На роду написано

Как же теперь Зиночка была не похожа на себя ту, что погожим сентябрьским днем, с утра корпя над очередной главой своей будущей повести прямо в столовой и никак не ладя с музами, увидала солнечного зайчика на стене и, недолго думая, решила воспользоваться шансом познакомиться с таинственной возлюбленной своего обожаемого дядюшки. Или хотя бы самолично убедиться в ее существовании. Теперь на пороге комнаты вместо пышущей здоровьем и силами барышни с поэтически-небрежным обликом стояла, чуть облокотившись на косяк двери, исхудавшая, зеленовато-бледная и с темными кругами под глазами, гораздо более темными, чем обычно, девушка все в том же темно-синем, но еще более сильно измятом платье, с не расчесанными сегодня и давно немытыми волосами. Вид у нее был сколь рассеянный, столь и смертельно-уставший. Казалось, что она решила добровольно разделить болезнь дяди, и, кажется, даже чересчур ревностно.       — Тут над ним еще никто не рыдал, поверишь ли, даже я, — голос ее стал совсем сиплым. — Не любит он, когда рядом с ним плачут, — и она уставилась практически безразличным взглядом на Софью. Тем не менее, именно это заставило ту прийти в себя лучше всех утешений.       — Прости, прости, Зиночка, я… я задумалась просто и… не выдержала, — Горчакова опустила голову.       — Полно, я тебя хорошо понимаю, — племянница графа оторвалась от косяка и медленным, несколько неуверенным шагом двинулась вглубь комнаты, к продолжавшей растерянно и некуртуазно сидеть на полу институтке, опустошенной своим срывом. — Я сама уже чуть не волком вою, только и сдерживаюсь тем, что кто-то услыхать может, хотя бы и слуги, — она посмотрела на дядюшку и машинально оправила ему одеяло, а после этого, подойдя к Софье, вдруг не очень ловко присела к ней на пол, почти упала.       — Нет, не вставай! — Зинаида поспешила остановить опомнившуюся подругу, а после этого вдруг, как совсем не подобает родственнице такого родовитого дворянина, откинулась на спину и, прикрыв глаза, разлеглась прямо на роскошном ковре. — Ты даже вообразить не можешь, какое это порой наслаждение — растянуться на полу, пока никто не видит… спина так блаженно ноет... — она потянулась.       — Это я тебя разбудила? — Софья неодобрительно нахмурилась.       — Нет, что ты, — отмахнулась Заболотная, — я сама проснулась. Представь, с кровати чуть не упала, — она прикрыла глаза.       — Зина, так нельзя, — совершенно серьезно, тоном озабоченной матери или старшей сестры сказала Горчакова. — Ты сама себя же губишь! Должно спать хотя бы немного! Такие жертвы не…       — Софи, поверь, мне лучше знать, — голос Зинаиды с нажимом скрипнул раздражением, — когда мне должно спать, а когда нет.       — Ну тебе же самой плохо! — институтка не отступала. — Зачем ты себя так… он бы ни за что это не одобрил! — на ум пришел спасительный аргумент, и без уточнений было понятно, кто такой этот «он».       — Ну ты же не расскажешь ему об этом, правда? — не меняя позы, девушка вдруг повернула голову, сделала взгляд пронзительно-просящим и произнесла это с такой интонацией, будто не барышня на выданье, а пятилетняя егоза сейчас лежала на полу, случайно разбив перед этим чернильницу и залив чернилами дядюшкины книги, не знала как исправить несчастье и как признаться в шалости, вот и полностью доверилась Горчаковой, как очень доброй взрослой, надеялась, что она ей поможет и так, что ее не шибко строго накажут… Зина обожала порой на минуту будто забываться и вести себя, как дитя — разговаривать, принимать позы, смотреть огромными удивленными глазами — шутки ли ради, или чтобы в трудных ситуациях разряжать обстановку, сбивая собеседников с толку, а может так тосковала по уже ушедшему детству, которое, впрочем, было не безоблачным… На Софью этот прием подействовал — она обреченно вздохнула и замолчала, хотя ей и сделалось малость больно, ибо Зина так себя повела, что на секунду показалось, будто ничего этого нет — ни болезни любимого, ни беды, — будто он здоров и, наверное, уехал на доклад к великому князю…       — Будь ты на моем месте, — вдруг нарушила повисшее молчание Зинаида, по-прежнему лежа и задумчиво глядя в потолок дико-уставшими глазами, — ты бы точно так же… — от упадка сил голос ее стал глухим и каким-то отрешенным, почти безразличным, да и слова она, кажется, начала терять, не могла договорить фразу. — Да дай тебе волю, ты бы сама от него не отходила. Воистину, это было правдой. Если б ей позволили, если б она могла… если бы она была его женой…       — Я понимаю тебя, — выдавила из себя Горчакова, опустив голову.       — Да нет, Софи, не понимаешь, — ответила Зина. — Хотя… тебе он любимый. А мне единственный родной. *** Граф объявился на следующий же день после краткого знакомства Софьи с его ни на кого не похожей юной родственницей. Как раз в то утро Палыч залатал ту самую лазейку, и свидание прошло уже через забор, который, впрочем, разговору не помешал.       — Софи, я… простите, я вчера был на приеме у великого князя, я… я должен попросить у вас прощения за выходку моей племянницы, она… — он был так мил, когда ему было за что-то неловко и он не мог подобрать слов, запинался, и Софье такой граф был мил не меньше, чем тот мужественный герой, которого она увидала тогда в зеркале.       — Граф, прошу вас, не браните ее! — перебила институтка любимого, а впрочем придя таким манером на помощь, чтобы он не мучился неловкостью. — Не браните ее, она… она очаровательна! — теперь Софи не сразу подобрала нужное слово, но сказано это было с абсолютной искренностью. — Мы с ней так приятно беседовали… она столько мне рассказала о себе, о своих сочинениях, об университете, о вас… она так вас любит! — последняя реплика заставила девушку тут же покраснеть, ведь это, верно, было слишком откровенно, неприлично… А граф все это время смотрел на нее, и взгляд его серых глаз, казалось, с каждым ее словом становился все теплее.       — Я никого прежде не встречала, похожего на нее!       — Да-а, она большой оригинал, этого ей не занимать, — Воронцов тепло улыбнулся и протянул это даже с затаенной гордостью, почему-то при этом на секунду опустив взгляд. — Как и бесстрашия пред приличиями, — тут в его глазах мелькнула ирония. — Но ей все не терпелось свести с вами знакомство. Бутов взболтнул за обедом, вот и…       — Она сказала, что совсем недавно прибыла в Москву.       — Да, буквально две недели назад, — граф кивнул головой. — Она никогда не бывала здесь, почти всю жизнь провела в Херсонской губернии, в имении своего отца… вас, верно, удивляет, что у меня есть родственники в такой глуши?       — Ничуть, — Софи ответила, ни секунды не раздумывая, и заговорила почти как Ася. — Лишь глупцы думают, что все благородные люди должны жить только в Петербурге и Москве! Провинция важна для России также, как столица, если не более, и… и государственные благородные люди должны быть везде! Даже князь Потемкин-Таврический нашел свой покой в Херсоне!       — Если бы все думали как вы, Софи… — граф вновь отвел взгляд с улыбкой.       — Хотя я и не подозревала, что у вас есть племянница, — все ж призналась Горчакова. — Мириам мне ничего о ней не рассказывала…       — Мириам с ней еще не знакома. А о Зинаиде многие не знают… Вернее, предпочитают не знать, — по красивому мужественному лицу пробежала тень, улыбка исчезла. — Видите ли, — он вдруг сделал полшага вдоль забора, и институтка машинально сделала то же самое, так их разговор продолжился на неспешном ходу, — Зинаида — дочь моей кузины и моего боевого товарища, Григория Заболотного. Мы в одно время с ним поступили в полк и сдружились. Он был дворянин, потомственный офицер, но не знатен и совсем не богат, — все это время Воронцов говорил, глядя себе под ноги, а Горчакова слушала его внимательно, не перебивая, и не отставала и на полшага. — А моя кузина, Елена, урожденная графиня Воронцова, была единственной дочерью и наследницей моего дяди, брата отца. Сами понимаете, — тут он тяжело вздохнул, — для нашего общества такой брак — неслыханный мезальянс. Жорж честно просил руки Елены, но, конечно, дядя велел гнать его в шею.       — Но его и вашу кузину это не остановило? — Софья со всей восторженностью юной барышни заслушалась.       — Конечно, — грустно улыбнулся граф. — Они были молоды и влюблены до безумия едва ли не с первой встречи, когда я их представил друг другу. А отказ в благословении даже, кажется, их еще больше распалил в своем чувстве.       — И они… бежали?       — Да. Жоржу хватило на это его решительности, а Элен — ее беспечности. Они обвенчались ночью в какой-то деревушке и сразу уехали в расположение полка, куда его перевели… Романтично и безумно, как у господина Пушкина.       — А… после?       — После? Ночь минула, и все открылось. Скандал, позор, сплетни… От Элен отвернулась вся семья. Отец, который ее обожал и баловал всю жизнь, лишил наследства и проклял, как и мои родители… Я тоже был зол на них обоих, хотел разыскать их и вызвать Жоржа на дуэль, как велела честь. Но остыл, когда получил письмо от кузины, писанное наспех где-то под Киевом. Она извещала, что они благополучно устроились на месте, и надеялась, что родные однажды смогут ее от всего сердца простить, но в своем проступке она, впрочем, не раскаивалась.       — И ее простили?       — Нет, — вздохнул граф. — Это письмо только усугубило гнев ее родителя. Ему тоже пришла от нее весточка, но он порвал ее в клочья, едва прочитав. А в гостиных еще долго не замолкали и притворно сочувствовали «горю» нашей семьи, чернили Елену на всякий лад и предрекали, как она большее через год явится опозоренная домой, — тут невозмутимого и спокойного графа на миг словно охватила великая злоба. — Особливо тешились над ее обретенной в браке фамилией, им это казалось невероятно остроумным. Мне же это так было отвратительно, что я вскоре уже вернулся к себе в полк, до окончания отпуска.       — И вы больше не получали от кузины никаких известий?       — Почему же, получил от нее пару коротких писем, поздравляла с днем ангела и с Рождеством… А год спустя я проезжал через городок, где стоял полк Заболотного. Была осенняя распутица, дожди, никто не желал ехать в такое ненастье и я, недолго колеблясь, решил все же навестить кузину. Я быстро узнал в штабе, где их квартира, и отправил записку, что буду у них с визитом… Знаете, Софи, — тут он повернулся к ней, и в его глазах, в его голосе было столько доверия, что у Софьи на секунду перехватило дыхание, — я ожидал увидеть что угодно. Знал, что такое гарнизонная жизнь, тем паче в глухой провинции, и не мог вообразить, как перенесет ее Элен, когда с рождения жила в роскошном особняке и спала на пуховых перинах. Был готов, что увижу кузину озлобленной, несчастной, пожалевшей о своем выборе. Но… По сей день помню тот темный коридор, убогую комнату, из мебели одна кровать, стол, буфет, сундук да пара стульев, но все чисто прибрано… и Элен! Если бы вы знали мое удивление, когда я увидал ее среди этой чистой нищеты, веселую, так скромно, но безупречно одетую, и даже еще краше, чем прежде! Я никогда ее лица не забуду, она была немного утомленной, но такой… счастливой! Точно светилась! — Воронцов и сам в этот момент весь засиял при воспоминаниях, и Горчаковой осталось только что засмотреться на него. — Оказалось, что меня не застало на месте ее последнее письмо с известием, что за месяц до того она родила дочку. Так я впервые и увидел Зинаиду, крошечную, в колыбели… — граф так моргнул, что показалось, сейчас он пустит скупую растроганную слезу. — Я уехал тогда от них столь одухотворенным, что в тот же вечер написал дядюшке и матушке, что Элен родила дочь и живет в благополучии и счастье, и сам стал мыслить о семье… Тоже захотелось семейного тепла после той идиллии, что увидел… Но дядю даже рождение внучки не смягчило, что, впрочем, несильно огорчило Елену, да и меня, если сказать честно.       — А потом?       — Потом… — он вздохнул, — Жорж и Элен продолжали скитаться с дочерью по гарнизонам, и такая жизнь стала в тягость. Одно дело, когда вы молоды и одни, а другое, когда у вас на руках малое дитя. В конце концов, когда Елена понесла второго ребенка, Жорж отправил ее и Зину к своей матушке на Херсонщину, а сам с полком в новый поход и… погиб в очередной стычке где-то в песках Азии. А спустя два месяца Элен умерла в родах вместе с сыном. *** Глядя сейчас на Зину и слыша это ее «единственный родной», Софья едва вновь не ударилась в слезы. Когда граф рассказал ей историю ее несчастий, она тогда расплакалась, а после соврала фройлян Штольц, мол, в глаз соринка попала. Причем Зина за все их встречи ни разу ей не жаловалась и не плакалась, как ей жилось после смерти родителей в захудалом имении со старой, ныне покойной бабушкой, и как ей их не хватало. Она все рассказывала больше о счастливых моментах, которые сохранились в ее детской памяти.       — Я боюсь от него отходить, Соня, — вдруг призналась сирота. — Боюсь.       — Почему?       — А ты не разумеешь? — злая усмешка исказила бледное лицо.       — Н-нет, — помотала головой институтка.       — Да потому, что она в любую минуту может прийти и убить его!       — Кто?       — О боже, только не говори мне, что не знаешь! — Зина резко села. — Наша высокородная Коломбина! Кто же еще?       — Зина, что ты такое говоришь... — Софья искренне пришла в ужас. — Этого быть не…       — Может! Поверь, может! — девушка вскочила на ноги и заметалась по комнате, придя в крайнюю степень смятения, будто не она еще минуту назад лежала на полу от бессилия. — Это ты такая добрая, как блаженная, вас в вашем цветнике всех такими делают, зато я правду знаю! Сама подумай! Ей не нужен муж-калека, которого надо выхаживать днями и ночами! Она его и здоровым бросила! А он еще и развестись с ней захотел! И вот теперь, теперь, когда он в беспамятстве, и все между жизнью и смертью, она сидит у его постели, на иконы крестится до изнеможения, лбом об пол бьется? Н-нет, — со зловещим торжеством на лице закачала головой Зина, став вдруг схожей с шекспировской ведьмой. — Да и что стоит сейчас избавиться от него! Подушку из-под головы вытащить — всего-то! Задохнулся и мир его праху, отмучился раб божий, призвал Господь! А ей и титул, и все состояние, и никакого развода, и полюбовника в дом можно! А меня обратно в Херсон! Или в монастырь какой-нибудь! В лечебницу! Лишь бы с глаз долой, да без полушки! И бедная вдова героя, пошли ей боже смиренья и терпенья!       — Зина, не говори так, она все же твоя…       — Она мне — НИКТО, — отрезала девушка, ведя до этого речь не то шипя, не то шепча, теперь же едва не срываясь на крик. — Не может мне быть теткой та, что в глаза меня ублюдком называет и мою мать поносившая в гостях да на балах! Софи промолчала. Возразить было нечего. Она знала из другого рассказа графа, услышанного уже позднее, что его жена с молчаливой поддержки его матери устроила скандал на похоронах Зининой матушки и не позволила ему забрать осиротевшую девочку к себе на воспитание. Зинаида это тоже знала с самого детства и взаимно ненавидела тетку. Они третировали друг друга с первого же дня вынужденного проживания tet-a-tet под одной крышей после отъезда Воронцова на фронт, и Зине даже доставляло пугающее Софью удовольствие как можно хлеще оскорбить высокомерную графиню, а заодно и ее богемных гостей. Доходило и до скандала…       — Зина, прости ее…       — Никогда, — голос девицы был тверд и беспощаден, как голос неумолимого прокурора, и местами угрожающе шипящ. — Ни ее, ни весь этот паршивый свет не прощу за маму! Они все ее как могли унижали, все, а сами и ногтя ее не стоили! — она метнулась к столу, что находился у окна, и уперлась в него ладонями, будто без этого устоять на ногах не могла. — Думаешь они чище? Праведнее? Ха-ха! Да они втрое больше грехов имеют, просто до того лживы и бесстыжи, что ловко скрывают все свои куда более постыдные дела, чем побег с любимым, но бедным офицером! И Алтуфьева эта, старая гадина, и Жюли эта вертлявая… ненавижу! И не прощу никогда! Пусть их бог прощает, если он есть, конечно… О, не смотри на меня с таким ужасом, Софи! Я в него уже почти не верю! Если бы он был, мои родители и брат были бы живы и счастливы… А я не прощу. Умирай они даже самой мучительной смертью! Не прощу их. Эта тирада явно отняла у разъяренной mademoiselle Заболотной множество сил, и она отвернулась к потихоньку темнеющему окну, схватившись обеими руками за раму и прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу.       — Впрочем, есть он или нет, — сипло пробормотала она, — я уже во что угодно уверовать готова, лишь бы дядя встал…       — Зиночка, я понимаю, — Горчакова не сразу решилась сказать свое слово на этот монолог несчастной сироты, — но тебе вовсе не нужно быть подле него все время. Ведь есть Петр, Зейнаб, мы…       — Петр и Зейнаб — слуги, — с глубокой досадой ответила Зинаида, словно отмахнулась от глупого утешения, — а вы тем паче! Навязанные Великим князем сиделки. А она хозяйка здесь, она вам всем может указать на дверь, когда ей вздумается, имеет право. Только я могу сидеть подле него все время, а приказать мне… — чуть было разрумянившееся от избытка чувств лицо вновь словно придавила печатью злобная ухмылка, а голос налился шипящими нотами, — пусть только попробует. Пусть. Через мой хладный труп она с ним наедине останется, вот что! Вновь повисла тяжелая тишина, и Софья, оглянувшись на любимого, поняла как ей теперь страшно за него — в Зининых словах была пугающая доля истины. Ведь правда, а вдруг…       — Ччерт! — племянница графа звучно хлопнула себя по лбу. — Умалишенная! Я совсем забыла, с чем пришла!