Не ссы, Гнутый

«Всё идёт вполне неплохо, Евгений. Уже почти две недели прошло, это прогресс» Наверное, раньше он бы никогда не сказал, что десять дней — это «почти две недели». Но он всё-таки старался мыслить позитивнее обычного. Получалось с переменным успехом. Перемены, которые Женя проводил, едва ли можно было назвать значительными, по сравнению с тем, что могут совершить за две недели другие люди, его изменения были довольно скромными. Но Женя очень старался собой гордиться. Впервые со школы он завёл дневник. Пытался писать вообще обо всём, что видит и думает, не исправляя. Это привело к тому, что на страницах появилось много довольно бессмысленных и постыдных рассуждений о Сане Матёром (который в дневнике всегда был «Сашей»), которые было бы неплохо зарыть где-нибудь глубоко под землёй, но Женя держался. Он обещал себе ничего не вычёркивать, даже такое. Записывать свои мысли оказалось довольно полезным делом. По крайней мере, стала меньше болеть голова, а мысли иногда походили на что-то вразумительное, от чего в них не приходилось путаться. Например, Женя твёрдо понял, что он тот ещё конченный идиот, который не просто несколько дней назад с мужиком целовался, но и в мужика этого по уши втрескался. Принятие этого можно было сравнить с наступающим гриппом. Ты чувствуешь всем телом, что тебя сейчас схватит удар, горло сожмёт спазмом, а голову тисками мигрени, но держишься, упрямый олень, отрицаешь и упрямишься, что просто переутомился на работе. А потом ложишься с температурой под сорок. Так и тут. Женя мог сколько угодно говорить себе, что зарисовывает Саню на страницах дневника потому что у него «очень выразительный профиль», но он чувствовал, как подбираются к нему эти мерзкие чувства, тёзки студии Михалкова. Трепет, тревога, тоска. Трепет от воспоминаний о Сане Матёром. Тревога от того, что эти воспоминания вообще есть. Тоска, что это только лишь воспоминания. И отвлечь себя от этих чувств не получалось никак. Ни кино, ни книги не помогали, всё пролетало мимо. Женя даже вытащил пыльную гитару, которую запихнул в шкаф в ту же секунду, как музыкальную школу окончил. И хоть вспомнить старые навыки было полезно, но от проклятых трёх «Т» это тоже не спасло. По правде сказать, зачёркнутые числа в календаре отмечали не только Женин прогресс в (более-менее) нормальной жизни, но и количество дней проведённых без компании Матёрого. Неужели так работает влюблённость? Вот так по-дурацки? В таком случае, Женя был немного разочарован. В кино всё представлялось несколько возвышеннее. С трепетом, с нежным придыханием и прочими прелестями. А в реальности Женя уже почти две недели как идиот выписывает в дневнике «Саша то, Саша сё…», да дёргается от каждого приходящего на телефон сообщения. Херня какая-то эта влюблённость. Совершенно некрасивая и ни капли не возвышенная. Или, может, это только ему так повезло. Как бы то ни было, и какими бы занимательными не были мысли о Сане Матёром, но нужно было подумать и о делах насущных. К такому выводу и пришёл Женя и наконец взял с полки пачку макарон, на которую смотрел уже минут пять как. Должно быть, со стороны он выглядел как идиот. Такая мысль пришла Жене в голову потому, что он почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Но кому он понадобиться в этой Богом забытой «Пятёрочке» поздно вечером? Хоть бы это не был какой-нибудь старый университетский знакомый, а-то с ним ещё здороваться придётся и притворяться, что имя его помнишь. С этими мыслями Женя вздохнул и обернулся. В эту же секунду он удивлённо охнул и воскликнул практически на весь магазин: — Шура? А это был действительно Шура. Ну, как «Шура» … Саня Матёрый. Причём, несколько удивлённый таким обращением к себе. Даже будто бы… смущённый. Ведь Женя действительно никогда раньше прилюдно его «Шурой» не называл, а теперь вся «Пятёрочка» об этом знает. Женя с трудом сдержал улыбку. Выражение лица у Сани было на вес золота. — Привет, Жень, — наконец пробормотал тот, отойдя от шока. — Привет, — кивнул Женя, замечая, что не сводит с Сани взгляда так, словно они не виделись не десять дней, а десять лет. Но видимых изменений в Сане не наблюдалось. — А ты здесь… Какими судьбами? — добавил Женя осторожно. — В магазине? — уточнил Саня, — Да наверное бомбу заложить собрался или ограбить кого-нибудь. Как получится. Женя закатил глаза. Санино чувство юмора никуда деваться не собиралось, к сожалению. — В таком случае, мне стоит уйти. Не хочу быть соучастником, — заметил он, но решил больше не придираться. Стыдно признать, как сильно он соскучился за эти десять дней, хоть и совершенно не желал говорить об этом самому Сане. Ещё на смех его поднимет. — Разбиваешь мне сердце, Жень. Для меня твоё соучастие было бы честью. — Придурок. Саня пожал плечами, мол «что поделать?». Женя же, наконец заметив, что их до сих пор разделяет расстояние от одной магазинной полки до другой, мигом его сократил. Но всё же постарался остаться в рамках приличия, хотя вместе с ними в отделе была только какая-то подслеповатая бабулька, едва ли обращавшая внимание на что-то кроме взлетевших цен на колбасу. — Ну а если серьёзно? — спросил Женя, — Что ты здесь делаешь? Возле твоего дома тоже есть магазин. — Мне этот больше нравится, — извернулся Саня, давая понять, что на дальнейшие вопросы на эту тему отвечать он не собирается. Женя, на удивление, решил отстать. Вместо этого он кинул взгляд чуть ниже, на корзину в Саниных руках и спросил удивлённо: — У тебя там пиво что ли? Саня даже не дёрнулся. — Ага. А что? У меня выходной вообще-то. — Четыре банки? На выходной? Многовато, не находишь? — Не нахожу совершенно, — наглая Санина рожа, не тревожимая муками совести, вызвала в Жене эмоции на грани возмущения и восхищения, — И только давай без твоих лекций о здоровом образе жизни. Я тебя на турники с собой раз двести звал, а ты видишь, ли жутко занят всегда. — Потому что я в своей жизни хочу заниматься чем угодно, но не пропитываться потом на твоих идиотских турниках, — буркнул Женя. — Ага и ходишь поэтому как вобла. Такой же пучеглазый и сухой. — Да, и вкусный с пивом. Давай на этом закончим, пожалуйста. Саня фыркнул, сдержав смех, и даже как-то ласково потрепал Женю по плечу. — Ладно, «вкусный с пивом», не дуйся. Я же не предлагаю. Женя сразу встрепенулся, чуть ли не загорелся. А вдруг Саня такую возможность рассматривал? Вдруг подумывал предложить? Ему предложить выпить вместе пива. И не за компанию в банде, а между собой. Женю старой закалки такая мысль возмутила бы до чёртиков. Он бы наверняка подумал, что Саня слишком низкого о нём мнения, вздохнул, закатив театрально глаза, всплеснул бы руками. Но этого Жени уже давно как не был. Остался только новый Женя. Идиот-Женя. Будущий-участник-клуба-анонимных-алкоголиков-Женя. И он счёл это жутко очаровательным. — И очень зря! — воскликнул он так громко, что Саня отшатнулся, а бабулька в отделе подозрительно обернулась, — Очень зря не предлагаешь! Я, может, тоже хочу! — Ты? — удивился Саня, — Ты пива хочешь? Ты прикалываешься что ли? — Нет, я совершенно серьёзно! — Женя почувствовал, как от Саниного взгляда покраснели кончики ушей, — Совершенно серьёзно хочу! И не столько из низменных человеческих потребностей, сколько из… этого… альтруистического желания уберечь тебя от цирроза печени! Поэтому, давай возьмём побольше, четыре банки — это правда мало! — закончил он свою блистательно отвратительную речь, сгребая с первой попавшейся полки всё, что под руку попало. Саня на эту картину смотрел с неприкрытой усмешкой. В плохую ложь очевидно не поверил, нарушение причинно-следственных связей сразу выделил, но… возражать не стал. Удивительно. — Будь по-твоему, — пожал он плечами и показал на Женино добро, — Только вот это не пиво, это яга. Я себя слишком уважаю, чтобы такое пить. — Ну, я же не эксперт… — пробормотал Женя, смутившись. — Я заметил, — кивнул Саня и, забрав банки, добавил, — Ты за всё платишь, кстати. Я столько со своей зарплатой не потяну. — Я думал, ты убеждённый социалист и ненавидишь на чужой счёт жить. — Я по настроению убеждённый.

***

— Знаешь… а я же никогда не видел тебя пьяным. Новоиспечённая алкашня решила не изменять традициям, поэтому пиво распивалось прямо на лавочке неподалёку от Жениного подъезда. Распивалось оно вполне успешно, особенно для человека, который если и пил, то только немного и по праздникам. Но разговор с Саней начался так хорошо и складно, а пиво пошло просто на «ура». А потом и вторая банка, и третья, и вот уже осталась половина четвёртой. А разговор шёл всё так же хорошо. Даже лучше. Правда, Санино замечание вылезло совершенно из ниоткуда, нагло перебив Женины истории про противную соседку снизу. Женя, умолкнув, подумал с минуту и покачал головой. — На самом деле, видел. — Когда? Я не помню. Женя нехотя ответил: — Мы тогда полгода как общаться начали. Мы сидели у твоего дома, и ты споил мне тогда какую-то свою дрянь (наверное, опять пивом с Флэшем). А потом решил рассказать мне самый глупый анекдот на свете, с которого я никогда в жизни бы не засмеялся, будь я трезвый. Но я трезвым не был, поэтому засмеялся, да так сильно, что меня вырвало всем, что я в тот день съел и выпил. Что, в свою очередь, вызвало у тебя такой поток гомерического хохота, что у тебя пиво полилось из носа, и ты клял благим матом весь белый свет. Саня в ответ на это откровение глубокомысленно хмыкнул и улыбнулся. — А, ты про тот раз. Да, тогда помню. Но это не то. — Как это? — А вот так, — Саня достал из пакета новую банку, — Ты в тот раз, можно сказать, только телом был пьяный. А вот душой… абсолютно трезвый. — «Душа — говно на палке в стеклянной банке», — заметил Женя. — Кто это тебе так сказал? — Гений современной мысли, известный как Саня Матёрый. Саня юмора не оценил и, нахмурившись, ощутимо боднул Женю в плечо, вызвав у последнего только смех. — Какая у тебя подозрительно хорошая память на мои проёбы. — Не поверишь, но я от твоих проёбов просто в восторге, — ответил Женя, делая очередной приличный глоток. Все эти три секунды, которые потребовались на совершение этого действия, Саня не сводил с него глаз, что Женя не заметить не мог. — Что? — спросил он, вытирая губы. — Не знаю, — пожал плечами Саня, — Ты просто мне в эту секунду как-то особенно нравишься. — С банкой пива в руке? Ну и вкусы у тебя, конечно, — вышеупомянутая (и уже пустая) банка лёгким движением улетела в мусорку и возмущённо вскрикнула, ударившись о своих сестёр, — Подай ещё одну, сделай одолжение. — Тебя в тот раз после четвёртой так развезло, что вытошнило аж. Не думаю, что хочу её тебе отдавать, — сказал Саня, копаясь в пакете. Женя фыркнул. — Да всё со мной нормально будет! У меня, может, иммунитет выработался. Я уже даже вкус не чувствую. — Это не очень хороший знак, — заметил Саня. Но Женя только выдернул у него из рук ещё не выпитую банку, оставляя последнее слово за собой. Саня лишь примирительно вскинул руки и достал новую банку для себя. Женя же собой был горд. Заткнуть Саню Матёрого за пояс не каждый день удаётся. И плевать, что в голове становится непривычно шумно. У Жени всё схвачено, мать твою! Он хоть ещё пять таких же банок выпьет.

***

Женино сознание вернулось к нему в чужом дворе. Причём, в абсолютно чужом, Санино захолустье он как свои пять пальцев знал. А этот двор, хоть и не отличался особенной частотой панелей и отсутствием бычков на асфальте, но Жене был не знаком. Он стоял как идиот и оглядывался как пьяный. Хотя, почему «как»? Он, похоже, действительно пьяный. Жутко пьяный. Настолько пьяный, что чувствует как земля качается как маятник. Вперёд, назад, ещё вперёд, ещё назад. Женя бы попытался сделать шаг, но инстинкт самосохранения — не совсем мёртвый, но явно не живой — подсказал, что в таком случае ему предстоит страстный поцелуй с заплёванным асфальтом. Интересно, после какой банки он перестал соображать? После пятой? Шестой? Наверное, пятой. Рассеянный взгляд упал на машину, возле которой Женя, как оказалось стоял. Какая-то убитая жизнью и, должно быть, прошедшая Афганскую войну девятка отвратительного вишнёвого цвета. На двери виднелась приличного вида вмятина. Женя такие видел только в плохом кино. Рядом с машиной же ковырялся… Шура. Женя нахмурился, попытавшись понять, что он тут делает и с какой целью. Но, словно испорченная киноплёнка, мозг выдавал только распитие пива на лавочке и это конкретное мгновение. Пространство между ними пустовало. — Шур… — пробормотал Женя, неожиданно опасно качнувшись вперёд, — А напомни… Чем мы тут, нахер, занимаемся? Собственный голос прозвучал как-то очень вяло, да и сам Женя едва-едва вспоминал как складываются слова в предложения. Но, кажется, вышло что-то дельное, раз Саня обернулся через плечо. Стоит заметить, что взгляд у него был чуть яснее Жениного. С полным состоянием алкогольного опьянения он ещё храбро боролся. — Мы? Мы снимаем диски с тачки моего брата. Вернее, я снимаю, ты смотришь, — ответил он. Женя от данного заявления угрызений совести не испытал. — А почему? — Потому что он мудак, должен мне косарь и вообще, заебал, — пояснил Саня, — А ещё потому что ты сказал, что хочешь заняться чем-нибудь весёлым, потому что тебе скучно. Ничего веселее я пока не придумал. Женя кивнул так, словно хоть что-то понял. Понял он в действительности только последнее предложение. То, что они сейчас делают — весело. «Ну так веселись, олень!» отвесил подзатыльник внутренний голос. Качаясь из стороны в сторону, Женя кое-как уместился на корточках рядом с Саней, который активно орудовал неизвестно откуда взявшимися инструментами. Даже в своём плачевном состоянии Женя не мог не отметить профессионализм данного мероприятия. — Часто так делаешь? — спросил он. — С этой конкретной тачкой — постоянно, — кивнул Саня. Женя хмыкнул, с детским восторгом созерцая акт вандализма. Но вскоре его стеклянные пьяные глаза переключились на самого Саню. Такого серьёзного, уверенного, почему-то сразу такого красивого, с таким красивым подбородком, ушами и серьгами в них. Женя расплылся в улыбке. — Шурочка, — протянул он, обдавая его запахом дешёвого пива прямо в ухо. «Шурочка» явно прихуел, чуть было не подпрыгнув на месте. — Чего тебе? — спросил он осторожно. — Ты такой, блин… Такой, блять, секс, когда занимаешься всякой хуйнёй. Саня резко повернул голову и стукнулся носом с носом Жени. Тот засмеялся и склонил голову чуть набок. В его глазах, почему-то сейчас особенно больших, не наблюдалось ни малейшего намёка на интеллект. Но то, как он этими большими стеклянными глазами смотрел. Мурашки пробежали по коже. — Это был комплимент, — прошептал Женя, будто бы с обидой. — А… Классно, — кивнул Саня, не шевелясь и почти не дыша. Женя же легонько покачивался, но в целом положения не менял. — У нас же ещё пиво осталось? — спросил он через полминуты. — Не думаю, — ответил Саня. — Ну и хер с ним. У меня деньги есть, давай ещё купим.

***

Электронные часы в Жениной спальне тоскливо пропищали полвосьмого вечера, когда сам Женя завалился вместе с Саней в квартиру. Оба были бухие в край, оба громко смеялись, оба пять минут не могли попасть ключом в замочную скважину. В тёмной прихожей загрохотала хлопнувшая дверь, зашуршала упавшая с вешалки одежда. Женя со всей своей небольшой силой прижавший Саню к ближайшей стене, крепко сжимал в пальцах воротник кожанки, кнопки которой больно впивались в кожу ладоней. Целовались они с шумом, торопливо и жадно. Женя бы со стороны сказал, что ведут они себя как животные. Но Женя со стороны был пьян и абсолютно невменяем. А ещё едва ли контролировал свои руки и за эти пару минут успел восхититься всеми выпуклостями тела Сани Матёрого. Несмотря на волнение, ладони у него были совершенно сухие. Пальцы путались в податливых Саниных волосах, дёргали и тянули их, что отдавалось приглушённым бормотанием, терявшимся где-то в глубинах поцелуя. Санины руки бродили где-то в области спины, выводя пальцами острые лопатки и вызывая целую орду мурашек, нещадно сминали свитер, но дальше не заходили. И у Жени кружилась голова от мысли, что они могли бы. Да и что он сам мог бы. А мог он очень много, так ему казалось. Он мог и невзначай подёргать пряжку Саниного ремня, и приподнять его футболку, касаясь живота. И услышать в ответ глухое мычание. — Шур-шур-шур… — прошептал он, сохраняя минимальное расстояние между Саниными и своими губами, — А знаешь, что? Саня промычал что-то отдалённо похожее на «нет». — А ты мой… парень, — сразу ответил Женя, улыбаясь, — Представляешь, прямо парень… Я и сестре так своей сказал. Что ты мой парень. А ты и есть мой парень, — он привстал на носочки, клюнул губами Санину переносицу, — Мой единственный на свете парень, — опустился ниже, поцеловал верхнюю губу, — Мой… — Твой «парень»? — хрипло прошептал Саня в ответ. Даже забавно, как в его голосе отразилось удивление, когда, казалось бы, никаких здравых эмоций остаться не должно было, — Ты так и сказал? — Ага, — Женя поковырял пальцем кнопку кожанки, — Ты ведь мой, правда? Права на ответ у Сани не было, Женя потянулся за новым поцелуем. Уткнулся в губы как-то неуклюже, замычал недовольно, но прекращать не собирался. А когда Саня крепко прижал его к себе, зарываясь пальцами ему в волосы, то такое желание ушло совершенно. Хорошо, что выключатель находится где-то за вешалкой, подумал Женя. Хорошо, что они не могут включить свет. Свет бы всё только испортил. А представлять, какое у Сани сейчас лицо, чувствовать какие горячие щёки можно только в темноте. Темнота только для такого и существует. — Скалозубов, — раздался вдруг сбивчивый шёпот прямо на ухо. Женя вопросительно хмыкнул, вновь судорожно вцепившись в воротник куртки, — Моя фамилия… Скалозубов. — Красивая… Прям как ты, — засмеялся Женя, слегка поворачивая голову, царапая губами Санину щёку и блаженно закрывая глаза от мягкого звука его смеха.

***

Когда Женя с великим трудом попытался открыть глаза, ему почудилось, что кто-то ударил ему молотком промеж них. Воображение живо представило, как от удара череп раскалывается на две половины, мозг мягкой невыразительной кашицей вытекает наружу… Женю затошнило. Проглотив собравшийся в горле комок, он попытался вернуться в реальный мир и отогнать эту жуткую картину. Прислушавшись, он понял, что сейчас где-то десять утра. В это время Зинаида Викторовна, соседка снизу, выходила на улицу и громко «кыс-кысала» ближайшим дворовым кошкам, наливая им свежего молока в блюдечко. Рядом, на столе, Тыква громко шуршала едой. Женя не помнил, чтобы что-то ей насыпал, но допустил, что он это сделал раньше. Откуда-то с кухни, кроме шума посуды, донёсся приятный запах еды. Распознать её не удалось, но она имела все основания быть вкусной. Что ж, с местом собственного нахождения в этой огромной Вселенной Женя определился. Это достижение. Осталось попробовать вновь открыть глаза и убедиться в собственной правоте. Пару минут потолок и лампочку вертело и крутило во все стороны, пока взгляд наконец на них не сфокусировался. Женя дома. Женя в своей кровати. Он опустил взгляд и кивнул вновь. Женя точно одет. И теперь он понял, почему ему было так неудобно спать. Ремень джинсов натёр поясницу. Женя приподнялся на локтях, окинул глазами знакомую комнату и… — С добрым утром, прелесть. И чуть было не свалился с кровати от неожиданности. Неизвестно сколько времени в дверном проёме стоял и флегматично прихлёбывал кофе из любимой Жениной кружки Саня. Саня… Женя почему-то знал, что он здесь быть должен, но при этом его нахождения не понимал. Голова вообще не хотела кооперировать с ним в это утро. Сколько он вообще вчера выпить умудрился? Где-то с минуту они смотрели друг на друга. Саня — вполне расслабленно, Женя — до предела напряжённо, попутно восстанавливая в голове вчерашние события. Начиная посиделками на лавочке и заканчивая… К щекам прилила кровь. — Ты?! Я?! То есть, мы?! — последовательно взвизгнул он, попытавшись вскочить с кровати, но запутавшись в одеяле и грохнувшись оттуда в неестественной позе. После этого последовало только сдавленное ругательство. Саня сделал ещё один глоток и, зевнув, сказал: — Не ссы, ничего мы с тобой не сделали. — Правда что ли? — фыркнул Женя, выпутываясь из одеяла. — Я может и выпил больше обычного, но помню всё лучше тебя. Могу с уверенностью заявить, что всё с твоей плоской жопой в порядке. Женя почти обиделся на «плоскую жопу», но решил, что не в его положении бугуртить. — И что же по-твоему тогда произошло? — Ты завалил меня на кровать, попытался стянуть с меня футболку, но каким-то образом запутался в ткани, назвал меня за это долбоёбом и тут же отрубился, — пояснил Саня, лениво почесав большим пальцем щёку, — Ты, кстати, пинаешься во сне. — Буду знать, — Женя поднялся на ноги, зашатался, но на помощь ему пришёл верный стол, в который удалось вцепиться руками, — И ты… всё это время был здесь? — Куда ж я денусь? — Саня усмехнулся и зашёл наконец в комнату, понимая, что это будет менее травмоопасно для Жени, — Я проснулся, нашёл у тебя таблетки от головы, покормил твою хомячиху вонючую — она меня за палец цапнула, должен будешь — а потом яичницу себе приготовил. У тебя там прямо ресторан, а не холодильник. — Там салат стоял, его бы взял. — Я твоих диет для людей со слабой поджелудочной не понимаю, сам знаешь. Женя почувствовал, что может немного ослабить хватку на столе и медленно разжал пальцы. Мир не закачался, и земля из-под ног не ушла, и на том спасибо. Женя даже усмехнулся. За всем этим театром одного актёра с интересом наблюдал Саня. После чего осторожно положил руку Жене на лоб и спросил: — Ну а ты сам как? Блевать не собираешься? Женя прислушался к себе. — Не планировал. — Качает? — Есть такое. Саня кивнул и убрал руку. — Могло быть хуже, — вынес он вердикт и вновь отпил из кружки, — Кофе у тебя охуенный. Вечность бы его пил, так устал от своих «пять с хуем в одном» пакетиков. — На здоровье, — улыбнулся Женя, глубоко вдыхая и выдыхая. Странно осознавать, что вчера действительно ничего не было. Хотя Женя чувствовал, что могло. Очень даже могло быть. Ведь у Шуры такие мягкие волосы, такие крепкие руки… — О чём думаешь? — резко и будто бы нарочно спросил Саня. Женя встрепенулся, но на удивление честно ответил: — О тебе. — Я тоже. В смысле, о тебе думаю, — сказал Саня, — Ты что-нибудь помнишь из того, что мне наговорил? Женя нахмурился и неопределённо покачал головой. — Не уверен, что… помню. — Когда ты сказал сестре, что я твой парень? А, так вот он о чём. Чёрт, неужели Женя вчера это всё выложил? Как последний идиот? Две недели думал, как это правильно сказать, а потом просто растрепал своим дурацким пьяным языком. Гений мысли, Евгений, просто золото! — Когда… Когда мы с тобой на свидание ходили. Ты за сигаретами отошёл, я тогда и позвонил. Я, в общем-то, об этом и хотел тогда поговорить. — О «парне»? Женя кивнул. Саня задумчиво помешал кофе в кружке. — Не нравится мне это слово… — протянул он, но, бросив на испуганного Женю взгляд, добавил, — Нет-нет, ты меня пойми, мне само слово не нравится. Ну… «парень». Как-то это несерьёзно, согласись. Вот товарищ, соучастник, союзник, камрад. Вот это серьёзные слова, а «парень»… Ну не знаю, пахнет Блейзером и дешманской краской для волос. Женя позволил себе усмехнуться. — Тебя только это волнует? Как тебя величать? — Ну… Да, — кивнул Саня, — Мне до ярлыков вообще фиолетово, Жень, пока мне с тобой хорошо, меня больше мало чего волнует. Но если ты себе так сильно голову нагрел по этому поводу, что аж на две недели в затворники ушёл… То да, я твой парень. Прямо единственный на свете. Можешь меня так в телефоне переписать. — Пожалуй, не буду, мне не пятнадцать, — покачал головой Женя. На душе стало как-то легче, а вся ситуация показалась какой-то глупой и несуразной. Одно лишь слово заставило Женю так зарыться в себя, ужас. Но, с другой стороны, если бы не это слово, то не было бы вчерашнего вечера, поцелуев, признаний. Всего. Вспомнив об этом, Женя спросил: — Ах, точно. Мы же вчера… с машины твоего брата диски снимали. Как прошло? Саня достал из кармана джинс телефон и кинул его Жене в руки. Маленький экран «раскладушки» предоставил ему не меньше двадцати пропущенных и почти столько же сообщений с однообразным текстом, содержащим в себе мысль: «Только попадись мне на глаза, я тебя убью, пидор крашенный». — Ого… — протянул Женя, возвращая телефон. — Мы навеселились на покушение, — улыбнулся Саня, пожав плечами, — Должен признать, я от тебя ждал многого, но… не такого. Это моего полёта веселье, точно не тебя, мальчика-красавчика. Да и не думаю, что ты хоть раз в жизни напивался. Женя не совсем представлял, что он может ответить. Он идиот, по уши и совсем некрасиво влюблённый. Он придурок, которому в детстве запрещали лазать по заборам и деревьям. Он книжный червь. — Наверное… — начал он, — Наверное, у меня в жизни было не так много глупостей. Вернее, сказать, совсем их не было. А с тобой… мне очень нравится совершать глупости. На твоём «уровне полёта» мне намного легче летается. Саня ласково потрепал Женю по голове, взъерошив и без того гнездо светлых волос, и крепко чмокнул его в щёку. — Ой, нашёлся романтик. Имей только в виду, больше ты к пиву не прикасаешься вообще. А-то найдёшь себе веселье, будем потом в изоляторе сидеть. — Это было один раз, Шур. Не тебе мне лекции читать, — фыркнул Женя, смеясь. — Так уж и быть, не буду. Ладно, давай, жопу в горсть и на кухню. Приготовь мне что-нибудь, я не наелся своей яичницей. — Нахлебник. — Будем считать это расчётом за твою хомячиху. Когда Саня уже почти вышел из комнаты, Женю посетило ещё одно воспоминание. — Саша, — окликнул он. Саня обернулся. — А тебя… «Матёрым» зовут из-за фамилии? Ну, знаешь, «Скалозубов», волки обычно зубы скалят. Или я неправ? Саня удивлённо уставился на него, часто-часто хлопая глазами. — Запомнил… — протянул он, — Ты запомнил. — Так да или нет? — Как в трусы мне лез он не запомнил, значит, а то, что я ему проболтался, так пожалуйста! — Женя постарался не засмеяться, смотря на Санины красные щёки и шею. Похоже, тема фамилии для него была очень личная, и, несмотря на возмущение, Женя мог быть уверен — Саня рад, что он это запомнил. — Ты сам сказал вчера: у меня потрясающая память на твои проёбы.