* * *
— Щоб приручити навьего коня нужно две простые вещи: вода из реки Смородины або из мого болота, кровь всадника грядущего и, в нашем случае, труп всадника прошлого, ибо Сивка-бурка его прибил своими гарными копытцами. — Откуда ты всё это знаешь? — Ведаю всё, що хочу, що можу и що треба, голуб мий. Я ж ведунья, хрен тебя дери! И сё есть моё ремесло, между прочим, с навьими и трупами ковыряться. Ну, и ещё с усякими залётными пташками, на зразок тебе. Избушка присела, её порог был на уровне воды, Еремей стоял в дверном проёме, Яга разгуливала по терниям, сомкнувшимся в круг, и под её стопами грозные шипы превращались в мягкую траву. — А меня этот конь не убьёт, думаешь? Да и вообще, пусть себе бегает на воле… — «Бегает на воле», — передразнила она, смешно размахивая руками. — Он сам соби выдумал такую привязь, голубок! Ему самому силы свои не нужны, и он решил, мол, использовать её во благо, служить добрым людям и помогать братьям и сёстрам своим, убивая недобросовестных господарив. Ну, а якщо ему самому такий попался, то спета песенка нерадивого. Он, убивши, и стал навьим конём. Еремею на этот раз самому нужно было полоснуть себе руку ножом. «Перун милостивый, что я делаю со своей жизнью?». Голова кружилась, в глазах двоилось, ноги становились ватными, а Яга, насупившись, выжидала. «Ну, у людей даже дети на лошадях верхом сидеть умеют, без коня им жизнь не мила, и я даже понимаю почему. Так что была не была». Он отвернулся, вытянул руку и сделал взмах своей волшебной палочкой. — ТИ ЩО БОЛЬНО-О-О-ОЙ?!! — Яга уже собиралась броситься на Ерёму, но времени было в обрез, так что пришлось оставить его бледнеть, истекая кровью. Произнеся заклятие, она призвала оживший труп приземистого мужичка, с рассечённой головой. Вода в центре круга из терний зловеще крутилась и чернела, призываемый бессильно болтался в водовороте. Восстав в застывшей воде, больше похожей на бездонную впадину, он, словно бескостная тряпичная кукла, бездумно смотрел на Еремея, опиравшегося на косяк. — Чего тебе надо, дитя? — Коня. — Еремей уже готовился пойти следом за мужиком и проклинал себя за дурость. — Сивку-бурку ему треба, тьфу-ты ну-ты! — А-а-а… Слушай, тогда, сюды. — труп деревянной походкой промаршировал к Еремею и прошептал ему что-то на ухо, затем окунул палец в рану на его руке, и, приподняв чёлку, нарисовал на лбу подкову. — Ну, вот и всё, теперь эта бестия твоя, дитя. Ни пуха, ни пера… Мертвец вернулся в центр круга, Яга с дирижёрской изящностью взмахнула рукой, и вода действительно обрушилась в бездну, которая скоро вновь затянулась трясиной. Будто и не было ничего. После лечения руки, порезанной с излишним энтузиазмом, Еремей пошёл в поле, оставив Ягу наедине с зельеварением. Чтобы не заплутать, он умалил воронов сопроводить его. Широкое поле с молодой, только-только заколосившейся травушкой, перемешанной со старой, бежево-жёлтой, простиралось далеко-далеко, колыхаемое ветрами, облюбованное зверьками и солнечным светом, оно и само лучилось жизнью, дышало ею. Еремей, погладив траву, подумал заветные слова: «Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мною, как лист перед травою». Не успел он и глазом моргнуть, как на горизонте показался конь. От бега его задрожала земля, из очей его пыхало пламя, а из ноздрей шли столбы дыма. Остановился он, не умаляя бега: просто остолбенел в самый последний миг, встав пред Еремеем каменным изваянием, с тёплой, однако, вздымающейся грудью. Вдруг в голову Ерёмы проник чужой голос, словно эхо отскакивающий от стенок черепа: — Ну, что, лезь в ухо. — Не полезу, — так же мысленно отвечал Еремей. — Тогда зачем же я тебе нужен, змей? — Волшебное блюдечко с наливным яблочком мне тебя явило по собственной воле, и Яга, судя по всему, сочла это за тонкий намёк. Так что у меня не было шанса разъяснить с тобой всё до сделки. Всё же теперь я спрашиваю у тебя, согласен ли ты, навий конь, помогать мне время от времени? Иначе я отпущу тебя, смыв со лба клеймо. Я лишь хочу иногда почувствовать, как ветра хлещут в лицо, как лёгкие кипят от воздуха, как земля проносится где-то там, внизу, хочу почувствовать хотя бы миг полёта, — он на миг мечтательно завис. — Я не могу перевоплощаться по щелчку пальцев обратно в змея, так что лошадь, мой единственный шанс, однако найти и содержать мне её негде. Так что, наверное, блюдечко действительно дало мне неплохой намёк. Ну, так что, ты согласен? Ты можешь скакать где хочешь и сколько хочешь, но иногда будь готов поносить меня на себе. — Слишком много слов. Я люблю людей, люблю чувство веса на спине. И впервые у меня будет такой необычный наездник… — Значит, договорились, Сивка-бурка? — Еремей решил не обращать внимания на последнее замечание. — Значит. Теперече залазь на спину, поговорить можно и верхом, тем более, что это тебе не шуточное дело. Крыльями ты махать горазд, а ногами держаться это совсем иного толка учение. Чтобы забраться на богатырского склада коня, который в жизни оказался ещё больше, чем Еремей мой себе представить, ему пришлось найти повалившееся дерево и покорячиться на спине. «Какая шёрстка!» — нелепо ёрзая, он восторженно гладил шею Сивку-Бурки. «Мало того, что змий и… Так ещё и дитя!». Еремей одёрнул себя. «Знал бы он, что мои соплеменники иногда едят лошадей» — промелькнуло у него в голове, и следом послышалось «Я знаю. Но я чувствую кровь убийц издалека, и ты не из таких». «А где грань между нашими мыслями?» — «Когда ты верхом на мне, то я слышу каждую твою мысль. Если захочу. Ты можешь этому сопротивляться, но, если захочу, — всё равно проберусь. А когда мы разлучены, то я слышу только то, что мне предназначено, и уже никак этого не преодолею». Конь дождался, когда новоиспечённый наездник завершит приготовления, и осторожно пошёл, переставляя длинные, сильные ноги. Еремей мгновенно пришёл в экстаз. Будивой, ехавший на лошадях с другими добрыми молодцами, застал смеющегося от счастья Еремея, пересекающего поле на парящем коне: волосы растрепались на ветру, руки спрятались в завидной лошадиной гриве, ноги, налитые внезапной силой, сжимали лошадиные бока, а на поясе установились ножи. — Еремей! Выручай! У нас беда, на соседнее поселение напало чудище-юдище одноглазое, великанище людоедское! Еремей в шоке повернул голову, Сивка-бурка резко затормозил, и он чуть не рухнул, благо жеребец был извозчиком с многовековым стажем. — Чего? — Поехали с нами! Поскакали! Бегом! Небольшая рать во главе с Мстиславом ринулась вперёд, кто с топором, кто с рогатиной, кто с чем. Сивка-бурка понёс Еремея следом. — Успеете ли? — Даже если их всех пожрёт, наше дело не пустить его к нам! Да и племя-то мы единое, едрить-колотить, — Будивой не на шутку встревожился. — Не знаю уж, где ты такого завидного коня надыбал, но на нём ты сможешь увозить женщин и детей далече от чудища. — Как вы узнали, что оно там буйствует? — Волхв сказал, что пробудилось древнее зло, и движется в нашу сторону, разоряя соседей. Скакали они беспрерывно, кони взмылились все, кроме Сивки и ещё двух великолепных лошадей. Примчавшись, они узрели кошмар наяву.* * *
Всё городище, находившееся по пути к Новгороду, было побито и порушено, огнём объято, и из-за ворот возвышался гигант с единым глазом, весь в лохмотьях и ранах, с кровавой усмешкой отряхивался он от стрел. — Верлиока… — Еремей похолодел, кровь мгновенно отхлынула от лица. — Кто?! Какой блять Верлиока, ты его знаешь? — лицо Будивоя было искажено ужасом, некоторые из молодцев, свалившись с коней, дали дёру, скатываясь к реке. — Конечно, знаю: нам пиздец, — Еремей иронически усмехнулся, вжимаясь в Сивку-бурку, умоляя того сбежать подальше отсюда. — Надо дать отдохнуть лошадям, они все в пене. Пока отдыхали, притаившись в кустах, к ним подбежал местный мужчина, весь седой не по годам: — Мы отправили стариков и мамаш с детьми по реке, но на всех лодок не хватило! Половину мужей эта тварь пожрала, те, кто сбежать не успел или кому не хватило места, сидят под его надзором, глядят, как жрут их родных и сами ждут своей очереди, страшась шелохнуться. А кто-то по реке вплавь отправился. Гонец от нас в Новгород только послезавтра туда доедет при лучшем раскладе, предупредить, авось и помощь привлечь, коли всё хорошо будет. Этот урод ещё и капище наше разорил, ублюдок грёбанный! — Что же делать-то?.. — прошептал Мстислав. — Бить тварь поганую… Все стрелы мы истратили: он то моргнёт, то рукой заслонится, да лучники первые и померли: так сильно взбесили его, я аж посидел от страха и топор выронил из рук, завидев этакую расправу... Хотел в глаз ему пустить… Волхв наш тоже помер, вместе с капищем. Все испуганно переглядывались, понуро молчали, словно уже хоронили себя. — Меня Будивоем волхв прозвал не за просто так! Силушка во мне богатырская имеется! И брат мой Мстислав отомстит за погибших, так что не будем сдаваться, пока живые! — никто особенно не вдохновился, но немного выдохнули: была не была. Но с места не дёргались. «Ну нихера ты загнул… Сивка-бурка, мы подохнем, подохнем, я тебе говорю!» — «Ты змий али не змий? Разведчик али нет? Течёт в тебе кровь из огня Перунова али нет? Сидишь ли ты на навьем коне, чудеса творящем? Мы поедем туда и обезвредим этого урода если не силой, то умом» — «Какой ум?!! Я сейчас его лишусь!» — «Слезешь с меня — затопчу». Местный смотрел на меняющееся выражение лица Еремея и его коня с таким явным удивлением, что все на минуту забыли о великане и наблюдали на этими двумя, которые тупо упёрлись невидящими взглядами в чудище и перекликались друг с другом лицами. — Это что за пара?.. — Каженник из нашего леса, мы его по пути перехватили… Ну, он не совсем пропащий, мы с ним на медведя ходили, — отвечал Будивой, не умея отвести взгляд от Еремея. — Да и конёк у него что надо. — Откуда эта тварь пришла? — спросил кто-то. — От озера Илмерь! Мы бытуем спокойно, скотина пасётся, все дела, и тут птицы в лесу всполошились, и слышится «БУМ!», деревья валятся, хрустят, потом ещё «БУМ!» земля подрагивает, звери в ужасе, никто ничего не понимает, и вдруг! Из леса высовывается вот это! — Ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол аршина, на голове щетина, на одной ноге — в деревянном сапоге, костылём подпирается, сам страшно ухмыляется, — проговорил Еремей заученные слова. — Я помню были о нём. Нельзя победить его силою человеческой, только умом али силой тёмною, ему подобною, али чудом божьим. — В детстве он слышал действительно много рассказов о том, как Горыныч заточил его в водах некоего небесного озера, за то, что тот покушался на владения змеиные и нарушал равновесие меж добром и злом, не ведая меры в деяниях своих душегубских. — Обнадёжил, нечего сказать, — Будивой разочарованно харкнул в сторону. — Кстати да, ноги у него давят только так, но худосочные, а костыля нет, потому он хромает, отчего топот только сильнее, и в земле борозды. А мы ноги его и не трогали. — Ну, наше оружие его ноги и не пробьёт, — резонно отметил Мстислав. — Но всё равно, они его самое слабое место помимо глаза. «Эта земля ведь и впрямь под моим наблюдением, я должен усмирять местную нечисть, но это слишком большой размах. Неужто никто не прилетит его огнём обуять? Змей Горыныч?» — «Он ослаблен долгим заточением и людьми, а ты и есть сила тёмная, ему подобная, ты и одолеешь его, со мной вместе и богатырями людскими. Зачем ждать помощи, которая неизвестно, будет ли? И тебе же Горыныч втык сделает, за бездействие» — «Ты больной, честное слово. Я не могу погибнуть, я обещал Людмиле зелье. Хотя, не пригодится оно, коли она помрёт… Ладно, поехали». — Ты куда?! — хором завопили добры молодцы. — Нельзя давать ему продыху, — крикнул Еремей себе за спину. В лицо ему хлынула кровь: не привык он быть главным действующим лицом.* * *
Верлиока сидел на пепелище и развалинах, уперев руки в колени, с бороды его капала кровь, гнилые губы были в ошмётках плоти, а языком, сплошь покрытым язвами, он ковырял косточки, застрявшие в щелях между зубищами. Его глаз с бельмом насмешливо щурился на людей, столпившихся перед ним: рыдающие, молящиеся, обезумившие, сжимающие в руках упавшие с ног погибших лапти. Увидев мужчин на конях, толпа расползлась, только местная кликуша вопила как резанная, что этот «одноглазый хуй» жрал её внутренности и теперь вылез из утробы и пожрал всех детей. Еремей, ехавший впереди вместе с Будивоем, сочувственно ей улыбнулся: «Мы ему самому хуй оторвём, матушка, и сожрать заставим». Та растрогалась и перестала кидаться под копыта. — Чегось припёрлися? Я вас переваривать не успеваюсь, сукины дети, — Верлиока расплылся в омерзительной улыбке, протянул руку и выхватил из толпы женщину, — У баб мясцо понежнее будет. — он задрал голову и бросил себе в рот истошно кричащую женщину. В жилах Еремея закипела кровь, страх смешался с яростным отвращением. «Сивка, что мне нужно сделать, чтобы поджарить эту проблядь треклятую?» — «Ты сам знаешь ответ». Еремей взял один из ножей, конь ударил копытом оземь. Разлетелась пыль, брызнула кровь. Верлиока с любопытством глядел, потом с ужасом принюхался: «змеиная!». Но спохватился поздно. — Перун, отдай дыхание моё крови моей! Рука Еремея запылала праведным огнём. Стук копыт звенел в ушах, гранатовые капли разлетались во все стороны. Раздавленные трупы людей и животных глядели на Еремея из багряных ручьёв. Кровь сияла, призывно журчали шустрые струйки: дай-ка шепну на ушко. Еремей, рискнув, свесился с Бурки. Рдяные змеи, извиваясь прямо из вен и артерий, тянулись к его руке. Небо потемнело. Бездна сомкнулась. Молния зародилась. Он, как заворожённый, поджёг кровавый океян, мигом захвативший тощие ноги чудища. Верлиока начал неуклюже подниматься. Мельтешение громоздких членов. Злобные ветры, ударяющие прямиком в волны пламени. Всепоглощающая стихия. Толпа отпрянула, мужи поспешили увозить женщин. Остался лишь поражённый Будивой, Мстислав с топором и юнец с луком. Еремей ослабел и едва удержался на коне, обуреваемый пламенем, но не обжигаемый им. В отличие от Верлиоки, который уже пах палёной плотью. Мстислав метнул ему в глаз топор синхронно с выстрелом стрельца. Верлиока взревел, начав размахивать кулаками, и, шатаясь, не понимая ничего, сделал несколько шагов, после чего вывалился из городища, окончательно разворотив частокол. Ущербно пополз обратно к озеру. «Сивка! У меня одёжа горит блять!» — подумал Еремей, и след их с конём простыл. Пламя поутихло в своём буйстве. — И что это было-то такое, а?.. — Будивой слез с коня и, не веря, смотрел на место событий: огонь, опалённые тела, развалины и одна заплутавшая овца трясётся на окраине. — Это, брат мой, чудо божье, — Мстислав положил ему на плечо трясущуюся руку. — А ваш каженник-то пропал… — стрелец, казалось, сейчас и сам пропадёт, до того он стал прозрачным. — Ну, после такого не мудрено. — Предлагаю нам всем умолчать об этом событии. Ну, об огне. Еремей обещал Людмиле исцеление отыскать, а если мы расскажем, то неизвестно, что люд изречёт, что волхв прикажет. — Не знаю, брат. В голове у меня мутно. Да и как не сказать? — А он не вернётся?.. — бедолага сжимал в руках лук и смотрел на удаляющегося Верлиоку да широкие борозды, тянущиеся за ним. — Ну, может, Еремей его как раз и добивать поскакал, — Будивой почесал затылок. — А я хотел было силушку богатырскую применить. — Может, оно и надо? Еремея-то не видать нигде. А добить надо, надо добить, — Мстислав поднял с земли чей-то потерянный меч, отёр с него кровь Стрелец сбегал за остальными и все мужики, какие нашлись, и местные, сидевшие по кустам и в воде, и приезжие, и несколько смелых женщин в придачу, поскакали и потопали добивать урода, покуда не оклемался и в слепой ярости не начал воротить всё на своём пути.* * *
— ОКАЯННЫЙ! Що ти творишь, дарёную одёжу спалил, ездит тут на коне на своём непутёвом куда ни попадя!!! — Яга вновь обрабатывала руку Еремея, которая на этот раз была разрезана вся. — Ну так, Верлиока… Яга обречённо вздохнула, возвращая себе душевное равновесие, и по-свойски приобняла Еремея: — Ну, ти теперь настоящий разведчик. С жеребцом вместо крыл. — С такими крыльями даже поговорить можно, — он улыбнулся. — А тоби сообщать про зелье али ти вже ни ногою до них, после всего-то? — Говори. От него зависит жизнь Людмилы. Яга кивнула.