На роду написано

Она тотчас же резво отпрянула от окна и подскочила к секретеру из красного дерева, что стоял в углу комнаты, откуда ловко извлекла довольно большую и явно старую шкатулку, даже можно сказать ларец, тоже из красного дерева, украшенный прекрасной, но не аляпистой резьбой.       — Я ведь нынче ночью окончила новую новеллу, пока сидела с дядей… — принялась объяснять Зинаида, поставив ларец на стол и сняв с шеи синий шелковый шнурок с маленьким ключом. — Если бы ты только знала, до чего же это божественные ощущения, когда ты пишешь при свечах в глухую ночь, а за окном лютая метель!       — И о чем же новелла?       — О славных благородных людях, конечно! Это по нашим фамильным архивам, — глаза Зины заблестели, когда она, наконец, осилила заедающий механизм замочка и открыла шкатулку. — Ты ведь знаешь, я изучаю их, все что есть у дядюшки, что от grand-mère осталось… Об этом Софье рассказывал еще сам Воронцов: любовь к историческим наукам, склонность к сочинительству и одновременно глубоко оскорбленная еще в нежные годы гордость заставили племянницу графа с особым рвением изучать истории семейств, откуда вышли ее родители, прежде всего отец, и на их основе писать прекрасные сочинения, будто стремясь таким изящным методом бросить со всей силы в лицо ненавистному светскому обществу: вот, она не бастард и не дочь безродного офицера и падшей графини, а дворянка по праву рождения из славных и равных по заслугам и происхождению фамилий, извольте получить, господа! Но пока что еще ни одно из ее творений не вышло за пределы этого дома, и единственной публикой юной последовательницы сира Вальтера Скотта оставались ее подруга, профессорская дочь Евгения Татищева, тоже вольнослушательница историко-философского факультета университета, сама Горчакова и любимый дядюшка-граф…       — Ну же, иди сюда! — на сей раз Зинаида, так и горящая нетерпением, предпочла устроиться не на полу, а за столом, у которого как раз стояла пара стульев изящной работы, и заинтригованная институтка подсела к ней. — На сей раз новелла о Воронцовых… Маменькин род, то есть наш род — один из старинных в России, оттого и огромный, имеет несколько ветвей. Так вот я расскажу тебе о наших дальних сродниках… то есть сроднике, — Зина театрально-торжественными движениями, будто она демонстрировала чудеса, как фокусник, вытащила из ларчика кипу исписанных и исчерканных листов — не иначе это и была рукопись новеллы — и тут же отложила в сторону. Под рукописью на дне шкатулки покоились, такое создавалось впечатление при беглом взгляде, воспоминания некого человека о своей семье — несколько фотокарточек, пара старинных дагерротипов в золоченых футлярах и конверт из плотной коричневой бумаги, откуда выглядывали хвостики нескольких желтоватых листов. «Должно быть, рисунки», — подумала Горчакова, уже немало увлеченная еще не рассказанной ей историей.       — Богатое собрание? — усмехнулась Зинаида, при всей своей усталости и увлеченности предстоящим рассказом не упустив из виду любопытного взгляда институтки.       — Столько всего, — пробормотала восхищенно Софья, — настоящий архив.       — Нуу, нет, это еще совсем не архив, — рассмеялась девица, обрадованная редким шансом показать свою молодую, но опытность в архивных делах, коей она мало с кем могла поделиться и не быть при этом осмеянной или осужденной. — Настоящий архив может целые комнаты занимать!.. А это, — она обвела рукой, выпачканной как всегда чернилами, свои скромные сокровища, — лишь немногое то, что мне доверили на хранение… Итак! — барышня вновь запрыгнула в седло любимого коня, вернувшись к своему повествованию, и Горчакову так захлестнул ее пыл, что она тут же забыла поинтересоваться, кто именно и что доверил Зине на хранение в этом ларце. — Среди наших многочисленных сродников из Воронцовых была, — не останавливая плавной речи, рассказчица протянула длань к пакету с бумагами, — одна довольно замечательная персона, во всех известных тебе смыслах сего слова, — отыскав нужный лист, она подцепила его за уголок отросшими в последние дни ногтями и театрально-медленно потянула из конверта, — оставившая свой след на скрижалях Клио в пору правления покойного государя Николая Павловича, — наконец, пред взором Зины и ее слушательницы предстал пожелтевший от времени листок с изображением человеческого лица. — Князь Михаил Павлович Воронцов! — торжественно и в то же время так же неспеша «представила» mademoiselle Заболотная своего дальнего предка по матери институтке Горчаковой, аккуратно держа обеими руками его портрет. — Не удивляйся, ты не ослышалась, именно князь. Ветвь дома Воронцовых, к коей он принадлежал, еще при Александре I за особые заслуги пред Отечеством была удостоена чести носить княжеский титул, а родичи их по-прежнему оставались графами, в том числе и мы.       — Какой красивый, — промолвила Софья, вглядываясь в искусно сложенный из, казалось бы, непринужденных и легких грифельных штрихов образ князя, в скуластое мужественное лицо, прямой нос, низкие брови, волевой широкий подбородок, поджатые губы, с романтичной небрежностью разметавшиеся вокруг лба волосы по моде той эпохи, задумчивый взгляд, устремленный куда-то вдаль…       — Это один из черновых набросков к его парадному портрету, — пояснила Зина, тоже, между тем, любуясь романтичным красавцем с пожелтевшего листка, — так мне рассказали, по крайней мере. Имени художника история не сохранила, а вот набросок, отнюдь, остался в семейном архиве. Даа-а, — протянула она как бы задумчиво, вместе с Софьей разглядывая в очередной раз пленяющие девичье воображение благородные черты, — герой воистину литературный. Если не лорд Байрон, то господин Пушкин и сэр Вальтер Скотт так точно бы возжелали отразить его на своих страницах, — вздох, — кабы были к тому времени живы. Посуди сама, право слово: красавец, богач, единственный наследник огромного состояния и родословной из бархатной книги, гвардеец-щеголь и блес-стящий повеса, каких свет не видывал, — Заболотная перечисляла этот онегинский набор биографических деталей, буквально смакуя каждое слово и как будто с теплотой и грустью иронизируя, словно старая повидавшая жизнь и свет графиня делилась воспоминаниями о друге юных бурных дней, что давно растворился во времени. — Похититель девичьих сердец, первый кавалер на балах… Впрочем, таков был его облик в глазах столичного света, — она резко переменила тон, отбросив маску живущей воспоминаниями старухи и вернув себе некую отстраненность современного повествователя. — Об истинных его качествах знали лишь близкие его друзья, каковых, несмотря на веселый легкий нрав, у князя было не так много. Но надо отдать ему по справедливости, — девушка криво усмехнулась, — своей репутацией он был обязан даже не столько салонным кумушкам, сколько самому себе и этому своему веселому легкому нраву, а ежели точнее, безрассудству.       — То есть? — у институтки немного закружилась голова от бурного потока изящно завуалированных подробностей.       — Как всякий молодой и романтический герой, имел князь милую светскую привычку волочиться за красивыми женщинами, — пояснила с видом старшей, уже опытной подруги рассказчица, — не подумай ничего дурного, разумеется в рамках приличий. Но впечатлительным барышням и их озабоченным семейными хлопотами маменькам было довольно и этого, для трепетных грез и серьезных опасений, — саркастичная ухмылка изогнула девичьи искусанные губы, будто она насмехалась над стаями этих глупых гусынь и их хлопотливостью. — А князь же был от их мечтаний далек, легко влюблялся, остывал, влюблялся снова и связывать себя узами Гиминея не спешил, как и подобает романтическому герою. Но если бы те, за кем он волочился, это понимали… Как ты наверняка предугадаешь, однажды великолепный мотылек за свое легкомыслие все же поплатился, — голос Зины словно разрезал ножом нитку, прекратив тягучий пересказ пустых светских перипетий давнего прошлого. — Каким образом, ты полагаешь?       — Неужели его застали с замужней женщиной? — неискушенная в светских страстях и имеющая о них понятия только из тайком читанных романов и обрывков сплетен в дортуаре, Горчакова предположила самое худшее, что только могла представить, хотя ей вовсе не хотелось думать дурно об этом красивом человеке с портрета.       — Не-ет, что ты! — усмехнулась племянница графа, будто незлобно потешаясь над недогадливостью подруги. — Таких подробностей история не сохранила, а фортуна его от такого уберегла. Но не укрыла от другого! На свою же беду его чарам поддалась родная племянница государя, одна из великих княжон, чему он не придал подобающего внимания. И очень напрасно… Если строго по факту, — рассказчице, кажется, надоело так долго рассказывать об этом эпизоде, — то сердце августейшая девицы было разбито, стоило ей увидеть героя своих грез, танцующим весь вечер с одной фрейлиной, напропалую с ней любезничая. И об этом узнал ее августейший дядюшка… разумеется, в стократно раздутых подробностях. Разгорелся страшный скандал, была задета честь правящего дома… князь, осознав, в какой он попал переплет, подал прошение о переводе на Кавказ, где не прекращалась все это время война и где он хотел искупить свое безрассудство да отстоять честное имя. Но император ему такого шанса не дал!       — Не дал?       — Нет! Прочтя прошение, государь при всех своих адъютантах и фрейлинах царицы во всеуслышание заявил, что российской армии такие легкомысленные и неразборчивые офицеры не нужны даже в самый тяжелый час ибо лишь вредят. И велел убираться Воронцову из страны, лишив воинского чина и запретив пересекать границу России в ближайшие несколько лет… Нет для мужчины, офицера и дворянина хуже наказания, чем отвергнутые троном рука и шпага, — покачала головой Зинаида. — И князь Воронцов ему подвергся, став на долгие годы изгнанником, пусть и остававшимся при богатстве и титуле, да…       — Но ведь это только начало истории? — Горчакова понимала, что вряд ли племянница графа с таким жаром взялась за перо лишь ради поучительной истории о легкомысленном падении и опале дальнего родича.       — Разумеется! — просияла Зина, убедившись, что слушательница не потеряла своего интереса к ее повествованию и, главное, понимает ее. — Стерлось бы совсем вскоре имя князя Михаила Павловича Воронцова из памяти Петербурга, отметься он лишь этим печальным скандалом с принцессой. Все же он был не пустой щеголь, а обладал множеством умений и талантов, одним из которых был дар удивлять. И он весьма удивил двор, когда спустя всего три года после происшествия явился обратно в столицу, разумеется на законных основаниях и с позволения императора. Как думаешь, что было причиной?       — Наверное, за границей князь сослужил полезную службу Родине?       — Отчасти ты права, — кивнула девица, улыбаясь, — но это было позже. А возвращением своим Воронцов был обязан тому, что одним из его немногочисленных близких друзей, знавших его истинный облик, был никто иной, как цесаревич Александр Николаевич, нынешний наш государь-император, храни его провидение… Цесаревичу удалось убедить своего венценосного родителя простить изгнанника, и слухи утверждали, будто сделано это было для помощи в расследовании некого зреющего при дворе заговора…       — И по приезде князь взялся за расследование?       — По приезде князь взялся за то, за что взялся бы любой долго отсутствующий дома человек, — парировала Зина. — За восстановление связей и знакомств! И очень скоро занял свое прежнее место в обществе. Приятели и знакомые отмечали, что он стал серьезней и сдержанней, не в пример тому, каким он был до опалы. В одном лишь он остался себе верен — в твердом намерении не жениться, чем грозился полушутя-полусерьезно, и все верили. Но как и водится в таких историях, — тон Зинаиды теперь не отбрасывал ироничной теплоты ни на минуту, — довольно скоро этому своему слову он из-ме-нил, объявив о помолвке и скорой свадьбе, а выбором своим воистину поразил весь Петербург, — тут она торжественно улыбнулась, будто за это самое обстоятельство она особенно гордилась своим дальним родственником. — Прояви догадку, кому достались его рука и сердце?       — Мм… женщине, что была старше его? — а что, вон, любил же Вронский Анну Каренину…       — Вовсе нет!       — Неужели его крепостной? — фантастичнее этого Горчакова придумать не могла.       — Господь с тобой, Софи! Он не Шереметьев был, а Воронцов! — картинно возмутилась Зина и вернула тону теплоту. — А женился князь Воронцов, наследник огромного состояния и блестящей родословной, на безвестной бесприданнице, — рука в чернильных следах вновь скользнула в плотный пакет, — Александре Илларионовне Забелиной… Теперь с пожелтевшей бумаги на Софью смотрела юная девушка с длинными волосами, почему-то не убранным в прическу, а распущенным по хрупким плечам, изящным овалом лица, пытливыми глазами и лебединой шеей, украшенной какой-то драгоценностью, кажется, камеей с портретом…       — Кумушки в гостиных недоумевали, что этот сумасброд нашел в ней, не заметив их душенек-доченек, — Зина тем временем не отказывала себе в удовольствии вновь изливаться ядом в адрес такого явления, как светские кумушки. — Ведь бедна как церковная мышь, в свет выехала только в восемнадцать лет, да еще и дурно воспитана, росла в деревне своей родственницы, где единственными ее воспитателями были чудак-отец, промотавший все состояние и имущество в карты, и крепостная няня. Такую бы в ваш институт, верно, не приняли бы?       — Почему же, — пожала плечами институтка, — если девушка благородного происхождения и кроткого нрава…       — А даже если бы приняли, она бы оттуда бежала! — прервала ее убежденно Зина, весело посверкивая серыми глазами. — Еще бы, когда куда больше кавалеров, танцев и вышивки ее влекли оружие и служба Отечеству на военном поприще. Как ты понимаешь, свет нашел в ее лице дурной пример, на который можно пенять нерадивым дочкам и над коим можно потешаться — выскочка и дикарка! Но Воронцов выбрал из сотен благородных девиц именно эту дикарку! Бесприданница, без связей, дикарка… и такая очаровательная девушка с рисунка, которую выбрал князь Воронцов…       — Брак их был скоропалительным, но по большой и искренней любви, — тут в голосе повествовательницы не стало и тени иронии, а осталась лишь теплота, — а венчание довольно скромным и среди самых близких друзей и родных. Что было дальше, по-твоему?       — Они жили долго и счастливо? — осмелилась предположить институтка, искренне симпатизируя этим благородным людям, жившим в минувшую эпоху.       — Ровно два дня с той минуты, как стали мужем и женой перед богом и людьми, — драматически упавшим голосом припечатала Зинаида.       — Как?..       — Не то произошла какая-то размолвка, не то долг позвал князя… — теперь Зина была хмура и печальна, — но уже скоро новобрачный оставил молодую жену и отправился куда-то по поручению цесаревича. А еще спустя день в поместье князей Урусовых, что верстах в пятидесяти от столицы, прогремел невиданный в этой глуши врыв — взлетел на воздух старый амбар, где по неизвестным причинам оказался большой пороховой запас и склад оружия, — в слово «неизвестные причины» mademoiselle Заболотная явно вкладывала мрачный намек. — Налицо был поджог, а когда огонь утих, на пепелище среди остатков сгоревшего оружия и стен обнаружили обгоревшее человеческое тело…       — Не-еет… — трудно было не догадаться, кому принадлежало это тело, но как же Софье, чьи глаза тотчас заблестели слезной пеленой, не хотелось в это верить!       — В амбаре в огненной ловушке оказался князь Воронцов, — рассказчица, как и история, была неумолима, — и это подтверждалось свидетелями, среди которых была и новоиспеченная княгиня Воронцова, приехавшая накануне вслед за мужем. У нее на глазах и произошел взрыв… — на последних словах голос Зины стал совсем тих и глух, и она уронила голову. Горчакова же уже не держала слез, вновь глядя на наброски: то на бесстрашного мужчину, которого поглотило пламя, то на хрупкую девушку, принявшую такое страшное испытание…       — И что же дальше?..       — Дальше? Дальше было проведено скоропалительное расследование, по результатам которого выходило, что оружие и порох в амбаре Урусовых было сокрыто теми самыми заговорщиками, а возглавлял их, — Зина сделала многозначительную паузу, — почивший князь Воронцов… Разумеется это была ложь, с которой молодая вдова с завидным мужеством решила бороться. Прилюдно над гробом поклялась отыскать убийц и восстановить честное имя того, кому вручала свою судьбу совсем недавно в той же самой церкви. Не испугалась проникнуть во дворец и при встрече даже возразить самому императору, представь себе! Знатный скандал был… Надо ли говорить, что с каждым Зининым словом росло Софьино восхищение девушкой без приданного и титула, оказавшейся такой любящей и мужественной женщиной, ради чести супруга пошедшей против всех и не сдавшись… Смогла бы так она, Горчакова, поступить ради Владимира? А разве она не поступает сейчас именно так, пусть чтением книг, пусть просто нахождением рядом? Конечно, далеко ей до княгини Воронцовой, но как же хотелось сейчас быть на нее похожей, только не терять любимого безвозвратно…       — И что же, княгиня довела свое расследование до конца?       — Нет, — покачала головой Заболотная. — Увы, но даже ее твердость не могла в одиночку справиться с этим. Разумеется нашлись те, кто оказался влиятельнее и сильнее молодой и убитой горем вдовы, и кому нужно было ее во что бы то ни стало остановить… Но судьба ее не оставила, нет! Лишив ее призрачного шанса отстоять доброе имя мужа, она послала ей в награду чудо…       — Ребенка, — на одном дыхании произнесла без вопросительных интонаций слушательница.       — Да, — Зина кивнула и просияла, будто осенний кленовый лист под лучом выглянувшего из-за туч солнца, а Софья впервые за весь разговор угадала без ошибки, о чем темнила искусная Шахерезада с расхристанной русой косой. Потому что знала даже при своей неискушенности — главное сокровище женщины — это дитя. Ни титулы, ни богатство, ни вхожесть в высшее общество. Какая доля может быть счастливее, чем доля матери? Ее собственная матушка была счастлива своим материнством, и покойная матушка Зины, как рассказывал ей граф… Лишь бы послал Бог здорового ребеночка и лишь бы она могла дать ему все, что должно иметь ребеночку — честное имя, любовь и кусок хлеба…       — Княгиня очутилась в деликатном положении и оставила расследование, которое ей и так давалось ей с превеликим трудом, настолько она была скованна в действиях. Нашелся и честный человек из друзей ее мужа, кто решился взять ее под защиту, несмотря на опалу и осуждение всего света… Которому все неугодно, пока не идет речь о собственных шкурах, — голос Зинаиды, обладавший удивительным диапазоном красок и эмоций, наждачно скрипнул со злостью, но тут же, стоило ей перевести дух, стал спокойным и ровным. — А тем временем произошло еще одно чудо, такое, что и сомневающийся поверил бы в божественное провидение. Софья даже не осмелилась предположить, лишь уставилась во все глаза на mademoiselle Заболотную, а той того и надо было, этого взгляда и повисшей драматичной паузы.       — Князь выжил, — коротко сообщила девица, чувствуя себя ворвавшейся в бальную залу верхом на коне, а потому с торжеством и радостью улыбнувшись. — Выжил в том пожаре.       — Выжил? — ушам не поверила Горчакова. — Но как? А обгоревшее тело, а взрыв, а похороны…       — Обгоревшим телом оказался убитый задолго до этого агент цесаревича, первым посланный в имение Урусовых проверить странные слухи. А как князь Воронцов спасся при взрыве, ведомо было только ему и Богу! — еще час назад заявляя, что почти не верит в существование всевышнего, сейчас барышня без иронии указывала на его роль в судьбе Михаила Воронцова. — Но он выжил, Соня, выжил! Конечно, пострадал от огня, и на ноги встал не в одиночку, ему повезло встретить добрых людей, но встал, и пользуясь тем, что объявлен мертвым, решился, несмотря на опасность быть выданным, расследовать этот заговор и покушение на свою жизнь, теперь это было для него делом чести…       — И не дал знать о себе ни жене, ни друзьям?       — Нет, — качнула головой Зина. — Он счел это необходимым, для их же безопасности, особенно для безопасности жены. И, право, нельзя сказать, что это было излишним…       — И…       — И не буду я снова изводить тебя подробностями того, что было дальше, — вдруг перерубила нить интриги Зинаида и завязала крепким узлом. — Скажу только, что дальше Михаил Павлович и Александра Илларионовна перенесли еще множество испытаний и передряг, таких, что мсье Дюма не всегда удавалось сочинить! Да и ты сама можешь прочесть о них в новелле, если пожелаешь, — племянница графа кивнула на позабытую на время рассказа рукопись, лежащую на столе. — Но главное, что закончилась эта история именно так, как должно было. Заговорщики оказались побеждены, Отечество спасено, а Александра Илларионовна, которую так уверенно считали интриганкой, вышедшей за богача по расчету, несмотря ни на что дождалась мужа живым и невредимым домой, чтобы воссоединиться и жить уже долго и счастливо, растя детей. Да, она к тому времени разрешилась от бремени двойней, мальчиком и девочкой, представь себе, — вдогонку сообщила забытую подробность девица, казавшуюся теперь не такой уж значительной рядом с воссоединением супругов. — Звучит как сказка, конечно, знаю. Но взгляни сама! — в качестве доказательства достойный потомок рода Воронцовых по материнской линии продемонстрировала остальные сокровища своего ларчика — фотокарточки, где князь и княгиня уже были в зрелом возрасте и окружены потомством, где они вдвоем, еще молодые, под руку в саду своего поместья, дагерротипы в золоченых рамках, где счастливая княгиня держала на руках младенца в кружевной сорочке, где князь восседал в своем кабинете за книгой…       — И жили они долго и счастливо, — прошептала взволнованно институтка, ничуть не сомневаясь в том, что Зина не лукавит.       — И умерли почти в один день, — в тон ей добавила Заболотная, с легкой грустью. — Совсем недавно, в минувшем году. Князь простыл на охоте и не справился с лихорадкой. А княгиня через несколько месяцев, во сне, от удара. Но умирали они оба счастливыми, окруженные большим семейством, — Зина вздохнула и посмотрела в потолок. — И если закон божий нам не лжет, то, наверное там они снова вместе и счастливы… Ей очень хотелось добавить «как и маменька с папенькой», но она сдержала свой порыв, отведя глаза и замолчав. Молчала и Софья, никак не находя мочи оторваться от изображений этих удивительных благородных господ, о коих и в правду было впору писать романы. И вот один, на самом деле, уже и написан…       — Зиночка, а ведь ты была знакома с ними? — вдруг посетила девушку догадка. Ведь трудно было бы так подробно и с любовью говорить о людях, которых знаешь лишь по тому, что писано на бумаге!       — Была, — призналась mademoiselle Заболотная. — Очень мало, но была. Посчастливилось, — она с легкой печалью улыбнулась и вновь отвела глаза. — Года два тому назад дядюшка нагрянул к нам в Заболотье, имение наше, в начале декабря, погостил немного и уговорил grand-mère отпустить меня с ним на Рождество в Петербург. Звал и ее, но она так и не согласилась, а меня благословила. И в Петербурге мы с дядей однажды поехали с визитом в очень красивый, большой, но уютный особняк с просторным садом. Это был их дом, там меня им и представили. И знаешь, сердечнее их меня из всех маменькиных родичей принимал только дядюшка, — она кивнула на графа, ничем все это время не выдававшего свое присутствие в комнате, продолжая пребывать в своем состоянии. — Михаил Павлович и Александра Илларионовна были не из тех, кто ставит бедной родственнице в вину историю ее происхождения. Истинно благородные люди, а не на словах и по праву рождения в знатной семье, — Зинаида говорила это с искренней теплотой и тоской. — И историю их рассказали мне частью они, а частью их дети и внуки. Они же мне и доверили эти вещицы, — жестом руки указала на ларец, — когда я осмелилась сказать, что желаю написать новеллу о князе и княгине, после их кончины. Да, так что ты, пожалуйста, прочти, — сменив тон, будто оторвавшись от воспоминаний, попросила Зиночка, взяв кипу исписанных и исчерканных листов, что дались ей так нелегко, — мне важен чистый взгляд читателя! Все же я это собираюсь им отправить, как перепишу начисто.       — Конечно, я… я буду очень рада, — пробормотала как-то невнятно себе под нос Софи, забрав рукопись, и хотя она действительно хотела ее прочесть, пусть и знала уже ее содержание почти досконально, но мысли ее сейчас были куда выше и дальше чернильных закорючек и стыдливо ютящихся местами клякс. Вновь воцарилось молчание, и барышни, сидя рядом друг с другом, размышляли каждая о своем, пока mademoiselle Заболотная вдруг не хмыкнула со странной улыбкой, глядя с прищуром будто сквозь ковер и пол, в самое основание воронцовского особняка:       — А что…