День, когда время остановилось.

Как же ему было плохо после смерти Гитлера. Это просто… Просто… Он даже не мог описать то, что чувствовал, потому что не чувствовал ничего. Опустошение и какую-то притуплённую боль. Фюрер был ему, как самый настоящий отец, если даже не больше. Они столько вместе пережили… Двенадцать лет, двенадцать лет правления НСДАП так резко и бесславно оборвались. Советские войска ведут обстрел Берлина и уверенно наступают, и никто уже не способен их остановить. Это самый настоящий Красный шторм… Все это понимали и настаивали на капитуляции, чтобы спасти… Да чтобы спасти хоть что-то, что осталось от Германии. Бо́льшая часть высокопоставленных нацистских чиновников либо сбежала, либо покончила с собой. А те, кто остались и теперь сидели в бункере, судорожно пытались заставить нового рейхсканцлера бежать из столицы и подписать эту треклятую капитуляцию. Но Геббельс был непреклонен. — Glauben Sie, dass ich meine letzten Stunden als Reichskanzler damit verbringen werde, Zettel für Russen zu unterschreiben?!.. — Кричал он, размахивая рукой. Генералы, столпившиеся напротив, нервно молчали. — Kapitulation!.. Niemals! — Verschonen Sie die Zivilisten! — Воскликнул кто-то из генералов Вермахта. — Der Befehl des Führers steht nicht zur Diskussion! — Крикнул в ответ молоденький офицер из СС. — Sie haben den Rest Ihres Verstandes verloren, Sie müssen sofort mit den Verhandlungen beginnen! — Ich wiederhole, meine Herren: Ich werde der Kapitulation auf keinen Fall zustimmen! — Решительно сказал Геббельс и ударил кулаком по столу. — Ein Brief von Zhukov ist angekommen! — Известил кто-то из коридора. Кто-то вышел из кабинета, видимо, забрать это самое письмо. Третий Рейх уже никого не слушал. Он сидел на стуле, чувствуя, как его руки трясутся. Чёрт, опять тремор! Не зря его лечащий врач говорил, что стоит как можно быстрее уехать из Берлина, чтобы не ухудшить своё здоровье ещё больше. Герр Леманн-то уже как месяц отходит от ужасов войны где-то в Бразилии, а вот его пациент наотрез отказался отправляться с ним в Южную Америку, за что сейчас и огребает. Рейх положил руки на подлокотники, изо всех сил пытаясь сделать так, чтобы они перестали дрожать, но ничего не помогало. Но, казалось, этого никто не замечал. Министр пропаганды медленно сел за стол и сказал следующее: — Ich werde Sie bitten, auszugehen, meine Herren. Ich muss darüber nachdenken. Nur, Herr Drittes Reich, bitte bleiben Sie hier. Ich werde Ihnen sehr dankbar sein. — Natürlich, Herr Reichskanzler. — Тихо ответил тот, даже не смотря на него. Остальные подняли руку в нацистском приветствии и вышли, закрыв за собой дверь. С улицы послышался непродолжительный шум от артобстрелов, приглушённые крики немецких солдат и последующие за ними взрывы. Очередной авианалёт. Геббельс молча открыл ящик в столе и вынул оттуда бутылку коньяка и две стопки. Поставил на стол. — Möchten Sie auch? — Спросил он. Не было больше в его голосе всего того величия, всей той напыщенности, пафоса. Перед ним, воплощением Нацистской Германии, сидит не привычный ему министр пропаганды, верный сподвижник Гитлера, а обессиленный, уставший и опустошённый человек, потерявший не просто своего начальника, но и лучшего друга. Да что уж там, того, кого он боготворил! — Ja, Herr Reichskanzler. — На самом деле пить не хотелось, но Рейх почему-то не смог отказаться от предложения доктора. Возможно, потому что его гложило чувство, что он тут находится последние дни и Геббельса, вероятно, больше не увидит, как и остальных членов НСДАП. И это чувство его не подвело. Это действительно был их последний разговор. Мгновение, и золотистый коньяк уже был налит в гранёные стопки. Третий неуверенно взял в руки одну и поднёс её к лицу, но глотка алкоголя так и не сделал. — Was werden wir tun, Josepf? — Обречённо произнёс государство, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и он расплачется, как девчонка. На фоне этого даже обращение к собеседнику без привычного официоза казалось ничего не значущей мелочью. Рейхсканцлер же стопку и вовсе не трогал. — Ich werde den sowjetischen Truppen ein Telegramm schreiben, in dem ich sie um eine Waffenstillstand bitte, sowie eine Nachricht vom Tod des Führers. Wenn das nicht hilft, dann… Nun, unsere letzte Mission ist gescheitert. — Их последняя миссия действительно провалилась. Москва настаивала на безоговорочной капитуляции, но тогда, поздним вечером тридцатого апреля новоявленный рейхсканцлер, находящийся в глубокой депрессии от смерти фюрера, строил какие-то призрачные надежды на то, что с СССР ещё удасться как-то договориться. Как же он был наивен. Наивен и раздавлен. — Denken Sie, es wird helfen? — Es ist bedauerlich, aber wir haben keine andere Wahl. Рейх залпом выпил весь коньяк и с громким стуком поставил стакан на столешницу. Геббельс же смотрел на документы, лежащие на столе, а после поднял голову и посмотрел прямо в глаза воплощению. Третий невольно поморщился. Казалось, что доктор смотрит прямо в душу. — Hören Sie, Herr das Drittes Reich… Das ist die letzte Chance. Ich verstehe sehr gut, dass Sie dem Führer auch nach seinem Tod treu geblieben sind, aber… Verlasset. — В его голосе слышалось такое отчаяние, что государство был готов от этого расплакаться. — Sie müssen leben! Sie sind das wichtigste Symbol des Nationalsozialismus! Ich lasse euch nicht von diesen dreckigen russischen Schweinen sterben! — Он схватил стопку с коньяком и выпил всё залпом. Проглотив и вытерев тонкие губы тыльной стороной ладони, рейхсканцлер выжидающе глянул на собеседника; тот несколько секунд смотрел на него в ответ, после чего медленно опустил голову и покачал ей. — Es tut mir leid, Herr Reichskanzler, aber ich muss Ihnen ungehorsam sein. Ich werde nach Ihrem Beispiel bis zum Ende in Berlin bleiben, und es ist mir egal, was die Roten dann mit mir machen. Wenn sie mir etwas antun… — Третий искоса взглянул на кобуру с пистолетом, висящую на поясе. Геббельс посмотрел на него как-то странно. В его взгляде отчётливо можно было увидеть усталость, лёгкую раздражённость и безмерное уважение. Некоторое время в кабинете царила тишина, разбавляемая лишь звуком разваливающегося на части Берлина. — Himmler, Göring, Ribbentrop. — Спокойно сказал министр. — Sie alle sind Verräter und Deserteure, aber der Führer hielt sie in seiner unmittelbaren Umgebung fest. Sie hatten die Chance, aus Berlin zu fliehen, aber Sie haben es vorgezogen, zu bleiben und Ihre letzten Tage mit mir zu teilen. Warum? — Glauben Sie, dass derjenige, den Sie, die Nationalsozialisten, mit Ihren eigenen Händen erschaffen haben, Sie einfach so verlassen wird? Dann sind Sie nicht so schlau, wie ich es mir vorgestellt habe, Herr Doktor. — Устало сказал собеседник и закашлялся. Геббельс явно намеренно проигнорировал последнее предложение и вновь разлил коньяк по стопкам. — Ich habe immer gewusst, dass unser Staat unsere Einheit, unsere Ideen und unsere Hingabe ist. Aber diese Hingabe wird Sie ins Grab führen. Ich habe lange keine Illusionen mehr gemacht. Es wird bald vorbei sein, und das Joch wird siegen, und ich will nicht, dass Adolf und ich unsere Arbeit unwiederbringlich verlieren. — Он торжественно поднял стопку, намекая на то, что хочет чокнуться. Рейх неохотно поднял свою в ответ. — Auf den Führer, Herr Drittes Reich. — Auf den Führer. — Они чокнулись стопками и вновь выпили залпом. — Im Allgemeinen, wenn Sie Ihre Meinung ändern und Berlin verlassen, wünsche ich Ihnen nur das Beste. Ich, meine Frau, meine Kinder — wir werden alle hier bleiben und stolz dem Tod für unsere Ideale begegnen. — «Und die Kinder auch, Josepf?» — Хотел было поинтересоваться государство, но промолчал. Тогда он ещё не знал, что детям уйти из жизни помогут собственные родители. — Sie sind ein echter Patriot, Herr Reichskanzler. — Genau wie Sie. Und jetzt bitte ich um Entschuldigung, — Он встал с кресла и пошёл на выход, попутно доставая какие-то бумаги из-под стола и кладя их перед Нацистской Германией. — ich würde gerne noch einmal mit Ihnen sprechen, aber Magda wartet. — Was ist das, Herr Reichskanzler? — Рейх недоумённо уставился на документы. — Das sind meine Tagebucheinträge. Ich habe einen Teil davon bereits zerstört, einen Teil habe ich den treuen Leuten gegeben, den Rest gebe ich für Sie ein. Tun Sie mit ihm, was Sie wollen, ich werde sie nicht mehr brauchen. — Danke, Herr Reichskanzler… — Вымученно улыбнулся мужчина и положил записи во внутренний карман плаща. — Danke nicht. Heil Hitler. — Он поднял руку. — Heil. Когда его неровные шаги стихли, Рейх ещё долго сидел на месте и молча пялился на карту на стене.

***

— Прямо так и сказал? — Поинтересовалась Клара. Рейх кивнул в ответ. — А почему Вы не рассказали об этом, когда мы ужинали все вместе? — Так вы и не спрашивали. Я обрисовал всю ситуацию, подробности и диалоги с нацистскими чиновниками точно не касались бородатого, старика, черноволосого и моих бывших союзников. — Немец откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы, положив руки на колени. — «Особенно Италии.» — У них есть имена, синьор. — Обернулся к нему Моррети. Сегодня он вернулся позже обычного, видимо, работа вымотала его ещё сильнее. Тем не менее он сидел за столом и что-то старательно чертил, а после записывал. — Алессандро Гуальтьеро Манчини, Риккардо Энрико Бьянки и Антонио Итало Паоло Мариани. Прошу запомнить. — Да, простите. — Милый, не мешай! Такими темпами твои цинизм и токсичность просто отпугнут нашего гостя! — Клара недовольно взглянула на мужа. Тот лишь пожал плечами и продолжил чертить что-то на карте и записывать свои планы. — Я? Токсичность? Не смеши меня, любимая. Если мне кто-то не нравится, я не стану этого скрывать и выскажу всё прямо в лицо. Естественно, люди после этого будут считать меня «токсичным». — Тебе не нравится половина партии! Вот чем тебе не угодил Иоахим фон Хайльманн? Или тот же Визель? — Клара, у нас в партии одни остолопы, — Габриэле намекающе покрутил пальцем у виска. — они не созданы для большой политики. Они не умеют выступать и не владеют ораторским искусством. Они способны только читать по бумажке! А как же страсть, преданность, желание вовлечь народ в свои идеи? Даже Манчини, и тот не вкладывает ни малейшего усилия в свои выступления, а ведь он — наш лидер. Спасибо, что хотя бы по бумажке не читает. Думаешь, я просто так получил репутацию одного из лучших ораторов во всей Италии? Мало быть фашистом, дорогая! Нужно сделать так, чтобы заинтересовать других людей тоже стать фашистами. И это вполне можно сделать не грубой силой, а ораторским мастерством. Клара устало вздохнула и потёрла переносицу. — Как всегда прав. — Тихо сказала она с лёгкой улыбкой и вновь повернулась к сидящему напротив немцу. Их второй сеанс по психологии явно проходил гораздо успешнее, чем первый. — Скажите, а те записи до сих пор хранятся у Вас? — При всём уважении, я бы в жизни не смог от них избавиться. — Нацист потянулся к внутреннему карману плаща и вытащил оттуда заветные дневниковые записи, после чего протянул их женщине. Бумага пожелтела от времени, где-то она была надорвана, тем не менее сохранились фрагменты дневника очень даже неплохо. И, хоть Клара и не знала немецкого, она смогла понять, что записи датированы от начала января и до конца апреля сорок пятого года. — Надо же!.. — Восхищённо воскликнула жена генерала. — Живая история! — История? — Моррети поднялся, отряхнулся и подошёл к жене. Заглянул в дневник и прищурился. — Милый, ты же знаешь немецкий! Переведи, пожалуйста. — Она протянула ему бумаги. Габриэле взял их, осмотрел со всех сторон, полистал, пощупал и где-то полминуты всматривался в текст. — Интересно. Очень интересно. — Он подошёл к столу, открыл выдвижной ящик и положил туда записи, после чего запер их на замок. — Они временно побудут у меня, Вы же не против? — Это звучало как утверждение, а не просьба. — Нет, конечно. — На самом деле Рейх был против, но просто не мог отказать сказать генералу. Он посмотрел на часы: десять вечера. Италия должен был вернуться ещё часа два назад, а его всё нет. Интересно, почему?

***

Очередной кровопролитный бой закончился для персидской добровольческой дивизии победой. Командир её, возведённый итальянцами в чин полковника, оттирался влажной тряпкой от копоти и крови, успевших появиться на нём во время сражений. О, Дехгани точно не из тех военачальников, кто будет просиживать свои задницы в тёплых креслах, пока их солдаты бьются до последней капли крови. Такие сейчас сидят во Флоренции. Для него война — это профессия. Всю свою сознательную жизнь он провоевал в иранской армии и много где успел засветиться: в Ираке, в Афганистане, в Сирии и даже в ЦАР. Сейчас же он в Италии, которая уже очень сильно выбивается из вышеперечисленного перечня. После того, как враг отступил из небольшой и живописной деревеньки на пути к Турину, иранский командир зашёл в здание местного управления, где расположилось итальянское командование во главе с полковником Амброзио. Именно на цокальном этаже данного здания и содержались пленённые солдаты. — Итак, пацан, записывай: сегодня, двадцать четвёртого мая две тысячи двадцать первого года второй пехотный корпус уничтожил около шестисот вражеских солдат, среди которых треть — наёмники из стран военного блока НАТО. Уничтожены две базы врага. Взяты в плен сорок восемь бойцов, среди них двадцать пять итальянцев, пятеро британцев, девять американцев, два поляка, трое русских и четыре француза. Молодой итальянский солдат еле-еле успевал переводить речь Дехгани и одновременно записывать всё то, что он сказал, но переспрашивать не решался. — Русские? — Всё же переспросил радист. — Да. Одного зовут Василий Свиридов, позывной — «Торпеда», второго звать Иван Авдеев, позывной — «Медведь», третий своё пока ещё не назвал. — Нет, синьор Дехгани. Откуда у нас русские? Россия, если мне не изменяет память, не состоит в НАТО. — Не состоит. Но ни НАТО, ни России не выгодно, чтобы к власти пришли неугодные им люди. Поэтому они и посылают своих людей на поле битвы. — Хорошо… — Парень вновь что-то записал. — Давай-давай, тащи его! — Послышался громкий крик с лестницы. Амир-Мохаммад и переводчик обернулись туда. Двое рядовых тащили за руки судорожно вырывающегося пленного. — Ты у меня щас, сука, попляшешь! Как только они кое-как спустились с лестницы, перед добровольцем и радистом предстал и сам пленный: итальянец лет тридцати пяти на вид в камуфляжной форме, в бронежилете и со странным головным убором: это была будто бы каска, на которую прилепили хохол из длинных зелёных перьев. Во рту у него был кляп, коим служила какая-то грязная тряпка. — Кто это? Я таких тут раньше не видал. — Берсальер, синьор Дехгани. — Незамедлительно сказал радист. В ответ на непонимаюший взгляд перса пояснил: — Берсальеры — элитарные высокомобильные итальянские войска. Петушиные перья на шлемах — их отличительный признак. — Ага, то есть это что-то типа элитной армии? В таком случае, раз уж вражеские генералы прибегнули к использованию этих берсальеров, то дела у них идут не самым лучшим образом. — Это весьма вероятно, синьор. Но нам стоит быть гораздо осторожнее, ведь берсальеры — это нечто куда серьёзнее, нежели обычные солдаты. — Ага… — Дехгани задумчиво почесал бороду. — Так и запиши: также пойман в плен один берсальер. Радист послушно записал. — А вы чего стоите? Бросьте его в одиночную камеру и бегом на службу своему Отечеству! Парень перевёл сказанное, и солдаты поспешили исполнить приказ.

***

Несмотря на то, что по городу в любой момент может шибануть ракета, Королевство остался в мэрии допоздна. Визель и Мариани тоже ещё здесь, но остальные важные личности уже разошлись по домам и бомбоубежищам. Италия выкурил седьмую по счёту сигарету и выбросил бычок в пепельницу. Оставалось ещё много работы, и фашист даже задумывался о том, чтобы остаться тут ночевать. Мужчина как раз подписывал приказ об упразднении НИП и воссоздании НФП, когда в дверь постучали. — «Визель.» — Подумал Королевство и не прогадал. На пороге действительно стоял секретарь. — Здравствуйте, синьор Италия. Вас требуют к телефону. Таиланд. — Откуда у неё?.. Ладно, сейчас подойду. — Он встал, поправил феску и направился в кабинет секретаря. Дарио же остался стоять в коридоре, не собираясь подслушивать разговор. — Алло? — Привет, Италия. — Её голос звучал вымученно и устало. — Я так рада вновь услышать тебя… — Давай ближе к делу, у меня мало времени. Азиатка разочарованно выдохнула. — За мной следят. Итальянец нахмурился: — Кто? Кто посмел спутать нам карты? — А кто нам их путает? Интерпол, конечно же. Не думал же ты, что они за тобой побегали немного и оставили в покое? — Ч… Что?! Как они догадались?!.. Они знают о нашей с тобой связи?! — Подозревают. Ко мне приставили американца, и теперь он за мной следит. Сегодня он подкараулил меня на улице и устроил допрос. Я не знаю, возможно, этот разговор сейчас подслушивает полиция, и вскоре меня повяжут мои собственные подчинённые. — Тебе необходимо немедленно дистанцироваться от меня и остальной «оси». — Спустя десять секунд раздумий проинструктировал фашист. — Не смей паниковать и не пытайся вести себя скрытно, добровольно отвечай на все вопросы и не перечь им, иначе они сразу всё поймут. Нам нельзя встречаться ни в коем случае! — Я поняла. — Ответила тайка. — Сделаю всё возможное и постараюсь сделать так, чтобы Интерпол отстал от меня. — Постарайся. Если Интерпол всё поймёт и разгадает, то наш план может накрыться медным тазом! — Он стукнул кулаком по столешнице с такой силой, что дерево затрещало. — Я поняла. — Повторила женщина. — До связи.

***

— Уничтожить этих уродов — такова наша конечная цель, господа. — США взял указку в руку и обвёл фотографии фашистских командующих с Королевством Италией во главе. Высокопоставленные американские военные и приближённые самого Америки покивали головами и, чуть-чуть поговорив друг с другом шёпотом, вновь повернулись к проектору и воплощению, стоящему рядом с ним. Сидело там и воплощение штата Вирджиния, правая рука представителя Соединённых Штатов. Брайан Косгроу тоже был там, как и Элизабет Кэмпбелл с Льюисом Гиббсом. Последний — молодой чернокожий парень — также не так давно стал третьим секретарём Штатов. Отношения между ним и фашистским агентом не сложились практически сразу. Если добродушная и открытая Элизабет сразу же шла на контакт с коллегой, с удовольствием пожимала ему руку и то и дело приглашала на чашечку кофе, то Льюис был её полной противоположностью. «Комплекс неполноценности.» — Думал про него Косгроу. Гиббс был худым и довольно низким, не мог похвастаться большой физической силой, чем очень контрастировал с Косгроу. И, походу, негр был неравнодушен к Элизабет и пытался проявлять к ней знаки внимания, но она упорно его игнорировала. А Штаты тем временем продолжал: — Эти «люди» являются организаторами восстания неофашистов и последующей за ним гражданской войны. Думаю, многие из них уже вам знакомы. — Он намекающе посмотрел на фотографии Моррети и Манчини. Что первый, что второй были довольно известны даже за пределами Италии. — Если у вас есть какое-либо «творчество» «многоуважаемого» Габриэле Моррети, то советую немедленно от него избавиться. Косгроу действительно хранил у себя несколько книг и парочку эссе авторства Моррети. И дело не в том, что это его старый знакомый и по совместительству один из самых заметных людей в партии. Его произведения были весьма и весьма неплохи. Если б он не связался с политикой, возможно, стал бы гораздо популярнее и не получил бы всемирную ненависть, как добавку к своему существованию. — Нам нужно покончить с этими разодетыми психами и отправить их на виселицу. Необходимо сделать так, чтобы фашизм больше никогда не путался у нас под ногами и был искоренён раз и навсегда. Я лично приму в этом участие, господа. Ранее нашими главными проблемами были Россия и Китай, но сейчас их можно отодвинуть на второй план. НАТО для того и создавалось, чтобы сдерживать агрессию, и не только коммунистическую. — Он поднял стакан с виски, стоящий на столе. Остальные подняли свои. — Будущее фашистских преступников уже предрешено. Нам же остаётся лишь исполнить его как можно скорее. Тост за НАТО, за Америку и за мирное небо над головой, господа! Они чокнулись и стали пить. Все, несмотря на мировую напряжённость, что вот-вот была готова дойти до ста процентов, весело засмеялись и начали вести светские беседы, будто бы в этом конференц-зале не решается судьба всей планеты. Походу, речь США действительно их вдохновила и обнадёжила. Только Косгроу было невесело. — Вы сегодня ещё более мрачный, чем обычно. Почему Вы не радуетесь? Скоро с фашизмом будет покончено. — Обратилась к нему Элизабет, кладя изящную ладонь в белой перчатке ему на плечо. — Что-то мне подсказывает, миссис Кэмпбелл, что фашисты не так просты, как кажутся. Нам стоит воспринимать врага всерьёз и не недооценивать его. — Он залпом допил виски и, вытерев губы салфеткой, поставил стакан вверх дном с характерным стуком о глянцевую столешницу. — Да это же просто разодетые фанатики! Неужели Вы думаете, что нам, американцам, смогут противостоять кучка радикалов в чёрных рубашках? — Радикалы противостоят нам в Афганистане, и мы до сих пор не смогли от них избавиться, несмотря на всю нашу мощь. А господин президент недавно и вовсе отдал приказ уйти нашим войскам оттуда. — Но… Это другое, Вы не понимаете! А Вас за такие заявления могут и засудить. — Она налила себе ещё виски и сделала глоток. — За то, что я говорю правду? Забавно. — Агент вымученно усмехнулся. — Одно дело — это Афганистан, совсем другое — Италия. В первом и вовсе ничего, кроме гор и камней, нет, но за этот клочок земли всё равно борются одни исламские фанатики с другими, а мы вынуждены им помогать. — Ну-ну. — Скептически сказал Брайан, беря с ближайшей тарелки бутерброд с икрой и надкусывая его. — Не будьте таким пессимистом. Всё у нас получится, и больше таких недоразумений в таком цивилизованном месте, как Европа, не будет. — Я никогда не был пессимистом. Я просто трезво оцениваю ситуацию. Возможно, поэтому Гиббс и не любит меня. — Он кинул взгляд на Льюиса, что стоял далеко в стороне и беседовал с каким-то генералом. — А недоразумения в мире будут всегда, что бы мы не предпринимали. В конце концов, все мы живём в антиутопии. Кэмпбелл недоумённо посмотрела на него и села рядом. — К чему это Вы, Косгроу? — Ни к чему. Так, размышления вслух. — Он вновь надкусил бутерброд, чувствуя, что сболтнул лишнего, и в голову его коллеги могут полезть не те мысли. — Странные у Вас размышления. — Я умею рассматривать одно событие с разных сторон. И могу всё прояснить специально для Вас. — Брайан понимал, что Элизабет теперь будет искать в его словах подвох, поэтому воспользовался беспроигрышным вариантом: осторожно накрыл её ладонь своей и сказал: — Не хотите прогуляться сегодня со мной? Судя по тому, как засветились её глаза, и как она дрожащим голосом ответила «конечно», он попал прямо в яблочко. На этот раз его пронесло, но никогда ещё Косгроу не был так близок к провалу.