* * *
Еремей с Сивкой сначала прошли по лесу: проверили ловушки, которые всюду расставлял Еремей, наблюдая через блюдечко за людьми и учась у них охотничьей премудрости, собрал урожай из двух зайцев. Охота человеческими методами давалась ему худо, и ножи годились далеко не для всей дичи, но он понемногу делал успехи. Еремей проезжал мимо поселения, почтительно поклонился капищу и заодно словил диковатый взгляд пастушка. «Смотрит на меня, как на восставшего мертвеца. Интересно, как всё представили братцы-медвежата». При его въезде люд заметно оживился и у него на пути встал волхв: — Ты ли сотворил чудо Перуново, подпалив огнём священным супостата проклятого? Еремей слез с коня. — Видимо я. Чего только не случается на Руси, — он издал неловкий смешок. — Я местный волхв, Белогуб, выражаю тебе своё почтение как избранному Перуном. «Как бы Перун кваском не подавился от таких выражений. Надо было бы вести себя поскромнее…» — сердце сжалось, но Еремей лишь благодарно поклонился. — Премного благодарен за ваше почтение, но я лишь послужил сиюминутным орудием его воли, и неведомо мне, отчего то был я. — Не нам разгадывать волю богов, Еремей, сын Якова. Кивнув, Еремей пошёл к Людмиле, которая, завидев его, тут же отвлеклась от дел и повисла у него на шее: — Руку! Руку покажи! Еремей послушно задрал рукав. Он и сам своим рукам до сих пор удивлялся. — М-да, шрам навек останется… страсть какая, — она осторожно провела ладонью по выпуклой ране. — Болит? — Ну, поднывает. Но я к тебе не просто так, — он как бы невзначай огляделся вокруг, проверив, одни ли они по-настоящему, — Я выведал из чего состоит лекарство. Людмила отпрянула и всплеснула руками, поняв, что это не шутка. — Послушай. Из простого: берёзовый сок, масло зверобоя (то бишь сушёный зверобой варёный в льняном масле), болотная ряска, отвар золотушной травы и коры дуба. Я принёс тебе болотную ряску, кору дуба и сушёный зверобой, — он передал ей мешок. — Из сложного и не очень: слёзы радости больной, — он поднял на неё взгляд, — и кровь единой боли двух влюблённых. Последнее, пожалуй, самое непонятное. Яга… кхм, то есть, я так понял, что боль нельзя причинять намеренно, всё должно быть учинено Матушкой-сырой землёй. Людмила смотрела на мешок и на Еремея растерянным взглядом, но почесав руки кое-как собралась: — Тогда пошли за берёзовым соком, он как раз поспел. Сейчас только захвачу всё необходимое, — она торопливо спустилась в землянку. Тут к Еремею вновь подошёл Белогуб, удостоверился, что Люды не будет ещё какое-то время, и сказал полушёпотом: — Ты, Еремей, зря с ней водишься. Уж не знаю какие чудеса ты ещё творить можешь, но уж не тратил бы на неё благие силы свои, полученные в обмен на саму основу человеческую — память. И не смотри на меня так дико! Она девчонка проклятая, меченая. Нельзя каженнику, да ещё и Перуном благословенным, водиться с такой… — его лицо сжалось от неприятия, говоря больше, чем слова. Он сжимал Еремею руку и бубнил уже в самое ухо. Тот высвободился и старался не проявлять презрения: — Ценю ваш совет, мудрец, но мне терять нечего… — Как нечего! Думаешь, потерял прошлое, так и грядущее губить можно? — волхв опять притянул его к себе. — Мы могли бы провести обряд и принять тебя в нашу вервь, обратить тебя в мужа. Я созывал вече, мужи за, бабы тоже. Зачем добру пропадать? Сколько можно по лесу шастать, неприкаянному? К тебе счастье само в руки идёт. Вот коня ты где взял? — Увидел его в поле, и всё тут, — Еремей не мог не кривить лицо от злости и сомнений. — Именно! Такого коня просто так и увидать посреди ничего! Разве можно такие дары растрачивать попусту? Разве можно тратить время своё и губить будущность, носясь по делам этой нерадивой? Пропащая она, пропащая. — Если я смогу ей помочь, то у вас больше язык не поднимется так её назвать, — он опять выдернул руку. — Она… — Белогубу нужно было выдумать хоть что-то, чтобы его спугнуть, — безбожно стара! В девках ходит сколько уже! А у тебя борода ещё не поросла! — он напрочь забыл про шёпот. — А причём здесь вообще моя борода? Моя будущность? Как я себя погублю, помогая ей исцелиться? Я вас не понимаю. Волхв посмотрел на него с жалостью, уже менее яростно взял за руку: — Омойся в мовнице и после заката мы проведём первый обряд. Став частью общины ты и думать про неё забудешь, и поймёшь всё, станешь ты мужем, да возрастёт на лице твоём щетина. «Наивный ты, старик, дюже наивный. Если б Богам нужна была моя щетина, они бы до моего рождения о ней позаботились» — Зачем мне примыкать к вашему племени, если я не помню кто я таков? — А зачем тебе вспоминать? Если б Леший от зла с тобой такую шутку сыграл, ты бы не только памяти, но и ума лишился, и потом вывел бы он тебя туда, откуда ты родом. А ты вышел к нам в здравом рассудке, да ещё и с чудесами в рукаве. Значит, по доброй воле он память твою отнял, значит, неспроста ты к нам явился. «Честное слово, я уже и впрямь начинаю верить, что памяти лишился. Уболтал насмерть» — Ну, может я и явился для того, чтобы помочь Людмиле. Волхв уже открыто испепелял его взглядом: — Мне уж лучше знать, Еремей, сын Якова. Неспроста я волхвом назван, — покачивая головой он пригладил свою бороду, ещё раз стрельнул глазами по Ерёме. — Я и всё селение, племя наше, всегда рады тебе. Один, Еремей, в поле не воин, — многозначительно заключил он и пошёл восвояси. Подождав, из дома вылезла Людмила, и они молча двинулись в сторону леса. Она явно всё слышала, и Еремей это понимал, и потому, что невозможно так долго искать кадушку с трубкой, и по её угрюмому лицу, неуклюжей, напряжённой походке. Еремей ножом расковырял берёзу, Людмила вставила трубку и направила её в кадушку. Бурка ушёл жевать траву к местному табуну. — Почему ты не согласился? И всё равно волхв от тебя не отстанет: лишних рук не бывает, а уж когда они извергают праведный огонь и подавно. — А почему я должен соглашаться? Тем паче, что уговоров бездарнее я не слышал. — Так разве ты помнишь? — она взглянула на него с пугающей проницательностью, и в зеницах её вновь заискрили шальные звёздочки, словно кто-то развёл костёр в сумрачной пещере. Еремей, отвернувшись, пожал плечами. — Знаешь. Я ещё никому об этом не рассказывала, но… АЙ! — она расковыряла крупный волдырь на руке, и из него засочился гной. Зардев, Людмила заметалась, не зная, чем прикрыть воцарившееся безобразие. Еремей дал ей кусок ткани из кармана, который носил на случай очередной внезапной раны. Она приняла его и смущённо буркнула слово благодарности. — Так что ты никому не рассказывала? — он подождал, пока она разберётся со свей рукой и немного успокоится. — О-о-ох, — она перевела дух, вернувшись в прежнее настроение. — То была Велесова неделя. «Только не это…» — Мы жгли костёр, ночью. Это был один из немногих дней, когда меня приняли в общий круг. И вдруг! Столп пламени пересёк… ЗМИЙ! — Люда чуть было не прыгнула на него, хищно взмахнув руками. — Настоящий, я всё разглядела. Я тогда подумала, что это благословение Перуна, в честь Велеса. И знаешь, что? — она пыталась заглянуть ему в лицо, поймать его взгляд, но он, бледнея, боялся обжечься летящими от неё искрами. — Я думаю, так оно и было. Несмотря ни на что, так оно и было. Потому что… — она шагнула ближе к нему. — Что? — он, словно дерево под напором ветра, отклонился назад, когда Людмила опасно близко приблизилась к его лицу. — Потому что через недолгое время после этого я нашла, опять над своею головою, некоего Еремея. Босоногого, не знающего, что такое жалейка, беспамятного и боязливого, — она вдруг стала ещё ближе. «Соберисьсоберисьсоберисьсоберисьбожевсёбудетхорошоэтобредбредбред. Надо просто вовремя её оборвать» — И как я связан со змием? — это была вершина его актёрского мастерства: естественный поворот головы, искреннее удивление, ушедшая бледность и невесть откуда появившаяся расслабленность позы. Людмила даже смешалась: не ошиблась ли я? И отступила. — Ну так… огнём... — искорки в её очах начали сбивчиво трепыхаться. — Я всё понимаю, но это уже даже как-то слишком. Я сам не знаю, что на меня тогда нашло, с этим Верлиокой. Даже память немного прояснилась: вспомнил же я, кто он такой. Может, от его связи с божествами. — Ладно-ладно, — искорки так и не потухли, но она решила приберечь их до лучших времён. — Смотри, хватит столько? — она слишком сильно замахнулась рукой, чуть не уронив кадушку. — Да, — «фу-у-х, пронесло… Перун, спасибо» — Да, думаю, самое оно. А череды у тебя нет? Её просто только к лету собирать. — У мамы спрошу: она этих трав на годы вперёд собирает. С такой-то дочерью обзавелась привычкой… Людмила чувствовала напряжение между ними, чувствовала, что лёд опять нарастает: — А как там твоя жалейка? — она подпрыгнула от внезапного прилива бодрости. Еремей вздрогнул: «Молния её что ли жахнула?». В итоге, примостившись возле реченьки (на вопрос: «а как же хозяйство?» Людмила отмахнулась как от надоедливой мухи) они упражнялись с жалейкой. Гнусавые всхлипы Еремея сменялись стройной, но простецкой мелодией Людмилы, раздражая и веселя скучающих рыбаков, устанавливающих сети.Он истерически похрюкивал от собственной никудышной игры, она, хватаясь за живот, каталась по траве, подёргивая ногами. Проходя мимо, один молодой мужчина остановился: — Эх, ты, зараза проклятая, зачем голову морочишь парню? А ты, ты хоть понимаешь, что она девка бедовая? Понимаешь или нет? Людмила тут же села, с силой прижав ноги к груди и устремив похолодевший взгляд в воду. — Да чего вам её болезнь сделала-то? Она же не заразная, — Еремей старался не смотреть в лицо мужчине, чтобы тот не заметил его негодования, которое уже невозможно было сдерживать. — Чего сделала? Да стоило только нам взять её в хоровод: сжалились, понимаешь ли, прям как ты нынче, подумали, мол, ну сколько ж можно сквозь неё смотреть, так сразу начались ужасы. Еремей поднял на него осунувшееся в мгновение ока лицо: «Только не говори мне этого, не говори, прошу тебя». Незнакомец от такой реакции только раззадорился: — Да! Ужасы! Страсти да и только! Водим мы хоровод вокруг костра, песни поём, веселимся, ночи не страшимся, как тут какой-то змий проклятущий прямо над нашими макушками пролетает! Перун милостивый, это ж надо так! Нас всех либо подкосило, либо огнём подпалило, а эта стоит столбом, и хоть бы хны, с блаженным ещё таким лицом стоит, шепчет: благо, благо! Хуяго блядь! Мы её не изгнали только из-за рода её славного, из уважения к матери и отцу, к предкам их, к потомкам. Виноваты ли они, что в их дочь сила злая залетела? И нет бы кликушой сталася, не-е-ет, — он злобно наклонился над хрупкой фигурой Людмилы, — она, блядина, в зрелом возрасте своими ядами гнойными стала змиев приманивать! — А коли излечится она от «ядов», ты извинишься пред ней за сквернословие своё, за обвинения ложные? — Да хоть язык мне отрежь ножом, коли окажется, что под покровом из язв вовсе не тварь поганая, а женщина настоящая! — он протянул Еремею руку. — Вставай, давай так и договоримся. Знаю я, что ты лечить её вознамерился: сплетни многое поведать могут. Вылечишь — я паду пред ней на колени, и ты отрежешь мне язык, как негодяю, посрамившему женщину. Или пусть сама отрежет, а может голову мне держать. Еремей посмотрел на Людмилу, на капли слёз, оросившие её рубаху, на сжатые ноги, на напряжённые руки, на краску, заливающую её уже подзагоревшее лицо. — Ты согласна, Люда? Она кивнула. Еремей встал, и они с незнакомцем пожали руки. — Меня звать Володарь, — он с подобием дружелюбия оскалился, глядя на Еремея свысока и тряся его руку в своей. — Еремей, рад знакомству. — Глаза у тебя, Еремей, очень выразительные, — Володарь усмехнулся, — вот прям по-змеиному кровожадные. А так и не скажешь, больше ведь на сонную муху похож. Когда он ушёл, Ерёма сел рядом с Людмилой, вздохнул и возобновил попытки сыграть. То ли от переизбытка чувств, то ли ещё от чего, но на этот раз у него получалось куда лучше. «Расслабилась» — удовлетворённо подумал он, взглянув на Люду, устало улыбавшуюся воде. Она подвинулась поближе и положила голову ему на плечо. Еремей словно заклинатель змею, околдовал и успокоил её своей игрой. — Спасибо, — сказала она блаженным голосом. Еремей, не прерывая игры, легонько толкнул её плечом, как бы говоря «не за что». Она издала милый смешок. — Знаешь… Если бы тот змий пришёл ко мне, чувствуя вину за то, что пролетел над тем костром, я бы ему сказала: «Спасибо, что сделал это, потому что после сильного горя обычно приходит ещё большее счастье, и, кажется, оно ко мне уже пришло или вот-вот придёт». Еремей не ответил, но взгляд его налился густой синевой печали. Людмила осторожно-осторожно, словно боясь вспугнуть, приобняла его за талию, не зная зачем, просто в порыве. Еремей окончательно перестал что-либо понимать. Да и надо ли?* * *
Вечерело, на землю опустился плотный туман, сквозь который едва просачивались последние лучики заката. Еремей, в глубокой задумчивости пинавший камешек, и Сивка-бурка шли по поляне возле леса. «Смотри, Еремей, там что-то летит в небе» — Бурка поднял голову. В небе действительно что-то летело, но в тумане было не разобрать. Еремей, спешно отыскав пенёк, забрался на коня, и они помчались за неведомым летающим объектом, точно не журавлём и не аистом, но очень крупным, с извивающимся хвостом, но без крыльев. — Что ж всем так суету навести охота, не понимаю! А от езды у меня все ноги болят, кошмар… «Полёты требуют жертв, Еремей» — немного глумясь, Сивка-бурка решил подпрыгнуть. Выскочив за пределы тумана, Еремей наконец смог разглядеть таинственную фигуру в небе. Хвостом оказалась длиннющая седая борода, обладал коей костлявый лысый старик с трупного цвета кожей, который нёс в своих руках бессознательную девушку с растрёпанными волосами. — Кощей!.. «Ну, значит нам не по пути». — Как не по пути? Он же похитил девушку! — Еремей пригнулся, пытаясь шептать Сивке в ухо. «Ты что, совсем дурак? Если б ты знал, скольких он девок поимел…». — В том-то и дело, что знаю… Его жена, Драгана, нянькой моей была, он её одну из первых охомутал, ещё по доброй воле, а потом, когда на другую девушку позарился, когда она стала ему не мила, сначала изводил её всячески, а потом взял, да и превратил её ноги в змеиный хвост, и сослал к нам в горы, — прокручивая в голове воспоминания о ней, Еремей жалостливо прищурился. — Так что если мы можем спасти девушку от насилия, то надо это сделать, пока не поздно, потому что больше он их в жёны не берёт, на «пустяки» не разменивается, как видишь… «Слишком уж ты сердобольный. Как, по-твоему, ты можешь спасти её от него? Он с тобой самим что хочешь сделает, и тут уж ни я, ни огонь Перунов тебе не поможет». — Не знаю ничего! — Еремей уже загорелся идеей, и не желал думать о бедах, ждущих впереди. «Ты больной? Нет, ты мне правда скажи, больной?» — вопрос риторически, гулким эхом здравого смысла разнёсся по голове Еремея. И они двинулись следом за Кощеем Бессмертным, который то ли действительно не замечал погони, то ли не придавал ей большого значения. Жил колдун в подземелье, дверью в которое служил огромный валун-указатель с тремя стрелами-направлениями: возле левой конь крестом покрытый, возле правой человек, а прямая указывает на пёрышко сияющее. «Смотри-ка, счастье впереди ждёт. Может, ну его, и поскакали вперёд?». Но Еремей шёл строго вниз, так что Сивка-бурка с силой лягнул камень, и они прыгнули в развернувшуюся перед ними бездну. — Знаешь что, Сивка? Слишком часто мне в последнее время приходится во мрак заглядывать. И, самое печальное, я сам к нему стремлюсь сломя голову. Копыта коня звонко ударились о камень, и по мраморному подземелью, освещённому невидимыми источниками огня, разнеслось эхо. Чем глубже продвигались спутники по запутанным коридорам, пустым и холодным, тем сильнее завывал в них сквозняк. «Сюда, сюда!» — позвал хриплый голос из-за угла. Проём был слишком низкий для Сивки, так что Еремей на свой страх и риск решил-таки слезть и пойти на зов в одиночестве. Сделав шаг в темноту, он услышал, как позади что-то рухнуло: прохода и след простыл. Бурка тревожно заржал. Они больше не слышали мыслей друг друга. — Ты кто таков, а? — раздавалось со всех сторон. — Еремей Яковлевич. — Что ж ты, диво-дивное, чудо-чудное, припёрлось сюда? Не понимаю я, что ты такое, Еремей Яковлевич. Змий на навьем коне, но человек, вродь без венка, но на чреве под подковой от Макоши меточка. Еремей молчал. — Я тебя, сын Якова, в орех превращу. Раздался треск, земля ушла из-под ног. Еремей очутился в чёрной обсидиановой комнате, всюду видя своё отражение. Полотно давящей тишины с раздражающей пунктуальностью раздирал звук падающей капли, блуждающий в пространстве. Каждая капля отзывалась судорогой в теле Еремея, ударяя словно по темечку. Вдруг за его спиной появился длинный устрашающий нелюдь с дикой улыбкой Гуинплена во всё лицо и кровожадным взглядом глаз-колодцев. Он тянул к плечу Еремея руку, больше похожую на хлыст. Ерёма в ужасе обернулся, но фигура неизменно оказывалась за его спиной. Она была везде и нигде одновременно, и никак не реагировала на его движения. В конце концов он уже не мог больше дёргаться с былой прытью, голова кружилась, воздуха не хватало, по лицу тёк холодный пот. В решающую секунду он опоздал, и изломанная рука дотянулась до него, прикоснувшись к боку. Еремей взвыл от жгучей боли, схватился за ранение, из которого хлестала кровь. Со всех сторон раздавался хриплый смех. Не добродушно-ехидный, как у Яги, пугающий больше своей громогласностью и потусторонностью, а по-настоящему злобный, сальный от довольства, омерзительный смех, закупоривающий уши, но всё равно не перебивающий звук падающей воды. Еремея затошнило. — Зачем ты пришёл? — Девуш…ка, — едва выговорил Еремей, скорчившийся на ледяном каменном полу, ощущая себя на дне реки, под давящим грузом тёмных вод. Даже голос раздавался словно бы под водой. — Ты её знаешь? Она вот тебя нет. — Верни её… — Куда ж? — Домой… Еремей потерял сознание. Очнулся в другой комнате от настойчивых взглядов. Открыв глаза, он увидел, как над ним нависает дюжина мужей богатырского склада. «Бля, знал бы, мёртвым притворился» — подумал он. — Эй, малец, вставай лучше, а не то он тебя волку скормит. Еремей сел. — Вы кто? — Мы? Как и ты, спасали дев красных из лап Кощеевых. — Очевидно, с переменным успехом. — Если б с хоть переменным… Я, к слову молвить, средь нас старший, что по сроку, что по летам. — И почему он вас всех не убил? — Еремей не хотел засорять свои мысли знакомством с этими людьми, так что не дал ему представиться по имени. — Мы ему веки открываем теперече. Унижаемся… — в глазах говорившего за пеленой отчаянной скуки и безнадёжности полыхала ярость неотомщённой обиды, и ему явно претили манеры салаги-новобранца. «Что-то меня вовсе не прельщает участь жить вместе с этими бугаями в одной комнате и открывать с утреца веки этому уроду» — Еремей нервно отдирал зубами кожу с губ, другой рукой держась за больной бок. Тут каменная дверь отодвинулась и ветер нашептал: «Выходи, сын Якова, покуда владыка милостив». Он, виновато улыбаясь, спиной вперёд вышел из комнаты. Дверь задвинулась обратно. Благо, витязи не слышали тут же раздавшегося за ней облегчённого вздоха. — Дёрганый какой-то… И понесло его сюда, мелкого такого? Ишь, молодёжь. — сказал старшина с недовольством, но не скрывая своей скуки, навалившейся вдруг волной цунами. Причём, не на него одного: молодцы угрюмо расселись на полу, разочарованные и даже несколько оскорблённые до окоченения. Обросшие косматой бородой, с бледной кожей под корками грязи, одичавшие, они уставились в никуда, и только лбы их, долгое время не отягощавшиеся мыслями выше звериных, хмурились под напором догадок — кто этот салага и почему его так скоро отозвали, когда вернут и вернут ли вообще. Старшина сидел здесь дольше всех: двадцать лет, живой одним только проклятьем Кощеевым. И, видит Перун, не зря Еремей боялся оставаться в этом маленьком обществе заключённых, не видавших солнца долгие годы. Гостий тюремщика они наблюдали, но только из-за прозрачной зачарованной стены, и выли на них, как обезумившие волки, отчего Кощей неизменно получал извращённое удовольствие. Еремей был готов бегать по чёрной комнате от загадочной фигуры всю свою жизнь, только чтобы не возвращаться к ним, чувствуя от них эту животную лютость, сочившуюся даже сквозь глухие каменные своды. Следуя за ветром, Еремей пришёл в комнату из белого мрамора с золотыми прожилками. Посредине возвышался стол из горной породы, вырастающий из груды золота и драгоценных камней. От этого постамента вверх шла лестница, ведущая к трону из костей, на спинке коего, похожей по форме на солнце, висели в качестве то ли украшения, то ли устрашения, женские скальпы. Судя по вьющимся локонам и блеску, за ними вели бережный уход. Посреди них Еремей и обнаружил Кощея Бессмертного, возле ног которого, на последней ступени, сидела ни жива, ни мертва, девушка. Волосы длинные-длинные, цвета морёного дуба с седыми локонами на висках были взлохмачены, рубашка разодрана, лицо опухшее и побитое, глаза зарёванные, возле губ кровоподтёк. Она тряслась мелкой дрожью, испуганно глядела на Еремея, которому самому при её виде захотелось разреветься. — Как думаешь, зачем я тебя позвал? — Кощей казался равнодушным. — Надеюсь для того, чтобы договориться. — Пра-а-авильно. Сия Несмеяна, — он кинул презрительный взгляд на девушку, и пихнул её ногой в спину, так, что она чуть не упала, — Царевна блядей, дрянь эдакая, совсем мне не люба. Щекотал её до полусмерти, а она даже в самом начале и не посмеялась, только дёргалась как рыба, вынутая из воды, а потом ревела-ревела, да обмякла. Сие, конечно, удобно для удовольствия, но если я повелеваю смеяться, то надобно исполнять. Ещё и поседела, дрянь, — он дёрнул её за волосы своей длинной рукой. — Мне, в моём подземелье, ужас как не хватает света и смеха, одни богатыри стонут, — он, опомнившись, грубо отпустил её, и придал себе более равнодушный вид. — Ладно… опустим детали, и перейдём к делу. — он мялся, терзаясь остатками сомнений. — Имеется у меня девица одна на примете. Но просто так украсть её я не могу, не хочу и не буду. Алчу, дабы она предо мной пала ниц, и осветила мою бренную жизнь. И ты, голубок (так же Яга называет своих выблядков?), тут-то и мне и пригодишься. А ежели нет, то добро пожаловать к богатырям. А ежели да, то вы с Несмеяной можете жить себе привольно, да не тужить. — И что мне надо сделать? — Совратить её на то, чтобы она предо мной явилась. Еремей шокировано моргал. — Это как? — Для начала, можешь просто выманить её из дома, — Кощей всем своим видом показывал, что не питает иллюзий на счёт интеллектуального развития Еремея. — Это что же, я, чтобы вызволить Несмеяну, должен вам другую жертву заманить в ловушку? Что-то тут не стыкуется. — А-а-а… Ты, значит, к богатырям захотел? И скальпы ваши пополнят всеобщее собрание за моей спиной, — он жестом, словно пианист по клавишам, пробежался по зловещим парикам за своей спиной. Его пальцы походили на паучьи лапы, и перед глазами вполне ясно представала картина, как колдун плетёт из мёртвых девичьих волос замысловатые узоры паутин, в кои должны попадаться всё новые и новые жертвы. — А конь мой где? — Еремей встряхнул головой, отогнав жуткое виденье. — Там, где нас нет — ему сюда путь заказан. Так что, сделку заключаем? Ты выманиваешь её из дома в лес, и вы с Несмеяной свободны, как, кстати, и силы твои: даже коня ты вновь призвать сможешь, — Кощей вальяжно спустился и протянул ему свою лапу, всю в чёрной крови, которая вдруг засочилась из тысячи мелких ранок. Из изувеченной руки Еремея вдруг тоже полилась кровь. Случилось кровосмесительное рукопожатие. Сделка была заключена, и у Ерёмы со страшной силой закололо в сердце.* * *
Кощей, отвратительно хрустнув пальцами, переместил их троих на неприметную опушку, пояснив, что неподалёку живёт его ненаглядная, в доме знахарки на отшибе. Он толкнул их в спины для ускорения, и они неуверенно поплелись к селению, ещё меньшему, чем Людмилино. — А зачем он меня с тобой отправил?.. — кротко подала голос Несмеяна, державшаяся за пояс Еремея. — Чтобы лишних телодвижений не выполнять. И зачем он тебя на руках тащил, если может перемещаться? — Пугал да баловался, ирод. — Значит так: мы с тобой брат да сестра, заплутали-потерялися, идём к знахарке, ибо захворала ты, покуда мы скитались. Ладно? Несмеяна покорно кивнула. — А как тебя на самом деле зовут? — Какая уж теперь разница… Я не я уж нынче, нечего мне девичье имя пятнать… «Честное слово, я его убью, убью за них за всех» — Еремей, с позволения, взял Несмеяну за руку, потому что ноги её подкашивались, а от нахлынувших воспоминаний и боли слёзы туманили взор. Местные, завидев их, забеспокоились, повылазили ото всюду, подобно тараканам, замельтешили с расспросами: вид у них был и впрямь удручающий, а немо плачущая Несмеяна и вовсе вызывала холодок по спине. Выслушав Ерёму, их незамедлительно отвели к знахарке, предупредив: «Не беспокойте её кровиночку, а-то вместо добра, она к вам лихо сосватает. Она баба себе на уме, и девку хворую как зеницу ока бережёт».* * *
Еремей и Несмеяна спустились в полуземлянку. Его глаза сразу же встретились с небесной голубизной её глаз. Они сияли подобно кристаллам, переливаясь морозным небом с васильковыми крапинками. В её непривычно тёмных руках была нитка и веретено, а на щеках и курносом носу словно семечки подсолнечника рассыпались чернявые веснушки. Волосы же… волосы вихрились оранжевым огнём, ещё сильнее обжигающем на солнце, проникающем через малюсенькое окошко, да чистым златом сияли у корней. Незнакомка занимала собой всё пространство, и несмотря на скромность одёжи и обители своей, восседала в уголке, подобно княжне, и даже местный воздух, казалось, принадлежит ей одной. — Здравствуйте, я это… Еремей, — оторопело пробубнил он, разглядывая её. — Рия… — она тоже была чем-то ошарашена, и также неотрывно смотрела в его глаза. «Какие красивые, как болота… И скулы такие... Лепота. И что это за… оберег?!» — думала она, механически заправляя локон за ушко и поправляя чёлку, напрочь забыв о пряже. Несмеяна и знахарка тупо уставились на них: Еремей бледнел, румянец Рии же выразился в потемневшей ещё пуще коже, и очи обоих сверкали. Гляделось, что в их зеницах устроили хороводы мириады падающих звёзд. И было в них какое-то неопределённое сходство, вопреки бросающейся в глаза вопиющей разности. Дело ли в косых чёлках и проборах, разве что глядящих в разные стороны, и будто намеренно подчёркивающих их инаковость? В оголённых ли стопах? У него — потрёпанных жизнью, у неё — младенчески нежных, словно она парила над землёй, так и не удостоив её чести носить себя. Возможно, но было и ещё нечто, невидимое и неосязаемое. Травница первая очухалась и принялась приводить Несмеяну в надлежащий вид. Рия смущённо прокашлялась, очнувшись, и вернулась к ремеслу. Ерёма вдруг сильно заалел и начал нервно потирать нос. — Эм… спасибо ещё раз за помощь. — сказал он, сев на краешек лавки, стараясь не глядеть на загадочную особу, сидевшую на другом конце. — А вы, путниц…ки, откуда? — робко спросила Рия. — Мы-то? Издалека, — Еремей, отвернувшись, продолжал усиленно теребить нос. — Потрепала жизнь твою сестричку, ну да ничего, мы её чаем отпо-о-оим, рубаху залата-а-а-ем, ранки зале-е-чим, и будет она у нас красавицею писаною, — травница приласкала её, словно пугливую дитятку, удивительно быстро заполучив доверие. Рия отметила, с каким неподдельным сожалением Еремей глядит на Несмеяну: «Может, и впрямь сестрица, чем див не шутит? Даже ежели не родная, так молочная» — она не могла не обратить внимания на то, что они совершенно непохожи внешне. Знахарка же, уже рывшаяся в сундуке, вдруг вскочила, озарённая новой мыслью, уронив попутно неловко стоявший садник: — А вы чего сидите! Идите погуляйте, мне надо с девицей потолковать с глазу на глаз. Подышите воздухом, в конце-то концов, —затараторила травница, едва подавляя улыбку. «Что ж меня всё на диких каких-то старушек наносит, ей-богу» — Еремей оглядел её безучастным взором. Ему-то как раз хотелось просто-напросто отсидеться с мыслями. — Никуда я выходить не стану! Хватит уже выдумывать как согнать меня, дайте допрясть спокойно — даже не заметите, что я здесь. — Да ты и не прядёшь толком, всё сидишь да глазками стреляешь, — целительница лукаво улыбнулась, — иди да потолкуй с молодчиком, развейся немножко, раз тебе хоть что-то вновь так любопытно стало. Рия бросила на неё суровый взгляд, но лицо её вновь налилось краской. Она встала, демонстративно хмыкнув, и, не глядя на Еремея, встала перед ним, приглашая тем самым на прогулку. Он сию минуту повиновался. «И чего Кощей её никак словить не мог: вот же, встала и пошла» — тут он застопорился на пороге, — «Как?! Я ещё даже не успел подумать, как мне его обойти». Но он почувствовал на себе нетерпеливый взгляд Рии и не посмел медлить. — Ты, Еремей, дюже странный. — сказала она, разглядывая пышные заросли калины, растущие рядом с жилищем. — Ты в странностях не отстаёшь, если честно, — он задумчиво коснулся резных листьев, попав в поле зрения Рии, которую тут же обдало ароматным порывом ветра. Еремей, судорожно соображавший, не заметил её чуткого взгляда, заворожённого и трепетного. «Калинка, кажется, так и льнёт к его рукам, так и тянется. Что же это такое?» — думала она, следя за каждым его мелким движением: шевелением пальцев с обгрызенными ногтями, блуждающим под длинными чёрными ресницами взглядом, вздымающейся грудью, неосознанным шевелением истерзанных пальцев ног. Она примечала всё, что только было доступно её глазам. — Так… — она встрепенулась, собираясь с мыслями. — Да, я-то уж и вовсе диво дивное, да только иначе. Вот, например, я просто цветов ярких, а у тебя вон, оберег чудной какой, — её взгляд заострился, и она немного подалась вперёд, чтобы получше его разглядеть. Еремей встрепенулся. — Как чудной? Оберег как оберег, бабушка сделала, — он спешно спрятал его. — Бабушка? — её голос немного напрягся, взгляд заблестел, словно в ожидании волнительной развязки. — Ну, да. Бабушка, — глаза его недоумённо раскрылись. — А ты, говорят, затворница? Хворь у тебя вроде какая-то лютая? Больной, если честно, не выглядишь, тем паче, что со знахаркой соседствуешь. Да и люд тебя жалует, незачем вроде и притворяться. Хотя тётушку твою вон тоже особо людимой не назвать: даже имени своего не выдаёт, эка тайна. — Люд-то меня может и жалует, да вот только я его — нет. — Огонёк в глазах несколько затих, и они приняли привычное надменное выражение. Еремей в свою очередь невольно улыбнулся. — Слушай, а к тебе никогда не наведывался такой сухой старик с длинной бородой… Очень, так скажем, видный? — он решил разъяснить ситуацию с её стороны, хотел лучше понять мотивы подозрительного поведения Кощея: не в его натуре так медлить и церемониться, пусть даже с мечтой всей жизни. И почему он не мог кого другого привлечь к выполнению своего плана, ту же Несмеяну? Она уж явно вызывает большее доверие. — Откуда ты знаешь? — Рия отпрянула. — Он где-то здесь?! — она озиралась по сторонам и бледнела всё пуще с каждым поворотом головы. Казалось, что вот-вот вся тёмная краска так и выветрится из её кожи. — Не бойся! Объясни мне, что к чему. Просто расскажи всё как есть, прошу. Я правда хочу помочь, — Еремей всполошился, не ожидая, что она так испугается. — Он тебя подослал? — Рия указала на него дрожащей рукой, мигом одеревенев и сжавшись всем телом. В замкнувшемся лице читалась тревога: губы поджаты, ноздри волнительно раздуваются, глаза распахнуты, го зрачки огромные настолько, что заполняют их до краёв. — И да и нет: он меня сюда привёл, но я хочу его выдворить к анчутке на кулижики. Всё будет, хорошо, ладно? Объясни мне всё, и мы вместе разберёмся. Он тебя уже давно запугивает? Поэтому ты не выходишь из дому? — Еремея настораживала её бурная реакция, он пытался говорить как можно спокойнее и не выдавать тревоги, избегая резких движений. — Да! — прошипела она, продолжая метаться взглядом, — если я зайду дальше кустов калины, он сможет меня схватить, а тут… — её грудь высоко поднялась, — тут он меня и видеть не может, — выдохнула она. — Так вот зачем ему нужно, чтобы ты вышла в лес! — Еремей с силой ударил себя по лбу. Рия, поняв, что Кощей и впрямь где-то рядом и ждёт её, начала и вовсе задыхаться. Еремей, запаниковав окончательно, приблизился к ней. — Эй, Рия, всё в порядке, — он осторожно взял её за плечи и усадил на небольшое бревно возле кустов, и в глаза ему бросилась верёвка на её шее, больно знакомая. Он бесцеремонно взял её и обнаружил, что на ней сравнительно такой же оберег, как и у него. Рия накрыла его ладонь с камнем своей трясущейся, ледяной ручкой. — Почему я не почуял тебя? — их лица почти соприкасались, и Еремей удовлетворённо отметил, что она перестала бегать глазами, принявшись разглядывать его. — Перо, — его опалило её дыханием. — Я сохранила перо, и Яга сделала так, что весь мой дух, который могут почуять потусторонние, в нём. — Перо! — Еремей застыл на секунду, сопоставляя факты в голове, — Перун милостив! Ты пропавшая жар-птица! — он был мгновенно пристыжен её недовольным выражением лица и умолк. Соображая, он легонько похлопывал Рию по плечу. Её дыхание понемногу выравнивалось, она будто старалась дышать с ним унисон, что было несложно сделать, так как он тоже перенервничал и заметно пыхтел. — Итак, сдавать я тебя, конечно, не собираюсь, хотя должен бы: в своё время все ох как переполошились, и молнии над горами били не переставая. Но сойдёмся на том, что в обмен на молчание ты должна мне рассказать причину побега. А сейчас… сейчас я пойду и подпалю этому кобелю все его вшивые колтуны, — процедил он сквозь зубы, и встал, одарив её успокаивающей улыбкой. Она, ещё не понимая до конца, к какому потустороннему роду Еремей принадлежит, благодарно посмотрела на него. Еремей отошёл и, взмолившись, вспорол себе обе руки: «Перун милостивый, расторгни сделку, сковывающую силы мои, дабы я уберёг от зла жар-птицу, любимицу твою, дочь солнца всемогущего, счастьем оперённую да огнём окрылённую». Чёрная кровь Кощея мигом изошла из рук Еремея, подобно яду, и ладони его загорелись праведным огнём. Рия ахнула. Кощей выжидал в лесу, сидя в облике ворона на осине. Когда Еремей прошёл к лесу в одиночестве, он взбесился и намеревался выклевать ему глаза, но, спустившись, уже в привычном облике, обнаружил неожиданную картину. Мальчишка больше походил на змия, ибо лик его исказила гримаса немого гнева и возмущения, глаза безумно переливались, меловое лицо покрылось пунцовыми пятнами, и главное, задранные рукава обнажили кровавые потоки, насыщавшее горящее на ладонях чистейшее пламя Перунового огня. Кощей сразу понял, что раскрылось, и, внутренне посетовав на недальновидность и импульсивность решений, завёл свою песнь: — Ну а что? Мне хотелось доставить Яге двойное удовольствие: голубок помогает поймать голубку, делая бесполезной ею же устроенную защиту. И в итоге у меня есть и красавица жена, и горбатый нос Яги утёрт в пух и прах. Два зайца одним махом! — Кощей сладко рассмеялся, зажмурив глаза. Запах палёных волос и, подобный молнии, опаляющий удар по лицу вернули его к реальности. Рия, успокаиваемая знахаркой и Несмеяной (которые слышали отрывки их переговоров и подоспели к ней сразу после того, как ушёл Еремей), услышав крик просияла детским восторгом, и истерически захохотала. — Я, выблядок, не-на-вижу таких как ты, у тебя есть жена, богатства, сила, власть, так какого хера тебе ещё нужно?! — Еремей, уже вкусивший ответный удар, был разъярён. Прилившая сила заполнила его существо, придав уверенности и пробудив потупившийся человеческим началом хищный инстинкт. Кощей, на самом деле, даже не ожидал, что он на подобное способен. — Ты, гадёныш, слишком разошёлся, — он смачно плюнул в сторону Еремея, безуспешно стараясь затушить бушевавший огонь. Еремей буквально закипал от ярости, бурлил, подобно вулкану, но любовался, наблюдая, как от бороды не осталось и следа, как голый череп наливается волдырями от напора пламени. — Ты обманул Драгану, ненавидел её и отравлял всю её жизнь. Я всё детство наблюдал шрамы на её руках и лице, постоянно слышал, как она рыдает ночами от тоски и одиночества. И всё из-за тебя. Она никогда не говорит о своём прошлом, о жизни до гор, но этого и не нужно, чтобы понять. — Ну, теперь ясно. Подобрала она себе щенка беспризорного всё-таки. Сама была во всём виновата, сама меня терпеть не могла. Ребёнка от меня хотела! Карга старая, слива сушёная! — из каждого слова сочилась желчь. — Я неспроста превратил её в змею, и выбросил с глаз долой. Заслужила, — Кощею было больно, горящие губы едва шевелились, но он стоически терпел, не желая показывать свою слабость. И всеми силами выражал насмешку на остатках лица. Они были похожи на двух разъярённых волков, скаливших зубы, но не решавшихся нанести новый удар: Еремей, хоть и жаждал его растерзать в буквальном смысле слова, всё же на задворках помутнённого сознания понимал, что Кощей великий колдун, сильнее самой Яги, воплощение гнусности и форменная гнойная язва, с которой даже на вершине своих способностей шутить не стоит; тот же не рисковал, чувствуя обгоревшей кожей и костями прикосновение длани Перуна и его раскалённый взгляд, и не отступал лишь из гордыни. Разрешило всё отважное явление героини дня: Рия, собрав всю волю в кулак, выбежала к ним. Кощей отвлёкся на неё, и Еремей, завидев в его зеницах непотребную похоть, отверг рассудок: — Я найду этот пррроклятый остров, достану иглу и, — гнев захлёстывал с головой, воздух в лёгких кипел, — от тебя не останется ничего, объёбанная ты гнида, — проревел он не своим голосом, захлёбываясь кровью, ибо хрупкое тело не справлялось с напором хлынувшей через край силы. Череп Кощея проломился от удара, и трещина молнией расползлась по нему, огонь жарил с тройной силой, и старик мгновенно потерял сознание. Еремей встал, резко развернулся, и посмотрев на Рию, погас, как спичка. — Перунов огонь… — её взгляд блуждал по не опалённой, даже немного приподнявшейся от довольства траве, на которой лежало изувеченное тело: Бессмертный, когда-то бывший бледным подобно мрамору в своих покоях, теперь был чёрен, как сам Аспид. — Ну, как видишь, названный отец тебя бережёт, даже после того бунтарского побега… — Еремей не менее ошеломлённо глядел на свои руки, раны на которых затянулись чудесным образом. Тут Рия наконец посмотрела на него: на фоне Кощея он сиял белизной, на лице кровь, потемневшие вокруг, сосуды в белках полопались, отчего впавшие и потемневшие вокруг глаза налились багрянцем. — Еремей! — Что?.. — он устало откинул голову назад, на душе поднималось раздражение и злоба на самого себя. — У тебя кровь из бока?! — Рия в смятении подскочила к нему. — Ебаный рот, — простонал он не столько от боли, которую уже просто не воспринимал, сколько от досады.* * *
— Я не понимаю, просто не понимаю, почему на меня всё валятся и валятся её детишки! — ворчала травница, меняя на лбу Еремея влажную тряпку. — А вот я уже, кажется, ничему не удивляюсь… — раздался безжизненный глас Несмеяны. — Он, кажется, очухивается, — подала голос Рия, неотрывно следящая за Еремеем. Он, потерявший сознание, как только дошёл до лавки и присел на неё, взаправду пришёл в себя. Рия, нависавшая над ним, облегчённо вздохнула и волнение сошло с её лица. — Вы даже не представляете, насколько приятнее просыпаться в компании женщин, а не кучи дрянных витязей, — Еремей рассмеялся, обнажив до сих пор несколько окровавленные зубы и десну, и с усилием присел, придерживая рукой примочку. — Спасибо. Правда, от души, — он благодарно посмотрел на травницу и Рию. — Ну, мне не жалко, я ж сама знахаркой выбрала быть. Я бурчу потому, что как-то слишком всё жутко: эта гренка там валяется до сих пор, как бы люди не увидели, у Рии приступ, эта бедняжечка вон и вовсе вся покалечена и душою, и телом, и ты ещё полудохлый свалился. Такими темпами и самой копыта отбросить недолго! — А сколько Несмеяне лечиться? — спросил Еремей осторожно, понимая деликатность темы. — А зачем мне вообще лечиться? — Несмеяна жутко оскалилась, видимо, желая улыбнуться, и Еремей свалился обратно под грузом боли, сочившейся в этой гримасе. «Телом она может и живая, а душой явно уже стоит посреди Калинового моста» — он печально воззрился в потолок. — Эй, ты чего? — над ним вновь появилась Рия, точно солнце посреди пасмурного неба. — Думаю, — он отвёл взгляд, и сам не понял отчего. — О чём? — так и не получив ответа на этот вопрос, она плюхнулась обратно на своё место, недовольно перекинув ногу на ногу. — Почему ты врал про то, что вы брат и сестра, если всё равно собирался со мной обо всём переговорить? Я не терплю, когда мне врут. — Прости, но я сегодня действую по обстоятельствам, а они были таковы, что мне надо было как можно менее подозрительно выйти к людям. И вообще мне не до гениальных планов — у меня и без них мозги вскипают. Сначала выясняется, что я злодей, потом я с бухты-барахты решаю заделаться спасителем, потом оказывается, что я навлёк беду ещё на одну девушку, и теперь Кощей точно решит однажды меня посадить к своим витязям, и тогда-то никакой Перун до меня не снизойдёт, ко всему прочему Сивка-бурка до сих пор не отзывается, а как теперь лечить и доставлять домой Несмеяну — загадка. — Ты ещё и с Сивкой-буркой водишься?! Кто ты вообще, отчего в такой связи с Перуном? — В смысле кто? Змий конечно. Я думал, ты поняла. Да я и не в «такой» связи с Перуном. Мой огонь такого бы никогда не сделал, то было благословение исключительно в твою честь. — Я была не в том состоянии, чтобы вполне сознавать происходящее, — судя по тону, ей было неловко за свой припадок. — И вообще я вас только однажды видела, когда через мост перелетала. — Ты перелетала через мост?! Мы ж тебя не видели и не чуяли! — он вновь подскочил и воззрился на неё. — Яга. — Ну разумеется… — он упал обратно, вспомнив о «бабушке», которой надо будет всё произошедшее как-то поведать, и при этом не словить помелом по голове. — Ты очень сильная, я бы не смог как ты выйти к нему лицом к лицу после всего. — сказал он, ещё не выйдя из задумчивости. Рия удивлённо воззрилась на него, и он смутился. — К слову, за тобой должок, — он иронично улыбнулся. — Всё, хватит трындычать, вам всем надо отдохнуть хоть немножко, — знахарке всё порядком поднадоело, и она требовала покоя в первую очередь для себя. Еремей мысленно поблагодарил её и поспешил повернуться к Рие спиной. «Хм… хорошо, что Кощей до неё не добрался, иначе как бы мир выстоял без этой улыбки? Да уж, мою хотя бы не жалко» — Несмеяна утёрла слезу и тоже отвернулась. Еремей в свою очередь зажмурил глаза, пытаясь не разреветься от увиденного. «Почему я пришёл так поздно? Почему опоздал? Почему я либо всё порчу, прилетая слишком кстати, либо опаздываю?!! ну почему?!..» — он с силой сжал раненый бок, пытаясь заглушить душевную боль.* * *
Кощей очухался на прежнем месте. Чувствовал он себя, мягко говоря, паршиво, даром, что Бессмертный. Он медленно сел. «Раз уж Ягу не вышло уделать, то надо хотя бы уменьшить её вероятный гнев» — он прошёл, насколько мог, к дому травницы, и встал перед ним в нелепом ожидании.* * *
Еремей, потягиваясь и жмурясь, после недолгой оздоровительной дрёмы, освежившей его разум, вышел из полуземлянки. Картина чёрного человека, с белыми мёртвыми глазами, заставила его подпрыгнуть от страха, но он быстро сообразил, что это никого не видящий Кощей. Первым желанием Ерёмы было зайти обратно и никогда не выйти, но образ Рии, которая, напившись чаю, мирно посапывала бок о бок с Несмеяной, заставил его выйти из-под надзора калин. — Чего тебе? — чтобы держать себя в руках, он представлял, как находит проклятый сундук, потрошит зайца, забирает яйцо утки, давит его ногой, достаёт иглу и ломает её, ломает, ломает, на тысячи и тысячи мелких кусочков, а потом испепеляет их своим змеиным пламенем, прямо вместе с дубом, чтобы никто и никогда больше не нашёл это чёртово место. Кощей сразу кажется не бессмертным, а только временно живым. — Я потерпел поражение, и сие унизительно. Чтобы хоть как-то восстановить свою честь и не предавать огласке эту историю, я берусь отправить Несмеяну обратно домой, в целости и сохранности. Еремей оглядел его, как сумасшедшего. — Ну про целостность ты бы лучше не зарекался… а вот как я, по-твоему, должен тебе доверить её перемещение, если я не смогу его отследить? Кощей, внутренне надеявшийся на растерянность и слабость Еремея, цокнул языком. — Тогда зови коня. Я вас сопровожу до её поселения и всё — никаких перемещений и магического вмешательства с моей стороны.* * *
Сивка прискакал с третьего раза, взволнованный, он сотрясал землю и дымил из ноздрей и ушей. Еремей, соскучившись, приласкал его, успокоил, нежно погладив по переносице и стукнувшись лбами. Бурка мечтал лягнуть старого, но тот предусмотрительно оборотился в ворона. — Ну, бывай, Еремей… Видимо, должок я тебе так и не верну, — Рия держала напряжённые руки за спиной, глаза блестели. — Отчего? Неужто вы с Ягой в ссоре? — Да нет, не то чтобы… — Тогда, уж не знаю, как, но в следующий раз в гости приходишь ты, — Еремей, вскарабкавшись на Сивку, нелепо прыснул, немного заалев, но тут же спрятав лицо, протягивая руку помощи унылой Несмеяне. — Передавай Яге привет! И отчитайся, что голубка содержится в полном порядке, — вклинилась знахарка. Рия и Еря помахали друг другу на прощание. Несмеяна, чтобы не видеть ни Кощея, ни тревожный путь домой, закрыв глаза, вжалась в Еремея и спрятала лицо в его рубахе. Она попросила высадить её заблаговременно, решившись под конец пути вынырнуть из своего укрытия. — Слушай, ты та же, что была до всего этого… в том смысле, что не хуже, не грязнее. Ты это ты, а этого выблядок своё ещё получит. Береги себя, хорошо? Она молча обняла Еремея. Уходя, не оглянулась. — Всю рубашку промочила, — Еремей с влажными глазами оттянул солёную материю. Сивка утешающе боднул его в плечо. «Полезай обратно, ветер смахнёт печаль. И всё-таки, слишком ты, Еремей, сердобольный…». Тот истерически, сквозь слёзы, рассмеялся: — Веришь или нет, я раньше никогда так сильно не плакал. Если совсем не лукавить: очень редко. А нынче… Кажется, во мне что-то сломалось. «Ничто не вечно».