***
Они пошли к прудику, в котором принято было купаться и стирать пожитки. Еремей болтал ногами, опустив их в воду — бережок был не низок. Рия пускала в плаванье веточки. — То есть ты прям поджёг кровь? — она воззрилась на него, представляя себе огромного Верлиоку и поле брани, объятое кровавым огнём. — Лепота-а-а. Жуть. Но лепота. — Думаю, это оттого, что сам огонь по сути и есть кровь. Сложно сказать наверняка. Но воду я поджечь не могу. — он шевелил пальцами ног, и Рия приметила, что указательный палец у него выпирает надо всеми и извивается, как нерасторопный червячок. Она хихикнула. — Что такое? — он посмотрел на неё. «Нерасторопный червячок!»— Рия, указав на его пальцы, упала и залилась смехом. Через мгновение они уже вдвоём хрюкали. Начали соревноваться, кто больше похож на свинку. — Извини, но мой курносый нос-пятачок говорит сам за себя, — она показательно вздёрнула голову, напрасно пытаясь сдержать смешок. — Как по мне, на клювик похож, — он отёр смешливые слёзки, и искренне ей умилялся. Она немного смутилась, но не показала этого. Она любила себя и свой нос в частности, но почему-то из его уст даже самый незначительный комплиментик был усладой для ушей. Они говорили, говорили и говорили, уже едва ворочая языками. Еремей решил сыграть ей на жалейке, в честь рассвета. Нельзя было не заметить, как она преображается на солнце, расцветает, наливается соком, шире (хотя, казалось бы, куда?) улыбается, и ямочки на щёчках становятся совсем глубокими. Её бордовые губы были цвета сочных ягод, а его ободранные и обкусанные походили на высушенную землю с кровавыми кратерами. Они никогда такого не видели. Рия наслаждалась не самой талантливой, но приятной игрой (Еремей не переставал тренироваться сам по себе), а он любовался ею, раскинувшейся в лучах дневного светила. Рия вновь ощутила себя по-настоящему свободной. — А ты скучаешь по кому-нибудь в горах? Ну, как я по Лыбеди… — Рия смотрела в противоположную ему сторону, чтобы он не заметил её тоски. — Да. По Драгане. — Ну да. Твоя нянюшка. — А ты скучаешь по Стратим? — Самую малость. Интересно, смогу ли я вернуться, ничего не потеряв? Я ведь люблю свой сад. Хочу увидеть остальной Ирий, остальную безбрежную Правь, хотя бы зримую её часть. А может и всю, хотя, говорят, она и впрямь безгранична. Лыбедь рассказывала, что там нельзя кого-то найти, если он не хочет, чтобы его нашли. Представляешь? Ты был там когда-нибудь? — она легла на бок, подставив руку под голову. У неё была миниатюрная, но в меру пышная фигурка, похожая на грушу. — С отцом пару раз в далёком детстве. Но я уверен, что тебе ещё предстоит там побывать. Перун любит тебя. Рия тяжко вздохнула, откинувшись обратно на спину. На них вдруг свалилось осознание, что они ещё совсем не знакомы и видят друг друга лишь второй раз в жизни. Когда они вернулись, Яга возвратила себе утерянное душевное равновесие, а когда увидела, что голубки отдалились и чувствуют себя неловко, опустошённые после порыва бурных откровений, и вовсе приободрилась. Их эмоциональный ресурс истощился, и в тесноте избушки, в неестественно ярком свете воздух был тяжёл, словно принял на себя весь вес стены незнакомства и новизны, пока ещё существующей между ними.***
— Ах, какие красивые, — Рия крутила в руках ножи, опасливо водя пальцами по лезвиям. Ножи-то были самые обычные, но Еремей вырезал на их рукоятях маленькие огоньки. — Миленько! Огненные руки, — она глянула на него со своим фирменным прищуром, хитреньким и слегка насмешливым, но добродушным по своей сути. — У меня вот ничего такого, — она сделала грациозный жест рукой, подбирая или вспоминая слово, —личного, приземлённого нет. Ну, для души. Прялка и то была не моя. И сад теперь остался без присмотра. — Хочешь к людям? Познакомиться с Людмилой и всё такое, — Еремею самому становилось до смерти тошно быть, когда уголки её губ опускались хоть на мгновение, но он не отдавал себе в этом полного отчёта. Она оживлённо запротестовала. — А прокатиться на Сивке хочешь? Рия не ожидала такого предложения, но кивнула. Бурка пугал её своими размерами. И теперь, когда он стоял перед ней, пышущий огненным паром, она хотела развернуться и убежать. — Не бойся, ты не пожалеешь. Ветер в волосах, лёгкие кипят, и кажется, что из спины вот-вот вырвутся родные крыла. На нём словно летишь. Но по лесу мы поедем тихонько, чтобы ты привыкла. Да и его подвижность тут ограничена. Он взобрался и протянул ей руку. Рия нерешительно вложила свою тёмную ладонь в его. Когда она пожимала руки мужам ей делалось худо: тяжёлые, мощные, даже у молоденьких красавцев они были пугающими, грубыми и узловатыми, и линии на них походили на редкие, но глубокие рвы. Ладонь Еремея была чуть больше её собственной, тоже грубоватой, в шрамах, царапинках и ранках, но тёплая, мягкая. Лёгкая. Она впрыгнула на спину Бурки. — Каково это, когда в голове своевольничает чужой голос? — Не знаю, с чем и сравнить. Слегка щекотно где-то изнутри. Рия сначала держалась за рубашку Еремея, но, глядя под копыта, вжималась в него всё крепче. С такой высоты лес предстал перед ней впервые, и она любовалась едва приметными жилками на тонких зелёных листьях, узорами на коре, влюблёнными птицами, бегающими с ветки на ветку белочками с забавными кисточками на ушках, и всё ей открывалось заново, в новом свете. Еремей, хотя уже возил Несмеяну, чувствовал себя максимально неловко, когда она дышала ему на ухо своим горячим дыханием, а её пот, остро-сладким запахом смешивался с ароматом дерев и влажной после лёгкой мороси травы. Её руки сжимали его крепче, когда Сивка перепрыгивал препятствия, а когда нужно было нагнуться, она вся вжималась в него, и он чувствовал каждый выступ её тела. Конь подтрунивал над Еремеем, в голове которого ворошились смущённые мысли. И вот они выбрались из леса, и Бурка, не предупреждая, сорвался с места и полетел. Рия закричала, что было мочи, срослась с Еремеем, как гриб-трутовик со стволом. Он проклинал Сивку, а тот только больше проказничал, мчась быстрее и быстрее, отрываясь от земли всё выше и всё чаще. — Рия, посмотри! — крикнул Еремей в полуобороте головы, пытаясь перекричать буйный ветер и стук копыт. Рия опасливо раскрыла глаза. Согнутые под напором ветра травы, молодые жёлтые и фиолетовые цветы, плавно стекающие в лесистый овраг, глубокий настолько, что только верхушки деревьев скромно выглядывали наружу. Пыльно голубое небо сияло солнцем, и лёгкая, невесомая радуга с размытыми концами до сих пор держалась средь облаков. Волосы Рии оранжевыми вихрями летели и развивались, а голубые глаза, вобравшие в себя все краски семицвета, распахнулись и звенели восхищением, как голубые колокольчики, её ресницы, чёрные с едва заметным золотом на кончиках, завивались, и слёзы набирались на них то ли от радости и вдохновения, то ли от потоков ветра, бьющих в лицо. Еремей не знал, куда смотреть: на неё, выворачивая себе шею, или на раскинувшийся пейзаж. «Сивка, она — Богиня» — «Хватку не ослабляй, свалитесь, и Богиня твоя все кости переломает». Они скакали по холмам, через ручьи и речушки, мимо обрывов и долов. Рия кричала, находясь в экстазе, и голосок её эхом разносился по всей земле. На совсем неровном участке пути она так вцепилась в Еремея, что нечаянно нащупала на его груди какие-то шрамы, видимо, от очень тяжёлый ран, долго не заживающих. Она неловко отдёрнула руки, чуть не свалившись, и Ерёма, схвативши её, увидел побуревшие щёки, и сам страшно сконфузился. Пора была притормозить и передохнуть. Сивка-бурка пил воду из реки, Рия и Еремей пошли в разные стороны разминать ноги. «Эти косые шрамы. Бугристые, неровные, страшные. Симметричные. Ужас» — Рия с влагой на глазах трогала свои небольшие грудки и не могла понять, как и почему подобное вообще возможно. Становилось ещё хуже оттого, что ей так нравился его запах, что даже тело странно напрягалось, будто отзываясь на него. Запах костра, леса, болота. Даже, она сама себе удивлялась, пота. Что с ней происходит? Хотела бы она знать. Ей нравилось держаться за него, цепляться, хвататься. Не хотелось разжимать рук, отпускать. Она была готова сидеть за его сутуловатой спиной вечно, и её волновала одна мысль о том, что им предстоит долгий обратный путь. Еремея поездка вымотала, пожалуй, больше, чем Сивку, который даже не запыхался. Это было ужасно. Это было прекрасно. Он не знал, что думать, и как они поедут обратно. Его никогда никто так долго не трогал, тем более не обнимал. Её запах тянулся за ним, дурил голову. Аромат яблок, неуловимый дух неба, запах пота и цветов, которые она вплетала в локоны. Очелье она сняла, и волосы её были свободными и словно живыми. Их золото слепило ему глаза, когда он видел её боковым зрением у себя за спиной, а уж тем более оборачиваясь. Её ножки были совсем маленькими и то, как они потрясывались при езде, почему-то его страшно будоражило. И руки её были на удивление крепки. Ему нравилось, когда она его трогала. Даже когда она нечаянно прикоснулась к запретному месту, ему не захотелось, как это было бы с кем угодно другим, даже с его собственным двойником, скинуть её прочь, ударив по рукам. Наоборот, это прикосновение словно утешило его боль. Она даже не сказала «фу». Как она вообще могла находиться рядом с ним уставшим и помятым, вонявшим потом, и при этом даже ненароком не скривить лицо в гримасе омерзения? Конечно, у него нет глаз затылке, да и она за годы в клетке научилась притворству. Но как она вообще согласилась на эту авантюру, ехать за его спиной, держась за него? Богоподобное, буквально, создание, дитя сильнейшей магии Перуна и Шакти, любимое творение верховного Бога славянских земель. Как её не воротит от тленного змия, с уродливыми шрамами на груди, жалкой искры от пламени, наполняющем её до краёв. Он чуть не взорвался, когда Перун дал ему чуть больше сил, чтобы защитить её же. Сокрушаясь и недоумевая ещё энное количество времени, он заключил, что, если бы он не успел помыть голову, это была бы катастрофа вселенского масштаба. Теперь ему придётся делать это чаще. Желательно ежедневно. Ему предстоит жить с ней в этой мелкой избе, где Яга упирается в одну стенку темечком, в другую — пятками. Он не понимал точно, отчего его так трясёт, отчего на него напал этот смертный стыд. Тут явно крылось нечто большее, чем простое почитание божественного в ней. Сивка внутренне смеялся, глядя, как они петляют, кружатся, отдаляясь друг от друга, но постоянно оглядываются, воровато, мельком, надеясь и боясь поймать ответный взгляд зелёно-голубых глаз. Их охватывало то возбуждение, то мандраж. Как спросить? Как рассказать? Шрамы на груди напрягали всех. Но они чувствовали, что должны быть здесь сейчас, в эту весеннюю сказочную пору друг с другом, даже если напрямую и не сознавались в этом себе за новостью чувств, пребывая в лихорадочном смятении. «Молодёжь несчастная. Когда дойдёт до дела, Яга сварит из них суп. Не настолько она продвинутая и отрешённая, чтобы такое понять и простить. Так что Еремей позовёт, и я с удовольствием их от неё увезу хоть на Кудыкины горы. Будут жить в седловине — не тужить».***
— Де вы так долго шлялися? Де ваша совесть?! — Яга накинулась на них, уставших, взбудораженных, с забитыми оравой мыслей головами, прямо с порога. Еремей посмотрел на неё, как на дуру, не умея контролировать свой взгляд, и она вскипела. Рия в трепете пялилась на старуху, впервые видя её настолько разгневанной. — ЧИМ ВИ ТАМ ЗАЙМАЛИСЯ?! КУДИ ПОИХАЛИ НА ЦЬОМУ БЛОХАСТОМУ КОНИ?!!! ДУРЕПИ НЕВДЯЧНИ!!! ЩОБ ВАМ ПОРОЖНЬО БУЛО! — У Еремея глаза чуть не выпали от удивления, у Рии уши скрутились в трубочки, слёзы досады и обиды набежали на глаза. Они ничего не соображали. Чем они провинились? Что должны были сделать? Что сделали не так? — Ти! Я тоби зараз скажу, щоб неповадно було. У нього в штанях знаэшь, що? Знаэшь, що? — Еремей обмер, — А пид сорочкою знаэшь, що?! Знаэшь, що? Пизда блять у нього в штанях, и грудей у нього, — она скорчила издевательскую рожу, дразнилась — були пид рубахою. Я им допомагаю! Я их приручаю! В будинок пускаю! А вони!!! А вони ось що!!! Ось вони як!!! В моий избе! Не смити! — волосы её встали дыбом, ноздри раздувались, руки тряслись, костяной ногой она страшно топала по полу, и хребет её вздувался, подобно венам на шее, голос хрипел, клокотал и булькал, словно просыпающийся вулкан, и речь становилась всё более неразборчивой, неконтролируемой. Мёртвое в ней начало превалировать над живым. Рия обомлела, слёзы текли по её щекам. Яга, крича оскорбления, крутанулась на месте для пущей выразительности, а когда вернулась в исходное положение, застала, как Еремей, схватив Рию за руку, стремительно убегает прочь. Молниеносно и неотвратимо. Зовёт Сивку-бурку. Она и вдохнуть для рёва не успела, как след их простыл. — Що ж я, карга стара, наробила?.. — она села на потушенный вихрём очаг, прокручивая в голове сказанные в пылу слова, то, какие у них были лица. Ей самой от себя стало противно. Карыч подлетел к хозяйке, и она гладила его, размышляя, жалея, — За що ж я их виню, коли они сами ничего не разумиют? Сама им допомогти решила, сама в дом запросила. Вечно одинокая старуха. Недолуга, бидова. Доведеться розгрибати. Нет, Карыч, не потрибно за ними стежити, — она растормошила его перья.***
«Быстро она взбесилась. Не ожидал» — Сивка нёс их скоро, но особенно бережно, стараясь не вслушиваться в мысли Еремея и их слёзный дуэт. Еремей дёрнул за ошейник, когда они подъехали к укромной полянке, и когда вой Рии достиг апогея. Он слез, затем помог ей, стараясь не встречаться взглядами. Она опять была в том же приступе, как при Кощее. Еремей усадил её на дерево с треглавым выгнутым стволом, как на стул, и она опять разглядывала его, но теперь в полумраке, идя замутнённым взглядом по традиционным узорам, и изо всех сил стараясь дышать с ним в такт, ради чего ему самому пришлось успокоиться. Ну, ему-то было не впервой такое выслушивать. Может, не прям такое, но в том же роде, в том же жанре. Но куда теперь было идти? Вступать вот так, сходу, в племя, на радость Белогубу? Рия-то им мозги запудрит одним своим видом и ирийской аурой. Но для неё же это и будет сильным стрессом. И как он её представит? Каженник без семьи и крова нашёл в лесу заблудшую душу. «Отличный план, надёжный» — он внутренне усмехнулся. Рия медленно, но пришла в себя. Еремей отошёл, когда она начала справляться самостоятельно и, прислонившись к дереву поодаль, ковырял землю ногой. Сивка тактично удалился, патрулируя, как бы за ними не погналась ведьма в приступе ярости. Кто ж знает, что у неё на уме? Он ей не доверял и не собирался. — Еремей. Расскажи мне, пожалуйста. Если можешь. Если хочешь. — Рия, хлюпая и шмыгая, неслышно подошла к нему со спины. — Я при первой же встрече догадалась, извини. Всё хорошо. Расскажи, чтобы нам было проще. Я хочу держаться вместе. Нам нужно держаться вместе. Как нелюдям и беглецам. Мы же неплохо ладим, да? — она хотела было положить руку ему на напряжённое плечо, но, отдёрнула. Он, скрестив руки на груди, молчал. Она развернулась, занесла ногу для шага. — Это всё ошибка. — Еремей поднял голову, перестал рыть землю. Рия остановилась, боясь даже дышать. — Я ошибка. Ну, то есть, нет, но да, — моё тело и есть ошибка. Вот и всё. — Не всё, — у Рии разрывалась душа от этого голоса. Сдавленного голоса девушки. Плача, он себя не сдерживал. Еремей вздохнул так, словно ему предстояло ворочать горы. Точёные годами, разрезающие небесную твердь хребты, которые он постоянно носил у себя на сердце.