Однажды ночью в Туссенте

      Темнота и тишина. Абсолютный покой.       Только одна, легкая, как перышко, мысль бродит в сознании: «Я сплю?»       В медитации тьма обычно резко накатывала и также резко спадала. За долгие годы работы ведьмак научился в любом состоянии погружаться в это спокойное небытие, дожидаясь пока сработает приманка и можно будет убить чудовище или просто для короткого отдыха. Но в этот раз мрак был гуще, чем обычно.       Геральт напряг все силы. Обычно где-то на краю сознания он всегда все слышал и ощущал — запахи, звуки, смену времени.       Теперь он, словно, провалился в густое липкое и душное болото, и перестал понимать как очнуться. Никак получалось вспомнить, как же он делал это раньше? Сколько прошло времени?       Подступило жуткое и непривычное чувство тревоги. Почему-то ведьмак вспомнил, что однажды именно так Эмиель Регис описал ему наступление смерти.       Геральт попытался напрячь слух, но услышал только быстрые удары собственного сердца. Попробовал потянуть носом, и ничего не почувствовал.       — Холера, что происходит?       Не было совершенно никакого понимания сколько прошло времени с тех пор как он отрубился. Может быть пять минут, а может и пять дней. Время перестало иметь смысл.       Тьма стала почти осязаемой. Он почувствовал давление на свои закрытые глаза, словно оказался на огромной глубине. Это давление перешло с лица на грудь, и легкие стали сжиматься, затрудняя и учащая вдохи.       Казалось, что все его тело вытягивается и выкручивается, пульсируя и уменьшаясь, отдавая болью и тошнотой туда, где когда-то были его кишки. Это было невероятно похоже на ненавистные ему телепорты. Миллиметр за миллиметром, клетка за клеткой, бесконечно долгое сжатие в пульсирующий атом энергии — до крайней точки исчезновения в абсолютное черное ничто.       Наконец, он растворился и стал этой темнотой.       Все прекратилось, и Геральт вспомнил, как зовется это чувство. То, что сейчас с ним происходит, то, что он давным-давно забыл. То, что было уничтожено мучительными ведьмачьими мутациями. То, что выдрали из его души проклятыми эликсирами в Каэр Морхене.       Это был страх. Ледяной и выжигающий одновременно. Парализующий мышцы, сковывающий внутренности, но, вместе с тем, самый обычный — человеческий.       Осознание пришло внезапно, и вместе с тем принесло облегчение и странное наслаждение. Его уставшая душа, до этого мрачной глыбой покоившаяся в груди, превратилась в теплый пучок прозрачного света. Захотелось улыбнуться, впервые за много дней — искренне, без повода.       Покой и чистый сон без снов все дальше уносили его на глубину собственного сознания: перед глазами ведьмака начали проплывать нечеткие воспоминания. Счастливые и печальные. Улыбка Цири, рыжие локоны Трисс, зловещее лицо Господина Зеркало, сложенные на груди руки Роше, смех Лютика, горящие избы и повешенные покойники, звуки лютни Присциллы, морщинки вокруг глаз Золтана и все это в благоухающем дурмане душистого крыжовника.       Запах сперва был очень ярким, и Геральт ухватился за него, последовав за этим манящим облаком. Он ощутил в своей руке маленькую прохладную ладонь Йеннифер, узнал на своих губах вкус ее губ, попытался притянуть к себе ее неосязаемое тело, обнять за хрупкие плечи, дотронуться до антрацитовых волос. Но вдруг аромат начал исчезать, ее ладонь выскользнула из его руки, нежный голос превратился в насмешливый хохот, отдаляющийся как быстрая летняя гроза.       — Йеннифер! Не оставляй меня здесь… — он беззвучно позвал ее, но не услышал ответа. Геральт вновь оказался заперт в странном чистилище одиночества.       Снова наступила бесконечность. Даже тьма уже перестала иметь значение.       — Неужели, это мой конец? Неужели… я умер? Но, зачем тогда мне эти мысли? Зачем я еще понимаю? Зачем все еще слышу свой голос? — вопрос за вопросом Геральт впадал то в ярость, то в безразличие.       Он плыл в неосязаемой тишине собственного сознания, задаваясь бесконечным количеством вопросов и размышлений. В молчании или похабных песенках, которые когда-то услышал на Скеллиге.       И, когда он уже заканчивал очередной куплет Баллады о трех братьях, в его сознании возникло что-то чужеродное. Какой-то … звук? Это голос?       — Геральт! Геральт, прошу тебя! — звал кто-то еле слышно. — Геральт, проснись. Это Эмиель! Геральт черт тебя побери, просыпайся! Не смей тут умирать!       «Вампир! Мой старый добрый друг!» — подумал ведьмак.       Геральт резко вспомнил все, что предшествовало его зачарованному сновидению — и бой с археспорами и задание королевы с поиском Детлаффа и все, что было с ним в последние недели. Вспомнил как страдал и мучился жаждой крови Регис, закованный в клетку. И как дуреха Плотва утащила ценные эликсиры среди позорного количества барахла. Не удивительно, что он не заметил.       Ведьмак собрал все силы своего подсознания и почему-то представил себя под водой: «Просто надо вынырнуть. Просто проснуться, как я делал тысячи раз до этого». Он снова постарался сжаться до минимального состояния, накопить энергию, чтобы взорваться как сверхновая звезда в этом бездушном холодном космосе.       Ему это удалось. Не без помощи из вне — белый мед, влитый в глотку запасливым вампиром уже проник в кровь и начал нейтрализацию ядовитых укусов.       Геральт открыл глаза и увидел перед собой по-прежнему бледное, но теперь еще и испуганное лицо Региса. Глаза казались больше обычного, растрепанные волосы, прежде педантично уложенные — болтались во все стороны, а изысканный кафтан вымазан всеми видами чудовищных жидкостей.       — Пока меня не было ты что на крестьянскую свадьбу заходил? Видок у тебя, как после трехдневной попойки в Больших Сучьях, — произнес ведьмак.       — Геральт! Что? Что ты говоришь, не разберу! — Регис придвинулся к его лицу, наклонившись ухом к самым губам.       — А я услышал тебя, друг мой... — лишь ответил он.