***
29.IV.1945 (11 часов 44 минуты)
Стук. Очень назойливый и громкий стук и чей-то мужской голос: — Aufmachen! Aufmachen! Aufma… Третий Рейх открыл глаза и осмотрелся. Замечательно, он опять заснул у себя в кабинете. Тут сыро. Сыро и чертовски неуютно. Мужчина кое-как встал с кресла, надел фуражку, поправил длинный кожаный плащ и, подойдя к двери, открыл её. Яркий свет из коридора тут же ударил по глазам, ведь в кабинете светила только настольная лампа. На пороге стоял адъютант. — Ich habe dringende Neuigkeiten für Sie, Herr Drittes Reich. — Хоффманн бесцеремонно шагнул в кабинет, даже не вытянув руку и не крикнув «Heil Hitler!». На нём не было фуражки, идеально зачёсанные волосы кое-где свисали длинными прядями, а китель был не застёгнут на верхнюю пуговицу. Будь они в более удачном положении, Рейх бы точно отчитал его за неподобающий эсэсовцу вид, но сейчас ему стало как-то плевать на это. — Was ist passiert? — Mussolini ist tot! — Адъютант всучил Третьему какую-то газету, которую до этого держал в руках. Мужчина взглянул на газету и ужаснулся: практически на всю страницу красовалась фотография подвешенного кверху ногами Муссолини и его любовницы, а также других итальянских политиков, среди которых Рейх никого не узнал. Оно и понятно: тела были ужасно изуродованы, а лицо итальянского диктатора и вовсе превратилось в кашу. Зрелище было отвратительное. Рейх отбросил газету и подбежал к мусорному ведру, согнулся… Через мгновение его вырвало. Хоффманн тут же подлетел к нему и обеспокоенно спросил: — Geht es Ihnen schlecht?.. Einen Arzt rufen? Третий вытер рот тыльной стороной ладони и поднялся. Посмотрел на адъютанта и сказал сиплым голосом: — Hau ab. — Хоффманн непонимающе посмотрел на него. — Raus hier! Und tauche nicht auf, bis ich dich anrufe! — Он заорал на него, что есть силы. Адъютант явно испугался, промямлил что-то себе под нос и быстро пошёл, нет, даже побежал прочь от кабинета. Рейх опёрся спиной о стену и медленно сполз вниз. Он понял, что достиг точки невозврата. Хотелось плакать от собственной беспомощности. Нет, даже не плакать, а рыдать, как последняя сука. В последнее время здоровье государства значительно ухудшилось, он стал более нервным и раздражительным, под глазами появились синяки. А тут ещё и это… Третий понимал, что это конец. Совсем скоро армия окончательно истощиться, и Германия капитулирует. Всё, что говорят офицеры, всё, что говорит Гитлер — пустое враньё, и все прекрасно понимают это. Но если с офицерами это и так понятно, то вот с фюрером… Возможно, он сошёл с ума, раз наотрез отказался бежать из Берлина. Сверху раздался дикий грохот, и лампа несколько раз мигнула. Очередной снаряд прилетел и взорвался где-то на улице. Мужчина встал с пола и отряхнулся. Нужно немного пройтись, иначе он окончательно сойдёт с ума. Уже подходя к двери, бросил взгляд на газету. Подошёл и порвал её на мелкие части с совершенно безэмоциональным выражением лица. Он даже не выбросил обрывки, вместо этого оставил их валяться на полу и несколько раз потоптал сапогом. И отпер дверь. Свет уже не так сильно резал глаза, тем не менее, Рейх всё равно зажмурился. Через пару секунд он распахнул их и, поправив фуражку, бесцельно двинулся вперёд. Дошёл до лестницы и поднялся в Форбункер. Там царил хаос во всех смыслах: повсюду сидели офицеры и распивали дешёвый алкоголь, громко смеялись и веселились. Они понимали, что война проиграна, поэтому пытались хоть как-то забыться в алкоголе и не думать о том, что русские совсем близко. Какой-то эсэсовец хмуро стоял, оперевшись о стену спиной, и курил, провожая взглядом воплощение Нацистской Германии. Генералы невзрачными тенями ходили из комнаты в комнату, пытаясь предпринять хоть что-то. Врачи судорожно помогали раненным; только дети Геббельса весело бегали по коридорам. Из граммофона доносилась какая-то песня. — Ich sagte: Es wird keine Kapitulation geben! — Громко сказал кто-то из эсэсовцев. Посреди коридора стояло пятеро офицеров, которые что-то оживлённо обсуждали. Рейх остановился и прислушался к их разговорам. Они, кажись, даже его не заметили. — Wie du nicht verstehst, Ulrich, wenn wir nicht sofort etwas unternehmen, wird es von Berlin keinen Stein mehr geben! — Парировал немолодой офицер Вермахта, скрестив руки на груди. Эсэсовец нахмурился и сжал ладони в кулак. — Der Führer hat verboten aufzugeben. — Серьёзно сказал он. Вермахтовец закатил глаза и всплеснул руками: — Der Führer sagte, wir sollen tun, was wir wollen! — Er sagte es in einem Ansturm von Wut!.. — Не унимался Ульрих. Тут Рейх не выдержал и подошёл к компании. Те тут же вытянули руки, и мужчина кивнул. — Wir werden kämpfen, bis der Führer die Kapitulation erlaubt. Klar? — Он, конечно, мог сказать, что они не капитулируют вообще, и ещё не всё потеряно, но нацист решил не туманить мозги офицерам ложными надеждами. Те рассеянно покивали в ответ и спешно разошлись. Рейх пошёл дальше. Музыка продолжала тихо играть, офицеры продолжали пить и смеяться, но атмосфера была накалена до предела. Государство чувствовал, что тонет в этом омуте, и выхода из него нет и не может быть. Сегодня он не видел фюрера и не узрел своими глазами его реакцию на ужасную смерть итальянского коллеги. А знает ли он о его смерти вообще?.. Но он точно знает о предательстве Гиммлера, который посмел пойти на переговоры, ведь вчера Рейх слышал, как Гитлер кричит на генералов, проклиная рейхсфюрера и весь его род. Хотелось пойти и посмотреть, что там происходит, но вставать из-за стола и выходить из кабинета не хотелось. И Нацистская Германия попросту заснул и проснулся от стука адъютанта только на следующий день. В последнее время Рейху постоянно хотелось спать вне зависимости от времени суток. Иногда хотелось заснуть и не проснуться. В воздухе стоял запах курева, дешёвого алкоголя, пота и совсем немного — крови. Нацист и не заметил, как прошёл весь бункер, и впереди была лишь лестница наверх. Но выходить наружу ему крайне не хотелось, учитывая огромный шанс словить шальную пулю или какой-нибудь снаряд, поэтому он направился к секретарю.***
Майер привычно сидела за столом и что-то писала на печатной машинке. Она выглядела крайне встревоженной. — Mayer, sind Sie jetzt frei? — Третий Рейх тихо приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Девушка вздрогнула. — J-ja, Herr. — Слегка испуганно ответила она. — Ich möchte, dass Sie ein Testament schreiben. — Нацист понял, что всё потеряно, и им уже не спастись, поэтому решил заранее написать завещание и передать всё своё имущество. — Ja, natürlich. Ich höre aufmerksam zu. — Секретарша быстро поменяла лист и стала смотреть на государство, ожидая его слов. Мужчина глубоко вздохнул и выдохнул, закрыл глаза и начал говорить: — Ich, das Großdeutsche Reich, stelle freiwillig alle Befugnisse von mir ab. Ich erkenne nicht die Schuld für alle Verbrechen meiner Armee an und übernehme keine Verantwortung für den Ausbruch des Zweiten Weltkriegs. Ich erkläre, dass das Weltjudentum der Auslöser des Konflikts ist, und ich mache ihm die Schuld zu. Ich bitte Sie, Ihr gesamtes Eigentum zu zerstören. Auch Fragen brennen meinen Körper nach dem Tod so schnell wie möglich, ohne darauf zu warten, dass ich zerbröckeln selbst zu Staub. Verbrenne alle Dokumente, die in meinem Büro aufbewahrt werden. Zerstöre alle Spuren meiner Existenz. Im Namen des ganzen deutschen Volkes erkläre ich, dass wir in hundert Jahren alle Demütigungen rächen und vollkommen rein und rein in den Himmel aufsteigen werden… — Он сделал недолгую паузу, будто не зная, что сказать. — Unbefleckte. Ich verabschiede mich von der großen deutschen Nation, aber es wird jemand an meiner Stelle stehen, der das Volk durch die Dornen zu den Sternen führen wird, wie es das deutsche Reich getan hat, wie es Preußen getan hat, wie es die Fürstentümer und Kurfürsten getan haben. Wir sind unbesiegbar und niemand kann unseren Geist brechen. Когда звуки нажимания клавиш печатной машинки прекратились, Третий Рейх открыл глаза. Он надеялся, что это завещание дойдёт до «союзников», и офицеры его случайно не сожгут вместе с остальными документами. Нацист хотел покончить с собой. Попрощавшись с секретаршей, мужчина вышел из её кабинета и направился уже в свой. Той же ночью он узнал, что Гитлер и Ева Браун официально поженились.***
Следующий день прошёл, как в тумане. Практически весь день мужчина просидел в кабинете. Он не знал, что новоиспечённые супруги планируют коллективное самоубийство. Но узнал об этом, когда по всему бункеру в районе трёх тридцати часов дня прогремел выстрел, и буквально через пять минут Хоффманн распахнул дверь, даже не постучавшись, и прокричал: — Der Führer ist tot! — Was?.. — Рейх сначала даже не понял, что произошло, но уже через пару секунд ручка выпала из его ладони и ударилась о поверхность стола. Шок. Вот, что было, когда он об этом узнал. Нет, ему не хотелось плакать, не хотелось кричать или истерить, мужчина просто почуствовал, как его сердце раскололось на тысячи осколков. Зрачки сузились, а сами глаза распахнулись от ужаса и безысходности. Нацист вскочил с места и кинулся прочь из помещения. Он побежал в сторону кабинета Гитлера. Там уже стояли камердинер Хайнц Линге и штурмбаннфюрер Отто Гюнше… Хоффманн бросился за ним. Рейх оттолкнул адъютантов и ворвался в помещение; увиденное отняло у него дар речи. На диване сидели Ева Браун и Адольф Гитлер. Мёртвые. С правого виска фюрера стекала кровь, пистолет валялся на ковре. На теле Евы повреждений не было. Государство просто онемел и не мог издать ни звука. Адъютант схватил его за плащ и выволок из комнаты, чтобы тот не видел отвратительной картины. Гюнше и Линге понимающе молчали и лишь провожали их грустными взглядами. Глаза мужчины увлажнились, но слёзы никак не шли. Он даже не попытался вырваться из цепких рук Хоффманна и чувствовал, что тот его куда-то ведёт и говорит что-то успокаивающее. Но Рейх как будто оглох, и слова слышались ему приглушёнными и какими-то нереальными. Адъютант отвёл его в зал совещаний, но сам не спешил уходить. Третий сумел разглядеть среди кучи серых кителей лишь Геббельса и генерала Кребса. — Es ist eine sehr traurige Nachricht für uns alle: Der Führer ist tot. — Объявил Гюнше, и это была единственная фраза, которую Рейх запомнил. Далее он сказал ещё что-то, но государство ничего этого не слышал. Чуть позже он, Бургдорф, Геббельс, Кребс и Аксман были вынуждены осмотреть тела. Всё это время Хоффманн сопровождал Третьего, ведь тот постоянно молчал и даже не ходил, если адъютант не хватал его за плащ. И когда мужчина снова увидел супругов, то слёзы всё-таки хлынули из его глаз. — Mein Führer… Wie können wir jetzt ohne euch sein?.. — Прошептал Рейх. Кажется, дар речи постепенно стал к нему возвращаться, а вместе с ним и осознание. Линге и кто-то из офицеров завернули тела в какой-то мешок и выволокли его наружу, в сад Рейхсканцелярии. Третий Рейх и остальные высокопоставленные лица побрели за ними, склонив головы. По пути почти все узнали фюрера. Кто-то откровенно зарыдал, кто-то прикрыл рот рукой от ужаса, другие просто провожали «могильщиков» печальными взглядами. Дверь открылась, и в лицо ударил солнечный свет. Запахло порохом и гарью. Слышались звуки военных самолётов, артиллерийских обстрелов. Офицеры положили тела в неглубокую воронку, залили топливом и поспешно удалились, а с ними и Хоффманн. Но Линге вернулся через пару минут: в руках он держал импровизированный факел из бумаги. Мартин Борман поджёг его и бросил в сторону супругов. Пламя разгорелось, и стоявшие в дверном проёме люди вытянули руки в нацистском приветствии. Среди них был и Третий Рейх. Он отчаянно смотрел на огонь, который жадно пожирал тела, и не мог поверить, что это всё на самом деле происходит. Хотелось просто проснуться и понять, что ты одолел СССР, и твои солдаты стройными рядами вошли в Москву, а дальше весь мир тебе подчинился. И, возможно, в альтернативной вселенной это было именно так. Но это не альтернативная вселенная. Отныне тридцатое апреля — день, когда национал-социализм умер. День, когда время остановилось, и когда Германия всё же сдалась под натиском советских войск. Рейсхпрезидент теперь Дёниц, а рейхсканцлер — Геббельс.***
Остаток дня Третий Рейх провёл будто в трансе. Он лежал на кровати и просто пялился в потолок, ничего не делая, пока наконец не заснул. Ему было уже плевать, капитулирует ли Германия или нет, мужчина просто хотел сдохнуть и больше не мучиться. Но что-то мешало ему сделать это. Трусость, вот что. Он ужасно боялся того, что ждёт его после смерти, и никак не мог пересилить себя и нажать на курок.***
01.V.1945 (20 часов 32 минуты)
Рейх бы так и лежал на кровати, пока русские бы не вломились сюда и не пленили его, если б не Хоффманн с очередной новостью. — Wachen Sie auf, Herr Drittes Reich. Frau Goebbels will Sie sehen. Рейх приподнялся с постели. Магда хочет видеть его? Но зачем? И, самое главное, для чего? Он посмотрел на часы: восемь с половиной вечера. Этот день он бесцельно пролежал на кровати и даже ничего не ел, но голод каким-то образом не чувствовал. Спешно пригладив волосы и надев фуражку и плащ, нацист вышел из помещения и последовал за адъютантом. Они поднялись в Форбункер, и Хоффманн отвёл его к комнате детей геббельсовской четы, после чего беззвучно ушёл. Возле двери стояли Магда и оберштурмбаннфюрер Штумпфеггер. В руке мужчина держал стакан с какой-то мутной жидкостью. — Guten Tag, Frau Goebbels. Sie wollten mich sehen? — Guten Tag, Herr Drittes Reich. — Она сделала недолгую паузу и продолжила: — Ja, das wollte ich. Ich möchte, dass Sie wissen: Ich wünsche mir nicht, dass meine Kinder in einer Welt ohne Nationalsozialismus leben. Некоторое время он молчал, пытаясь осмыслить эти слова, после чего сказал следующее: — Sie wollen… — Государство посмотрел на Магду, затем — на стакан в руках Штумпфеггера. Пазл в голове сложился, и глаза Рейха округлились от шокирующей догадки. — Ihre Kinder vergiften?.. Фрау Геббельс кивнула и взяла у оберштурмбаннфюрера стакан. — Wirklich… Es gibt keinen anderen Ausweg?.. — Мужчина был в шоке. — Das Regime ist zum Scheitern verurteilt, Herr Drittes Reich. Sie haben dem deutschen Volk in diesen zwölf Jahren sehr gut gedient, aber alles ist zu Ende. Und ich möchte nicht, dass meine Kinder in einer feindlichen Umgebung aufwachsen. Glauben Sie mir, ich tue für nur das Beste. Он не знал, что ответить. Просто стоял, как истукан, и смотрел Магде в глаза. — W-wartet… Was ist mit Ihrem Mann? Но тут подошёл сам Геббельс. Он молча кивнул супруге, и она вошла в комнату вместе со Штумпфеггером. Рейх кое-как успел разглядеть девочек, прежде чем оберштурмбаннфюрер закрыл дверь. Министр пропаганды убрал руки за спину и отвернулся; Третий Рейх же продолжал пялиться в дверь, слыша из комнаты обрывки разговоров. Фрау Геббельс заявила, что то, что было в стакане, является лекарством, и дети должны его выпить. И они выпили. Через минуты три Штумпфеггер вышел из комнаты, вытер пот со лба и ушёл восвояси. Государство услышал со стороны рейхсканцлера что-то похожее на стон или сдавленный всхлип. Геббельс закрыл рот рукой. Было ощущение, что он сейчас расплачется. — Schöne Träume, Kinder… — Сказала Магда, выходя из комнаты спустя пару минут и выключая свет. Геббельс протянул к ней руку, чтобы попытаться успокоить, но она проигнорировала его и пошла быстрым шагом по коридору. Муж поспешил за ней. Рейх продолжал стоять, как вкопанный, и пялиться на их постепенно удаляющиеся силуэты. Как вдруг кто-то положил руку ему на плечо. Мужчина обернулся к неизвестному, и им оказался Борман, секретарь Гитлера. — Guten Tag, Herr Drittes Reich! Ich habe Sie gesucht… — Was brauchen Sie? — С ноткой грубости ответил государство. — Ich kann Sie immer noch retten… Глаза Рейха в очередной раз распахнулись. Он посмотрел на Бормана, как на сумасшедшего. — Was?.. — Glauben Sie mir, ich habe Verbindungen… Ich kann Ihnen ein komfortables Leben in Südamerika bieten. Рейх понимал, что Борман не шутит. Неужели из этого омута всё-таки возможно выкарабкаться?.. Третий по-настоящему боялся оставаться в Берлине дальше, ведь русские совсем близко, и его со стопроцентной вероятностью сначала осудят, а потом отправят на виселицу, если не расстреляют на месте. И плевать, что он обещал фюреру бороться до конца. Нет, с него хватит. Или он согласится на предложение Бормана, или просто сдохнет. Секретарь Гитлера терпеливо ждал, пока Рейх взвешивал у себя в голове все «за» и «против», и наконец дождался: — Ja. Ich bin einverstanden. Борман ухмыльнулся и заявил: — Ich wusste, dass Sie es nicht ablehnen würden. Sammeln Sie alles Grundlegende. Wir haben nur noch sehr wenig Zeit.***
Через пятнадцать минут Третий Рейх уже стоял возле специального секретного прохода с портфелем в руках. Провожать его решили и верный Хоффманн, и секретарша Майер. Проститься со своим государством вышла добротная часть генералов, среди них был и Геббельс. — Hören Sie, Goebbels, es ist noch nicht zu spät! Sie können mit uns gehen! Рейхсканцлер медленно покачал головой. — Der Kapitän verlässt das sinkende Schiff nicht. Ich kann nirgendwo hin, besonders mit meinem schmerzenden Bein. Ich werde nur eine Last für Sie sein. Nein, ich bleibe bis zum Ende in Berlin. Рейх опечаленно покивал головой в ответ, в то время как адъютант уже открыл дверь, ведущую в тёмный узкий тоннель. Государство пожал руки генералам и министрам и распрощался с ними, после чего зашёл в тоннель, а за ним Борман, Хоффманн, Майер и ещё несколько эсэсовцев. Дверь закрылась, и они пошли вперёд.***
Путь был очень долгим. Они шли практически в полной тишине, лишь иногда Рейх задавал вопросы секретарю, и тот отвечал на них. Оказалось, что эту операцию Борман планировал ещё с сорок третьего года, когда понял, что война проиграна. Изначально он должен был вывезти из Берлина именно Гитлера, но тот наотрез отказался уходить и в итоге застрелился. Но рейхсляйтер быстро припомнил, что у них есть воплощение, которое так же можно будет отправить в Аргентину, а вместе с ним значительную часть драгоценностей, что нацисты успели нажить за время своего правления. Никто раньше не знал об этой операции, кроме Мюллера и Фигелейна — мужа сестры Евы Браун, который был расстрелян за дезертирство. Но это ещё не всё: Рейху нашли двойника! Это был мужчина-вермахтовец, очень похожий на него внешне: чистокровный ариец, высокий рост, подтянутое телосложение и такие же голубые глаза. Дело осталось за малым: загримировать его, переодеть в форму Рейха, застрелить в упор, доставить в Рейхстаг и поджечь тело, чтоб никто не понял, что это была подстава. Шли они так около трёх часов и наконец выбрались на улицу через метро. Там уже стояли три танка. — Hier muss ich Sie verlassen. Ich habe noch unfertige Dinge im Bunker. — Заявил рейхсляйтер, явно что-то скрывая, но государству было насрать, лишь бы побыстрее сбежать из Берлина. — Danke für Ihre Hilfe, Borman. — Danke später. — Они пожали руки, и секретарь вместе с эсэсовцами скрылся. — Ich war froh, Ihnen zu dienen, Herr Drittes Reich. — Сказал Хоффманн, приглаживая свои волосы. — Kommen Sie nicht mit? — Nein, tut mir leid. Ich habe eine Frau und eine sehr kleine Tochter, ich wage es nicht, sie zu verlassen. — Sie verhalten sich wie ein echter Arier. Адъютант усмехнулся. — Ich freue mich, Ihnen zu gefallen. — Они пожали руки. Рейх повернулся к секретарше и посмотрел на неё с надеждой. — Und Sie? Fahren Sie mit? — Tut mir leid, aber nein. Meine Mutter ist krank, ich kann sie nicht verlassen. — Das ist respektvoll. — Они так же пожали руки, и мужчина улыбнулся им, понимая, что видит их в последний раз. Хоффманн и Майер отсалютовали на прощание и тут же убежали, закрыв уши, когда неподалёку разорвался очередной снаряд. Рейх залез в танк, и мехвод, дождавшись отмашки, завёл «Тигра» и двинулся вперёд. Позже они приехали на аэродром, а затем нациста завезли сначала в Данию, где он пересел на другой самолёт, а потом куда-то на Канары. Оказалось, в сговоре с Борманом состоял сам Франко. И испанцы, чтобы избежать подозрений, разобрали самолёт. Рейх же сел в подводную лодку, и теперь ему предстоял очень долгий путь через всю Атлантику прямиком в Аргентину.***
— Ничего себе! Я, конечно, представлял, что у Вас там в бункере происходило дикое мочилово, но чтоб вот так… — Хорватия был в полном ахуе, услышав историю. Как, впрочем, и большинство сидящих. Всем было настолько интересно, что даже Бьянки, до этого лишь слушавший краем уха и поедающий говядину, отставил тарелку в сторону и начал смотреть на немца. Клара почти плакала, и Габриэле изо всех сил пытался её утешить. — Какими же надо быть извергами, чтобы отравить собственных детей?!.. — Восклицала она, утыкаясь мужу в пиджак и оставляя на нём мокрый след. — Боже, Клара, успокойся! — Генерал пехоты был явно раздражён её поведением. — Поверить не могу, что всё было настолько плохо… Мне жаль тебя, брат. — Венгрия сочувственно похлопал его по плечу. Мариани пытался осмыслить всю полученную информацию и вынести из неё какой-то урок, но у него это слабо выходило, поэтому он просто сидел с охеревшим видом и смотрел куда-то в тарелку. А Италии было как-то плевать. Да, печально, конечно, но он это полностью заслужил. — Сочувствую, Рейх. Мне жаль, что так всё получилось. — Только и сказал фашист, причём полностью безэмоциально и будто с ноткой иронии. — Да… Да. Потом я встретился с Аргентиной и его властями, и мы заключили контракт на ближайшие сто лет, благодаря которому он гарантировал защиту со своей стороны. По истечении срока я должен был либо убираться из его страны, либо каким-то образом продлевать документ. Аргентина спрятал меня в небольшой деревне посреди леса, и моей единственной страстью за все эти годы оставался лишь алкоголь. А потом появился ты… — Нацист посмотрел на фашиста, и они встретились взглядами. — И ещё одной причиной, по которой я присоединился к тебе, было полное закрытие всех долгов перед Аргентиной, которых у меня набралось, поверьте, немало. Тот хмыкнул. — Надеюсь, твой южноамериканский дружок будет достаточно любезен, чтобы не сдать нас.