Дьявол всегда рядом

      — Ты увлеклась, — отрезвил Кокушибо, склоняясь ближе, лаская горячим дыханием мое лицо и обветренные губы. — И снова возбудилась… Нам пора.       Уже как по устоявшейся привычке, демон ухватил меня за грудки, сжимая ткань в кулаке, заставляя трещать и почти рваться от натиска, рывком поднимая на ноги. Я и возгласа не успела издать, как одним мгновением переместилась с лодки на сушу, повиснув на руке демона, комично барахтаясь ногами в воздухе в поиске твердой опоры.       Рыбак остался стоять неказистым истуканом в ялике, постепенно закутываясь в занавес тумана, пока полностью не был поглощен молочным маревом. Слышался успокаивающий шелест воды, омывающей изломистую кайму нацелованной волнами гальки, усыпанной вдоль всего берега.       Позади путь преграждали обрывистый мыс с нагромождением щербатых скал, поросший дремучей порослью леса. И длинный туннель из многочисленных торий, возведенных еще с незапамятных времен, служащий западными вратами для перехода на священные земли. Там, правда, были и другие нехоженые тропки, по которым крались дикие звери, и где росли сладкие ягоды, но они затерялись в заросшей гряде, не так-то просто их отыскать.       Вокруг крайних деревьев повязаны широкие ленты, ныне растрепанные ветром и потускневшие от непогоды, но когда-то к ним были привязаны свитки с предостережениями и молитвами. Обступающий со всех сторон лес зазывал вступить в свою дремлющую лощину.       Под серебристым светом луны вытянутые вверх балки торий напоминали струны, и все врата разом становились похожи на какой-то огромный музыкальный инструмент. Луна вздыбилась все выше, тени удлинялись и сходство красных торий с гигантским бива становилось поистине разительным. Но ветер напрасно старался, пытаясь извлечь звук из этих безмолвных струн.       В детстве я часто сбегала сюда, в эту заброшенную часть леса. С разбегу спускалась по вытесанным ступеням из известняка, сейчас превратившиеся в груду разломанных камней, при вспышках света, солнечными зайчиками попеременно брезжащего меж врат. Закрыв глаза, я отдавалась на волю чувств, вихрем восторга наполняющее детское тельце, ощущая, как развеваются за спиной волосы, а в лицо бьет знойный ветерок и летающие паутинки после летнего дождя. И вот здесь, на берегу, провожала цветастую радугу, словно неохватные арочные качели.       И вот сейчас мне снова предстояло пройтись по ним, возможно, в последний раз. Поклонившись как положено, я коснулась ладонью первых врат, давая узнать о своем возвращении в родные края, попутно шепча слова приветствия одними губами. Между тем демон прошел мимо, не выказывая должного почтения. Я провела его неодобрительным взглядом и не скрывая этого.       — Понятия вещей можно толковать расширительно. Ведь это не только предметы нашего мира, но и чувства людей и сами люди. Самое главное свойство которых — бренность и мимолетность. Любая власть и сила ненадежна, кроме божественной.       Меня зацепили последние слова демона, высмеивающие ошибку и указывающие на скудоумное обозначение. Ведь я просто попыталась серьезно и искренне поделиться сокровенными мыслями, которые скрывала от других. Перед кем еще, как не перед ним, могу позволить себе раскрыться, без фальши и притворства, облечь эмоции в слова и вывернуть душу наизнанку? И пускай он считает меня глупой.       — В этом, Кокушибо-доно, и кроется печальное очарование жизни. Вещи, до которых можно прикоснуться, — непостоянны. Все меняется и все проходит. Я только теперь осознала, что он имел в виду… — взбираясь по лестнице вслед за демоном, я проводила пальцами по шершавым балкам торий. — Потому что в этом мире нам не за что держаться. Только отказавшись от всех соблазнов, мы можем обладать чем-то по-настоящему ценным.       Кокушибо продолжал хранить молчание, он умел игнорировать. Независимо от моей воли щемящая обида хлынула в вены.       Туннель сделал изгибистый виток, и взору открылась узкая рощица. Старая бамбуковая обитель встретила поразительно глубокой, безмятежной тишиной. Она лишь изредка нарушалось сухим поскрипыванием и шорохом опадающей листвы, точно шепот на неизвестном наречии каких-то незримых существ. Под ногами влажно шуршал преющий листовой опад. Воздух, умытый осенним дождем, наполнился хвойным ароматом и прелью сырости.       В скользящих тенях укромно притаились животные, наблюдающие из своих безопасных нор, провожая немигающими точками горящих глаз и преследуя бесшумными взмахами крыльев. Внушая обещание тайком и неотступно быть рядом. Откуда-то из недр ущелья доносился тонкий перезвон колокольчиков, блеяние заплутавших барашек и рык диких буйволов, не позволяющих себя приручить. В горах зазвучала своя собственная, неумолчная ночная симфония, то затихая вдали, будто уносимая ветром, то вновь набирающая отголоски перекатывающегося эха.       Какой бы холодной и долгой ни казалась ночь, долгожданное утро все равно настанет, но эта ночь будет самой холодной и самой долгой в моей жизни. Особенно после того, как демон овладел мной, так и не смогла нормально отдохнуть и выспаться, и подавляющая усталость брала вверх. Тело затекло и жалостливо саднило от лежания на твердых матах, хоть мягкий футон был на расстоянии пары шагов. Под вечер голова превратилась в набатный колокол, звенящий без устали, а промежность болезненно пульсировала. Все воздалось сторицей.       Кокушибо просто брал… не спрашивая и не задаваясь лишними вопросами. Он не был нежен. Он не был ласков. Но было заметно, что он сдерживается и вынужден быть обходительным, чтобы не навредить.       — Красиво говоришь. Но как женщина, — Кокушибо не стал отмалчиваться и присоединился к моему разговору наедине.       — Я и есть женщина. Мне можно так говорить, — вполне оправданно и метко заметила я, ухватившись за очевидный смысл.       — Женщинам порой разрешается бессвязное бормотание. Но не более. Ей также не позволено говорить о вещах, в которых совсем ничего не смыслит. Иначе она запутает не только себя, но и мужчину.       Его видение женщины как вещи или предмета обихода заставило меня сморщится от недовольства. Но его грубость и неотесанность можно понять. Ведь он был рожден в эпоху, где правили одни лишь мрачные мужчины, служившие сёгуну. Даже за столько веков отношение не изменилось. Тем более, на что я могла рассчитывать и полагаться, требуя понимание от закостенелого демона?       — Вы когда-то были мужчиной, живым человеком, потом стали демоном. Почему демону не хочется слушать то, что я говорю?       — Достаточно. И сегодня тебе своевольности не занимать. Мимолетным может быть что угодно и где угодно. Я не стремлюсь к этому. Только постоянство, только установленные рамки правления. Постоянство на крови сражений. Постоянство на войне. А постоянство забирать жизни неотличимо от желания вздохнуть. Все человеческие мечты оказались своего рода бредовой фантазией, что смерть не выходит за пределы их реальности. И отказываться от всего во благо каких-то приземленных ценностей не имеет смысла, — размеренно и отчетливо высказался Кокушибо, чье очертание силуэта едва виднелось во мраке, и, ощутив мой осторожный, незаданный вопрос, добавил: — Твоя святая наивность скоро развеется, не выдержав стоицизма уродливой несправедливости и черни похоти. Уже должна развеяться…       Я и не думала, что он прислушивался к моим словам, а тем более снизойдет ответить. Демон настолько погряз в беспросветной тьме, что уже не видел разницы.       — Почему? — наморщив лоб, поинтересовалась я, предполагая новую издевку со стороны демона, но мой вопрос был недостаточно важным, чтобы сразу последовал ответ.       — Подойди… — позвал Кокушибо, остановившись среди вытянутых стеблей бамбука.       Это не просьба, а прямое требование с незамедлительным исполнением. Вероломно задрожали поджилки, но деваться было некуда. Превозмогая волнение, я приблизилась к высокой фигуре, под шорох моховой подстилки из пожухлой листвы, скрадывающей неспешные шаги.       Не отрываясь, я смотрела в глаза с начерченными кандзи, плененная и неподвижная. Зачарованная. Между нами повисло безмолвное сражение, обреченное на безусловное поражение с моей стороны.       — Ты уже во власти соблазна, маленькая женщина, — низким голосом отчеканил демон. — Тот, кто сам не овладел собой, не в силах поучать другого. Запомни.       — О чем вы?.. — шепотом уточнила я, пряча растерянное лицо и бегающие глаза, будто кто-то еще, помимо демона, может стать свидетелем моего смятения.       — Ты можешь обманывать себя и дальше, убеждаясь в ложных идеалах. — Рука демона одним хватом сжала затылок и заднюю часть шеи, залпом вырывая из оцепенения. — Не брыкайся.       Он смерил испытующим взглядом, но у меня не было сил даже вздрогнуть.       — Ты думала об отречении от всех соблазнов, когда предавалась плотскому наслаждению тела?.. — с резким намеком задался Кокушибо, поймав на цепкий крючок мой ускользающий взгляд — смотреть ему прямо в глаза пытке подобно. — Ты полностью раскрылась и позволила творить с собой что угодно…       Губы самурая были слишком близко, все его тело было слишком близко, заслоняя собой и лес, и звезды, и ненадежное будущее. Дальнейшие слова превращались в белый шум из-за шаткого восприятия.       — Предоставить доказательство твоего желания?.. — От слов Кокушибо по спине пробежали мурашки, а по телу прошла горячая волна, свернувшаяся внизу живота. Внутри все разрасталось и горячилось все сильнее.       Сердце екнуло, в глубине разгоралось неведомое чувство, которое становилось все сложнее игнорировать. Нечто в суровости его тона и пренебрежении, в странном сочетании угрозы и изъявления изощренной заботы неотвратимо возбуждало меня. Стены рушились и броня истончалась. Но эти были мои возводимые стены и моя хрупкая броня, не сопоставимая с его.       Нарастающая привязанность и нерастраченная потребность в Кокушибо крепла с невероятной скоростью.       Рука демона проскользнула вниз, пробираясь через полы запахнутой материи, пока я не ощутила касание на внутренней стороне бедра, проходясь по шелковистой коже к заветному местечку, принуждая утробно всхлипнуть от вторжения принципиально требовательных и собственнических пальцев. Он с легким напором проник во влажные складки, наполняя и опаляя все изнутри.       Все перевернулось. Мир вверх дном, и почва уходила из-под предательски подгибающихся ног.       Кровь кипела в венах и естество покалывало от острого предвкушения. От одуряющей сладости и влечения. В глазах плясал сумбурный калейдоскоп. Я искала утешения у него на груди, беспомощно потираясь щекой, с крохотными остатками усилий цепляясь за предплечья демона. Именно сейчас зависела от него как никогда прежде в жизни. Всецело уязвимая в абсолютной власти.       — Истекает влагой… желаешь повторения соединения. Неужто никто не предупреждал, что испытывать вожделение к демону аморально? Куда подевалась твоя показательная добродетель и отречение от соблазна? — продолжал гнушаться Кокушибо, щекоча завитушки волос около моего уха, и тут же потерял какой-либо интерес, оставив стоять столбом с распахнутым кимоно, пока холод и задетое достоинство пронзительными воплями раздирали внутренности в клочья.       Осознание собственного жалкого вида — со спутанными волосами и в измятом одеянии лишь усилило беззащитность. Ужаленная его обращением, не щадящим мои чувства, я поплотнее закуталась в остатки тепла, снова облачаясь в броню досады и беспросветной тоски. Мой измученный разум — черный холст, на котором можно рисовать что угодно, затем скомкать и выбросить. Пролитых слез было достаточно, но горло горело от непролитых слез и достаточно много невысказанных слов.       Самое острое в мире лезвие находилось в сердце человека, но у демона не было сердца, там осколок пустоты. Почему же так больно ранило?.. Непонимание и неприкаянность, гнусная использованность, целая гамма негативных переживаний из-за невозможности достичь желаемого, градом обрушились на меня.       Передернув плечами от негодования, сбрасывая все гнилостные угрызения, без продыху точившие душу, с титаническим упрямством я последовала за ним, не забыв дать себе напоследок отрезвляющую оплеуху.       — Вы уже бывали в этих местах, но прошу, прислушайтесь к совету… дорога к Ущелью Богов должна простираться против часовой стрелки. Так гласит древнее поверье, и лучше придерживаться его и дальше, — я позволила себе дать демону полезное наставление, хоть по его виду можно точно сказать, что в них он не нуждался.       Густая бамбуковая рощица поредела и расступилась на обрыве, открывая взору горные кряжи, подернутые белесой вуалью тумана, змейкой сползающего на дно пропасти. Только острые верхушки пиков торчали, похожие на клыки кабана, пронзая осязаемую дымку, перемежаясь плавными линиями золотистых холмов. Рассыпанная пыльца звезд от края до края разливала молочный блеск в глубокую чашу небес.       Внизу, насколько хватало глаз, сплошные волны гулко шумевших сосен. Ощетинившиеся верхушки кедров и высокие разлапистые криптомерии острыми ножами поднимались ввысь, зазывая сорваться и упасть на них. Неподалеку горный родник бурлил и клокотал во тьме, разбиваясь об отвесные камни утеса.       Где-то там, за перевалом, находилась затерянная деревушка Идзумо с обветшалыми постройками домиков, с белыми амбарами, сколоченные наискосок, и убранными рисовыми угодьями, полосатыми, как кошачий лоб. Где-то там мой родной дом…       — Вон там находится Ущелье Богов. — Указала я на расположение священного места, маленькой точкой примостившись среди гор, благоразумно отступая от зияющей пропасти, когда камушки из-под ног полетели вниз, а ветер, как назло, подталкивал в спину. — Поэтому надо спуститься с этого выступа. Где-то здесь должна быть лазейка, она, правда, уже может быть сметена грязевым потоком из-за частых дождей.       Ночное пение птиц прервал вой волков, протяжный и нестерпимо заунывный, поднимающий в душе необъяснимую тревогу. Голодный зов хищников зычно прогрохотал и перекатился над землями, и, чуть пригаснув, эхом откликнулось вдали. Создавалось впечатление множественности голосов.       Серебро, в которое был окутан лес, озарилось бегущими бликами. Неподвижная, мертвая земля словно пробудилась. Задвигались по обширному простору тени. Что-то грозное надвигалось на расстилавшуюся долину с другого края света.       Я задрожала еще сильнее, на вершине, продуваемой всеми ветрами необъятного мира. То ли от страха, то ли от холода непроизвольно застучали зубы.       — Господин?.. — Я обернулась к нему за точным вердиктом.       Демон снова бесшумно подобрался впритык. Быстрым движением подхватив под коленки, он прижал к себе, срывая удивленный писк с губ, усаживая на сгибе локтя, вынуждая вцепиться в его плечи. За столь короткое время, проведенное в обществе Кокушибо, так и не смогла привыкнуть к подобным неожиданностям.       Высшая Луна не удостоил взглядом — четко вылепленный профиль в обрамлении лунного света оставался отстраненным и непостигаемым. Пленительным в своем несовершенстве. Отвергая все всяческие резоны и условности.       Затем он спрыгнул.       Сорвавшийся крик застрял поперек горла. Головокружительное падение чуть не лишило сознания, нутро совершило скачок и сжалось в груди. Кислород едва достигал легких. Казалось, по самому краешку сердца кто-то водит ледышкой.       Мир вокруг пошатнулся и замедлился, а реальность, прошедшая проверку на прочность, одновременно обрела поразительную четкость в каждой из своих линий.       Демон перепрыгивал с одной верхушки сосны на другую, ступая удивительно легко и плавно — сам поток воздуха поддерживал и направлял его. Собственное тело стало невесомым и состояние невероятно напоминало полет во сне, несказанно превосходящее богатое воображение.       Не сдержавшись, я затрепетала в руках Кокушибо. Не могла контролировать эту странную дрожь, то ли от холода, то ли от близости его сильного тела и убаюкивающего тепла, раздразнивающего контрастом. Тяжелые веки все норовили опуститься, но я держала их открытыми.       Я будто грезила наяву, очутившись в архаичной утопии, где цельный поток времени течет неупорядоченно, отодвигаясь в область ирреального, в парадоксальном несоответствии с пространством земного бытия. Где полночь пахла звездами и июньской липой, пьянящей кровь, а у Вселенной глаза чернее ночи, полной блуждающих огней в планетарной империи мироздания. Переполненной гибельной красоты и печальных безответных чувств. Сверкая драгоценными гранями алмаза. Метаморфоза момента иллюзорно скрашивало обособленное одиночество, которое и объединяло, и разъединяло нас. Не хотелось, чтобы это начиналось или кончалось.       Обвив жилистую шею руками, я прижималась все плотнее под действием притяжения магнетизма, неосознанно намереваясь стать с ним единым целым в этой сказочной круговерти. Только ветер путался в развивающихся волосах, и сердце билось в унисон с его. Вдох к вдоху, и выдохи сплетались.       Метка Кокушибо была прямо перед глазами, завлекая провести по ней кончиками пальцев, соблазняя приложиться губами, ощутить податливость, поцеловать… Собственные губы словно опухли, и я по наитию провела языком по пересохшей кожице, пока сверхчувствительная и отяжелевшая грудь почти болезненно нуждалась в мужском прикосновении.       Если поддамся порыву поцеловать… можно будет попрощаться с остатками нормальности. Но желание было таким сильным, а нужда неодолимой, что подобная перспектива перестала волновать. Знала, что не должна, но забыла почему.       Прежде чем в полной мере понять свой поступок, я заправила черные пряди за ухо, оголяя кусочек бледной кожи, и сразу же была перехвачена рукой демона.       — Зачем ты это сделала? — в заданном вопросе безошибочно угадывалось недоумение самурая, замершего на верхушке самой высокой сосны, чуть накренившейся под нашим весом.       Дыхание демона коснулось моего лица, сопоставимо жаркому зною какой-то неведомой страны, и скользнуло по шее, вызывая мучительно-сладкую оторопь. Кровь хлынула к щекам и кончикам ушей. Я сама не знала зачем так сделала и не знала, как теперь выкрутиться из щепетильного казуса, чтобы мое поведение не было понято превратно и двусмысленно. Но так и не смогла выудить из себя хоть что-то весомое, и, растеряв весь свой пыл, уткнулась лбом в мужское плечо. Прикрыв пристыженные глаза, перебирая волосы демона, я позволила теплу его тела вновь успокоить меня, заодно вернуть контроль над непослушным телом.       Молчание было многословней любых фраз оправдания. Он, наверно, догадался, что происходило со мной — чувства были как на ладони, но я не смела признаться в них, — потому просто усилил давление пальцев на моем теле и продолжил перепрыгивать, невероятно быстро сокращая расстояние до ущелья. Миновав один скалистый хребет за другим, Кокушибо так же плавно спустился на твердь земли, взметнув вокруг ворох листьев, выпуская меня из рук. Коленки чуть было не подломились из-за не покидающего ощущения невесомости, но чудом сумели выстоять.       — Дальше пешим ходом. Барьер из глициний не позволяет мне пересечь… — пояснил демон.       — Но как вы смогли проникнуть на землю ущелья в прошлый раз? — Пряча озябшие пальцы в рукавах, отдышавшись и восстановив сердцебиение птички, я мельком косилась на Кокушибо и на маячившие впереди деревья, задернутые текучей поволокой. — Мне рассказывали… издревле повелось, высаженные глицинии всегда служили иной цели — удерживали мертвых в загробном мире. Это сила, с которой надо считаться…       — Пережиток прошлого… Доказательства лучше тривиальных рассуждений, — бескомпромиссно одернул он. — Все, что от тебя требуется — провести в Ущелье Богов.       Вновь послышался перезвон колокольчиков вдали, я могла с уверенностью определить, что звук доносился с восточных гор, но, затихнув, он повторился с противоположной стороны. Некто баловался, играясь то здесь, то там, перескакивая с места на место, дурача заблудших путников. Звонкий перестук был частью беспредельности ночи, он раскрылся и зазвенел над огромной местности, вырезанный из темноты, трактуя однозначно странную мелодию.       Сама мысль, что придется ступить на сакральную землю, навязчиво отвращала с благоговейным ужасом. Во рту пересохло, а на лбу выступили бисеринки пота, хоть до одури было холодно, но я с повиновением следовала за Кокушибо, покладисто выполняя угрожающее поручение. Ведь больше ничего не оставалось — демон не сжалится и обязательно исполнит свои обещания, если в том будет необходимость.       Снедавшее беспокойство требовало какого-то действия, и я заговорила вслух, разбавляя сгустившееся предвестие грядущего.       — Ликорис превратил в демона… И ликорисами выстлана дорога в Страну Желтого Источника. Все неспроста, как казалось изначально. Цветы подпитываются кровью падших. А вы поглощаете плоть людей. Ни живы, ни мертвы, на рубеже, — вслух рассуждала я, и чем дальше заводило это открытие, тем больше уверялась в правоте предположения.       Такое простое открытие поразило до глубины души. Истина лежала на поверхности.       И на мгновение почудилось, что вокруг не просто тьма, а движущаяся и замыкающая в плотное кольцо. Неуловимое ощущение — вот-вот некто протянет руку и ухватит, утаскивая куда-то в дремучие дебри. Вековые деревья одобрительно зашумели — им понравился мой страх, подпитываясь и смакуя, они натягивали воздух более плотной тревогой.       Над головой каркнул ворон, заставляя отпрянуть, почти теряя равновесие, но оперевшись вовремя на руку Кокушибо, уберегло от падения. Я была в край издерганная…       На ветке дуба высился смолистый ворон, только обсидиановые глаза поблескивали, выдавая его присутствие. Птица наклонила клюв, карябая заскорузлую корку, и снова хрипло каркнула, враждебно ратуя на непрошенных гостей, раскалывая лесную обитель громким окриком. Если бы у теней имелись глаза, то это были бы глаза воронов.       Развернулись огромные крылья, вспыхнула красная точка посредине — ворон оказался трехглазым, а затем птица закуталась во мрак и растворилась вдребезги. Четкая форма обратилась в очевиднейшую аллегорию отсутствия всяческого очертания, как символ эфемерности, не оставляя после себя ни единого следа пребывания.       — Ты снова отвлекаешься, — выверенный голос Кокушибо вернул к действительности, и я перевела потерянный взгляд на него, подставляя лицо дуновению зимы. Рядом находился самый опасный из всех возможных существ, но я испугалась безвредного духа. — Мне не нужен обычный цветок, нужна голубая лилия.       Я поспешно сложила большой и указательный пальцы левой руки кольцом, а затем дунула в него, прогоняя духа как можно дальше. И разве демон не распознает суеверные знаки? Он просто слеп...       Нервно счесав лоб, смахивая безотрадность и неуместный смешок, с трудом сглатывая, я закивала, как тотемный болванчик для церемониальных ритуалов, заодно выпуская из пальцев рукав демона, в которую намертво вцепилась.       — Да-да, голубая лилия… изредка растет среди красных и видно ее лишь под лунным светом.       — Если то, что ты рассказала Доуме правда, то ты способна видеть цветок. И благодаря цветку пробудилась метка, — не спросил, а утвердил он, незаметно передвигаясь впереди.       При этом его поступь была абсолютно беззвучной. Плавной. Свидетельствующая о развитом умении воина передвигаться незаметно, сливаясь с окружающим. Зато я нескладно топталась позади, едва поспевая за ним.       — Я бы отдала эту возможность в обмен на другую, — язык опередил мысль раньше, чем я успела спохватиться, раньше, чем успела утвердить ее в сознании. — Какой прок от метки? Никакого. Только беды. Настоящее проклятие! Но это уже не имеет значения, уже ничего не изменить.       — Вот как… — скупо хмыкнул демон где-то в неопределенности темноты. — С последним могу согласиться.       В очередной раз чуть было не споткнувшись об сухую корягу, я застыла на месте. Последние слова Кокушибо, высказанные так непосредственно, шли вразрез с его личиной. Ничто не способно затронуть неподвластный человеческим страстям разум демона. Почему тогда слышится некая горечь в его словах?       — Метка предназначена для истинных воинов и для истребителей прошлого поколения. Она способна наделить тело недюжинной силой, заставляя использовать весь скрытый потенциал. И в то же время изнашивает его. Время данной привилегии слишком короткое… А ты — случайная ошибка, которой не должно быть вовсе.       Он говорил это не для того, чтобы унизить, — с этим уже примирилась, таков он, преисполненный превосходства тщеславный гордец, — а как свершившееся явление, признавая неблагородное происхождение моей метки. Но самое важное — он стал более откровенным. Я по крупицам собирала утраченные воспоминания, в очередной раз убеждаясь, что будущее и прошлое всего лишь разные формы человеческих воспоминаний.       Воины и истребители… У Кокушибо имелась метка и подобие катаны, да и призвание самурая упорно твердили только об одном. Наконец, завеса прошлых лет отошла в сторону, позволив заглянуть внутрь запретного и увидеть камень преткновения. Верны ли мои догадки?       — Но я не чувствую ничего подобного. Я осталась прежней, только излечилась от болезни и кровь приобрела целебные свойства — так мне говорили.       — Верно… Но осталось недолго. В этом и заключено проклятие. Пробудившие метку не доживают и до четверти века, — спокойный, но стальной голос Кокушибо наполнял обширное пространство под покровом ночи. — Твоя жизнь сочтена.       Потребовалось неопределенное мгновение, и чуть больше, чтобы в полной мере осознать сказанное. Демон молчал, позволяя принять. Я почувствовала невероятную слабость от головокружения, пока в ушах перешептывались неразборчивые причитания плакальщиц после смерти сестренки, а потом осязаемую, пропитанную запахом погребальных цветов тишину. И отвратительный запах церковной мирры. Никогда еще я не была так близка к Богам и одновременно далека. — Кокушибо-доно! Это значит… Я скоро умру?.. — издав громкий всхлип, я уронила подбородок на грудь, в которой расползалось опустошающее бессилие.       Оказывается, уже все давно предопределено… Если не раскаяние и расплата за предательство, то, значит, отмеченная скорой смертью. Мысль эта была такой отчетливой и убедительной, что я восприняла ее как кристально честное пророчество. Это вещее чувство было не ново, неким внутренним чутьем я догадывалась об исходе своей судьбы. Даже не пытаясь объяснить себе, как была выкована та цепь незаметных, но неотвратимых случайностей, что привела сюда. Как никогда прежде меня переполнила тяга к жизни, запоздалая и коварная.       Начинаешь по-настоящему ценить, когда теряешь.       — Зачем прародителю понадобился ребенок? — мой ломкий голос придавал предельно обнаженное и беззащитное состояние, пока ногти впивались в ладони, притупляя внутреннюю боль и заглушая обезумевший стук сердца.       Паниковать нельзя. Я понимала: паника ни к чему хорошему не приведет, а только лишит способности адекватно думать — крайне необходимой сейчас.       — Голубая лилия наделила тебя особенной кровью, но в демона не превратила. Стала безупречным образцом… Зачатый плод в твоей утробе будет удостоен великой чести. Одного раза оказалось достаточно. Будущий ребенок подарит моему господину истинное бессмертие.       В его голове нет ничего лишнего, кроме долга преклонения и служения. Никто и ничто не вызывало в его исполосованной веками душе ни малейшей привязанности. Даже к собственному наследию, которое он готов отдать своему господину в знак бессмысленной верности. Безжизненное одиночество пустило корни и уходило так глубоко, что не видно конца и края. Осталась лишь черствая оболочка.       Срочно понадобилась опора. Во мне не осталось сил к сопротивлению, пока в горле сбивались и застревали слова возмущения. Должна что-то сейчас сказать, пусть даже заикаясь, обязана заявить на жизнь ребенка права! Дать достойный отпор. Защитить и уберечь любой ценой…       — Это не только мой, но и ваш ребенок! Ваше наследие! Неужели вам безразлична его дальнейшая участь? — точно раненный зверь я взирала на спину непобедимого мечника, желая достучаться до сердца, выкованного из цельного камня гранита. Не знаю, какой эффект произвели на него слова, возможно никакого, как обычно.       — Твой удел выносить плод. Больше от тебя ничего не зависит, — демон пронзал неоспоримым приказом, сливаясь с ночью.       Я уже не могла с уверенностью сказать, где проходит граница постоянно ускользающей реальности. Она существовала где-то вне меня. Потом полностью оборвалась.       Сжав дрогнувшие губы, я попыталась сдержать чувства, которые перемешивали раскаленные угли в сердце, грозясь сжечь до основания. Возмущение, наряду с глубоким отчаянием, боролись против безвольного смирения перед владыками, несправедливо помыкающими моей судьбой. Понимала ли я весь груз ответственности, когда соглашалась? Или страх настолько затуманил разум, настолько приумножил нищету души и сомнительность моральных принципов, что согласилась, не думая о последствиях? Зато перестала бояться лицемерия — оно теперь представлялось грехом незначительным.       Я шумно выдохнула, а смысл сказанного все продолжал ускользать, как и отчетливое желание оставаться в самообмане. Надо было и дальше пребывать в блаженном неведении, а не задавать вопросы, ответ которых весьма угнетающий.       Полыхающие чувства так же быстро истлели, уступив место развеянному пеплу усталости и недовольству собой. Некого винить, кроме себя. Оставалось лишь завоевать и принять победу в поражении. Окончательно и бесповоротно загнана в ловушку беспросветной тоски и сожалений.       Дрожащие руки, казалось, разуверились в существовании вещей. Теряя почву под ногами, кое-как прислонившись к валуну, удерживая себя в стоячем положении, потухшим взглядом я наблюдала, как демон, одним молниеносным взмахом катаны, разрезает острием сам воздух, разряжая все вокруг ароматом липы и веянием ледяного полумесяца.       Одно движение, исполненное небывалого дотоле мастерства и высочайшей концентрации духа, одна яркая вспышка, и чарующие глицинии с небесными лепестками, никогда не увядающими, едва мерцающие под дуновением ветра, застыли истуканами. Чтобы через мгновение одновременно завалиться как по щелчку, разрубленные пополам. Если бы траву срезали садовыми ножами.       Такая грация мастерства достигается веками тренировки и оттачивания навыков до совершенства, а мастерство отражает красоту искусства, такого же широкого и бескрайнего, как небо. Полное безумство, но я должна была признаться хотя бы самой себе, что сила и уверенность, исходившие от демона, завораживали и пленяли, навсегда оставшись в памяти.       Комья влажной земли, пожухлые листья и щепки от разорванной древесины рассыпались по округе. В воздухе развернулся настоящий цветочный вихрь, опадающий с неба как его прямое продолжение. Как отголосок позабытого праздничного фейерверка. Как опадающие лепестки императорских хризантем с колесницы. Медленно, крупными жемчужными лепестками застревая в волосах, ласково касаясь щек, скатываясь вместе со слезами, стекая по шее за воротник.       Точно такими нежными были последние прикосновения матери…       Неусыпные от бесчиния тени перешли в движение, они извивались и плясали, возбужденные хаосом разрушения, становясь больше и гуще, но приближаться остерегались. А бесцветные тона, в которых слышался шепот бессмертных амацуками, сплетающиеся незнакомыми силуэтами, как и долгие ночи, стали совсем близкими и отчетливыми.       Перед гробницей Идзанами, под сенью огромного клена и наполовину засохшей сливы, возвышалась лесная воительница на диком вепре. Хранительница здешних земель, с боевым раскрасом на лице и пушистыми лисьими ушами настороженно провожала взглядом, держа натянутую тетиву лука со стрелой на изготовку. Но ни один дух не способен в открытую противостоять демону. Ей оставалось лишь рыть почву копытами и гневно пофыркивать. Сдерживать напор разъяренного животного.       Но стрела была выпущена.       Траекторию движения смертоносного орудия проследить невозможно. Главная цель — на поражение. Прежде чем стрела успела вонзиться, демон перехватил ее рукой прямо перед моим носом, обдав порывом ветра.       — Она метила в меня?.. — как бы между прочим уточнила я, когда Хранительница сбежала после неудачного покушения, поспешно скрывшись из виду.       — Убить меня таким не получится, и она выбрала самую уязвимую мишень… Что так же указывает на безрассудство, — голос демона источал нескрываемое превосходство и демонстрацию самоуверенности, переломив стрелу, он выкинул ее за ненадобностью.       Будто очнувшись, я принялась поправлять одежду и вытаскивать из волос застрявшие листья и лепестки. Попыталась вернуть надлежащий и опрятный вид. Можно было посмеяться над подобной глупостью в такое время, что, ишь, переживаю из-за таких мелочей. Однако привычные действия помогли обуздать дрожь и успокоиться.       — Мы ступаем на крамольную территорию, нам здесь не рады, — подметила я напоследок, внимательно оглядываясь вокруг.       Последние или первые тории перед вступлением на землю мертвых. Толстая веревка из рисовой соломы потускнела и местами почернела, но врата и перекладины сияли в лунном свете белизной, вымытой дождями. На деревянных балках изображались диковинные создания, вырезанные цветы, птицы и звери, а все фигуры и загадочные символы рун в совокупности повествовали о древней легенде.       — Последнее пристанище. Смерть – начало пути, — как требовал того обычай, я низко поклонилась, озвучив главную надпись, хоть демон не просил об этом.       Мне не надо было даже читать — эти слова знала наизусть. Изречение на давно забытом языке. Накопленные познания предков — потомков самих первых Богов, — передающиеся из поколения в поколение, засели в глубинной памяти. Благодаря им я знала каждую расселину и трещину, каждый выступ и каждую лазейку, тропу и крошечный камень. Даже если никогда не заходила так далеко. Все эти земли принадлежали мне. Или я принадлежала им.       — Жизнь коротка, ее надо ценить, — выдохнула я ненароком, лишь бы что-то сказать и не тяготиться молчанием, отводя от лица ветку с висящим одиноким яблоком. Пальцы так и норовили сорвать сочный плод, но пробовать ягоды и пищу Ущелья Богов нельзя, иначе навеки станешь его обитателем.       — В чем смысл тщетных действий, посвящаемых сиюминутной жизни?.. Люди не дорожат, но дрожат, когда приходится расставаться с нею. Убогое зрелище.       — Жизнь — это единое целое. В ней и минуты отчаяния, и минуты счастья. А в чем смысл бессмертного существования? — жутко запинаясь, но быстро ответила я, будто того и ждала, когда демон выскажет грубое замечание.       — Больше неведома смерть, больше не имеет власти… Человеческая жизнь одно сплошное бремя, не более. Вот поэтому каждый ищет веру, чтобы передать свою ношу. Ненавижу таких слабаков и любимчиков Богов, которым просто так благоволит судьба. Все должно достигаться трудом и упорством силы воли. Талант должен доставаться лишь тем, кто избрал нелегкий путь к вершинам… — открылся Кокушибо еще больше, выпуская облачко пара, делясь своими личными мыслями.       — Так мы не чувствуем себя одинокими!.. Сохраняя веру. Все испытывают страх перед неизвестностью. Даже перед завтрашним днем. И… вы так поступали и поступаете до сих пор. Верно служите ему… — чуть помолчав, не решаясь закончить, но все же характерная жилка ослиного упрямства взяла вверх, и я негромко продолжила, пытаясь предугадать его реакцию. — Тоже боялись и ненавидели, и прощали, и смеялись. Вы помните, как смеялись?.. Наша жизнь, как лепестки сакуры, подхваченные ветром, именно недолговечность и хрупкость делает ее такой прекрасной.       Впереди предстоял крутой спуск. Но вместо этого я вглядывалась в черты лица демона, искаженное бегущими тенями, но сохраняющего постоянно невозмутимое равновесие. И снова ничего не смогла в нем отыскать. Он умел контролировать эмоции, если таковы имелись. Закрытый и нелюдимый.       Его ожидает вечность одиночества, а меня считанные часы короткой жизни, изменить оную не в силах.       — Я не желаю ничего вспоминать. И не смей больше ничего упоминать касательно этого.       После пары колющих ядом фраз, Кокушибо, специально не заботясь об удобстве, схватил меня в охапку и в пару прыжков оказался на дне оврага. Деревья сомкнулись над головой, окружая широкими стволами и накрывая куполом из голых ветвей. Шелест крон, тяжелых и шумных, напоминал бормотание духов. Одичалый ветер нашептывал тайны, касался кожи, волос, подола одежды, будто приглашая поиграть в только ему понятную игру.       — Мы рождаемся снова и снова, дожидаясь, когда наконец научимся наслаждаться жизнью. Ведь так легко забыть, что жизнь драгоценна, что она коротка, — я все еще не оставляла надежды продолжить начатый разговор, зябко поежившись, когда такое необходимое тепло покинуло меня вместе с Кокушибо. — В жизни столько вещей, которых я не понимаю, но так хотела бы познать… Увидеть. Не стоит растрачивать ее на ненависть и зависть. На страдания…       Замершими пальцами я слегка надавила в область живота, прикладывая ладонь, будто опасаясь потревожить то, что находилось внутри. Мне не хватало духовной сосредоточенности, необходимой для постижения глубинного смысла явлений, все, что знала — передалось от прошлых поколений. Это было внезапное интуитивное постижение сути вещей.       — Рождение — начало великого путешествия, хоть нам это невдомек, мы наивно полагаем, что сами выбираем путь. Но когда умираем, голос подземного мира пробуждает наши души, призывая их к себе, и они тянутся на этот первобытный зов. И каждая душа устремляется навстречу собственной участи. А потом, удостоенные особенной привилегией, мы рождаемся заново. Таков порядок вещей.       Демон игнорировал, наверно, раздумывал, стоит ли вообще отвечать.       — Ты пребываешь в полной мечтательности, уповая на наивные суждения. Слишком юна, чтобы мыслить по праву. Когда-то давно я тоже так думал. Легче упорядочить и привести все к единой норме. Легче все отбросить за ненадобностью, — сдержано ответил он.       — Любые суждения становятся равно истинными и ложными… — начала было спорить я, но он завершил разговор одним махом руки.       Под ногами что-то хрустнуло. И это была не ветка, как могло показаться на первый взгляд. Это была корзинка, когда я склонилась и рассмотрела, как следует, сметая опавшие листья в сторону и замечая плетеный ободок. Моя корзинка. Ведь именно в прошлый раз я скатилась кубарем с этого спуска, растеряв все свои пожитки.       Удивительно, но не настолько, чтобы заставить поразиться. После всего пережитого, эта находка воспринималась непримечательно. Я нашла ее сейчас, когда и не думала искать. Все возвращается как круги своя, подтверждая замкнутую ось колеса судьбоносных событий.       Как и наши точки соприкосновения на линии жизни. Моя и его.       Ущелье Богов встретило поражающей идиллией умиротворения и спокойствия, точно здесь царствовала эпоха, ограниченная от всего прочего мира, желающая и дальше оставаться нетронутой. И так оно и было. Здесь главенствует иная сила. И нарушать хрупкое равновесие нельзя.       Вечнозеленое ложе цветов переливалось малахитовым оттенком подле двух скал-стражей. Безликий полог ликорисов едва заметно исходил рябью, схожий на багровое озеро крови, подпитываясь неземным подлунным светом, отдавая дань поклонения вратам в подземное царство. Оплетенный диким виноградом, ветхий столб незаметно притаился в тенях, как сосулька застывшей смолы. Неподвижный воздух пронизан ароматом слащавых персиков — так всегда пахнет на разграничении двух миров. А дальше начинается ад.       Смутные, подозрительные блики глаз чудились в каждой мрачной тени. Присутствие самой смерти чувствовалось на кончике языка солоновато-горьким привкусом неизбежности. И не суждено избавиться от дыхания нетленности вечности.       — Я не вижу голубую лилию… — краткий миг я рассеянно заламывала руки и задыхалась, но затем справилась с собой.       — У меня нет желания уступать тебе в детской игре. Смотри лучше, — с определенной расстановкой произнес он около моего уха, и такого тембра голоса еще не доводилось слышать ранее.       Сердце заполошно заколотилось, стоило почувствовать его пальцы на талии. Когти врезались в податливое тело, причиняя дискомфорт. Он практически стреножил, не позволяя шелохнуться и отодвинуться, и был так близко, что едва позволялось дышать. Отбросив в сторону скользкие доводы разума о незамедлительной расправе в случае неповиновения, пришлось тщательней вглядеться в поиске злополучного цветка. Но вокруг алели только красные бутоны.       Что он сделает, если не получится найти то, что ему нужно? Ударит или сломает шею?.. Пусть это будет настолько быстро, чтобы я не успела понять. Моя роковая ошибка в том, что слишком хорошо хранила тайны Ущелья Богов.       Но демон не собирался убивать таким примитивным способом, да и причинять какую-либо боль, насчет этого теперь была уверена. Ведь отныне принадлежу ему. А потом я совершила то, чего не ожидала от себя — откинулась назад, покорно прильнув к сильному телу, запрокинув голову на широкую грудь. Подняв глаза, полные бесстрашия и все понимающие, готовая отдать себя на растерзание, я повторила:       — Я их не вижу, простите. Возможно, утратила способность, а возможно, и никогда не владела ею…       От полоснувшего острого взгляда можно порезаться. Алые глаза приковывали к месту, упиваясь моей правдой, стремясь проникнуть в душу и разузнать все. Я съежилась, но упрямо продолжала смотреть в ответ, не способная оторваться от созерцания, мерно вдыхая окутавший запах, пока кончики черных волос ниспадали на мое лицо, слегка щекоча. Демонические черты стали тверже, резче, заостреннее. Слабый свет обрисовывал контуры лба, прямого носа и плотно сомкнутых губ. Желанные, но недоступные губы, которые не могу попробовать.       На удивление Кокушибо никак не среагировал, отпуская меня и самолично направляясь к скалам и магическому столбу, кощунственно топча и сминая цветы. Нанося непоправимый ущерб. Земля под его ногами клокотала, неистово исходя древней магией инферно из-под кипящих недр, выплескиваясь из-под низов, проклиная и отрекаясь от демона. Не принимая права на его существование. Изящные стебельки и бутоны цеплялись за ткань хакама, посягая остановить от непозволительного поступка осквернения.       Столкновение двух одинаковых по своей сути противоположностей. Бессмертный демон и тысячелетняя сила загробной цитадели, появившаяся на заре зарождения человечества. Кокушибо олицетворял собой безжалостное уничтожение, а в священном ущелье витала предсказуемо стройная и упорядоченная гармония увядания, столь несокрушимая и всеобъемлющая, что на ее фоне все прочее меркло и теряло значимость. Только древняя магия Ёми и демоническое проклятие Высшей Луны, могущественные способности которого были в состоянии сровнять с землей любое препятствие, не связанного никакими обоснованными законами и слабостями, встретились в равноправном единоборстве.       Почва стала влажной и мягкой, как вулканический пепел. Все замерло, приобретая неживой вид; крики ночных птиц и вой волков разом стихли, приобщаясь к зловещему и неестественному. Позвякивания колокольчика и извечный шепот замолкли. Казалось, мир навеки утратил свою повседневность и беззаботную текучесть. В этом сонном царстве сырости, похожим на рай до свершения первородного греха, ноги вязли в трясине, наполненной чем-то дымящимся.       Провидческое знамение возникало внезапно, как озарение свыше, как абсолютно необоримая и непостижимая убежденность.       Он потревожил покой Богов. Он пробудил сон мертвых.       Земная корка треснула, лес содрогнулся. Все вокруг пробрало невиданной прежде мощью. Разбухшая почва пузырилась и лопалась, превращаясь в уродливые иссиня-черные комья, издавая тонкий свист и пропитывая воздух тлетворным смрадом. Кипящий ад. С каждой секундой запах разложения и гниющей плоти становился все явственней, заставляя морщиться от отвращения. Происходила стремительная алхимическая реакция. То, что принадлежало царству мертвых целеустремленно прорывалось наружу. Во имя возмездия.       Тонкие потоки крови стекались к изголодавшимся корням.       Здесь вершилось пробуждение и воскрешение…       Освободившись от силков ужаса, я кинулась вслед Кокушибо. Из двух зол выбрала то, что было знакомо и ближе, в невероятном и непредсказуемом понимании. Перед лицом иного зла, Кокушибо стал злом нужным. Необходимым.       — Кокушибо… здесь нет голубой лилии… прошу, пожалуйста, не надо ничего делать более! Вы только разгневаете Богов Хранителей!       Растоптанные цветы не давали проходу, сплотились и переплелись, терзая и царапая так, что хотелось кричать, при этом издавали едва слышимую мелодию усыпления в этой искусственно созданной атмосфере. И искажая все представления в пределах нарушенной перспективы, преодолевая закон земного притяжения, лепестки цветов — безмерное количество алых снежинок — срывались и вздымались вверх, прямо в пучину небес… В обратном, перевернутом направлении, если бы небо и земля поменялись местами.       Лепестки окутывали сплошным облаком, плавно скользя к луне, а сверху сама вечность, сжатая в одно крошечное мгновение, просачивалась с небес, изливаясь на лицо, грудь, руки, погребая под собой. И я забыла обо всех переживаниях, душа умирилась, сердце забилось в чистом и ровном ритме, пока звучала обворожительная мелодия. Неслыханная прежде чарующая музыка исчезала, едва успев возникнуть вновь. Это сбивало с толку и одновременно погружало в заторможенное состояние некого транса, лишенного должного самообладания и трезвости ума. Аномальность этого места воротила сознание, ломая все ощущения и представления.       Нечто хладное коснулось моих волос и плеча…       — Мичикацу убил нас… Мичикацу убил нас… Поглотил… Передай, передай, мы пришли сопроводить его на ту сторону…       От чуждого голоса волосы на голове стали дыбом, а в венах стыла кровь.       — Хватит!       Зажмурившись, я закрыла уши руками, не в силах больше слышать душераздирающие голоса, полные скорби. Обреченность и фатальность происходящего моментально окутала грозовыми тучами.       Мираж рассеялся, и мысли обрели связность. Я снова могла двигаться и думать.       Вытянутыми пальцами боязливо ощупывала тьму вокруг и вслепую наткнулась на Кокушибо, рвано выдохнув с облегчением. Я доверчиво жалась к нему в поиске защиты, судорожно комкая кимоно на спине, в попытке спрятаться от того, что неизбежно должно было последовать дальше. Высший в иерархии демон не противился и не выказывал неодобрения.       Нечто древнее шевельнулось в тайниках недр земли, надвигаясь на нас. Но с этим нечто нельзя совладать. Нечто первобытное и окончательное. Смерть внутри посмертия. Забвение. И никакое бессмертие не выдержит натиска увядания перед вечностью. Кокушибо тоже это ощущал.       Больше не Кокушибо. Мичикацу. Настоящее имя падшего самурая продолжало звучать в ушах. Оно повторялось снова и снова тем запредельно фантомным голосом, пока до краев не заполнило сознание, опечатавшись там.       — Не издавай ни звука, — повелительно предупредил он, положив руку на цуку, но не торопился вытаскивать катану из сайи. — Некто жаждет сразиться…       — Нет! нет… это мертвые, вы не сможете, не в силах противостоять им! — непомерно напуганная, не своим голосом пропищала я.       — Ты не ведаешь предел моих возможностей. Как ты можешь утверждать обратное? — Взгляд демона через плечо был однозначным.       Он пестовал исключительное самолюбие и тотальное верховенство целыми столетиями, и не годилось мне подвергать сомнению его способности. Никто и ничто не поколеблет его стальную невозмутимость и уверенность. Преданность своему делу и хозяину. Это все коренные задатки истинного самурая.       Небо зарокотало, потеряв былую безмятежность. Созвездия пропали, над землей с невероятной скоростью стянулись тучи.       Вокруг загорелись сотни красных точек, точно раскаленные угли ненависти. Потусторонние глаза. Вороны забили исполинскими крыльями, образуя неконтролируемый шквал ветра, порождая грозовую бурю и выпуская фурий подземного мира. Голодные бесы и химеры вырвались на свободу, радостно извиваясь и оглашая свое освобождение истошным завыванием. Невыносимым скрежетанием рева, от которого закладывало уши.       Без того мутные очертания подернулись бесплотными лентами теней, оставшись чем-то средним, проносясь и кружа над головой. Температура поднялась и накалилась, потрескивая предгрозовым напряжением и разрядами вспышек молний, попеременно мелькающих среди тучных завихрений. Казалось, гнев и враждебность испускали даже деревья.       И звуки, который я никогда ранее не слышала в жизни, заполнили собой ночь. Звук, предупреждающий о готовности разорвать любого, кто посмеет потревожить покой.       Нечеловеческие голоса преисподней острыми иглами пронзали мое маленькое сердце, и дрожа от макушки до пят я плотней прижималась к Мичикацу, зарываясь в черные волосы, рассыпанные на лопатках. Он стал единственным удерживающим якорем в бушующем океане, затмевая все остальное. Как будто это в самом деле могло помочь и перенести меня в какой-то другой мир; спокойный, теплый и безопасный.       Что мы наделали?       Ущелье сотрясло взрыв магии, разбрасывая сверхъестественные тени во все стороны. Сами тени кружились в пляске и корчились, наслаждаясь сумятицей, иногда выскальзывая из скопления бесформенной массы, являя собой сплошной клубок переплетения скверны.       Ветхий столб в центре был разрушен. На его месте зажглись маленькие искорки светлячков, мерцающей вереницей поднимаясь вверх.       Мрак сгустился, подобравшись слишком близко, и принял форму человеческого тела. Множество человеческих фигур обступили по кругу, замыкая в кольцо. Белые глазницы на серой коже, выдающие в них мертвых, неотрывно следили за каждым движением демона.       — Мешаешься… — сдержано произнес он, совсем не выказывая ни капли удивления перед творящимся ужасом.       Мичикацу оторвал меня от себя и подтолкнул в сторону, от чего я плюхнулась на цветы, подминая под собой остатки бутонов.       От Мичикацу исходили волны мощи, сгущаясь вокруг него. У меня перехватило дыхание — настолько огромны были силы демона. Сколько же в нем таилось неудержимой и необузданной силы… Он выглядел… несокрушимым.       Он мимоходом вырвал удлинившимися когтями глотку у подобравшегося первого мертвого, а потом жестом приказал мне уйти с дороги, дернув подбородком. Я отпрянула, потрясенная жестокостью, но подчинилась, перекатываясь на колени и отползая корачиком. Прикрыв голову руками, пребывая в отупелом оцепенении, я беззвучно молилась, чтобы все это прекратилось.       Нет исцеляющего средства от смерти, нет спасения ни для него, ни для меня. Я силилась сглотнуть ком страха вместе с невыносимой тяжестью принятых в спешке неверных решений. Раздавленная поражением и сокрушением из-за содеянного.       Внутренние причитания прервал новый удар, сродни взрыву вулкана, от которой земля содрогнулась и всколыхнулась, пошла трещинами и разверзлась. Рыхлая, вязкая почва почти успела поглотить меня в свой кокон, а вьющиеся лианы стеблей уже успели оплести тело сетью паутины. Кое-как приподнявшись на локтях, вытащив себя из зыбучего болота и срывая цепкие щупальца ликорисов вокруг лодыжек, потеряв один носок таби, измазанная густой кровью и грязью, я почти заставила себя поднять взгляд на Мичикацу.       Движения демона были плавными, выверенными, одновременно наполненные грацией хищника и умелого мечника. Он расслабленно держал длинную катану как прямое продолжение руки, направленное острием вниз. Слишком уж нарочито, слишком размашисто и громогласно все кричало об его превосходстве, величии и непобедимости. На бесстрастном лице застыла маска. В нем не было страха, не было сомнений, только спокойствие опытного, жестокого воина.       Каждый неуловимый для моих глаз взмах катаны потрошил все вокруг бликом высеченных искр, превращая в щепки, оставляя одни уничтоженные развалины. Земля под нами превратилась в выжженное пепелище, месиво из разбухшей почвы, крови и остатков цветов. Проявление великолепия мастерства самурая и подавляла, и приводила в восхищение.       Пробудившиеся мертвые не могли приблизиться к нему, стоя поодаль. Их смутные очертания приводили меня в дикий, неописуемый ужас.       Среди образовавшихся туч грянул гром, завыл ветер, скатываясь со склон гор. В небо со свистом взмыл яркий луч — и разлетелся тысячей алых лепестков. Небеса разорвались на мелкие кусочки, облака разошлись, и бархатная синева очистилась, образуя воронку водоворота вокруг луны. Подобно северному сиянию разлились кобальтовые и лазурные ленты, как застывший поток жидкого стекла. Преломленный кристальный свет падал вниз отвесными лучами, наполняя все мрачным предзнаменованием.       Воющий ветер, шквал бури и праздное завывания нечисти вдруг оборвались, и все разом стихло. Воцарился полный штиль.       Засверкал сиянием призрачный нимб луны. Луна вобрала в себя алые лепестки и стала кровавой. Настоящий лик Цукиёми явил себя посреди парада планет. Божественная Колыбель и небесный пантеон был приведен в полное соответствие со временем и пространством, соприкоснувшись с земным миром и приоткрыв зеркальное измерение.       — Уходи… Беги…       Прошелестел древний голос у самого уха, и я непроизвольно дернула плечом, пытаясь избавиться от убедительного наслоения магии.       Мичикацу странно замер и вскинул голову, пристально глядя на луну, словно оказавшись под путами чар. Он часто задышал, грудь натужно поднималась и опадала, черты исказились, ломая привычное выражение надменного равнодушия. Демон оскалил клыки, мышцы на массивном теле напряглись и забугрились, сокращаясь под кожей, вены вздулись на шее, и весь он стал больше, шире. Лицо, подсвеченное кровожадностью и яростью. А затем он взревел, как разъяренный Бог кровопролитной войны.       Его громкий вопль ударил меня как разряд тока, разбивая оковы оцепенения. Миг, который, казалось, продлился гораздо дольше, никто не из нас шевелился, и только бешено колотящееся сердце, точно ритм барабанов, выдавало мое состояние на грани потери сознания.       Мичикацу рухнул на колени, поверженный невидимой силой. Непреклонного демона одолело нечто иное, то, с чем он никогда ранее не сталкивался. То, к чему он относился с пренебрежительной насмешкой.       — Он принадлежит нам… — нашептывали боги. — Зов крови…       Все тот же многогранный голос звучал лишь для меня — демон не мог его слышать.       Мы поменялись ролями в карикатурном театре пародии кабуки. Теперь он стоял на коленях. Меня бросило в жар от того, что вот так запросто возвышаюсь над ним.       В этот момент некое озарение открылось моему сердцу. Вспыхнуло — и погасло, прежде чем рассудок успел уловить смысл. Но я осознала только одно: мы оба несем клеймо предателей.       Мичикацу такой же предатель, как и я. Все довольно-таки прозаично и на поверхности. Протянуть руку и зачерпнуть. Все очевидное — просто. Он такой же пленник обстоятельств; мы оба разделяли одну ношу, она ставила меня с ним на одну линию, уравнивая наши условия. Он предал свои идеалы, своих людей и клан, переметнувшись на сторону прародителя. Предала и я, поступив точно так же, только руководствуясь малодушием.       — Вы останетесь здесь. Отныне это ваше извечное пристанище, — мой голос был обманчиво мягким, пока тело неистово подрагивало от переизбытка волнения. Я обхватила себя руками, пытаясь согреться и придать невозмутимость.       — Во мне течет кровь господина. Я бессмертный, и никакая сила не способна мне противостоять! — в его ровном, лишенном эмоций голосе звучал холод ледяных ветров.       — Скольких невинных искоренил прародитель… — я закрыла глаза, не выдержав взгляда Мичикацу, но продолжая говорить дальше, ведомая интуицией и звучащими голосами в голове. — И эти души требуют свою кровь обратно. Кровь к земле, прах к праху… Вы не верили, называя пережитком прошлого, но здесь правит иная сила, у которой нет равных. Стоит признать, наконец, полномочия смерти.       — Не будь столь самоуверенной! — в гневе рыкнул Кокушибо.       Его колени и руки погрязли в земле, медленно переправляясь в подземный мир. Вцепившиеся костлявые пальцы мертвых утаскивали его за собой. Он был демоном из плоти и крови, и вес притягивал к земле, делая его подвластным законам подземного царства. Тяжесть крови убитых им людей стремилась воссоединиться с телом. Над ним уже довлел рок судьба. И избежать его участи невозможно.       — Проявляя свою силу, вы лишь привлекаете к себе ненависть, — попытка уговорить не покидала меня, вновь и вновь я была готова взывать до его человеческой души, отыскивая проблеск раскаяния. — Пожалуйста, не смотрите на меня так. Я должна… обязана так поступить! Ради искупление ваших грехов. Вы прожили слишком долго и убили слишком многих. Загубили невинных. Перестаньте сопротивляться. Заслужив прощение, вы сможете переродиться вновь.       Он должен предать себя забвению. Как иначе он мог возродиться, не обратившись сначала в ничто.       Он завоевал привилегию неуязвимости, но какой ценой… Мичикацу добровольно обрек себя на терзающий голод людоедства и заточения в ночи. Он существовал в потемках, еще более непроницаемых, чем те, в которых обречены блуждать мертвые, беспокойные души; столь же замкнутом и уединенном, как плен собственных непоправимых ошибок.       А ведь все могло быть иначе…       Все еще может быть иначе. Еще не поздно все исправить.       Я почувствовала прилив небывалой храбрости, той храбрости, которой так недоставало.       — Посмотрите на себя… Вы превратились в того, в кого не следовало превращаться человеку, — опустившись перед ним на колени, я наконец осмелилась взглянуть в глаза, лишившие меня покоя, делясь с ним самым сокровенным признанием. — Мичикацу-сан, вы мое проклятие и моя запретная одержимость. Вы даже не представляете себе, насколько я стала зависима от вас. Может, влюбилась?..       И вот сейчас, когда он обездвижен, я могла прикоснуться без разрешения и без какого-либо опасения быть отвергнутой или униженной. Или все вместе. Должна была дать выход неуместно всколыхнувшейся нежности. Кончиками пальцев провела по щеке, скользнув по шее, где пульсировала жилка. Приблизившись вплотную, я потерлась щекой об щеку, заставив его жмуриться против воли, ласково и заботливо забирая волосы за ухо.       В его расширенных глазах мелькали падающие звезды, рассыпающимся каскадом исчезающие за горизонтом событий. Глаза, которые нарушили мое хрупкое самообладание, затягивали в омут, лишая возможности спастись, и могли заставить отказаться от задуманного.       Сломленная и влюбленная я прижалась к нему всем телом, жадно вдыхая его запах в последний раз. Запах липы, аромат скошенной душистой травы и горечи, стараясь растянуть мгновение и запечатлеть до конца своих дней. Моей кожи коснулось теплое, порывистое дыхание. В этом томительно-напряженном моменте мои губы ненароком задели уголок его губ. Я не знала, как целовать мужчину, тем более демона, поэтому отстранилась.       Эмоции в этот момент — как обрушившаяся плотина, из-за отчаянной веры в лучшее с одной стороны и переплетение печали с влюбленностью с другой.       — Мне жаль… — слова были настолько тихими, что невозможно разобрать. — Но я не могу что-либо изменить. Это то самое неизбежное постоянство, о котором вы твердили.       После трогательной искренности признания в душе наступило успокоение. Сердце замерало от неизъяснимой грусти. А обреченный выдох предшествовал глубокой тоске. Но мне не о чем сожалеть и винить себя. Я поступала правильно, и больше не ощущала разлада между собой и окружающим миром.       — Глупая маленькая женщина.       Глаза Мичикацу горели яростью и неверием, и, казалось, что этот огонь вобрал в себя всю кровь из его огромного тела. Все шесть глаз смотрели сквозь внешнюю оболочку, прожигали само нутро, но уже не внушали прежней робости и страха.       — Даю тебе шанс… хочешь — беги… Выбор за тобой. Но знай — от меня не спрятаться, — скованный демон едва сдерживал себя, проговаривая слова обманчиво спокойной интонацией. И я даже вообразить не могла, какие эмоции кипели внутри его сущности.       Это был настоящий вызов! Но как до абсурдного нелепо я выглядела. Маленькое существо приняло вызов демона! Самый рискованный за все время. Это означало только одно — Мичикацу признал меня.       Умирая, человек хочет верить, что в его жизни был смысл, а во что верил Мичикацу?       На кромке разрушенного леса блеснуло пятнышко света. Деревья, веками стоящие до этого плотными неприступными рядами, оказались поваленными и выкорчеванными вместе с корневищами и целыми пластами земли. Белая лисица вышла на голую опушку, настороженно вильнув пушистым хвостом. Умные желтые глаза уставились на меня.       Зверь звал меня. Безмолвно уговаривал последовать за ним.       Разрываясь между желанием остаться и желанием постыдно сбежать без оглядки, я выбрала последнее. Зажмурившись, я рывком подалась вперед, с каждым шагом увеличивая расстояние между собой и демоном, образуя пропасть. Он неотрывно смотрел вслед — в этом была убеждена.       Отец… Твоя блудная дочь возвращалась домой.       Я не доверила ни глазам, ни ненадежным ногам, шествуя за комком лисьего хвоста, углубляясь все дальше и дальше вниз, по каменистой тропке, поросшей засохшими папоротниками. В искореженном лесу было тихо и гулко. Собранные ранее волосы растрепались, хлестая по спине, кимоно струилось жидким шелком, запутываясь между ног. Широко распахнутые глаза слезились то ли от колючего ветра, то ли от совершённого поступка.       Окружающий лес проносился мимо размытым пятном. Хитрая кицунэ давно пропала из виду.       Склон резко оборвался за грудой камней на топком берегу, ноги проскользили по мокрой листве и разъехались в разные стороны, превращая движение в его противоположность. Я застыла в воздухе и, не успев даже вскрикнуть, как полетела головой вперед, прям в черноту расселины.       Обжигающе-белая вспышка незамедлительно обуяла все мое тело, приняв в свои ледяные объятия. Бурлящие воды реки с громким плеском сомкнулись над головой. Ужасающий холод сковал мышцы и способность двигаться, утаскивая по течению. Каждая попытка выбраться на поверхность венчалась провалом. Волны накидывались сверху, крутили из стороны в сторону, не позволяя глотнуть воздух.       Все это длилось бесконечно долго или какое-то мгновение. Одно краткое мгновение превратилось в изнуряющую вечность ради выживания.       Ледяная тьма окутывала, давила, уговаривала сдаться и не сопротивляться, уснуть. В безуспешной борьбе против стихии я оказалась проигравшей. На краю сознания проскользнуло негодование из-за своей ужасной рассеянности и невнимательности. Загнана в ловушку, иронично повторяя ошибку Мичикацу.       Звук моего голоса быстро умолк, будто темные воды подземного мира поглотили его.