Вопреки

Он не знал, сколько бродил в абсолютной темноте. Но он искал. Ни на мгновение не переставал искать кого-то очень важного. Он не помнил кого именно, да и себя самого не помнил, но знал, что должен найти, что он нужен. Очень нужен. Иногда он слышал голоса. Большинство звучали приглушённо, словно шелест. Слов разобрать не получалось. Но один голос всё же выделялся. Высокий, мелодичный, приятный. Тот самый. Когда он слышал тот голос, вся его сущность наполнялась ликованием, и он устремлялся к нему. И с каждым разом звучание становилось всё громче, всё отчётливее, всё ближе… — Мисс Цукино, мне очень жаль, но улучшений нет и… Вам нужно отдохнуть, нужно хорошо поспать, — доктор говорил тихо, но настойчиво. — Я не устала. — Вы давно полноценно не спали и не ели. Вам необходим отдых. Доктор укоризненно посмотрел на неё поверх толстых очков, которые съехали на кончик широкого носа. Но Усаги неподвижно сидела на стуле и не поворачивала голову в сторону врача. — Я хочу, чтобы он чувствовал, что я здесь, чтобы увидел, когда очнётся. Доктор тяжело вздохнул и засунул руки в карманы халата. — Мисс Цукино… Мне правда очень жаль, но вы тешите себя напрасной надеждой и подрываете здоровье. Я ведь вам уже объяснял… — Да, я помню. Но я не уйду. Я буду с ним. Доктор замолчал, в раздумьях качнулся с пятки на носок, глядя в пол, и вновь посмотрел на затылок Усаги. — Я попрошу сестру Маэда приглядеть, пока вас не будет. Мы сразу же сообщим, если состояние вашего жениха изменится. Езжайте домой. Вам надо хотя бы одну ночь поспать. — Спасибо, но я хочу остаться. Разговор смолк, и в повисшей тишине гул аппаратов казался напряжённым, бьющим по нервам. — Можете поспать у меня в кабинете, там удобный диван, — тихо предложил он. Усаги отрицательно покачала головой. — Я буду с ним. Врач неодобрительно сжал губы, поправил очки, вздохнул и развернулся, чтобы выйти. — Доктор Миура, доктор Миура! — вскрик Усаги остановил его. — Он сжал мою руку! — Мисс Цукино, это рефлекторное сокращение мышц, — устало ответил он и взялся за ручку двери. — Нет! Он точно сжал. Только что! Мамору? Ты слышишь меня, Мамору? Она встала и наклонилась. Маска, трубки ИВЛ и провода мешали разглядеть лицо. Но Усаги пристально вглядывалась, прислушивалась к мерному дыханию и сжимала тёплую, широкую ладонь своей, похолодевшей от волнения и зажегшейся надежды. По щекам заструились слёзы. — Мамору… Врач вернулся к высокой больничной койке и открыл рот, чтобы произнести заученные фразы, которые ему не раз приходилось говорить родным тех, кто оказывался в коме. — Вот опять! Смотрите! Усаги впервые за их разговор посмотрела на врача, а затем на руку Мамору. Доктор Миура нахмурился, подошёл к изголовью койки с другой стороны, достал из кармана маленький фонарик, большим пальцем потянул кожу века пациента вверх и посветил в правый глаз. Затем ту же процедуру проделал с левым. Хмыкнул, убрал фонарик и достал из нагрудного кармана ручку с острым колпачком. — Что вы собираетесь делать? — обеспокоено спросила Усаги. — Проверить реакцию мистера Чиба на болевые раздражители. — Зачем? Усаги выпрямилась, как будто готовилась защищать Мамору. — Появилась реакция зрачков на свет, я хочу проверить другие.

***

Темнота, казалось, заключила его в кокон и не хотела отпускать. Её тонкие нити опутывали и крепко держали, не давая приблизиться к голосу, что звучал совсем близко. Темнота соблазняла, уговаривала остаться, перестать бороться с неизбежным. Но он знал, что должен сопротивляться ради неё, ради той, что звала так горько и отчаянно. В какой-то момент темнота уступила, и яркий свет заполнил собой всё вокруг. И появилась боль. Резкая. Оглушающая. Невыносимая. Она жгла изнутри, выкручивала суставы, распирала голову, так сильно, что казалось, что разорвёт. Он застонал. — Мамору! Ты слышишь меня, Мамору? — её голос дрожал. Она всхлипнула. Почему-то это имя не понравилось. Но обращались определенно к нему. Он чувствовал, как похолодевшие пальцы сжимают его ладонь. Чувствовал горячее дыхание на щеке. Он старался сосредоточиться, чтобы разглядеть обладательницу голоса, который стал для него маяком во тьме, но не мог. Глаза резало от света, и он видел лишь размытый образ. — Доктора, позовите доктора, — крикнула она в сторону двери, затем он услышал щелчок, и где-то совсем рядом включился тревожный сигнал. Раздались спешные шаги, резко открылась дверь. Боль разрасталась, заполняла каждый миллиметр тела. И вдруг накатил страх. Незнакомые голоса, размытые пятна людей, суета, невозможность пошевелить собственным телом и невыносимая боль. Воздух вдруг закончился. Сделать новый вдох не получалось. Лёгкие горели. А от истошного писка аппаратов звенело в ушах. Его голову приподняли и натянули что-то на лицо. В горло ворвался кислород. Правую руку крепко зажали, секунда, и реальность уплыла. Когда он вновь очнулся, то слышал лишь монотонное жужжание аппаратов. Он открыл глаза и увидел серое пятно. Через некоторое время взгляд сфокусировался, и стало понятно, что зарождающийся утренний свет пробивался сквозь полоски жалюзи, разбавлял темноту и окрашивал всё вокруг серым, в том числе и потолок, куда упирался взгляд. Он прислушался к ощущениям. Боль не ушла, но притупилась и больше не оглушала. Он попытался приподняться, но тело, словно чужое, не слушалось и казалось непомерно тяжёлым. Он решил начать с малого и пошевелить пальцами рук. Получилось! Правой рукой он нащупал ткань, а левой — чужие тёплые пальцы. Он ощутил движение, с трудом повернул голову влево и встретился взглядом с девушкой, которая до этого момента спала рядом с ним, сидя на стуле и положив голову на край кровати. Девушка не отпускала его ладонь даже во сне, но проснулась, стоило ему пошевелиться. — Мамору… — прошептала она. Он шумно выдохнул. Имя вызывало отторжение, но нежность в её голосе рождала смесь радости и грусти. Он хотел ответить, но не мог. Поэтому лишь слабо улыбнулся в ответ. — Ты меня слышишь? Она придвинулась к нему ближе и погладила по волосам, осторожно коснулась щеки. Он моргнул в ответ и вновь едва заметно улыбнулся. С близкого расстояния он хорошо видел её блестящие влагой большие глаза, опухшее от слёз лицо, подрагивающие полные губы и растрёпанные волосы. Она отстранилась, потянулась и включила неяркую длинную лампу в изголовье. Но с непривычки даже тусклый свет заставил обоих на несколько секунд зажмуриться. — Мамору… Она вновь к нему повернулась и погладила по лицу, коснулась плеча. По её щекам заструились слёзы. Он хотел её обнять, успокоить, но сил не хватило даже, чтобы поднять руку. — Прости, прости, пожалуйста. Я не хотела плакать. — Она спешно и неловко утирала слёзы рукавами бледно-розовой кофты, но они продолжали литься. — Ничего не могу с собой поделать. Я так рада, что ты очнулся. Он крепко сжал её ладонь и улыбнулся. Она расплакалась, громко и надрывно, и уткнулась носом в его плечо. Он сделал усилие, чтобы наклонить голову и коснуться щекой её макушки. В душе бушевали тоска и радость. В следующий раз он проснулся от звука открываемой двери и шагов. Девушка рядом тоже проснулась, подняла голову и часто заморгала. Он залюбовался её длинными волосами, отливающими золотом в лучах солнца. — Доброе утро, мисс… Врач осекся, когда посмотрел на пациента и мгновенно потерял интерес к девушке, которая сонно пробормотала приветствия в ответ. — Мистер Чиба, вы меня слышите? Если да, то кивните или моргните дважды. Он моргнул. Круглое лицо врача мгновенно преобразилось. — Так-так-так… Очень хорошо. Врач замерил пульс, затем достал из кармана ручку и острым колпачком провёл сначала по одной стопе пациента, потом по другой. — Очень хорошо. Просто замечательно, — радовался он тому, как от его манипуляций вздрагивал и дёргался больной. Затем началась череда обследований, которые утомляли и раздражали, не меньше, чем невозможность управлять собственным телом. Все вокруг обращались к нему «мистер Чиба» или «Мамору». Ему не нравилось звучание ни имени, ни фамилии, но не было голоса, чтобы возразить, да и память оказалась такой же белой и пустой, как больничный потолок. — Вы помните, мисс Цукино? — спустя два дня спросил у него врач. — Да, — едва слышным шёпотом ответил он и на всякий случай кивнул. — Кем она вам приходится? — добродушно продолжил допытываться врач. — Я не знаю. — Но вы сказали, что помните её. — Я… Я просто знаю её. Она… Она важный для меня человек, — слова давались ему с трудом, но он старался. — Ну хорошо. — Врач ободряюще улыбнулся. — Может быть, вы помните что-то другое? Ваше детство? Школьные годы? — Нет. Ничего. Совсем ничего. От напряжения усилилась головная боль, но ни одного воспоминания так и не возникло. Он беспомощно посмотрел на сидящую рядом девушку. — Я совсем ничего не помню. Даже твоего имени. Прости. — Не волнуйся, ты всё обязательно вспомнишь. Тебе не за что извиняться. — Она успокаивающе погладила его по руке. — Усаги. Меня зовут Усаги. От нежности в её взгляде щемило сердце. Он сглотнул, а затем улыбнулся. — Учитывая полученные вами травмы и почти четыре недели комы, мистер Чиба, чудо, что вы вообще остались живы и сохранили ясное сознание. А память может вернуться полностью или частично. К сожалению, эта сфера мало изучена. Но фотографии, прогулки по привычным вам местам, встречи с родными и друзьями могут помочь. Так что наберитесь терпения, вам сейчас важно восстановить физическое здоровье. Впереди долгая реабилитация. — Почему я здесь? — сипло спросил он, когда врач вышел. Усаги на секунду свела брови, вздохнула и задумчиво пригладила его волосы. — Случилось землетрясение, — начала она и замолчала, словно подбирала слова. — Оно вызвало взрыв в лаборатории и обрушения. Ты находился в тот момент в здании. — Много людей пострадало? Она кивнула и отвернулась, чтобы расправить простыню на его ногах. — Кто-то погиб? Он заметил гримасу боли на лице Усаги, и то как она сжала белую хлопковую ткань, но, опомнившись, быстро её расправила. — По телевизору говорили, что много людей пострадало. Не помню, сколько именно. Усаги старалась выглядеть спокойной, но он видел, как блестели её глаза, как она задерживала дыхание между фразами, будто боролась с подступающими слезами. Она чего-то недоговаривала, он чувствовал это, ощущал кожей. — Поспи немного, ты устал, — она вымученно улыбнулась. — Попроси обезболивающее, пожалуйста, — прохрипел он и закрыл глаза. — Где болит? Рука или в груди? — Везде, — тяжело выдохнул он. Усаги позвала медсестру, и та ввела в закреплённый на руке катетер лекарство. Через несколько минут изводящая боль во всём теле притупилась, пульсация в голове ослабла, и начала одолевать сонливость. Он провалился в дрёму, когда услышал тихий женский голос: — Как он? — Лучше, — шёпотом ответила Усаги. — Но ничего не помнит. Как Ами и Мако? — Идут на поправку. Ами уже дома, и Мако хочет, чтобы её выписали, но врач говорит, что рано. — Зайду к ней попозже. — Как думаешь, он вспомнит… — Не знаю, Рей, не знаю. Врачи прогнозов пока не дают, да и его состояние ещё тяжёлое. Пробуждать память сейчас точно не стоит. В тоне её голоса больше не звучала беззаботность, наоборот, слышались усталость и горечь. Он хотел открыть глаза и посмотреть на Усаги, но веки как будто слиплись, мысли разбегались, а реальность смешивалась со сном. — Уверена, что всё будет хорошо. Главное, Мамору жив. Мы все живы. Усаги расплакалась. — Прости, я не это имела в виду… Мне жаль, что… он погиб. Мы все обязаны ему жизнью… Рей что-то быстро и тихо говорила, но он не мог разобрать и поэтому не понимал, кого оплакивала Усаги. — Ты должна быть сильной. Печать может не выдержать. Нам надо готовиться, и без Мамору у нас нет шансов победить. — Я знаю, Рей. Я знаю.