, не начавшись. Это был знакомый дьявол, и я уже знала насколько он беспощаден. И все мое естество покорялось этому настойчивому, безжалостному зову. Настоящее безумство… моя воля была без остатка порабощена суровым образом, а его невообразимая сила пленяла.       Демон стоял, а я на него смотрела. В этом обоюдном придирчивом наблюдении мое собственное сознание отказывалось участвовать. Оно просто отдалилось на безопасное расстояние и сжалось до пульсирующей точки. Может это было проявлением трусости, может таким способом пыталось инстинктивно защититься перед доминирующим существом. Вариантов много, а попусту гадать и искать причину не хотелось. Такое волнительное событие… не вызвало во мне ни малейшего страха. Я просто впала в какое-то глупое оцепенение — бездумное созерцание. Позволила хаотичному потоку мыслей просто плыть, в этот момент думая обо всем одновременно и в то же время ни о чем конкретно.       Но больше всего меня поразило то, как спокойно и даже вызывающие к этому событию относилась. Словно имела полное право вот так дерзко, без утайки его рассматривать. Словно ждала и была готова к этой встрече — из-за чего его глаза неодобрительно прищурились от неудавшегося производимого впечатления. Совсем не такой реакции он ожидал. Меня окатила волна хлесткой силы, исходящей от него. Колючие алые глаза прожигали душу, в них виднелось надменное презрение. Янтарные зрачки, что и так были достаточно узкими, сузились еще сильнее.       Оцепенение перед демоном постепенно отступало, на смену приходила взбунтовавшаяся решимость и стойкость. Я неожиданно обнаружила в себе твердый, несгибаемый стержень мужественности. Обрела новое дыхание. И в невероятном, непредсказуемом понимании подчеркнуто медленно, намерено дразня высокомерного демона неучтивостью, наклонилась и еще раз ополоснула лицо, смочила рот водой и утолила жажду.       — Познакомься, это Кокушибо, мой самый верный соратник, — прародитель всех демонов явно потешался, наслаждаясь представлением. — Вы с ним уже встречались однажды.       Кокушибо… Да, я встречалась с ним. В ту самую роковую ночь, а потом видела его в каждой мелькнувшей тени, в каждом ярком сновидении и в каждом навязанном воспоминании, ставшими неотъемлемой частью меня самой. Он виноват во всем. Или мне было необходимо так думать, взваливая на него все проблемы и невзгоды.       Я гордо вскинула голову и расправила затекшие плечи. Запуганная, кроткая, готовая всем угождать девчушка, панически боящаяся высказать собственное мнение, отступила куда-то вглубь. Постоянный страх обернулся протестующей злостью. Я устала бояться, устала соглашаться и кланяться. Прятаться, бежать и умолять тоже не собиралась. Отныне казалось непростительным унижаться так более. Пускай будет как будет. Все равно трагичная неизбежность неотвратима. Но и напрашиваться на беду не стоит. Осторожность не будет лишней. И мне пришлось сдержаться и прикусить язык, не позволяя колким словам обрести форму голоса. Не стоит совершать поспешную ошибку — грубить тем, кто может уничтожить по мановению щелчком пальцев.       — Вы хотели поговорить, — уверенно напомнила я и напустила серьезный вид, отворачиваясь от высшего демона в отражении зеркала, продолжающего испепелять взглядом мою спину. — Я внимательно слушаю.       Восседающий в кресле мужчина манерно склонил голову набок, отчего черный локон упал на высокий гладкий лоб, скрывающий разум неподвластный никакому постижению.       — Я удивлен, — добродушно протянул он, выгибая тонкую бровь, пряча жеманно-расчетливую улыбку на кончиках губ, улыбку, не затрагивающую глаз. — Удивлен да и только. Какая ты интересная девушка…       Узнать, был ли он по-настоящему удивлен не представлялось возможным. Мертвенная неподвижность его лица оставалась непроницаемой, не выказало ни единой эмоции, за которую можно было ухватиться и помочь в определении его дальнейших мотивов. Я пристально следила за выражением глаз, за ртом, из которого мог появиться бесповоротный вердикт моей судьбы.       — Никто не осмеливается фамильярничать со мной, но я прощаю на первый раз. Тем более для тебя, Мори Акари, ведь ты — нечто особенное. Удивлена?.. да, потрясающий экземпляр. Каждая мышца, каждое волокно и каждая капля крови превосходят все то, что я встречал когда-либо прежде. Ты тоже видишь бесподобный идеал человеческого образца?       — Да, господин.       Низкий тембр прокатился раскатом грома в преддверии шторма. У меня внутри все восприимчиво затрепетало и робко откликнулось.       Кокушибо придвинулся совсем близко. Опасно близко! Стоит слегка податься назад, как я тут же вплотную прижмусь к нему. Аромат скошенной душистой травы, сладковатой липы и горечи настигают моментально, отчего у меня спирает воздух из легких, наполняясь до краев новым запахом. Его запахом. И мне чудилось, что нахожусь не здесь, а где-то высоко в горах под нарисованным небом, балансируя над пропастью и растворяясь в невесомости. Больше не касаясь земли обетованной.       Даже в эту самую минуту я боролась с противоречивым желанием снова взглянуть на демона, убедиться в чем-то, в чем именно — сама не понимала. Возможно, утолить некий необузданный интерес. Это превращалось в острую нужду в сверхчувствительном теле.       Я мысленно наградила себя оплеухой. Нельзя забываться и нельзя позволять помрачнению рассудка ослабить контроль в столь опасной ситуации. Это будет стоит мне очень дорого.       — Теперь вижу. Кокушибо произвел неизгладимый эффект. Таков он. Неужели после всего пережитого ты неравнодушна к нему? Испытываешь нежные чувства? — нескромный вопрос, продиктованный наблюдательностью мужчины, повис в натяжении застывшего воздуха. Пригвоздил к полу и заставил задыхаться от абсурдности неподобающего предположения.       Захотелось истошно закричать, требуя прекратить издеваться и провоцировать, пытаться так гнусно мною манипулировать. Захотелось отшатнуться от демона, нависшего позади непреодолимой скалой и давящего одним своим присутствием. Я словно очутилась между двух огней, подыскивая такой необходимый опровергающий довод, но так и не сумела собраться и дать ответ из самых разных причин. Ошеломляющих причин, вызывающие странные чувства во мне. Меня бросило в жар. Собственная реакция поставила в затруднение.       Но и уступать, казалось, непозволительно.       — Зачем я вам понадобилась? Узнать про голубые ликорисы? Но все, что знала, поведала Доуме! — честно призналась я.       Во мне вновь нарастало опасное чувство злости. И негодование. Вся моя маленькая стать предостерегающе ощерились. Точно испуганный зверек, готовый храбро обороняться.       Прародитель смерил взглядом, в котором время остановилось. Там тенью метнулось нечто страшное и нетерпеливое, заставляя меня невольно попятиться и отбросить напрочь хвалебную браваду. Воскресшее ненадолго мужество покинуло меня, — ведь никакое мужество не способно выстоять против такого. Я забылась перед кем стою.       Волоски на макушке затрепетали, кожу на виске обдало горячим дыханием, стоило мне случайно прильнуть к Кокушибо и запрокинуть голову. Близость сильного тела потрясла до глубины души. Его губы оказались чересчур близко, настолько близко, что я могла понять насколько они мягкие даже не касаясь их.       Я мигом вспыхнула и зарделась от неловкости. Внутри все скрутилось в тугой узел, ноющий от болезненной истомы где-то внизу живота. Неужели именно он вызывал такую реакцию моего тела?       — Исключено. Женщина просто глупа, — его губы чуть задвигались, приоткрывая острые зубы и нелестно меня описывая.       Скупое изречение демона отозвалось во мне царапающей обидой и уязвленным достоинством. Или, возможно, где-то в закромах души, — разочарованием в собственной наивности. Произошло столкновение неокрепших девичьих грез с жестокой действительностью.       Смятение вкупе с испугом одолевали меня, но я старалась не подавать виду, что брошенные слова Первой Луны так сильно задели. Я сохраняла невозмутимость как могла, но барабанная дробь сердца, приподымающая одежду на груди, выдавала меня с головой. Ощущать его тело позади было схоже на томительную пытку, виртуозно перебирающей нервные струны.       Я отшатнулась в противоположную сторону, по пути спотыкаясь об разбросанные на полу детские игрушки и цепляясь за громоздкие декорированные сундуки. Вжавшись в угол, возле ниши токонома со свежей икебаной, я затравленно переводила взгляд с одного демона на другого.       Видимо, моя реакция по-своему забавляла прародителя, с блуждающей улыбкой на губах наблюдающего со своего места, упивающегося моим страхом под напором Кокушибо.       — Ты чрезмерно предвзят, не стоит быть таким грубым к девушке, тем более Акари нам очень поможет. Вложит неоценимый вклад в наше будущее.       — Что вы хотите от меня? — как бы невзначай переспросила я, топчась на месте и боязливо склоняя голову, прячась от вездесущих взглядов, но никто не удосужился ответить.       Лицо Кокушибо омрачилось и, искажая черты, стало казаться еще более суровым, чем обычно. На краткий миг пролетела почти незаметная искра скрытого гнева и тут же испарилась.       Небеса не выдержали участь возложенного бремени. По стеклам заморосил мелкий дождик, изломистыми струйками стекая вниз. Где-то вдалеке снова послышался дребезжащий и заунывный лязг трамвая, рассыпаясь фейерверком пурпурных искр от проводов.       Под моими ногами валялись мягкие тканевые зверюшки, внутри набитые ватой, а мастерски выточенные из дерева куколки были очень похожи на те, что когда-то делал отец, кропотливо выстругивая фигурку из полена, попутно рассказывая поэтапный процесс изготовления. А мне хотелось лишь побыстрее заполучить заветный подарок, пока в нетерпении бегала вокруг него, разгоняя щипавших траву кур во дворе. Отец делал все возможное для меня, в своеобразной манере любви и заботы. Жаль, что я не смогла отплатить тем же…       Приятные воспоминания из прошлого, отдельные обрывки, постепенно уходят в темное море бесконечности, как призрак давно утраченных дней. И позволять им сейчас управлять мной или желать их общества было в той же мере непозволительно, в кой инфантильно и бесполезно.       А эти игрушки, раскиданные на полу, явно принадлежали маленькой девочке.       — Ты хочешь детей, Акари?       Мне понадобилось немало времени, чтобы прийти в себя от крайнего изумления. Хоть необычный вопрос и был адресован мне, но почему-то прародитель смотрел прямо на Кокушибо. Словно он разговаривал с ним безмолвно, благодаря одной силе мысли, пытаясь донести гораздо больше того, о чем он, по каким-то причинам, говорить вслух не стал.       — Что, простите?.. — не осталась осторонь моя извечная привычка просить прощения даже тогда, когда этого не требовалось. Сознание становилось все более разрозненным, но я старалась держать себя на плаву.       — Разве это так необходимо? — грубо вклинился Кокушибо, затыкая меня на полуслове.       Прародитель и демон обменялись долгим молчаливым взглядом. Воздух между ними словно бы налился свинцом. Сколько в этой тишине было невысказанного и невыраженного.       — Я все понимаю, Кокушибо. Порученный тебе приказ неприятен, но я никогда не позволял подвергать их суждению, а ты, в свою очередь, никогда не позволял сомневаться в своей преданности. Что должно измениться на этот раз?       — Она не является моим потомком, — безучастно заявил Первая Высшая Луна, сохраняя почтительное обращение.       Он стоял неподвижно, смирно и уверенно. В нем не было ни капли сомнений. В нем не было ничего присуще обычному смертному. И не существовало ничего, способное сломать закаленную сталь силы воли и потревожить спокойствие хладнокровного ума. Исключительное равнодушие и недосягаемость.       Мне стало не по себе, стоило представить, что за чувства и мысли могут жить в существе, столь отличающемся от меня. Если бы он имел возможность спать, то какие бы ему снились сны?..       — Ты лукавишь, но при этом говоришь правду. Уверен, что она не является именно твоим потомком, но вполне может быть потомком твоего отца или даже твоего брата. В прошлый раз она произвела на тебя впечатление, заставив удивиться. А я нахожу в сходстве ваших меток некое знаменательное очарование, дарованное угодить моим желаниям, — размеренный и отточенный веками голос прародителя был сродни дорогому шелка его костюма.       Теперь Кокушибо смотрел на меня, не отрываясь. Я потеряла последние крохи упрямства и смелости в миг, медленно сползая вниз по стенке, превращаясь в камень, холодный и неподатливый. Я была готова к тому, что он сейчас прыгнет на меня, как дикий зверь на загнанную добычу. Даже в тусклом свете было видно, как поблескивают его глаза, отражая на поверхности возможное обещание скорой расправы. Демонические глаза монстра, такие же как у Доумы, но еще ужасней.       В этой густой предрассветной синеве я казалась себе расхрабрившейся притворщицей, возомнившей невесть что. Глупо уверовшей в самообман. Ведь для них я была ничтожеством и никем больше.       Я с трудом сглотнула. Движение языка было похоже на наждачную бумагу, терзающее нёбо. В мертвой тишине жалобно заурчал пустующий желудок, силы угасали и незаметно покидали меня. Но никакой голод не шел ни в какое сравнение с тяжестью отчаяния.       В окнах за плечами прародителя едва начинал тлеть рассвет на востоке. Летняя резиденция Императора сверкала и переливалась в подрагивающих ночных фонарях. Дворец выглядел поистине завораживающим, в окружении вечнозеленых садов и рощ. Возвышаясь среди них, как драгоценный алмаз на бархатной подушке. Он вдохновлял и внушал чувство умиротворения, ведь там сосредоточена сама вера в чистое и незапятнанное, ниспосланная с небесного пантеона. Но перед моим взором, заслоняя и подавляя, стояли безжизненные дыры глаз мужчины. Порочные и нетерпеливые, в которых не было ни жалости, ни сочувствия. Если Император правил днем, то прародитель правил царством ночи.       — Я так долго искал. На протяжении сотен лет пытался отыскать любой намек на голубую паучью лилию, но все время претерпевал неудачу. Я перешагнул все границы дозволенного обычному человеку знания, но неудача следовала за неудачей, и так по кругу. И вот сейчас, буквально в двух шагах от победы, я отыскал еще один способ познать истинное бессмертие, но, если первый пока недоступен, вот второй… прямо передо мной. В досягаемости вытянутой руки. Иногда судьба бывает так коварна на проделки. Сказал бы я так, если бы верил в нее.       Мужчина говорил мягко, сдержанно и толково. Словно он несколько раз продумал наперед, прежде чем произнести. Странные слова, пролетая через меня, тем не менее несли какой-то очевидный смысл для Кокушибо. Некое напоминание, скрепленное годами поклонения и служения, известное лишь им двоим.       Если в начале я не могла предугадать эмоции прародителя, то сейчас стала замечать. Даже под безукоризненными манерами и изысканными речами невозможно скрыть чудовищную сущность. Она, эта истинная сущность, требовала освобождения из клетки нравственного заточения. В его словах все явственней сквозила какая-то гниль. Глаза маниакально блестели и выдавали нетерпение. Или его выдало нервное постукивание пальцев о подлокотник кресла?.. Так или иначе невозмутимая броня, в которую он облачился, стала пропускать бреши.       Он представлялся мне вспыльчивым деспотом, тщательно продумывающим поступки. Каждый свой шаг и движение. Того же он требовал и от остальных. Прародитель руководствовался одним лишь бессердечием и алчным стремлением заполучить заветное. Того же он ждал и от остальных. Все это только усугубляло его отталкивающую привлекательность. Иногда красота поистине необъяснима. Словно она прошла насквозь, и не оставила в нем ни малейшего следа. Нет света для того, кто познал истинную тьму, так говорила госпожа Кацу. Для него не существовало никаких преград, в одно мановение он мог изничтожить тысячи жизней, не испытывая ни капли сострадания. Все в угоду своим тщеславным амбициям и непомерным прихотям. Я ничего в прародителе не понимала и была уверена лишь в одном — чернота его души прямо пропорциональна той бездне, что удалось углядеть, сидя у его ног.       Бесполезно… Я не знала, каким нужно обладать могуществом, чтобы окончательно повергнуть в Нараку такое чудовище. Настоящее порождение зла. Даже всей храбростью мира не отвратить неизбежного. Только сила тысячи сияющих солнц была способна искоренить зло.       — Господин, почему же вам просто не поглотить ее? Зачем оттягивать, когда можно сделать это прямо сейчас?       — Жернова судьба определены не волей случая. Я властен подмять ее под себя. Ничто больше не способно владеть и управлять мной. Но для того, чтобы я смог свободно протянуть руку к солнцу и господствовать безраздельно — мир должен рухнуть. Но мне незачем спешить, Кокушибо. Я достиг апогея единства эмпирических знаний, сознанием собственной исключительности и, руководствуясь оными, начинаю смотреть на вещи куда прозаичнее, не совершая необдуманных поступков. Я намерен поглотить другую девушку, как и задумывалось, но пока это не произошло, дабы не терять время впустую, ты вместе с Акари отправишься в Ущелье Богов на поиски лилии. В прошлый раз ты ослаб из-за яда глицинии и ничего не смог добыть, но теперь все складывается как нельзя лучше…       — Отказываюсь, — коротко, но отчетливо произнесла я, вцепившись в собственные локти и мрачно глядя на демона исподлобья. Во мне снова взбунтовалось ослиное упрямство, упертое и твердолобое, пускай в голосе и звучала паника. Возможно, это был последний вызов на который я решилась в жизни.       — У слабых нет ни прав, ни выбора, их предназначение служить и преклоняться, — неожиданно резко отрезал Кокушибо, скорее угрожающе процедил, впервые обращаясь непосредственно ко мне. — Ты поняла намек?       Его кристально чистый намек был яснее голубого неба в полдень.       — Прислушайся к рассудительным словам, Акари. Тем более мне не нужно твое согласие, чтобы взять то, что мне необходимо. Я ставлю тебя перед свершившимся фактом. Для тебя же будет лучше, если просто подчинишься, — удовлетворенно проговорил прародитель, указывая на меня пальцем.       Было заметно, что разговор начинал его утомлять, если только не раздражать. Он ясно давал понять, что терпение на исходе и лучше мне не пересекать черту.       Молчание затягивалось. Их глаза обращены на меня. А я, страшно заикаясь, попыталась пойти наперекор. Решилась заявить во всеуслышание и противоречить тому, кому не следовало.       — В-вера в кого-то должна быть оправдана, а слепое подчинение равно зависимости.       — Ты не только глупа, но и умственно незрелая. Неудивительно, раз… — Кокушибо не договорил, стоило прародителю поднять ладонь вверх в негласном жесте.       Взгляд Кокушибо насквозь пронзил меня. Презрительный, внимательный, изучающий. А оскорбительное замечание свалилось на мои плечи неподъемным грузом. Его угрозы выглядели не чем иным, как жестокостью и исключительной серьезностью, требующие абсолютного повиновения. Не в силах выдержать подобное, я сжалась и закрыла уши руками. Жалкая попытка спрятаться.       — А кто заслуживает его? Неужели он? Выбранный им путь заведомо ложный и проигранный, но при этом он продолжает навязывать неоперившимся птенцам свою идеологию, посылая на верную смерть. Ты искренне считаешь, что он заслуживает преклонения и всех этих бессмысленных жертв? Всего лишь жалкая тщетность противостоять мне.       Мужчина торжественно замолчал и лениво поправил манжеты рукавов, выжидая реакцию на свое заявление, пока с его лица сползала маска отвращения. Он ни угрожал, ни проявлял агрессию. И я поняла, что его, в какой-то мере несуразная забота, которую он проявил в самом начале, никак иначе как попытка расположить меня к себе. С самого начала прародитель знал к чему приведет наш разговор, и знал, как загнать собеседника в тупик. Но я знала, что он ошибался, или просто настолько преисполнился безмерной властью в искусственно созданной иерархии, что не видел разницы. Ояката-сама действительно просил следовать за ним, но при этом он сам, безвозмездно и самоотрешено, посвящал себя другим, не имея никакой выгоды. Добрая натура главы, лишенная и капли порока, обладала сверхвеликой и гибкой силой, которая определяла все его действия и поступки — умение разглядеть в других хорошие качества и представить свету. Он мне как-то сказал, что вещи, до которых можно прикоснуться — непостоянны.       Я закрыла глаза, опечаленная невозможностью выразить мысль, свыкаясь с поражением.       — Я сделаю несказанное одолжение. Самое щедрое. Оставлю в живых дорогих тебе людей взамен на твою бескорыстную помощь. Но в случае отказа — мучительно медленно растерзаю их у тебя на глазах.       Впервые в жизни я оказалась на распутье. С одной стороны, меня поджидала гибель, а с другой — бесчестное предательство. Какой выбор не сделаю — конец будет одинаковым. Надежда и отчаяние. Чувство свободы и принудительный плен. Муки терзаний самые невыносимые. Одной моей храбрости недостаточно, чтобы выстоять против демонов. Изо дня в день кто-то жертвует собой ради благополучия других, но во мне не было мужества к самопожертвованию. Смалодушничала перед смертью, и уже и не представляла себе, что можно поступить иначе. Лицемерное предательство непростительно, но в любом случае мне придется расплачиваться за прегрешение — фатальную ошибку. Рано или поздно взять ответственность на себя и получить наказание. Получить по заслугам то, что заслужила, а разрушительное чувство вины будет выжжено клеймом на изнанке груди, как некое постыдное знамя раскаяния. Все это обязательно будет, но потом. Сейчас я урвала еще немного жизни.       Я сама себе стала до омерзения противна. Возмущение, упрямство и решимость угасли, а пустоту внутри заполнили всепоглощающее уныние с навалившейся усталостью. И покорная смиренность.       Из глубины сознания всплыл кошмар видений, неустанно преследующий и лишающий покоя. Дремавший там в чутком ожидании. Осуждающие, ненавидящие и полные застарелой боли глаза мертвых вновь погружали в пучину безвыходности. Я уже не знала, чего страшилась больше — мертвых или демонов во плоти.       Есть только один способ проверить.       Над дворцом Императора медленно плыл гигантский дирижабль. Рассекая воздушные потоки, махина будущего заслоняла собой и небо, и город, и даже мое предательство, являясь немым соучастником и свидетелем преступления. Зарождающееся зарево рассвета золотило его контуры, но для меня — начало нового дня — превращалось в точку невозврата. Могло ли быть все иначе?.. Задаваясь бессмысленным вопросом, можно получить только бессмысленный ответ. Одно значительное событие повлекло за собой десятки поспешных решений, но результат привел лишь к одному — с чего все началось. Мои с Кокушибо нити судьбы переплелись, и за какой виток не потянуть, я буду сталкиваться меж тем, что было и тем, что будет. И любой из всевозможных вариантов является предначертанным.       Я кивнула, хоть мое вынужденное согласие не имело никакого значения, а легкое движение головой по сравнению с тяжестью горького сожаления.       — Все устройство этого мира зиждется на порабощении. Отныне ты принадлежишь мне, и твое тело тоже. Поэтому не стоит терять предоставленную возможность использовать все доступные средства заполучить желаемое. Еще ни разу Вселенная не была так откровенна, и не узреть очевидного… Нашим разумам чужды чувства, за исключением удовольствия насыщения неиссякаемого голода. Мы испытываем либо полнейшее безразличие, либо крайнюю степень тех эмоции, которая захватила нас. И разве твоя сущность не требует поглотить ее? Не владеет настойчивое, эгоистичное любопытство — что почувствуешь, овладев чем-то настолько совершенным? Акари, ты выносишь и родишь особенного ребенка, я в этом уверен — ваши уникальные метки тому доказательство. Кокушибо, прояви доброжелательность и позаботься как следует о нашей гостье. И да, не затягивай с поручением.