Дело о пропавшем резиденте

Срочно. Секретно. Агенту Тигру. Телефонограмма. Зяблик в гнезде. Сорокопут на ветке. Запрашиваю дальнейших инструкций. Агент Шилохвост.

Поздним вечером Иван Тимофеевич Антонов, позывной «Итан», будущий агент спецслужб, готовый к труду и обороне на благо партии и трудящихся, а ныне простой младший лаборант сидел на скамейке во дворах и докуривал десятую по счёту сигарету. Рядом с ним в толстом целлофановом пакете с надписью Marlboro лежали новые вещи стоимостью двести сорок три рубля и семнадцать сверху за маленький флакон импортного одеколона. Там же стояли обёрнутые в три слоя «Известий» тёмно-коричневые югославские туфли на шнурках ценой в половину его месячной зарплаты. Чуть дальше на спинке скамейки висел тщательно обмотанный марлей финский костюм цвета электрик. Костюм в силу его запредельной для младшего лаборанта стоимости выдали напрокат всего за каких-то двадцать рублей, на которые Иван мог бы полноценно питаться две недели, ещё и на курево осталось бы. Ещё червонец пришлось отдать на мелкие расходы и чаевые. Хорошо, хоть Филдман денег выдал. На голую зарплату лаборанта так не разгуляешься. Последние несколько часов примерок, подгонок, компании Николаши, странного товарища с гитарой, очередные парикмахерские и прочие процедуры и общая внутренняя всё нарастающая тревога измотали его настолько, что он был не в силах дойти до своего общежития. Поэтому, выйдя из автобуса, Иван просто рухнул на первую попавшуюся скамейку, где сидел уже около часа, непрерывно дымя и размышляя, как его угораздило вляпаться во всю эту историю. А денёк сегодня выдался ещё тот. *** В обеденный перерыв пообедать Ивану Тимофеевичу не удалось. — Собирайся, поехали, — Ниванс заскочил в его каморку в начале обеденного перерыва и заторопил на выход, — давай-давай, поторапливайся. Ещё кучу дел нужно успеть. Иван предпочёл бы не успевать ни одного из предстоящих дел, но деваться некуда, пришлось снимать лабораторный халат, натягивать ветровку и тащиться с Николашей в очередные ебеня. Они снова добирались до «базы» через гаражные задворки, продираясь сквозь сухие заросли прошлогодних репьёв, снова шли по тёмному коридору, и снова Ниванс выстукивал замысловатый ритм по уже знакомой Итану двери одноэтажного здания. Сегодня на «базе» было людно. Дверь им открыла пергидрольная Тамарочка, за её спиной слышались весёлые женские голоса, а где-то в глубине помещения тренькала гитара. Лаборант с сопровождающим вошли в уже знакомую забитую мебелью комнату. Итану показалось, что количество вещей с их прошлого визита значительно увеличилось. Или он просто плохо запомнил. Но вот этой невысокой лакированной тумбочки на гнутых ножках, кажись, не было. И ширма появилась новая в крупные белые пионы на светло-голубом фоне. — Добрый день, мальчики, — Альбина Семёновна сегодня была в бордовом платье с юбкой в широкую складку, с тонким белым поясом, эффектно подчёркивающем тонкую талию и выдающихся размеров бюст, в тёмно-синей шляпе, украшенной белым пионом, похожим на те, что были изображены на ширме, и лаковых тёмно-синих лодочках на высокой шпильке. Тонкие каблуки очерчивали линию ног и делали весь и так немаленький силуэт Альсины ещё более величественно-возвышенным. И даже ядрёный шлейф «Беломора» не смог испортить общего впечатления. Итан замер столбом, разглядывая хозяйку «базы». Ниванс, наоборот, шустро метнулся к даме, которая уже протягивала ему руку. — Безмерно счастлив снова лицезреть вашу красоту, — заулыбался он. — Бросьте, Николаша, вы всегда чересчур обходительны, — улыбнулась Альсина, — давайте уж ближе к делу. — Ближе к делу нам надо сделать из этого вот красавца ещё большего красавца, — Ниванс подтолкнул Итана в спину. Тот наконец отмер и завертел головой по сторонам. — Что предполагается в программе? — уточнила Альсина.  — Утром конференция, вечером тет-а-тет, — довольно сообщил Николаша. — Какая легенда? — Учёный-инженер, — пожал плечами Ниванс, — зачем усложнять? — Значит, классика, — кивнула сама себе хозяйка и направилась прочь из комнаты. — Девочки! Марафет! — послышался её голос из глубин коридора. — Пойдём, что ли, — махнул рукой Николаша. Иван коротко вздохнул и пошёл следом за Нивансом, стараясь не зацепить никакую мебель. На середине коридора за несгораемым шкафом Николаша свернул направо, дёрнул практически незаметную дверцу и приглашающим жестом предложил Ивану войти. В отличие от прошлого кабинета, где его стригли, эта комната была побольше, посветлее, не так заставлена мебелью и вообще на первый взгляд больше походила на кабинет доктора, чем на рабочее или жилое помещение: под одной стеной стоял стандартный кабинетный стол со стулом, под другой — наполовину скрытая ширмой кушетка, обитая рыжей прорезиненной клеёнкой, в углу за дверью — белый пенал с навесным замком. Но это было только первое впечатление. Присмотревшись, лаборант отметил и большой трёхстворчатый шкаф с резными панелями, разделяющий помещение практически пополам, и выглядывающий из-за шкафа мягкий, густо-синий диванчик, и стоящие в дальнем углу два кресла с журнальным столиком между ними. Из-за шкафа доносился женский смех и звуки гитары. — Посиди пока, — Ниванс кивнул на кушетку, а сам скрылся за шкафом. Смех стих, гитара замолчала. Через пару минут из-за шкафа выпорхнула девица с белыми, уложенными каскадом волосами, в клёшах от бедра, батнике в цветочек и босоножках на «манной каше». Сверху на плечи она зачем-то набросила белый халат. Заметив Итана, она заулыбалась, схватила его за руку и потащила за шкаф. Оказалось, что там была ещё одна дверь, вернее, только дверной проём без полотна, за которым разместился настоящий филиал ЦУМа в лучшем его проявлении. Почти тридцатиметровая площадь была сплошняком заставлена передвижными тремпелями с одеждой, наряженными манекенами, коробками с обувью, шляпными картонками. На многочисленных стульях и креслах навалом лежали пояса, сумки, кошельки, шарфы, перчатки и прочая разнообразная мелочёвка. На стоящем под стеной диване, на стопке целлофановых пакетов, высилась гора сигаретных блоков и несколько упаковок жвачки. В углу комнаты на трёх этажерках стояли духи, одеколоны, коробки с помадами, какими-то женскими штуками, кремами в тюбиках и баночках, цветными заколками, обручами и бижутерией. Тут же на двух полках выстроились в ряд натянутые на манекен парики и шиньоны. И над всем этим витала смесь сладких духов, резкого мужского одеколона, сигаретного дыма всех марок и небрежные гитарные переборы откуда-то из-за вешалок. В комнату вплыла Альсина, смахнула кучку шарфов с ближайшего кресла и уселась в него сама. Шустрая блондинка сгребла упавшие вещи, сгрузила на соседнее кресло и замерла в ожидании распоряжений. — Николаша! Ты где пропал? — позвала Альбина Семёновна. Ниванс вынырнул из рядов одежды, нацепив на себя летний голубой пиджак и обмотав шею лёгким шарфом на манер кашне. Альсина скептически посмотрела на обновки: — Не твой стиль. Она, наконец, повернулась к Итану, который так и стоял у входа, не решаясь пройти дальше. — Девочки! Костюм! Из-за тремпелей выпорхнула ещё одна блондинка с волосами цвета спелой соломы и сантиметровой лентой на шее. В четыре руки они принялись снимать с Итана мерки, крутя и вертя его в разные стороны. Наконец оставив его ненадолго в покое, блондинки пробежались по рядам и притащили к Альсине штук семь разнообразных костюмов. Та придирчиво осмотрела принесённое, хмыкнула, два отбраковала сразу, над третьим задумалась, поглядывая то на ткань, то на стоящего столбом лаборанта, затем отбраковала и его тоже. В итоге Итану пришлось поочередно мерить все четыре костюма, выходить в каждом к Альсине и Николаше, выслушивать их перебранку, идти переодеваться, снова выходить — и так раза по три, не меньше. — Ну Альбина Семёновна! Ну куда ему этот кофейный! Он же в нём, как, прошу пардону, обосранный, — возмущался Ниванс, сидя на ручке кресла. — Лучше стальной. — Николаша, у тебя совершенно вульгарный вкус, — не соглашалась Альсина, — в стальном он выглядит полным… пижоном, а не советским инженером. У тебя цель какая? — Произвести нужное впечатление, вызвать доверие, войти в контакт, — чётко отрапортовал Ниванс. — А какое впечатление произведёт этот франт в стальном костюме? — Альсина затянулась очередным «Беломором». — Итан, голубчик, давайте снова тот, бежевый. Итан обречённо поплёлся мерить костюмы по четвертому кругу. — А в этом он как бледная немощь! — не унимался Ниванс, снова разглядывая лаборанта в бежевом. — Как немощь, говоришь, — призадумалась Альсина. — Есть у меня один вариант, вот только потянете ли? — Так может хоть глянем для начала, — вкрадчиво начал Николаша, — вдруг ещё не подойдёт. Альсина засмеялась и подозвала одну из блондинок: — Принесите-ка из вчерашней партии, там финский — тройка — был подходящего размера. Блондинка ускакала прочь. — А вы присаживайтесь, молодой человек, присаживайтесь, — Альсина повернулась к Итану, — в ногах правды нет. — Она где-то между, — не удержался Ниванс и вскочил со своего кресла, — я, пожалуй, ещё порыскаю. Он снова скрылся между вешалками. Итан присел на край дивана, с удивлением обнаружив, что успел устать, хотя вроде ничего особенного не делал. Так, только штаны переодевал. Из-за вешалок снова послышалась гитара и скрипучий баритон принялся напевать: Я спросил у ясеня: «Где моя любимая?» Ясень меня к Одину Напрямик послал. Я спросил у тополя: «Где моя любимая?» Тополь направление В тундру показал… — Васька, у тебя репертуара повеселее нету? — оборвал лирику Ниванс. — Я не Васька, — обиженно тренькнула гитара. — А кто? — заржал Николаша. — Альберт, попрошу, — баритон подкрепил просьбу минорным перебором. — Васькой кота своего звать будешь. — Ладно, чего ты, не кипятись, — миролюбиво ответил модник. Тем временем вернулась блондинка, держа вешалку с очередным костюмом. — Этот, Альбина Семёновна? Та утвердительно кивнула, и Итан снова потащился в примерочную. Вскоре он выполз оттуда в очередной смене одежды и на слегка подгибающихся от усталости ногах допетлял до середины комнаты. Альсина покачала шляпой. Ниванс присвистнул. Блондинка всплеснула руками. — Ну это же совсем другое дело! — Альбина Семёновна даже не поленилась встать и обойти кругом незадачливого будущего агента и шпиона в очередном костюме. — Вот на этом и остановимся. — Дорогой костюмчик-то, — протянул Николаша, отворачивая полу пиджака, к которой со внутренней стороны булавкой была приколота бумажка с цифрой. Итан скосил глаза — на бумажке было написано почти две его зарплаты. — Ну что ты, право слово, — повела бровью хозяйка импортного великолепия, — свои люди, сочтёмся, — она снова вернулась в кресло. — Что там дальше по списку? — Шузы, котлы, галстук, лопатник, — принялся перечислять Ниванс. — Гэдээровские есть хорошие, но вам не по карману будет. — Юги, может? — Пожалуй, — согласилась Альсина. — Что у нас там есть югославского на сорок первый размер? По итогу примерок восьми пар туфлей подходящего размера хозяйка указала на предпоследние. Их сразу отложили к костюму. — С мелочёвкой сами разберётесь, а я, с вашего позволения, отлучусь. Дела. Альбина Семёновна выплыла из комнаты. Николаша оживился и принялся азартно копаться в рубашках, блондинка откуда-то вытащила охапку галстуков и прикладывала по одному у костюму, подбирая подходящий. Выбрав рубашку, Ниванс кинул её к костюму. Туда же отправились две пары носков, упаковка спортивных плавок и носовой платок в тон галстуку. — А теперь надо что-то нормальное подобрать! А то вдруг тебя профессор попросит достопримечательности показать. Не будешь же ты в костюме и галстуке по жаре лазить, — он ускакал за вешалки и тут же вернулся, таща целую стопку джинсовых клешей. — Меряй! — сгрузил он добычу на диван перед Итаном. Тот застонал и попытался отказаться. Следующие два часа Итан помнил смутно. Клёши синие, серые, чёрные, от колена, от бедра, с заклёпками, с нашивками, с наружной строчкой, с внутренней строчкой, с отворотами — всё уже сливалось в один нескончаемый поток штанов и вызывало стойкую головную боль и синие джинсовые пятна в глазах. Он за всю свою жизнь не мерил столько одежды, сколько за один сегодняшний день, который всё не думал заканчиваться. — О, смотри, «Монтана»! — Ниванс плюхнул на диван очередную охапку штанов, вытащил одни и потряс перед носом у ошалевшего лаборанта. — Фирма́, не самострок какой-то. Ты только пощупай, какой коттон, а? — он впихнул Итану штаны и чуть ли не силой затолкал обратно в примерочную. — Давай-давай, втрюхивай свою задницу. В такой джинсе тебя не то, что профессор, сам генсек полюбит. «Монтана» на удивление села хорошо. Нигде не жало, не давило, не морщило, да и клёш был вполне умеренным. Штанины только слегка расходились от колена. Но уставшему лаборанту было плевать на то, как сидят штаны. Он то хотел, чтобы этот день поскорее закончился и можно было побыстрее отсюда сбежать, то покрывался холодным потом, в ужасе вспоминая, что уже завтра ему придётся нацепить на себя все эти вещи и идти «налаживать контакт» с заграничным светилом. От этого, наоборот, хотелось натянуть на себя ещё пару десятков штанов, пиджаков, ботинок и чего угодно, лишь бы отвлечься, забыться, умотать себя до предела так, чтобы ни одна мысль в голове не задерживалась. И он терпеливо надевал, снимал, снова надевал очередные клёши, батник, футболку, рубашку, галстук, шарф, кепку, только бы не думать о завтрашнем дне. — Котлы надо? — Николаша снова выскочил, как чёрт из табакерки. — Чего? — не понял Итан. — Часы, я спрашиваю, нужны? — А, часы. Нет. Не надо. У меня вот, — он вытянул руку — на запястье блеснула относительно новая «Ракета», — коллеги три года назад на юбилей подарили. — Сойдёт, — одобрил Ниванс, бросая к отложенным джинсам бело-голубую тенниску, — сейчас отдадим на подгонку и — на марафет! «Это ещё что такое?» — передёрнулся всем телом Итан, но уточнять не рискнул. В уже знакомом кабинете с парикмахерским креслом его ждала Альбина Семёновна в компании пергидрольной парикмахерши Тамарочки и ещё одной тётки непонятного возраста в ситцевом платье в крупный горох. Тётка снова обмерила Итана с головы до ног и отправила в очередной раз в примерочную. Подколов и прихватив, где нужно, она забрала вещи и, не обращая никакого внимания на присутствующих, ушла в свой швейный угол. — Чего делать будем? — поинтересовалась Тамарочка. — Как обычно: маникюр, маска, массаж, освежить стрижку и побрейте его, что ли, — перечислила предстоящие процедуры Альсина. — Волосы моем? — уточнила Тамарочка. — Обязательно. — Жасмин? Ромашка? — деловито поинтересовалась пергидрольная парикмахерша. — Может, роза? — Тамарочка, помилуйте! Какой жасмин? Он же вам не парижская кокотка, — отмела предложенное Альсина. — Вербена и любисток. Возможно, рута, — она помахала перед собой мундштуком, что-то высчитывая. — Да, пожалуй, этого достаточно. Нам же нужно создать флёр, лёгкий шарм, а не сбивать объект с ног могучим амбре. И учитывай сочетание с одеколоном. — А одеколон хоть подобрали? — Тамарочка принялась копошиться в тумбочке, звеня бутылочками и баночками. — «Кашарель», думаю. В меру сдержанно, в меру раскованно, да и с любистком хорошо сочетается. Ну и ромашку можно оставить — придаст волосам некую игривость. Пергидрольная парикмахерша живо обмотала Итана, как мумию, полотенцами, усадила у мойки, наклонила голову назад и принялась смешивать что-то в эмалированной миске, громко стуча ложкой. — Не переживай. Сейчас девочки вернутся и намарафетят по полной. Будешь расписной красавчик, — подбодрила его парикмахерша, поливая голову водой. «Вот это я влип», — подумал Итан, когда ему на голову плюхнулась непонятная субстанция с резким травянистым запахом. «Лёгкий шарм» и «игривость» в волосах пугали его просто до трясучки, а перспектива стать красавчиком заставляла внутренне съёживаться и практически не дышать. Пока весёлые блондинки возвращались, Тамарочка успела дважды промыть ему волосы, намазала чем-то непонятным и липким, завернула в полотенце и наказала сидеть тихо и головой не трясти. Блондинка с соломенными волосами подкатила поближе к сидящему в кресле Итану нечто, напоминающее сервировочный столик, на котором стояла миска с водой, сунула туда его руку, разложила целый рад щипчиков, ножничек, пилочек, странных брусочков, палочек и ещё каких-то штук непонятного назначения и принялась сосредоточенно пилить, подрезать, шлифовать и полировать лаборанту ногти. Ему стало неловко. Но тут вторая блондинка надела халат, откинула спинку кресла так, что голова будущего агента опиралась о край застеленной полотенцами раковины, и стала покрывать его лицо белой кашицей, которая тут же схватывалась, вызывая неприятные ассоциации с засохшей побелкой. Минут через десять она сняла подсохшую кашицу, протёрла лицо лосьоном с запахом огурца, выдавила прямо на лоб лужицу крема и принялась размазывать её по лицу лёгкими поглаживающими и похлопывающими движениями. Итану стало совсем неловко. Блондинка меж тем расстегнула две верхних пуговицы на его рубашке, выдавила очередную лужицу крема и такими же плавными круговыми движениями стала втирать его в шею и ключицы. Итану стало жарко. И несколько нервно. Так нервно, что он даже покраснел, а в штанах обозначилось некоторое движение. Хорошо, что на том самом месте лежало полотенце, которым первая блондинка вытирала ему пальцы. Блондинка-массажистка закончила втирать крем и снова вернулась к лицу: протёрла очередным лосьоном и начала наносить на лоб и щёки мягкой кисточкой нечто зеленовато-голубоватое. Блондинка-маникюрша в последний раз вытерла Итану пальцы, забрала свою тележку, откатила её в сторону и неожиданно потянула лаборанта за туфлю. Он дёрнулся, блондинка-массажистка не успела отвести руку и попала ему кисточкой прямо в нос. Итан взмахнул руками, выбил у массажистки миску, поджал ногу и сконфузился окончательно. — Не беспокойтесь вы так, — массажистка подобрала тару с остатками сине-зелёной субстанции и принялась вытирать Итану нос кусочками ваты. — Ниночка всего лишь сделает вам педикюр. А я сейчас масочку нанесу. Вы только расслабьтесь и не шевелитесь, а то снова в нос попадёт, щипать будет. И глаза лучше закройте. Будущий агент постарался выполнить предложенное, что было весьма непросто, учитывая, что блондинка-массажистка успела стянуть с него носок и теперь усердно массировала пятку. Хорошо, хоть полотенце не убрала. Он снова попытался расслабиться, но по спине то и дело пробегала крупная дрожь, от чего он сжимал кулаки и старался не слишком интенсивно шевелить головой. Блондинка-массажистка покрыла всё лицо лаборанта «масочкой», шлёпнула на лицо мокрую марлевую салфетку, тщательно разровняла и прижала к лицу. — А теперь постарайтесь не шевелиться, иначе масочка волнами пойдёт и раздражение будет. А зачем вам раздражение? — массажистка ещё раз на всякий случай пригладила салфетку. Поскольку салфетка закрывала полностью всё лицо, позволяя только дышать через небольшую дырку для носа, то Итану ничего больше не оставалось, как попытаться снова расслабиться и ориентироваться на слух. Вот звякнула о край раковины эмалированная миска, вот блондинка хлопнула дверцей тумбочки, теперь зашелестело что-то похожее на разворачивающуюся бумагу, вот она клацнула ремнем его брюк и вжикнула молнией. Что? Дальнейшего в перечисленных процедурах не предполагалось: массажистка слегка потянула штаны вниз, уверенно запустила руку ему в исподнее и стала делать массаж всему, что там нашлось. Итан вцепился руками в подлокотники. Ему опять стало жарко, затем холодно, подмышки вспотели, спина замёрзла, уши интенсивно покраснели, а волосы на ногах дружно встали дыбом. Маникюрша Ниночка тем временем принялась разминать ему пальцы на ногах, смазав их для гладкости ароматическим маслом. От этого дыбом встали волосы даже на заднице. Пока будущий агент, шпион и тайный герой-разведчик отвлекался на ноги, активная массажистка успела вслед за штанами стянуть и исподнее и теперь в «массаже» участвовали уже обе руки. Периодически она зачерпывала ладонью нечто кремообразное, от чего там, где пальцы касались кожи, сначала становилось прохладно, а затем по всей длине постепенно разливался жар, усиливая и без того немалый конфуз. Ниночка в это время перешла ко второй ноге и тщательно втирала масло в подошву. Четыре руки одновременно марафетящих над разными частями тела вынуждали Итана сильнее сжимать подлокотники и тяжело дышать, пытаясь сохранять остатки неподвижности и не стонать слишком громко. После всех процедур по наведению красоты и прочего самочувствия слегка очумевший младший лаборант, забрав пакет с уже подшитыми вещами, пошёл искать Николашу и выход. Приметный несгораемый шкаф обнаружился почти сразу. Дверь в помещение с гардеробной была не заперта, и оттуда доносились голоса, разговаривающие на повышенных тонах. Итан невольно замер у входа, размышляя, стоит ли прервать беседу или лучше выйти обратно и подождать. — … а я, как Петька, в расход попасть не хочу. Мне моя жизнь, знаешь, дорога пока, — внезапно донёсся до лаборанта громкий баритон гитариста, которого Ниванс называл Васькой. — Петька засранцем был. Тебе ли не знать, за чей счёт на нары прокатился, — так же громко отвечал ему Николаша. — А ты сам, думаешь, лучше? — зашипел невидимый Васька. — За счёт лаборантишки этого выехать хочешь. Думаешь, выслужишься, да? Да ни хера. Пустят и тебя в утиль, дай срок только. Думаешь, полковничек твой в одну дудку дудит? Стелет-то он мягко, сказать нечего, да только спать жёстко будет. — А ты полковника не трожь, — вызверился Ниванс. Что-то стукнуло, зашелестела одежда. — Руки убери! — почти выкрикнул гитарист. — Ладно, ладно. Успокойся, ну, — гораздо тише и спокойнее заговорил Николаша, — не трогаю я тебя. — Иди ты, — зло выплюнул Васька. — Ладно, бывай. Итан понял, что разговор окончен, и быстро отошёл от двери в сторону парикмахерского кабинета. Буквально через пару секунд у несгораемого шкафа нарисовался Николаша, повертел головой, заметил лаборанта и бодро шагнул навстречу. — А я как раз за тобой шёл, — обрадованно сообщил он Итану, — пойдём. Подобьём итоги, дёрнем по коньячку и по коням. Пора и честь знать. Николаша бодро зашагал по коридору. Итан, обнимая вещи, поспешил за ним. Безумный день наконец потихоньку подходил к концу, а издалека доносились гитарные переборы. …пощекочу пером Тебя я под ребром, В кустах на травку уложу поспать. А коли спать не хошь, Так сразу запоешь. Тебе, голуба, некуда бежать… *** И вот теперь Итан сидел на скамейке, пытаясь хоть немного осознать происходящее. Чем ближе был час «Х», тем невыполнимее выглядела вся эта секретная операция, в которой ему уготовили роль крайнего. В том, что в любом случае его пустят в расход, сомневаться причин не было, особенно, учитывая подслушанный кусок разговора на «базе». Тут хоть пан, хоть пропал, а чистым ему выйти не позволят, и вопрос заключался только в том, кому именно и насколько глубоко понадобилось его топить. Вопрос «по какой причине» ему тоже был весьма интересен, но ответ на него мало что менял. А вот кто за этим стоял — было важно. Хотя узнать это всё равно было нереально. Не того полёта птица ты, Иван Тимофеевич, чтобы тебе на блюдечке такие сведения приносили. Из своего НИИ носа не кажешь, с людьми нужными не знаешься, знакомств полезных не заводишь. Что с тебя взять-то, кроме анализа мочи? То-то и оно, что нечего. Даже последние выкладки по кибернетической части никого не заинтересовали. Так, глянули одним глазом, да отметку сделали, что план по разработкам выполнен и премию выписать повод есть. А ему ту премию даже потратить не на кого. На себя, что ли? Так и зачем? Ему и без премий неплохо. Вот если бы где ту новую вычислительную машинку раздобыть, это да-а-а, мечта настоящая. Да кто ж её ради одного младшего лаборанта заказывать будет. Там же только сборки года два ждать придётся. А теперь и вовсе можно забыть и о вычислительной машине, и о выкладках. Да и об институте, скорее всего, тоже. В лучшем случае дадут формальное повышение куда-нибудь в глухую глубинку. И поедешь ты, товарищ Антонов, поднимать народную науку в суровые дали — чем дальше, тем лучше. «Вот ты же, вроде, умный человек, Ванька, на курсе одним из лучших был. А по жизни такой дурак. И чего тогда к тому доктору полез», — Итан закурил последнюю сигарету, скомкал пачку и бросил в стоящую рядом со скамейкой урну. Не попал, пришлось вставать, поднимать мусор и забрасывать прямо в урну. «А Филдман — не дурак. Ишь как сразу подсуетился, — он полез в пакет, куда Николаша бросил початый «Мальборо». Американские сигареты курились гораздо приятнее родных советских. В другой раз Итан непременно дошёл бы до своей комнаты, сообразил чаю, а может, и чего покрепче, уселся бы с модными сигаретами у открытой форточки и с наслаждением выпускал бы дым за окошко. Сейчас же он еле улавливал разницу во вкусе, а при мыслях о «чём покрепче» даже затошнило. Нет, затошнило, скорее всего, от того, что ел он в последний раз ещё утром, потом из еды ему перепало только пятьдесят грамм коньяка и полдольки лимона, а сейчас был десятый час вечера и двенадцатая сигарета подряд, не считая тех полторы пачки, что он выкурил днём. Про завтрашний день Итан честно пытался не думать. Отгонял тревожные мысли, но они с упорством бумеранга возвращались снова и снова. А он с таким же упорством отгонял их обратно, словно если не думать о том, что должно произойти, то оно и не произойдёт. На город наползала ночь. Свет одинокого фонаря еле доставал до его скамейки, задевая самый её краешек. Итану казалось, что если он сейчас встанет и выйдет под этот тусклый свет, то все вокруг увидят его, прочтут по глазам все его тайны, станут отворачивать лица, шушукаться за спиной, невольно отступать назад, если он решит подойти. А он не решит. Он вообще не будет выходить на свет. И никто ничего не узнает. Всё скроет ночь. И не осудит. А он сейчас ещё покурит и пойдёт. Итан вытащил из пачки тринадцатую сигарету. Поднёс к губам, задумался, вернул сигарету обратно в пачку и спрятал её в карман. Не будет он сейчас курить. Потом, дома. Он нехотя поднялся со скамейки, подхватил пакет с вещами, перекинул через локоть костюм и, старательно обходя круг жёлтого света, направился в общежитие. Поднявшись в комнату, он швырнул вещи на стул, не раздеваясь упал на кровать и уже через пару минут крепко спал. *** Ровно в девятнадцать тридцать большой чёрный телефон, стоящий на краю стола, призывно зазвонил. Сидящий за столом хозяин кабинета схватил трубку после первого же звонка и коротко рявкнул: — Ну? Приветствия и прочие пожелания доброго вечера он проигнорировал. Вечер был нервным, а приветствовать звонившего было не обязательно, виделись уже. — Намарафетили, упаковали, проинструктировали, домой доставили, — отчиталась трубка. — Как прошло в целом? — Прошло-то хорошо, — начал невидимый собеседник. — Говори, — оборвали его недовольно. — Вескер откинулся. Ты знал? Полковник нахмурился. — Давно? — он перехватил трубку другой рукой, а второй вытащил ящик стола и принялся копаться в бумагах. — С месяц вроде как, — ответила трубка. — И где он сейчас? — Так-то на базе подвизается. А вообще, кто ж его знает. Может, шустрит чего. — Думаешь, в тёмную играть будет? — перерыв все бумаги и не найдя нужную, полковник с досадой задвинул ящик обратно. — Кто его знает. Я пытался прощупать, так он увиливает, каналья. — Мутный он тип. И всегда был мутным, — полковник принялся копаться в следующем ящике. — Есть кому за ним приглянуть? — Могу человечка приставить, — после секундного раздумья ответил собеседник, — много не насмотрит, но общую картину иметь будем. — Приставь, не помешает. А если чистый, так и трогать не будем. Что ж мы, звери какие. В трубке что-то стукнуло, звякнуло, пискнуло, послышались отдалённые ругательства и звон стекла. — Что у тебя там происходит? — полковник даже встревожился. — Монетку уронил, доставать пришлось, когда поднимался, башкой треснулся, — запыхавшимся голосом ответила трубка. — Ты там осторожно, не хватало ещё тебе башку расшибить. Кто работать будет, — сварливо ответил полковник, пытаясь скрыть проскользнувшую в голосе тревогу. — Да нормально всё, до свадьбы заживёт, — хохотнула трубка. — Ты же утверждал, что не собираешься жениться, — хмыкнул мужчина, возвращая ящик на место. — Или я о чём-то не в курсе? — Не собираюсь. Так, к слову пришлось. — Ну-ну, — ухмыльнулся полковник, — тебя когда ждать? — К девяти буду. Раньше никак. Человечка высвистать надобно. — Тогда как обычно. — Без вопросов, — рассмеялась трубка, — погнал я. Целую крепко, твоя репка. В трубке клацнуло и послышались короткие гудки. Полковник аккуратно вернул её на рычаг, по привычке протёр рукавом и нагнулся за третьим ящиком. На его лице блуждала довольная улыбка. *** Я спросил у ясеня: «Где моя любимая?» Ясень меня к Одину Напрямик послал. Я спросил у тополя: «Где моя любимая?» Тополь направление В тундру показал. Я спросил у осени: «Где моя любимая?» Осень мне оформила Путёвку в жёлтый дом. Я у дома спрашивал: «Где моя любимая?» Дом из унитаза мне Наплевал дерьмом. Я спросил у облака: «Где моя любимая?» Облако нассало мне Прямо на штаны. Млечный Путь я спрашивал: «Где моя любимая?» Он нарисовал мне хуй Чудовищной длины.