***
Телефон сел уже по приезде. Да и ладно. Единственный, кто может написывать Эмиру сегодня — Антон. Но Кашоков ведь не ребёнок, чтобы Антон контролировал его во всем… с другой стороны мог начать просто переживать, что его нет дома ночью… А с другой стороны, с чего бы Эмир решил, что ночью его в квартире Антона не будет? С чего он взял, что с Лешей сейчас они придут к позитивному заключению, и он точно останется?.. Может они просто обсудят все и расстанутся на более приятной ноте. Нет. Приятной ноты, как минимум для Эмира, точно не будет. Никакое соглашение не будет равнозначно прощению за его ошибку и возвращению их близости. И это максимум, который Эмир может просить. Ключи у него в кармане, стоит просто просунуть руку поглубже и подцепить за дурацкий брелок, поднести к отверстию под дверной ручкой и провернуть пару раз. Так легко, но Кашокову психологически необходимо, чтобы открыл и встретил его Лёша. До боли необходимо. Чтобы чувствовать хоть какую-то, пусть даже и в чем-то обманчивую надежду. Самую малость, чтобы были силы разговаривать дальше. Именно поэтому Эмир поднимает руку вверх, коротко звоня в звонок, не надоедая… стараясь. Дверь открыли чуть ли не в то же мгновение. «В окно что ли увидел?» — думает Эмир, чуть удивляясь. В отличии от утреннего образа, сейчас Щербаков был одет в домашнюю обтягивающую футболку и чёрные спортивки, а не в слабо держащееся полотенце на бёдрах. Волосы были все так же взъерошены, и от этого факта почему-то в голове Эмира пронеслось: «Ему плевать». С чего бы такой вывод? Склонный в напряженных ситуациях к накручиваниям мозг Кашокова достроил образ своего бывшего так, будто бы он не хотел постараться даже чуть причесаться перед его приходом. Это была глупая мысль, ведь такой вид Щербакова был не редкостью и в их отношениях, он часто ходил лохматым. И тот факт, что перед приходом Эмира он не прилизывал себя, не убирался во всей квартире, как школьница перед первым сексом, лишь означал то, что Щербаков не обладает таким уровнем тревожности, каким обладал Кашоков. Но себе в экстремальной психологической ситуации этого не объяснить. Позже, возможно, если вспомнит. — Привет, — сбито и скомкано тараторит Щербаков, отодвигаясь с порога и открывая дверь гостю. — Проходи. Эмир не стал здороваться. Во-первых, они сегодня уже виделись, а во-вторых, он не мог произнести ни слова. Все мысли, крики, споры и мольба встали комом в горле и не давали пробиться даже безобидному приветствию. Но молчать сейчас это был чуть ли не лучший вариант. За всю дорогу до некогда родного дома, Эмир так и не придумал с чего стоило бы начать диалог: извинения — избито, они не нужны сейчас Лёше; психологическое объяснение своего поведения — ужасный вариант; говорить на отвлечённые темы — не замечать слона в однушке. Поэтому искренне надеялся, что Лёша знает, что сказать. Эмир проходит на злополучную кухню, стены которой уже видели все этапы развития их отношений: как впервые въехали будучи не в отношениях, на Новый год, как впервые целовались здесь с жаром, со страстью, с пламенем, как въехали летом, проводили всё время вместе… потом пошли мелкие недопонимания, тот самый скандал, когда Эмир даже кружку свою с Лёшиной кухни забрал, потом праздник горя одного Щербакова, потом сегодняшние провокации Кашокова, когда он заезжал за пуховиком. И сейчас стены должны были ещё наслушаться многого. Эмир просто надеялся, что больше у него не сдадут нервы и он не будет вести себя, как утром… манипулировать, издеваться и унижать возлюбленного от отчаяния. — Хочешь чай? — торопливо спрашивает блондин. — Лёш… — мягко выдавливает Эмир, желая скорее-скорее перейти к сути разговора, иначе у него действительно поедет крыша от напряжения и непредсказуемости момента. Но снова не может так прямо. Боится, что Лёша его вышвырнет. — Спасибо… давай. Но чай Щербаков так и не начинает заваривать, присаживаясь напротив Кашокова, который всеми силами старается не думать о том, что Щербаков даже сейчас угадал, как следует поступить, чтобы не доставлять Эмиру неудобств. Это была феноменальная связь, невероятная, необъяснимая сущность. Которую даже Эмир своим хамским отвратительным поведением не разрушил. А ещё Эмир сейчас, смотря на Щербакова… с отросшими волосами, и тревожным взглядом и неугомонными руками, то стряхивающими крошки, то поправляющими скатерть… Он понимает, что часто в расставании многое решают последние слова партнеров. Иногда, когда уходишь от человека, он тебе столько вслед наговорит, что и сомневаться в своём решении не приходится… когда Эмир расставался с Лёшей, в глазах и на устах было только отчаяние, мольба, попытка призвать к здравому смыслу и логике. Бесконечная любовь и желание все исправить. — Я… — пробует начать Эмир. Но после короткого местоимения снова возникает пауза, в которую Кашокову нужно посмотреть на своего возлюбленного, набраться воздуха по-больше и подавить очередной порыв слез. — Я хочу признаться. Я понял, что был не прав и очень сильно. Начиная с того, что поддался настрою и субъективным ощущениям Антона… и заканчивая тем, что ставил наши отношения под сомнения, — взгляд снова падает в стол, потому что было тяжело признавать и произносить, что вся боль была действительно из-за него. — Ну… Если бы не было повода… подвоха в наших отношениях — таких мыслей бы не возникло. Ну то есть когда тебе говорят, что Земля плоская — ты же не тупо соглашаешься, и даже не думаешь постоянно об этом, пытаясь оправдать свою точку зрения, пытаясь найти новые и новые аргументы. Ты скорее всего вообще не берёшь в расчёт кто там и что сказал. А здесь… ты изначально на это обратил внимание. Когда Антон в самый первый раз присел тебе на уши. — Лёш… не оправдывай меня пожалуйста. Моим поступкам нет оправданий, кроме внушаемости и импульсивных необдуманных поступков. Щербаков не отвечает, выдерживая небольшую паузу, думая, как сформулировать мысль правильно. И все же, прочистив горло, начинает. — Я тебя не узнаю… импульсивность… необдуманные поступки.? Сколько я тебя знаю, ты ведь никогда таким не был… со мной так точно, — мягко, с чувствами и еле слышимым отчаянием произносит парень. — Это же всё про меня. Я же в нашей паре всегда был бешеным и тупым, по сравнению с тобой так точно, — выдаёт подобие смешка, но тоже напряженного. — Это я что ли на тебя так плохо влияю? Эмира обескураживает разница интонации и посыла Щербакова. Он не понимает, как ответить такими же расслабленными формулировками, но в то же время передать всю ту же, никуда не ушедшую боль внутри. Тем более Лёша отчасти прав. — Я не… я не знаю. У меня ощущение, что я всегда был таким… — совсем тихо произносит парень, надеясь, что его и вовсе не услышали. — Это длится уже слишком долго… Антон, учеба, напряжение, а ведь еще даже сессии не было. Что с тобой? — Лёша произносит это до боли обеспокоено и ласково. Он не думает, когда тянет руку к щеке возлюбленного и аккуратно оглаживает ее большим пальцем. — Я чувствую, как тебе тяжело. Я очень не хочу причинять тебе ещё больше проблем, ещё больше переживаний. — Но тебе же тоже тяжело, — Эмир не выдерживает такой учтивости к нему, к предателю, к тирану и абьюзеру, который так долго причинял боль любимому человеку. Кашоков не хочет оправдывать себя, когда уже устойчиво принял то, что виноват. — Ты говорил, что думал, что умрешь без меня, а я ушёл, хамил тебе, не писал и не звонил. Я просто оставил тебя из-за своих убеждений… Не объясняя ничего и подобное… — Чего ты хочешь добиться, сейчас убеждая меня в этом? — чуть резко отвечает Щербаков, убирая руку от лица Кашокова. — Чтобы я поверил, что ты плохой, что у тебя не было ни единой причины поступать так со мной, что сейчас никаких твоих слов не хватит, чтобы я тебя простил? Зачем? На сколько я помню, ты бы хотел помириться и вернуть всё, так зачем ты сам сейчас настраиваешь меня против себя? — Потому что я хочу получить наказание как-то за свои поступки, мне же нужно понять, что я поступил хуёво, проучить как-то, — уже чувствуя, как голос срывается на истерику, но Эмир уже не в силах контролировать это… — Эмир… — настойчиво прерывает Щербаков напряженным тоном. — Ты будто ненавидишь себя… откуда это в тебе? И в отличии от тебя, я как раз-таки тебя люблю и не стал бы так поступать. Эмир… я вижу по тебе, что ты это понял. Понял, что ошибся, поступив так со мной. Днём когда ты приехал, я не видел раскаяния и боли в твоих глазах… ты давил на меня ещё сильнее. Сейчас я слышу и чувствую, что ты переживаешь, ты плачешь, ты признаешь свою неправоту, ты хочешь вернуть все. Пожалуйста… давай не будем думать «как должно быть», что должен сделать я, что должен ты… просто давай жить как раньше. Созависимость ебанная — да похуй, нам же было хорошо в ней… у нас было всё, о чем мечтали «здоровые» и несозависимые пары, — в какой-то момент у Щербакова перехватывает дыхание и он двигает стул ближе к Эмиру, садясь так близко, что его опущенная голова была в паре сантиметров от собственной. Он продолжает так же нервно, но уже намного тише. — Эмир… пожалуйста… дай нам шанс… дай себе шанс. Я хочу дать тебе этот шанс. И я тебя прощаю. Я хочу, чтобы ты простил себя, — Алексей не выдерживает и берет в свои руки ладони возлюбленного, сжимает их.***
Когда голова касается подушки, пропитанной чужим запахом, Кашоков подавляет в себе истошный крик. Конечно он сказал Щербакову, что простил себе их расставание, чтобы быть снова вместе. Для него это сейчас важнее всего. Но мысль о том, что Кашоков вообще не заслуживает такого легкого прощения, не покидала голову. Он все ещё в напряжении, несмотря на то, что Лёша целует его снова, обнимает… действительно делает вид, что ничего не случилось. И Кашоков невольно вспоминает про «Отрицание 13/13» в защитных механизмах его парня. Как бы это не обошлось ему в какой-нибудь невроз или соматическими заболеваниями. Когда свет гаснет, а на кровать рядом медленно ложится мужчина, Эмир ещё пару секунд думает, стоит ли поворачиваться. И его раздражает, что теперь он думает, теперь он аккуратничает, загоняется и нервничает. Но Щербаков снова все прекрасно чувствует и рискует, решая все за Эмира — разворачивает его самостоятельно лицом к себе. Целует вслепую куда-то в макушку и обнимает все так же мягко. — Я после расставания разговаривал со старым приятелем, который пару лет назад тяжело переживал расставание… Когда Щербаков начинает эту тему, Кашоков замирает и слушает внимательно. Он думал, что такие разговоры будут травмировать после такого эмоционально тяжелого соединения… но оказалось, что сейчас хотелось слушать все, что Лёша думает об этой ситуации, чтобы он открывался, чтобы немного вываливал что-то из своего бессознательного мешка, в который вытеснялось все неугодное травмированной психике. Да и в целом Щербаков был прав, что в отношениях что-то не так, если в целом Эмир хоть кого-то слушал на этот счёт. Тяжело это признать, но нужно было, как ни крути, нужно было проанализировать ситуацию, нужно было бы предпринять что-либо, во избежание повторения своих ошибок. — И он короче сказал, что после расставания, когда ему причинили вообще жесткую боль, он хотел вернуться в отношения к этому человеку… и очень долго страдал, не имея такой возможности. А потом до него дошло, что он скучает не по человеку, не по заполненности… Он скучал по статусу отношений и факту наличия какого-либо человека рядом. И когда он это осознал, он перестал скучать по той девчонке, полностью отпустил её. И вот сейчас у него вроде новая, и все стремительно наладилось, — небольшая пауза, чтобы Эмир переработал информацию. И после он снова продолжает говорить. — И вот… я попробовал применить это мышление к нашему расставанию… и понял, что мне вообще-то и отношения-то нахер не сдались. Я не хотел никогда отношений по факту. Мне понравился ты. И хотел я именно тебя. Я представил что я с кем-либо другим и почувствовал, что это бессмысленно. Зачем мне отношения, если я так люблю себя. Ты-то знаешь. Вот. Решил рассказать тебе. — Спасибо… Что выбрал меня. Что простил меня. Что делишь со мной. Что понимаешь меня. Что знаешь меня. Что принимаешь меня таким. Что доверяешь. — Я люблю тебя. Как прежде. Дальше будет только лучше.