become human

      Когда Изуку наконец-то открывает свои глаза, время уже явно перевалило за день и близится к закату — судя по тому, что комната почти полностью занавешена приятной и убаюкивающей темнотой — не считая единственного крошечного источника освещения: несколько нежно-розовых лучиков то и дело пляшут через занавески.       Попытавшись приподняться на локтях, несмотря на странную слабость во всём теле, граничащую с ощущением невесомости — даже эфемерности, Мидория также обнаруживает на себе большой и невероятно тёплый ворсистый плед рыжевато-коричневых оттенков… юноша не припоминает, чтобы в его комнате был такой плед.       Тогда… ах, постепенно воспоминания возвращаются к нему, и нельзя сказать, что Изуку особенно рад этому факту, когда внезапное смущение накрывает его с головы до ног: кажется, что ярко-красный румянец распространяется не только на щёки и на кончики ушей, но ещё и на плечи, и даже на ключицы — юноша невероятно смущён.       Хотя весь этот день напоминает Мидории калейдоскоп из разных цветов и оттенков, ближе к концу состоящих, в основном, из преимущественно тёмного, без светлых полос; всё завершилось совершенно иными тонами, вызывающими сплошное головокружение от осознания.       Изуку трудно объяснить, каким образом и почему всё произошло именно так, как произошло, но нельзя сказать, что юноша разочарован. Смущён, прибывает в полной растерянности, откровенно дезориентирован, не верит в реальность всего случившегося? Однозначно!       Но разочарование? Пробегаясь кончиками пальцев по искусанным и слегка опухшим после… всей деятельности губам, Мидория не разочарован — только не это. По правде говоря, слово, лучше всего подходящее к его состоянию — потрясение.       Практически всё, начиная со странной реакции на наставника, не менее странных мыслей и желаний, а заканчивая воплощением тем самых желаний; вызывает некоторое недоумение: Изуку действительно не верит, что всё произошло именно с ним, а не с кем-либо ещё.       Однако вместе с тем ему казалось, что это либо очень и очень странный сон, либо чья-та причуда: всего день назад он порицал самого себя за откровенно неправильные мысли по отношению к наставнику, а уже сегодня он активно подпитывал их фантазиями, ставшие реальностью.       И хотя, конечно же, Изуку представлял свой первый поцелуй не совсем таким: не в страстных и крепких объятий вампира, не грубым и жёстким — нет. В самых сокровенных фантазиях мальчишки, возникших не так давно, его первый поцелуй, что, вероятно, весьма банально, должен был быть нежным и ласковым, чувственным.       Этот факт отчасти расстраивает, но вспоминая, что его целовал не совсем вампир, а Тошинори — кумир и наставник Мидории; всё сразу же играет несколько другими красками. Да и к тому же, во время того самого поцелуя, как казалось юноше, Тошинори всё же удавалось периодически одерживать победу, ведь грубость то и дело соперничала с нежностью и лаской.       А ещё последние слова… ну, Изуку определённо точно не обманули: Яги и впрямь позаботился о нём, учитывая то, насколько же комфортно мальчишка чувствует себя сейчас, будучи замотанным в большой и тёплый плед, защищающий не только от холода, но и от любых плохих мыслей.       Возможно, о чём-то Мидория будет сожалеть позже — или, как ещё один вариант, он попросту будет очень тщательно анализировать всё произошедшее, обвиняя во всём, в первую очередь, самого себя. Но не сейчас, только не сейчас: у него всё равно даже нет на это сил.       Поэтому всё то, что делает юноша — качается на мягких волнах остаточной эйфории, постепенно проваливаясь в очередную дремоту, когда организм требует свой, можно сказать, законный отдых. И ему, полусидя-полулёжа на диване с откровенно слипающимися глазами, почти удаётся совершить задуманное, как…       Ах, у него есть крупные неприятности, о которых во всей суматохе Изуку благополучно позабыл, вспомнив, к собственному стыду, только сейчас, теперь уже окончательно усаживаясь и едва не падая обратно, на гору соблазнительно мягких подушек.       Он не только нарушил своё наказание, но и забыл предупредить маму о том, что это сделал. Хотя… в оправдание Мидория мог сказать, что рассчитывал вернуться домой до прихода Инко, однако, сам того не ожидая, задержался на… гм, а сколько сейчас времени?       Пытаясь сквозь темноту разглядеть хотя бы какие-то часы, он приходит к выводу, что куда проще было бы найти, для начала, телефон, запропастившийся куда-то: в карманах мальчишка не нашёл его, что означало…       С явной неохотой, и даже более того: ленью, Изуку выбрался из «кокона», покрепче держась за подлокотники дивана, когда голова закружилась особенно сильно; и ещё раз окинул комнату взглядом. Где-то также наверняка должен находиться какой-нибудь светильник, но где именно?       Озадаченно потирая подбородок, Мидория решил продолжить свои поиски, какими бессмысленнными они ни были бы: он всё равно не помнил, что и где находилось, как только Тошинори привёл его сюда, а перебираться по комнате наощупь весьма опасно и абсолютно не продуктивно.       К последнему выводу юноша приходит, лишь каким-то чудом не споткнувшись через, кажется, загнутый край какого-то ковра или чего-то подобного, недовольно бормоча что-то о «плохих и вредных коврах» и о «внезапно пропавших куда-то светильниках» себе под нос, абсолютно не замечая ничего посторонннего.       Точнее, никого «постороннего», даже если тот самый «посторонний» пристально смотрит на вас и на ваши попытки найти что-либо уже как минимум около пяти-семи минут — просто вы погружены в свои мысли до такой степени, что разыграйся перед вами война, и вы не заметите даже её, не говоря про всё остальное…       Мидория замечает присутствие другого человека в комнате только тогда, когда, вновь едва не споткнувшись через что-то, он с пронзительным воплем ударяется мизинцем об тумбочку, негромко чертыхаясь под тихий смех Яги и его слова, в которых нет ни единой капли насмешки или зла — просто лёгкое веселье:       — Мой мальчик, ты ведь мог позвать меня или просто спросить, где здесь находятся светильники.       Словно будучи заранее готовым к падению Изуку, Яги вовремя оказывается рядом и ловит его, осторожно — явно боясь ненароком напугать ещё сильнее; прижимая к своему телу в качестве защиты от очередного падения — на сей раз от шока.       Потому что Мидория, комично уставившийся на наставника своими огромными зелёными глазами, был, мягко говоря, в растерянности, не ожидая увидеть здесь Тошинори… в его же собственной квартире, как бы нелепо это ни звучало. Но из-за всего случившегося мозг мальчишки действительно работал слишком заторможенно, запоздало анализируя ситуацию.       Ну, определённо точно обниматься со своим героем — наименее смущающее и неловкое среди всего остального, но, по всей видимости, его смущение имело накопительный эффект: судя по тому, как нелепо он выглядел, хлопая ртом — как рыба, выброшенная на берег — все слова, крутящиеся на языке, вмиг испарились куда-то и рассеялись по воздуху.       Не желая смущать преемника ещё сильнее, чем сейчас; Яги бережно выпускает Изуку из своих импровизированных «объятий», однако продолжает на всякий случай стоять близко к нему, с интересом наблюдая за дальнейшим раскладом событий. Впрочем, ничего удивительного не происходит:       — Эм… д-добрый в-вечер?       В любой другой ситуации Тошинори бы непременно расхохотался — к счастью, у него хватает совести сдержаться, вместо этого наконец-то включая свет: не то чтобы ему самому плохо без освещения, но не хватало, чтобы Мидория и вправду свалился в темнотище.       И… отчасти он сожалеет, что включил свет: потому что Изуку внезапно вскрикивает из-за ярого освещения, невольно приземляясь на обратно на диван, пока неприятная рябь перед глазами и боль проходит — конечно же, Яги не желал ему зла… но, вероятно, сегодня просто неудачный для него день, раз всё идёт наперекосяк.       — Прости, мой мальчик, — морщится учитель, подбирая с пола случайно упавший плед, прежде чем присесть на другой конец дивана, не рискуя сесть поближе к Мидории, по-прежнему щурившемуся, пусть уже и не так сильно. — Я… я очень виноват перед тобой. Особенно за… за… гм.       Может ли Тошинори обвинять юношу в его излишнем смущении, когда и сам едва ли отличается от него, неожиданно даже для себя краснея так сильно, что впалые щёки, судя по ощущениям, вот-вот сгорят — и, пожалуй, не столько от смущения, сколько от стыда и осознания.       Яги не просто может — теперь он обязан тщательно объяснить всю ситуацию «от» и «до», и ему остаётся только надеяться, что после всего Изуку не отвернётся от него и не возненавидит — для него это было бы самым страшнейшим за всю жизнь наказанием, поэтому не стоит тянуть.       — Для начала, — в комнате почти что ощутимо повисает тяжёлый — сравнимый со свинцом, вздох, — я хочу извиниться перед тобой за свою глупость: я чувствовал, что голод с каждым днём становился лишь сильнее… и не предупредил тебя, что привело к отвратительным последствиям. Я должен был думать, думать своей головой, а не повиноваться той твари. Кроме того…       Краем глаза заметив, что Мидория собирается возразить или даже попытаться оправдать своего учителя, он только качает головой, тем самым прося дать возможность выговориться в первую очередь — к счастью, мальчишка безоговорочно слушается.       — Так вот, — продолжает Тошинори, какое-то время напряжённо молча и обдумывая, как лучше всего выразить свои мысли. — Я также хочу извиниться за испорченный день, за испорченное настроение, за причинённые неудобства, за боль и…       Ладно, кто он, в конце концов: взрослый человек, готовый понести за всё ответственность, или же просто маленький ребёнок, боящийся сказать правду, какой бы ужасной та ни была? В любом случае, активная жестикуляция и заламывание пальцев тем более никак не исправит ситуацию: только усугубят.       Ведь скоро некоторое любопытство Изуку едва не сменяется паникой, открыто читающейся в его взгляде, когда Яги слишком долго молчит, смотря себе на колени и занимаясь беспрестанным самобичеванием, прежде чем наконец-то собраться с духом:       — …и за то, что я украл то, что не должно было достаться мн… нам: мне, и моей вампирской стороне.       Пока Тошинори выглядит удручённым, до жути пристыженным и попросту вдребезги разбитым каким-то невероятным горем, Мидория же наоборот, забавно хлопая глазами, кажется абсолютно сбитым с толку, неслышно бормоча что-то себе под нос: скорее всего, выдвигая предложения — учитывая крайнюю степень задумчивости на его лице.       Что имеет в виду наставник? Юноша — далеко не глупый человек, однако на сей раз он ощущает себя именно таким, и с каждой прошедшей секундой напряжённой паузы подобное ощущение в конечном итоге находится на грани апогея, что невозможно не заметить — и именно тогда скулы Яги горят так же, как и новогодняя ёлка: его преемник слишком чистый и слишком светлый для всего этого мира!       — Если ты не понимаешь, о чём я, — поясняет наставник, на последней фразе снижая голос до шёпота: — я говорю о… поцелуе.       Ах, вот оно что — теперь Изуку, способный посоревноваться с Тошинори по степени смущения, прекрасно понимает, о чём сейчас идёт речь. И честно? Несмотря на всё смущение, ему, вроде как, не до конца ясно беспокойство учителя на этот счёт: фактически его телом и разумом управлял не он сам, да и поцелуй был «во благо»: в качестве обезболивающего, верно?       Яги захотел поцеловать юношу не из-за любви или чего-то подобного, что отчасти разочаровывало, но одновременно с тем Мидория даже был тронут тем, что его наставник то и дело старался одержать победу над другой личностью, чтобы причинить преемнику как можно меньше боли, даже если это означало… кстати говоря, какая взаимосвязь между поцелуем и уменьшением боли?       — Видишь ли, — Тошинори массирует свою переносицу, пытаясь сосредоточиться, — раз в тот момент было уже поздно что-либо изменить, я мог лишь немного смягчить ситуацию, — на миг он смущённо смотрит в другую сторону, вспоминая прошедшие события, — и, опережая твой вопрос: слюна вампиров содержит сильный анальгетик, в больших дозах также вызывающий непродолжительное чувство эйфории, насколько мне известно. Ты почувствовал это?       Теперь многое непонятное ранее встаёт на свои места: ровно так же, как и осознание причины, почему Изуку до сих пор чувствует себя как-то подозрительно слишком хорошо, смотря на всё через призму позитива и не имея возможности здраво оценивать ситуацию.       Всё, что делает Яги, быстро осмотрев мальчишку с ног до голову — просто тяжело вздыхает который раз за день, захватывая пальцами плед, прежде чем вновь накинуть его на смущённо улыбающегося Мидорию, который не знает, куда деть себя во всей неловкости ситуации.       — В таком случае, — продолжает свой монолог учитель, и без того зная ответ — поэтому лишний раз смущать Изуку допросами действительно нет никакого смысла, — да, всё из того, что случилось сегодня с тобой, на самом же деле не должно было произойти — особенно в той форме, в которой произошло… но мы не будем вдаваться сейчас в подробности и нагружать тебя, потому что тебе, в первую очередь, нужно отдохнуть…       Не то чтобы Мидория, и без того полусонный, и без того уставший, стал бы противиться отдыху: он и вправду слишком сильно устал не столько физически, сколько морально, качаясь на эмоциональных качелях противоречивых друг другу чувств: другая личность Тошинори откровенно пугала, в то время как сам Тошинори был колыбелью и надёжной опорой для юноши.       Стоит ли сейчас бояться человека, сидящего рядом с ним на диване и защитно укрывшего его соблазнительно тёплым и тяжёлым пледом? Только не тогда, когда в голубых глазах за чувством вины плещется нескрываемая нежность, а длинные и тонкие пальцы гладят по голове так ласково, так бережно и любяще, что почти в тот же самый миг, улыбаясь счастливее, чем когда-либо ранее, Изуку проваливается в сон, как в мягкое и пушистое облако.       И даже если в воспоминаниях мальчишки всё ещё остался тот пугающий образ кровожадного зверя, на сей раз Мидория знает, что бояться нечего: настоящий Яги, чьи прикосновения наполнены не грубостью и не желанием причинить боль, нет: чем-то до щемящей в груди болью знакомым и вместе с тем катастрофически недостающим всю сознательную жизнь; всегда защитит своего мальчика.       А все разговоры и вправду можно оставить на потом, в то время как сейчас они оба в безопасности, в комфорте и в невероятном уюте, греясь в лучах друг друга после недавно пережитой бури, оставшейся далеко-далеко позади. К счастью, им не о чем волноваться: все проблемы отошли на самый последний план.       — Спи мой мальчик, — шепчет Тошинори, подойдя к Изуку, чтобы принести ему одеяло — под вечер в квартире заметно становится холоднее; и, прежде чем начать приготавливать ужин, он украдкой смотрит на юношу с плохо скидываемой тоской, непонятной ему самому, но такой интенсивной, что противиться желаниям попросту невозможно.       Повредит ли преемнику один крошечный поцелуй в висок перед сном? Ласково заправив зелёную прядку волос за ухо Мидории, Яги, сам того пока ещё не осознавая, невесомым прикосновением губ к нежной коже позволяет невидимой красной нити окончательно оплести души и сердца, крепко-накрепко связывая их вместе, соединяя воедино.       И если бы только они знали, как кардинально всего один день способен изменить весь ход истории в худшую или в лучшую стороны…