Семнадцать Разноцветных Мармеладных Мишек

Настоящее       Каждый раз, когда Раф слышит по новостям о самоубийстве, каждый раз, когда его перепонки ловят слова смерть или убил себя, он думает о парне по имени Майк. Каждый день Рафаэля проходит как во сне, и он не хочет просыпаться, открывая свои глаза и принимая тот факт, что его смысла жизни больше нет. Его солнечный парень, который вечно был в пятнах краски, вечно немного витающий в облаках и думающий о чем-то своем далеком, сейчас никогда больше не будет ходить по этой земле возле него, и Раф больше никогда не возьмет Майка за руку, никогда больше не уронит его веснушки на кровать, никогда не расцелует его холодные пальцы с мозолями от карандаша. Одним своим решением Майк перечеркнул все, что у них было, все что могло быть у них когда-то в будущем. И Раф не понимает почему. Почему Майк сделал это. Неужели ему было так ужасно и невыносимо больно и плохо с ним рядом, что он решил, что нет лучшего выхода, чем убить себя?       Раф чувствует вину, которая гложет его изнутри каждый день. И еще злость. Эта ярость красна как артериальная кровь, она течет из его тела, не позволяя найти ответа, не позволяя понять почему Майк все это действительно сделал. Донни пытался говорить ему, что он не виноват, и что Майк, очевидно теперь, был в депрессии, и депрессия это бич двадцать первого века, она так распространенна и так смертельна. Но Раф все равно не понимает. Как какое-то нарушение работы мозга может заставить человека по собственной воли расстаться с жизнью. В таком решении должно быть замешано желание человека. Ему должно было быть плохо, чтобы он хотел умереть, и Раф может, скрипя зубами, согласиться, что иногда Майку было плохо, и, может, хуже, чем он себе представлял, но Майк никогда не говорил, что хочет умереть и что он собирается это сделать. Майк всегда был для Рафа живым и любящим жизнь человеком. Рыжий подросток говорил лишь о планах на будущее, он рассуждал о жизни, он радовался каким-то мелочам вроде солнца, которого не было видно из-за туч три дня, или первому снегу, он подбирал уличных котов и вынашивал их и находил им дом, ибо не хотел, чтобы они умирали на улице в одиночестве. И что, все это было лишь иллюзией? Выдумкой? Умелой ложью или маскарадом?       Его вселенной больше нет, но почему-то Раф все еще о ней помнит. Он живет прошлым. Он думает о мертвом как о живом. Он еще каждый день ждет, что Майк сейчас позвонит или напишет ему, что за открывающейся дверью будет он, а не Донни или Лео. И каждый раз сердце Рафаэля разбивается как в первый раз, когда он видит не Майка, а брата или друга, когда слышит их успокаивающие голоса, а так хотелось бы просто услышать смех Майка, его голос, шепчущий ему на ухо «люблю» как утром, когда они просыпались вместе. Раф все еще ощущает тепло тела Майка в своих объятиях. Но в тоже время перед его глазами застыло бледное лицо Майка в открытом гробу, в котором его хоронили неделю назад. И Майк определенно мертв. Они его засыпали землей. Он не воскреснит как Иисус, и не встанет как зомби. Его имя выгравировано вместе с двумя датами на черном мраморе на городском кладбище. Пора поставить точку. Но как он может убить того, кого так любил, просто вычеркнуть его, словно его и не было, и жить дальше.       Серебряный свет луны отражался от металлических путей, по которой скоро должна проехать электричка. И Раф стоял на платформе надземного метро, смотря на этот ночной блеск спутника Земли, почти не ощущая, как холодно вокруг. Лениво падали хлопья снега. И магазинные лавки, которые он проходил, пока шел сюда, все еще были украшены рождественской тематикой. И он должен быть дома. Донни ждет его на ужин. Донни там один, ибо родители на работе до полуночи. И он не хочет поступать с младшим братом также, как Майк поступил с ним. Но это кажется единственным вариантом разрешения вопроса. Он не понимает. Но он сможет понять, когда попробует. Если он тоже умрет, как и Майк, то переживет все то, что тот пережил, и может тогда, наконец, все встанет на свои места.       Все так не точно. Все так болит и кровоточит. Раф сжимает сотовый в руке. И ему хочется кричать, так громко и долго, а потом просто шагнуть под эту электричку, прекратив свои страдания. И он щелкает зубами, когда одна слеза катится по его щеке, а потом еще одна и еще… Вот оно, верно? Это чувство. Чувство, с которым Майк умирал. Раф закрывает лицо руками и садится на карточки, и его тело так близко к краю платформы. Ему просто нужно немного наклониться вперед, и он упадет на рельсы. И кажется здесь так высоко… он не знает, сможет ли залезть обратно. И ему кажется, что он слышит стук. Скоро электричка будет здесь. Его сердце начинает биться быстрее. И он так решительно настроен прыгнуть, что у него начинает кружиться голова, и он падает из-за этого на зад, отчего его тело содрогается, а снег слетает с его волос цвета вороньего крыла.       — Парень? — голос неподалеку зовет его, но Раф не слышит, он просто плачет и смотрит на пути. Мужчина в пальто и в шляпе, очень похожий на брата доктора Ватсона или брата Мышиного Сыщика, если бы тот был человеком, а не крысой, приближается и опускается на одно колено. Кажется это дается ему тяжело, потому что мужчина хмурится. В любом случае Раф не может точно увидеть из-за слез, из-за которых его зрение слишком размыто. Но незнакомец привлекает его внимание, и Раф смотрит на него, слыша вопрос и вздрагивая.       — Ты же не удумал прыгать? — спрашивает Сыщик. Или Ватсон.       Раф качает головой. Нет. Потом он останавливается, снова смотря на пути. Носки его кроссовок выглядывают с конца платформы, и он все еще так близко. Но он думал, что уже прыгнул. А он все еще здесь. И теперь, когда у него есть зрители, Раф знает, что не сможет прыгнуть. Но он хочет. Он должен. Он так виноват перед Майком. И он так хочет снова обнять его и сказать ему, что все будет в порядке, если он просто останется с ним… Они обязательно придумают, как справиться со всем дерьмом, которое он переживает, ему просто нужно остаться. Вернуться к нему. В его объятия. Он больше его не отпустит. Это общение. Обещание, данное теперь уже никому.       — Понятно, — выдыхает белый пар изо рта мужчина, а потом берет Рафа за плечо, так крепко и цепко, что почти больно даже через кожанку, поднимая его с пола, но все еще не отпуская. Раф смотрит вниз себе под ноги, слезы беззвучно текут ему по лицу, а сердце медленно трещит по швам, и кровь, кажется, льется изо всех его щелей, и он захлебывается в ней.       — Я… — начинает Раф, но потом он спотыкается и падает. Мужчина его обнимает, удерживая на месте в своих объятиях. И Раф просто плачет, пока не понимает, что теперь находится не у платформы, а сидит на лавке у стены подальше, и что мужчина сидит рядом, все еще держа его, словно знает, что если отпустит, Раф может убежать в чужие объятия, объятия смерти, навсегда.       — Ну рассказывай, что у тебя случилось, ребенок, — говорит мужчина и вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку. Он смотрит хмуро на Рафа, а потом осторожно убирает руку с его руки, чтобы спрятать пламя от ветра и поджечь кончик белой никотиновой палочки. Горьковатый запах расползается по округе, и серый дым развеивается на легком ветру, как и уверенность Рафа в его прыжке. У него нет сил подняться с лавки и сделать и шага вперед. Он так устал. Он просто хочет поспать. И чтобы на утро все было как до того, как Майк решил пойти прыгнуть с этой платформы.       — Ничего не случилось, — хрипло отвечает Раф. Внутри так пусто. И в голове так тихо. Снег так красиво падает вниз. И электричка приходит к путям, исчезая, уезжая дальше. Но можно подождать следующую.       — Значит, тебе просто скучно жить, поэтому решил сигануть? — спрашивает прямолинейно мужчина. И что-то в этом есть. Это грубо. Но Рафу становится так спокойно. Он чувствует, что кто-то видит его, что кто-то понимает его, и ему хочется выговориться. Может быть после станет немного легче. В любом случае можно попробовать, если уж он не умер и, очевидно, не умрет по крайне мере этим вечером.       — Нет, — отвечает Раф, медлит, думает, сцепливая холодные руки в замок, а потом продолжая так открыто, как только может, потому что какая разница что он скажет мужчине, с которым никогда больше не увидится. — Один очень дорогой мне человек прыгнул отсюда под электричку и умер неделю назад. И…       — И ты решил сделать это тоже, — отвечает мужчина и затягивается еще раз. Его тяжелый взгляд направлен на пути, и Рафу кажется, словно этот неизвестный мистер видит что-то такое болезненное, чего не может увидеть Раф, но что он может понять.       — Я не… — начинает отвечать Раф, но запинается. — Не знаю. Я не уверен, что хотел сделать. Сначала мне хотелось просто прийти сюда, чтобы посмотреть на место, где это случилось. Но потом я подумал спуститься на рельсы, чтобы и почувствовать то, что случилось. Я не думал умирать. Наверное.       Мужчина курит, откидываясь назад, и смотрит на Рафа, оценивая его возраст и состояние.       — Если бы ты прыгнул, то либо умер бы сразу, задев провода под напряжением, что находятся под рельсами, либо через минуту, когда бы пришла электричка. Ты знаешь, даже несмотря на то, что в первом вагоне сидит живой человек, электричка все равно бы не успела остановиться вовремя, она слишком быстро едет, а сцепление с рельсами не дает ей затормозить также хорошо, как машине на шаршавом асфальте. Ты бы умер, если прыгнул вниз, с почти сто процентной вероятностью. И ты не самоубийца, насколько я вижу, так что определенно успел бы пожалеть о своем поступке за секунду до смерти.       Раф хочет удивиться, но у него нет сил, и поэтому он просто спокойно и негромко спрашивает, не желая вовлекать в разговор людей, которые только что пришли:       — Откуда вы знаете, что я не самоубийца? Я хотел прыгнуть под поезд. И вы только что сказали, что это убило бы меня.       Мужчина роняет сигарету и тушит ее ботинком.       — Я двадцать пять лет проработал уборщиком в госпитале для душевно больных. Шесть из которых я мыл полы в отделении для людей, пытавшихся себя убить, либо склонных попробовать сделать это. И я знаю, как выглядят люди, которые действительно выбирают смерть, и как выглядят те, кто просто запутался… — мужчина опустил взгляд на белую пачку сигарет, продолжая после паузы, и его прокуренный голос стал выше на первых словах, прежде чем вернулся обратно.       Сыщик продолжил, вспоминая:       — Как-то раз девушка разбила себе голову об стену на моих глазах. У нее были голоса в голове. Я думаю, может, у нее была шизофрения. Не знаю точно. А однажды к нам доставили парня примерно твоего возраста, у которого была передозировка лекарствами, не помню, что он выпил, но он чуть не умер, его успели откачать, а после он попал к нам в лечебницу на две недели. И так получилось, что эти две недели я общалася с ним. Он был похож на моего сына Тома, и я очень боялся, что он может умереть, если никто не будет с ним разговаривать, и я не хотел этого, потому что мой сын умер в больнице, и меня не было рядом, и я просто не хотел, чтобы этот парень умер как и Том, потому что никому не было до него дела…       Мужчина тяжело вздохнул, сжав с силой руки и сдерживая слезы. И Раф с сочувствием на него уставился, не зная, что сказать. Он не знал ни этих душевно больных людей из прошлого мужчины, ни теперь мертвого Тома, и потому не чувствовал боли от их смертей, как от смерти Майка, которого знал. Но Раф понял, что незнакомец тоже пережил что-то похожее. У него тоже умирали близкие. И отчего-то на душе Рафа стало чуточку легче. Он не один, кто переживает подобное. И он не странный и не чокнутый. По крайне мере мужчина не выглядит сумасшедшим, а Раф определял себя больше в ту же категорию, что и мужчину, нежели в ту категорию, за которыми этот мужчина убирал.       — И как вы, — не смог удержаться от этого вопроса Раф, наклонившись вперед, — как вы пережили столько смертей?       — Это было сложно, — глухо усмехнулся тот. — И это все еще сложно. Всегда будет. Но в какой-то момент, играясь с пистолетом 21 калибра, который купил на днях, я подумал о том, а какой смысл в раннем уходе? Если я убью себя, как они сделали это с собой, мир даже не заметит. Ничего кардинально не изменится. Я просто лишу себя возможностей попробовать что-то еще. И я всю ночь думал об этом. Правда ли мне настолько не нравится жизнь, что я хочу сделать возврат, как и те суицидники, которые этот возврат уже сделали. И я пришел к выводу, что нет. Не хочу. Даже если учитывать все дерьмо, что случилось, мне все равно нравится жить. Я люблю свою сумасшедшую жену и хочу быть с ней, пока она жива, даже если иногда она винит меня в смерти Тома. Я люблю есть вкусную еду, и есть еще много всего, что я не пробовал. Я хорошо делаю свою работу, и я не хочу уступать свое место, потому что другой не будет выполнять эту работу также хорошо, как я. И, посмотрев на свою жизнь со стороны, я увидел, что в этой жизни есть как черное, так и белое, и что эти два цвета смешались уже давно, и теперь оба они это просто серый цвет. Я не могу сказать точно, что определённо хорошее, а что определённо плохое. Иногда кажется, что это плохое, а позже оказывается, что хорошо, что так вышло. И наоборот. В общем, я просто принял жизнь такой, какая она есть, потому что захотел задержаться в этом мире настолько долго, насколько смогу. И я не пожалел о своем решении. В конце концов, я не преступник и не страдающий от не дееспособности старик, за которым должны убирать горшок. Я вполне нормальный человек. И от моей смерти никто бы ничего не выиграл. Наоборот, своей смертью я лишь бы сделал плохо жене и другим людям… И ты спрашивал, почему ты не самоубийца, если хотел сделать то, что тебя бы убило? Ответ таков, что настоящие самоубийцы не могут рассматривать жизнь как что-то хорошее. По каким-то причинам они осознано выбирают смерть. Убийство себя для них это не просто желание прекратить боль или желание все изменить. Смерть это смерть. Это конец. И они это понимают и принимают. А ты сам сказал, что не знаешь. Ты не самоубийца. Ты просто запутавшийся ребенок, которому стоит пойти домой. Кто-то тебя там ждет, я прав?       Раф шмыгнул и кивнул.       — Мой младший брат. Знаете, вы очень проницательны.       Мужчина улыбнулся, обнажив немного желтых зубов.       — Это все благодаря опыту. И этот опыт есть у меня благодаря жизни. Если бы я был мертв сейчас, как Том или те больные, то, вероятно, ты был бы мертв сейчас тоже. Скажи мне спасибо, что в тот день я решил вернуть пистолет, а не жизнь.       — Спасибо, — прошептал Раф. Его сердце стало успокаиваться, и он мог снова нормально дышать и перестал плакать. Но было еще больно. И стало так холодно. Он хотел жить. Но не знал как. Он не уверен, что такой же сильный, как мужчина.       — Но… я не знаю, смогу ли я остановиться в следующий раз. Как справиться с болью? Она убивает меня. Он мертв, и я не могу принять это. Я не знаю, что мне делать и как жить дальше без него…       Мужчина посидел, а потом сказал:       — Можно твой сотовый на минутку?       Раф опешил, а потом кивнул. Он разблокировал телефон, что все еще был в его руке, сворачивая реддит, где был открыт последний предсмертный пост Майка, скользя случайно взглядом по предложению »…но зато луна такая красивая». Рука Рафа дрогнула, как и его губы, когда он медленно передал телефон мужчине. Сыщик сказал, открывая записную книжку на айфоне:       — Моя жена и я ходим к разным психотерапевтам, и я запишу их номера тебе. Они принимают не очень дорого. И если у тебя есть деньги, то подумай о том, чтобы сходить к кому-нибудь из них. Если хочешь умереть, то тебе все равно нечего терять, и почему бы не попробовать. Хотя бы ради твоего младшего брата, да? Как его, кстати, зовут, если не секрет?       Мужчина вернул Рафу телефон, смотря в черные влажные глаза молодого парня. У Рафа пересохло во рту, но он ответил:       — Донни, Ди.       И, словно услышав, что его зовут, Донни позвонил брату. Телефон Рафа завибрировал его в руке, а «Ди» высветилось на экране. Раф посмотрел на мужчину, который встал, доставая еще сигарету, и ответил на звонок, стараясь придать своему голосу энергии и стабильности. Он не хочет заставлять брата переживать из-за него. И… может он начинает думать как мертвый Майк. И это не хорошо.       — Раф! Ну и где ты пропадаешь? Ты обещал прийти уже вечность назад, и я все еще тебя жду…       Раф заметил, как подошла новая электричка, и как люди, включая разговаривпющего раннее с ним мужчину, входят через открывшиеся двери.       — Я решил заехать за вином. Скоро буду. Прихватить тебе чего-нибудь? Донни фыркнул:       — Прихвати свою задницу и быстрее иди сюда. Дома никого нет. И мне начинает становиться немного грустно из-за этого…       Раф встал, отвечая:       — Понял. Дай мне двадцать минут. Я уже еду домой.       До его ушей донеся шепот младшего брата:       — Надеюсь на это.       И потом более громко:       — Двадцать минут, потом я начинаю есть без тебя.       Донни сбросил, и Раф тихо улыбнулся, спускаясь с платформы по лестнице и шагая к своей остывшей припаркованной машине. Он думал, что прошло минут десять, но время в машине показало ему, что он отсутствовал почти два часа. Было так поздно и темно. И Донни прав. Он должен поторопиться домой, где его ждут.       Позже Раф написал одному из терапевтов сообщение: «Привет. Один ваш клиент дал мне этот номер. И я думаю, что мне нужна помощь, чтобы справиться со смертью близкого и суицидальными мыслями из-за его смерти. Могу ли я записаться к вам на прием?»       Ответ не заставил себя долго ждать. И через пару дней Раф уже был на приеме у женщины, которая сказала, что готова помочь ему, готова пройти весь путь вместе с ним, и что в конце совместной работы ему станет легче. Так оно и случилось.