Не говорите мне "прощай".

Ты ко всему придираешься. Ты всегда была такой? Она не могла поверить своим глазам. Может она всё ещё спит? Перед кроватью, где она спала, стояло большое с бархатной обивкой кресло, а нём, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки, недоверчиво смотрел на неё Снейп. Он был спокоен, сосредоточен, холоден, как обычно, когда она его видела. Эта резкость в движениях – ходьба, движения, обрывки фраз – была почти грубой и постоянной. Его движения, каждое до малейшего, сопровождались особым звук, прохожим на рассекание кнутом воздух. И даже сейчас, когда он встал, взял какую-то банку без обозначений, сморщил нос, сел рядом, был колючим. Но Минерва не удивилась, зная, что эти повадки не уничтожить, даже если рубить на корню. Бросив на женщину косой взгляд, Северус открыл не выглядящую приветливой банку и, изогнув не понятно зачем бровь, воззрился на Минерву. Под этим взглядом даже слепой бы признался в самых страшных грехах, что уж говорить про зрячую женщину. Он молчал, и она не подавала признаков владения речевыми способностями, будто пытаясь уловить непрерывный ход его мыслей, но это было, видит Бог, труднее, чем заставить Хагрида перестать общаться с животными. – Поднимите рубашку. Минерва замерла окончательно. Она могла предположить и ожидать что угодно, но это и в голову прийти не могло. Поднять рубашку? Интересно, как он это представляет, чтобы женщина старше его, совершенно чужой человек, сделала этот совершенно непристойный поступок? Она не настолько глупа, чтобы перед ним раздеться. – Сделать что? – выдохнула она, захлебнувшись то ли удивлением, то ли возмущением. – Это не просьба, – сухо процедил мужчина, срывая одеяло. Минерва вскочила прямо здесь, на кровати, не желая больше находиться в уязвимом и идиотском положении перед зельеваром, но вдруг живот проткнула острая, словно кинжал, боль. В глазах в одно мгновение потемнело. Таких ощущений она не испытывала ранее. Таких обжигающих вспышек не было никогда, а сейчас тело разрывалось и ныло, будто тысячи игл разом вонзились в тело и сразу же окатила дрожь, словно ледяной волной. Северус демонстративно фыркнул, опрокинул женщину на лопатки и сам задрал её рубашку. Минерва тут же почувствовала себя уязвимой и открытой, словно котёнок, попыталась выбраться, но силы не равны, так что эта борьба длилась меньше тридцати секунд. Мужчина пересел и отвернулся, чтобы не увидеть лишнего, и начал делать то, чего Минерва не ожидала. Его холодные пальцы были в каком-то прохладном и вязком веществе, похожем на сливочное масло. Он осторожно водил ладонью по её животу и был очень сосредоточен – его брови почти слились в одну линию. Задавать вопросы МакГонагалл не решилась. Пусть зельевар и оказывал ей непрошенную услугу, она всё равно не смогла запретить румянцу вспыхнуть на щеках. Это же произвол, если посмотреть её ракурса. Наглый-наглый молодой человек. Минерва не знала, зачем он это делает. Что им движет и не из чувства долга ли? Зачем он забрал её сюда, где... Она только сейчас поняла, что не имеет представления о том, где же она оказалась после того, как потеряла сознание ещё в Хогвартсе. Женщина могла видеть, какую "операцию" проводит Северус на её телом, то и дело бросая косые взгляды, но сам избегал зрительного контакта, и опять без известной причины. Её охватил ужас от взгляда на собственный живот. На правой его стороне расплылось непонятного цвета пятно : то ли бордовое, то ли коричневое; в форме круга, неровно закрашенного, даже скорее просто такой, как если бы на бумагу побрызгали щёткой, обмакнутой в грязную краску. Жутковато. Минерва сглотнула. Именно эта дрянь и заставляла морщиться от боли и угадывать дату кончины. Как она поняла, оно было само по себе твёрдое и сухое, но под массой, которую Снейп закончил наносить, приобрело некую мягкость и маслянистый блеск, но уже через десяток секунд перестал блестеть. Он встал, вытер пальцы, с укоризной уставился на Минерву. Она наблюдала за каждым его движением, пока одёргивала рубашку и садилась – зельевар, осудительно вздохнув, подошёл к столу, настежь распахнул окно, отодвинув вазу с таким выражением лица, словно это была протухшая рыба(в этот миг Минерва усмехнулась), добавил в стакан с водой какое-то зелье и, подойдя, протянул его женщине. Она выпила, не сводя с его бледного лица взгляда. Разбавленное зелье было безвкусным и немного гуще, чем вода. Сомнения насчёт добрых намерений, конечно, возникли, но с них Минерва лишь мысленно посмеялась. Неосмотрительно с её стороны было пить что попало, но она чувствовала, что Северус не выкинет никакой фортель по крайней мере в первые дня два. – Теперь можете гулять. Северус принял стакан обратно, опустил его на стол и направился к выходу. Она хотела было его остановить и расспросить, но уняла желание, смекнув, что лучше и безопаснее будет осмотреться самой. Мужчина вышел, Минерва встала следом. Теперь состояние было не удручающим, а внушающим хоть какую-то надежду на выздоровление. Судя по тому, как глаза Северуса горели, когда он увидел область поражения, ему это было интересно, наверное, он сталкивался с этим редко и хотел изучить. Минерве было, наверное, больше любопытно, чем досадно, что её тело используют в качестве объекта повышенного внимания. Комната, где она провела, как логично, ночь и утро, была большой и светлой, похожей на офис. Ветер из окна вносил звуки тишины и развевал лёгкие шторы. Прямо у кровати – торшер. Строгий письменный стол под окном хранил в себе плотно закрытые ящики – по классике у Снейпа всё в идеальном порядке и не терпит каких-либо вмешательств. На столешнице магловские толстые тетради и ручки с чёрными чернилами сложены в аккуратную стопку и МакГонагалл, не удержавшись от соблазна, заглянула в одну тетрадь. Она была исписана почти полностью острым почерком и через страницу, если не каждой, слова варварски пересекали клеточки в совершенно противоположном направлении. Также были и рисунки, зачастую это растения, части которого подробно описаны ниже. Так, например, Минерва узнала, вспомнила, что эссенция из лаванды, так ею любимой, входит в состав противоядий. А вообще большинство растений она видела впервые, если память не обманывала. Женщина предала стопке первозданный вид во избежание скандала и следующим, что попалось на глаза, был гармонирующий с "воздушно-нежным" интерьером платяной шкаф. К своему удивлению она обнаружила там все свои вещи и даже старомодный клетчатый саквояж, угрюмо забившийся в угол, словно наказанный ребёнок. Рядом с дверью возвышалось над жестковатым ковром напольное зеркало. Оно отражало Минерву в полный рост и та мысленно поблагодарила Снейпа за то, что уложил её спать не в платье или строчке, а в рубашке и штанах. А то в связи с последними событиями проснуться и сразу обнажать практически всё тело, вариант не самый привлекательный. Хотя Минерва даже думать не хотела, как Снейп сменил ей одежду – от одной мысли пальцы начинали холодеть. А вообще она выглядела неплохо, если не считать странного ощущения от медицинских работ. Клетчатая пижама, небрежно распущенные волосы спадают до пояса, вид, в целом, бодрый. Окно напротив было завешено тяжёлыми на первый взгляд портьерами и женщина решила его оставить неприкосновенным. Из открытого же окошка она видела безлюдную дорогу, сад, принадлежавший, скорее всего, этому дому, далёкие домики и бесконечный лазуритовый горизонт, не перечёркнутый ни одним облачком. Решив, что пока не поздно и перед людьми так являться не стоит, МакГонагалл сменила ночное убранство на лёгкое платье и сделала низкий хвост. За дверью ждал коридор, начинающийся со спиральной лестницы на чердак и заканчивающийся спуском вниз. Всё двери на этаже, а их было четыре, плотно закрыты и на одной из них Минерва разглядела пыль. И если в её комнате было светло, то в коридоре уже начали появляться тёмные акценты : коричневые двери, перила, светильники. Это было даже странно, будто чёрные секреты хозяина дома вывились наружу в виде мрачных деталей обстановки дома. Свет сюда не проникал и единственным его источником был проём, куда солнечные лучи кое-как пробивались. Заскрипели ступени. Недовольное ворчание снизу вознеслось на второй этаж как цунами и, спустя несколько секунд грохот посуды и раздражённые шаги переросли в полный злости крик. Как поняла Минерва, едва сдерживая смешок, Северус с кем-то уже успел испортить отношения. – Уважаемый! Будьте так любезны отойти от моего дома километров на пятнадцать! Да потому что ваша постная физиономия мне уже осточертела! Северус мельком взглянул на Минерву, когда она спустилась. Он выглядел крайне раздражённым и готовым убить любого, кто доведёт его до ручки. Зельевар круто обернулся и встал к столишнице, шумно выдохнув. – Вы кого-то невзлюбили? – улыбаясь, спросила МакГонагалл. – Да какой-то крендель маячит под окнами уже неделю, – выплюнул Снейп, захлопывая крышку сковородки. – Сосед, чтоб его... Он указал в окно, где из-за кустов выглядывала соломенная шляпа. Лица этого соседа видно не было, потому что высокие кусты роз были слишком высоки. Неординарно было видеть растительность на этом участке и женщина сразу подумала, что не вяжется такой наружности человек и то, как обустроено место его обитания – никто бы и не представил, что Мистер Тысяча-И-Один-Яд будет выращивать цветочки. От комментариев Минерва воздержалась. Сосед в шляпке ещё постоял некоторое время под забором и был таков. Женщина проследила за взглядом Снейпа и поняла, что эти двое не поладят никогда. Он даже задёрнул шторы, чтобы не видеть ничего происходящее на улице с этой стороны. Кухня, где они находились, была совмещена с гостиной и создавала огромное пространство, освещаемое тёплым дневным светом. В центре расположился стол и шесть мягких стульев, над ними висела внушительная хрустальная люстра, как-то ещё больше увеличивающая комнату. Даже кухня, обустроенная полностью как магловская, была похожа на офисный кабинет, если не учитывать кухонный гарнитур. И Минерва никак не могла понять, к чему стремиться Снейп : к современности или веку восемнадцатому. Но этот вопрос она задать не решилась, заранее зная, что ответ будет: "Я не считаю нужным отвечать на этот более чем глупый вопрос". Поэтому она ответила сама – всего понемногу. Из незавнавешенного окна заполнял гостиную далёкое пение птиц и непонятный непостоянный шум. Открыв стеклянную дверь и выйдя на террасу, Минерва потеряла дар речи. Совсем близко, ограждённое лишь обрывчиком и светлой песчаной полосой... море. Бескрайнее, голубое, бесконечно красивое. В бездне ультрамарина клубилась пена, доползала по песчаной косе почти до берега, сразу видно, что море не в настроении и бушует. Такого моря, такого невероятного, МакГонагалл не видела уже много лет. Она сама себя корила за то, что живёт в Англии почти всю жизнь, а это сказочное место видит впервые. – Северус... – восхищённо прошептала она. – Где мы? Ответ, не подразумевающий ничего, кроме краткой формы, заставил женщину вновь смутиться. И опять под его взглядом вся её решимость словно исчезала, ведь он смотрел так, будто она сморозила беспросветную ересь. Он сидел на террасе в кресле-качалке и читал. Изогнув одну бровь, Северус хмыкнул, и опять уставился в газету. Любит же он терзать, и это у него получается всё лучше. Минерва уже почувствовала, как в ней начинает подогреваться раздражение, готовое в определённый момент обжечь это бедное лицо. От него ведь не требуется ничего, просто одно слово! Видимо, очень довольный собой и лукаво усмехающийся над женской беспомощностью, он, наконец, поднял взгляд. – Норфолк. Он вновь скрылся за разворотом. Норфолк, как можно было не догадаться... Живописное и неповторимой атмосферы место и Минерва уже начала чувствовать, как её изнутри распирает восторг. Линия на горизонте смешала место встречи неба и воды так же, как перемешались чувства внутри женщины. Она спустилась к обрывчику – от него вела небольшая лестница, сделанная из камней прямо в земле, кое-где заросшая травой; прошла мимо васильков, росших на кромке обрывчика, и тёплая вода, бурля пеной, утопила в песке её босые ступни. – Невероятно... – прошептала Минерва, улыбаясь пене. Британия всегда славилась красотами, но мог кто-то вообразить, что Норфолк, маленький и скромный, будет таким. Минерва, глядя в даль, на мгновение представила себя вольной птицей, которая летит высоко-высоко над этой мирской суетой, над дремучими лесами и смотрит на мир. Море всегда тянуло на философию. Мир тесен. И этого соседа, которого Северус был готов закопать, она смутно помнила, знала, что где-то видела это лицо. Солнце потихоньку клонилось к закату и окрашивало умиротворённое море, плавно набегающее на берег, малиновыми и оранжевым красками, словно искусный художник. Блики на воде постепенно увеличивались, тени деревьев, цветов и старенький лавочек удлиннялись и этот чудо-островок медленно погружался в надвигающуюся ночь. И домик, белый с оранжевой черепицей, похожий на новогодний пряник, тоже окрашивался в тёплые цвета заката. Хорошо быть птицей. Да? Хорошо вот так парить над светом, жить где хочешь, не быть привязанным к одному месту, а порой и к человеку, а просто летать, летать, быть настолько свободным и не опускаться на землю пока крылья не откажут, пока крохотное птичье сердечко не выпрыгнет из груди. Размышления о жизни, боли и тернистых путях повсюду, слёзы расставания и горечь им чужды. Они просто... живут. Она села на песок, обняв колени, и устремила взор далеко, за горизонт. Спать не хотелось совсем. Минерва не ощущал такого чувства давно. Одновременно окрылённо, но как-то тяжело, будто бы природа к земле. И она не могла пошевелиться. Да и не хотелось. Море давало неопределённый покой. Такое душевное равновесие всегда было редким и дорогим удовольствием. Закрыв глаза, она могла даже услышать, как шелестит трава, и перешёптываются колокольчики. Красота... Она в этот вечер сделала совершенно невообразимую и недопустимую для себя вещь –мечтала. О дальнейшем, о буднях в школе, о друзьях и должна была признать, что выдумывать несбыточные сценарии весьма увлекательно. Кто бы мог подумать, что приземлённая профессор окажется такой мечтательной. Но она всей душой чувствовала, что этот вечер будет предвещать тоску. В памяти всплыл тяжёлый отрывок. Слишком тяжёлый, чтобы лелеить его. Минерва не думала об этом больше двадцати лет, больше двадцати лет не окуналась в то время, когда её семья человек за человеком исчезла. Родители, братья и война. Первая магическая война, которая унесла с собой столько жизней, столько слёз, забрала практически всю чету МакГонагалл. Она отчётливо помнила каждую мелочь... Мама Изабелль, папа Роберт, братья Малькольм и Роберт-младший, что может быть лучше. Тихая жизнь была лишь предлогом, чтобы отправлять её в Хогвартс. Изабелль прятала свою драгоценную шкатулку под кроватью и, хоть и была счастлива, тосковала по временам, когда могла свободно колдовать. Минерва всё это видела, как мама страдает, но ничего не могла сделать. Не в её силах. Они как могли скрывали своё магическое происхождение, но... всё равно возникали вопросы. Жители городка и родственники начали что-то подозревать несмотря на все усилия. Отец не знал, что они волшебники, будь проклят этот Статут о Секретности. Но вечно ведь прятать очевидное не получится? В конце-концов, однажды, в ответ на настойчивые расспросы Роберта, Изабелль, рыдая, достала свою волшебную палочку, которую хранила в закрытой коробке под кроватью, и показала мужу, кем была на самом деле. Хоть Минерва и была слишком маленькой, чтобы запомнить ту ночь, ее последствия оставили девочку наедине с горьким пониманием всех сложностей, с которыми сталкиваются волшебники, растущие в мире маглов. *** Она бежала со всех ног в сторону дома. Чёрное небо будто наседало на землю, погрязшую в огне. Сущий кошмар, хаос царил кругом. Она не могла думать, слушать, говорить, она лишь могла цепляться взглядом за любую деталь, которая болезненно отдавалась импульсом. Ноги всё быстрее становились ватными, руки немели и голова будто наливалась свинцом. Люди голосили, кричали, но Минерва звука не слышала. И даже спустя пять минут, пока она бродила среди толпы, ни одна нота не разрезала внезапно возникшую преграду. Предчувствие страшного стало усиливаться, когда она подходила в этой чёртовой площади ближе. И когда она дошла... Кто-то схватил её поперёк туловища и попытался увести, но вдруг её слух разорвался от собственного крика. Истошный вопль раздирал её горло, и только когда на губах ощутился солёный вкус, она поняла, что рыдает так, как не рыдала прежде. Она вырвалась из сильных объятий, кричала, заливая слезами почву под собой. За ухом раздался родной голос, осипший и надорвавшийся, почти неслышный, но она смогла вырваться. Её держал отец, измотанный и совершенно такой, каким человек остаётся после войны – не понимающий, какие эмоции показывать. Весь в пыли и крови, он держал жену в объятиях. Минерва размыто из-за собственных слёз видела, как по рубашке отца течёт грязная дорожка. Маму душило горе, она закрыла лицо ладонями, уткнувшись мужу в грудь. Минерва медленно развернулась и новый поток сильно обжёг поцарапанные щёки. Она вновь потеряла звук. На траве, напуганный и усталый, лежал Роберт-младший. В его руке была зажата палочка, а лицо выражало лишь немой ужас. Его тело не двигалось, Минерва, что-то неразборчиво шепча, упала на его грудь, но, увы, ни единого вздоха не услышала в ответ. Она помнила, как воспитывала своих неугомонных братьев. Знала, что им её придирчивые наставления уже хуже всего мыслимого и немыслимого, и что они всё бы отдали, чтобы старшая сестра от них отвязалась. И их капризы, и мамины слова о том, что как старшая, она должна им подавать пример справедливости и достоинства. Она и сама это понимала. Может, именно поэтому не потеряла лицо и после того, как большая часть жизни осталась за спиной. Братьев она любила, и придиралась к мелочам только из-за того, чтобы из них выросли образцы благородства и рассудительности. Но, как они не вертели этих двух мальчишек, вышли всё равно сорви головы, озорники. Это было поистине доброе время, но после войны быстро не стало и родителей, а про Малькольма она не слышала после. И про свою первую любовь она не слышала тоже. Дугал Макгрегор. Первый человек, покоривший сердце педантистки и слишком серьёзной Минервы. Родители предостерегали, советовали и до, даже не подозревая, что дочь уже выросла. А кому в таком возрасте не интересно это? Если бы МакГонагалл могла сказать что-то себе юной и амбициозный, она бы просто молчала. Нечего было бы говорить. Доказывать, что тогда она поступила неправильно, означало только то, что она предала саму себя. И с полной уверенностью, что совершила бы точно то же самое, она улыбнулась. Да и тогда Минерва была уверена, что выбор верный, хоть и слишком быстрый. Молодой, горячий, как тут не забыть родительские наставления? Бурный, но короткий роман заставил получить весь спектр чувств. Она сохранила в памяти тот момент, когда посреди поля молодой человек встал на одно колено и... Родителям о помолвке она не сказала. Она была просто счастлива. Но осознание того, что придётся повторить судьбу матери, пряча своё происхождение и мечты в шкатулке под кроватью, заставило её сбежать, оставив любимого в полном смятении. Лишь потом, спустя много времени, когда утекло много воды и ничего нельзя было изменить, она нашла письмо. Оказалось, что Дугал обрёл семью. А потом она узнала и то, что его судьбу верили Пожиратели Смерти, отнявшие у неё брата. И опять мир рушился, душа выла волком над фотографиями, слёзы лились на плече у Дамблдора. Он очень помог... Нет, одно Минерва бы себе посоветовала – вообще не любить. Тихий шум волн опять заполнил её сознание и она вернулась в Норфолк, в покой и тишину, но внутри опять разлилось то самое омерзительное чувство, будто где-то там течёт вина и обида. Минерва опять ощутила, что изнутри липнет к сердцу боль и старые раны, от которых остались только рубцы, вновь заныли. Мягкий хлопок заставил её будто очнуться ото сна и открыть глаза. Совсем стемнело, небо и море почернели, а воздух охладел. Рядом стоял никто иной как Северус. Из-за такого резкого переключения даже закружилась голова. – Накиньте. Ещё и ваши сопли я лечить не собираюсь, – вдруг он протянул ей дымящую чашку – потрясающий аромат мяты и бергамота. – Не сидите здесь до ночи, Минерва. Она понимала, что говорить, значит испортить момент неожиданной, но от этого не менее трогательной заботы. Слов не находилось подходящих, а простая благодарность не известно как могла подействовать на такого непредсказуемого человека, как Северус. А может это и не была забота, а просто вынужденная вежливость. Минерва понимала, что своим присутствием лишь добавит забот коллеге, но ведь, в конце концов, она к нему в дом не набивалась – это была его идея. Но инициатива наказуема, не так ли? Может сделать так, чтобы Северус запомнил это время надолго? Но Минерва эту соблазнительную идею, которую так и подмывало воплотить в жизнь сразу откинула. Нет сомнений, что сам Северус её за это убьёт. А потом и если будет вспоминать об этом (если, конечно, их дороги не разойдутся), то без устали и так, что останется только сожалеть. Плед был мягким и тёплым, закутавшись в него плотнее, женщина поднесла чашку к губам. Забавно было, повернувшись, видеть, как уходящий домой Северус волком глядит на дом соседа, который днём его так сильно раздражал. Она даже могла поставить сто галлеонов, что при первом их близком контакте последнее веское слово будет за Северусом. И очень повезёт, если только слово. Спокойная погода и обвалакивающий чай её, сидящую на мягком прохладном песке, распустившую устало волосы, закутанную в плед, растомили. Но она ещё долго сидела с чашкой в руках, прежде чем пойти в дом. Знаешь, то, какое отношение у тебя ко всему, какая ты действительно правильная, утомит тебя. Тебе будет тяжело.