***
Кабинет Кальцабиджи находился на третьем этаже. К слову, сама штаб-квартира гостайпола располагалась неподалёку от дворца принца Витториано. Контрразведчики разместились в здании, которое так же ранее принадлежало аристократам и юриспрудентам по совместительству — в здании суда имени Джованни Чиалетти, графа флорентийского. Люди Кальцабиджи за всё то непродолжительное время, что он находился на своей должности, успели демонтировать всё то, что было связано с республиканским правительством. Они развесили у входа флаги ИСР и сквадристов, а также уже начали устанавливать новый интерьер внутри здания. Например, когда Кёлленберг разбирался с секретаршей (или кто эта девушка у стойки вообще), Солинас увидел двух чернокожих рабочих, что явно против воли крепили прямо напротив входа объёмную фигуру фашистского орла из какого-то позолоченного материала, а также развешивали фотографии известных фашистов двадцатого века, нынешнего вождя современных фашистов и пропагандистские плакаты. Девушка галантно постучалась в массивную резную дверь из тёмного дерева. — Войдите. — Послышалось из кабинета. Она открыла дверь, и они зашли внутрь. Кабинет был обставлен скромно и по-солдатски строго: посреди стоял рабочий стол, в углу стоял книжный шкаф, в противоположном от нём закутке располагались небольшой угловатый диван и кофейный столик рядом; справа от рабочего места полковника было настежь распахнутое окно, а чуть левее от него стоял старинный сервант. Пожалуй, это был единственный предмет декора, если, конечно, не считать портрет вождя, висящий за спиной у Кальцабиджи. Королевство довольно улыбался, совсем чуть-чуть обнажая свои острые зубы. Услышав, что дверь открылась, Кальцабиджи поднял голову — до этого он, держа в руке лупу, внимательно рассматривал какие-то документы. Все трое вошедших отсалютовали по-римски. — Синьор полковник, к Вам тут визитёры. — Бесстрастно сказала девушка. — Я вижу. — Он чуть нахмурился, но уже в следующую секунду на его лице появилась наигранно-приторная улыбка: — Марианна, Вы свободны. Я позову Вас, если что. Девушка кивнула и вышла. Полковник, скрестив руки за спиной, в два шага вышел из-за стола и подошёл к Кёлленбергу. — Позвольте узнать, по какой причине Вы здесь, майор? — Добродушно спросил он, но Кёлленберг прекрасно понимал, что это лишь маска. — Как это «по какой причине», герр штандартенфюрер? Я привёз Вам старосту. — Он многозначительно оглядел Солинаса, что явно чувствовал себя некомфортно. — Какого ещё старосту, Кёлленберг? — Маска добродушия мгновенно слетела с его лица, и Кальцабиджи нахмурился. У Вальтера едва заметно глаз дёрнулся. — Вы же сами говорили, что предыдущего старосту полицаев застрелили партизаны. — Говорил. И у меня уже был кандидат на данную роль. А это кто такой вообще? — Меня зовут Аристотель Солинас, синьор полковник, я с моденских гор, из деревни, куда Вы доставили синьора Брукса. — Так он ещё и деревенщина! — Возмутился Кальцабиджи. Кёлленберг вздохнул. — Что конкретно Вам не нравится, штандартенфюрер? Полковник мгновенно успокоился, завёл руки за спину, подошёл ближе к майору и с любезной улыбкой спросил: — Где его документы, паспорт и всё прочее, майор? В деревне оставили? Вальтер невозмутимо полез во внутренний карман пиджака и с широкой ухмылкой победителя достал оттуда нужные бумаги, после чего вручил их шефу гостайпола. Тот документы принял, взял со стола лупу и начал их внимательно изучать, сощурив глаза. Солинас же молча стоял рядом и, казалось, превратился в статую. Кальцабиджи поднял взгляд на Кёлленберга только после того, как прочитал специальное удостоверение, где говорилось, что грек добровольно пошёл служить фашизму. Полковник как-то странно хмыкнул и протянул документы, казалось бы, Кёлленбергу — тот уже вытянул руку, чтобы их взять, но нет — шеф IV Управления ДГСС неожиданно всучил бумажки в руки Солинаса. Майор сразу понял, что это очередная попытка задеть его, как политического оппонента, и вывести из себя. Что ж, у Кальцабиджи это почти удалось. — Ладно, посмотрим. Стрелять-то хоть умеете, Аристотель? — Шутливо спросил он, вновь скрещивая руки за спиной. — Умею, синьор полковник. — Это хорошо… — Мужчина подошёл к полицаю и, фривольно положив руку на его худые плечи, направился вместе с ним к выходу. — Я проведу Вас к генералу полиции Роатте, он как раз здесь. Там мы составим на Вас протокол, а после дело за малым. Шеф внешней разведки никак не думал, что они, полностью его игнорируя, выйдут в коридор и хлопнут дверью. — «Какое неуважение, штандартенфюрер.» — Подумал Кёлленберг, впрочем, не особо злясь из-за этого и одновременно с этим улыбаясь уголком губ. К выходкам Кальцабиджи он давно привык и даже начал получать какое-то извращённое удовольствие от них. Как ещё попытается унизить его старый дьявол?***
Королевство Италия склонился над картой, внимательно изучая плоды его с генералами трудов. За полтора месяца боевых действий фашисты сумели захватить огромные земли. Гражданская война началась двенадцатого мая и длится уже более месяца, но результаты её просто ошеломляющие: под полным контролем фашистов Тоскана, Лигурия, Эмилии-Романья, Ломбардия и почти вся Сардиния; взят в осаду Милан. Город оказался настолько сильно укреплён, что повстанцы не смогли взять его, а как только их силы подчинили себе Ломбардию (было это в середине июня), то взяли город в блокаду, надеясь взять жителей столицы моды измором. Но миланцы явно не собирались сдаваться, и их мучения продолжаются уже более двух недель. Из Тосканы им, неофашистам, открыт прямой путь в Лацио, а оттуда уже — на Рим. Но, несмотря на это, они не продвинулись и на десяток километров внутрь области из-за огромного скопления там правительственных войск и НАТОвских батальонов. Зато на севере Италии повстанцы редко встречали какое-то сильное сопротивление — были случаи, когда противник просто разбегался в разные стороны или добровольно сдавался в плен без боя. Города обычно сдавали, отступая от них, а не сражаясь за них. В городах и особенно часто в деревнях солдат Итальянского Фашистского Движения встречали на радостях, как освободителей. НАТОвцев на севере было гораздо меньше. Королевство, как бы ему не было досадно, узнавал в подобных «сражениях» свой собственный народ — итальянцы никогда не были боевой нацией. «Нам не хватает материала. Даже Микеланджело был нужен мрамор, чтобы ваять статуи. Если бы у него была только глина, то он ничего не мог бы делать, кроме горшков. Народ, который на протяжении шестнадцати столетий был наковальней, не может сделаться молотом в течение нескольких лет.» — Именно так говорил дуче. И он был, как обычно, прав. Королевство не знал, радоваться этому или нет. Но была проблема похлеще трусости врага — фашисты до сих пор оставались раздробленными. Несмотря на то, что командование над повстанцами на себя взяли генералы из Эмилии-Романьи и Тосканы, многие ультраправые из других областей продолжали вести весьма своевольную и в некоторых случаях даже полностью независимую политику. Вся MFI была подобна Белому движению в России — такая же разношёрстная, объединённая лишь одной идеей — уничтожить противника. Правда, в данном случае это были не большевики, а НАТОвцы и ВСИ. И независимость от Флоренции ультраправых группировок надобно подавить во избежание неприятностей и возможности Второй Гражданской войны после взятия Рима. Синьора Санторо уже разработала план подавления «суверенитета»: она, как и многие в партии, пришла к выводу, что без тамошних лидеров экстремисты не будут представлять какую-то серьёзную угрозу. Значит, лидеров их надо лишить. И отправить в гостайпол, там с ними быстро разберутся. Хайльманн молча сидел в кресле напротив стола начальника, терпеливо дожидаясь, пока он рассмотрит все карты, найдёт там что-то важное для себя и наконец-то поднимет на него взгляд кроваво-красных глаз. И он поднял. Италия окончательно убедился, что Хайльманн — мажор, каких поискать. Очень стильный мажор, между прочим. Министр опять сменил свой наряд и заявился к лидеру в чёрном кожаном плаще с белыми элементами, явно сделанном по эсэсовскому образцу, и чёрной фуражке с серебряной кокардой в виде орла ИСР. Если бы не Иоахим, Италия никогда бы в жизни не подумал, что у министра фуражек будет больше, чем у многих генералов. Конечно, свой шикарный плащ он снял в гардеробной, как и фуражку, и прошёл в кабинет к вождю в тёмно-сером деловом костюме, украшенном несколькими массивными орденами. фон Хайльманн отсалютовал, сел в кресло и выжидающе поставил локти на стол, сцепив пальцы в замок. На пальцах его красовались самые разные кольца и перстни — Королевство насчитал четыре штуки на правой руке и три — на левой. Тут не хочешь — залюбуюшься! Министр был из тех крайне редких людей, на которых абсолютно любая одежда будет смотреться превосходно, а многочисленные украшения лишь добавляют статности и величия, а не делают похожим на цыганского барона. Вероятно, дело было в действительно аристократичной и по-настоящему прекрасной внешности; подобных ему представителей homo sapiens хочется рисовать, а не просто фотографировать. Фашист довольно неплохо художествовал: помнится, он даже нарисовал портрет короля Виктора Эммануила II. Давно это было, ещё в середине девятнадцатого века. Спустя почти два века Италии вновь захотелось взять в руки карандаш и подробнейшим образом изобразить не то чтобы полноценный портрет, но хотя бы лицо министра: его длинные белёсые ресницы, вечно печальные «по-арийски» голубые глаза и тонко очерченные губы, прямой нос и немного впалые щёки, идеально прилизанные волосы… И руки. Руки надо нарисовать обязательно. Даже у Моррети руки были неестественно костлявые, с заметными прожилками вен — у фашиста иногда возникало ощущение, что это просто кости, обтянутые бледной кожей. У Хайльманна, что странно, такого не было. Руки у него были не бледные, нет, просто… Очень-очень светлые, ухоженные и нежные. Королевство никогда не испытывал какого-либо влечения к мужчинам, но, встречая, по его мнению, красивых представителей мужского пола, просто не мог не отметить все особенности их внешности и как следует их рассмотреть и запомнить. Санторо была полной противоположностью фон Хайльманну. Она пришла всё в тех же белом свитере, чёрной длинной юбке и туфлях на невысоких каблуках, разве что надела сверху чёрный пиджак с прикреплённым на нём партийным значком. Она, в отличие от министра иностранных дел, не блистала и шикарной внешностью: лицо её было покрыто хоть и малозаметными, но морщинами, волосы, казалось, немного выцвели, да и седина не прибавляла им красоты. Руки Марии были грубые, мозолистые и напоминали более мужские, нежели женские. И глаза её самые обыкновенные, не было в них ничего занимательного. «Деревенщина.» Доктор сидела напротив министра, своего вечного соперника, и молча смотрела в окно, подперев щеку рукой. Как только государство закончил рассматривать карты и поднял голову, она мгновенно повернулась к нему. — Я позвал вас, господа министры, по не самому приятному, хоть и важному вопросу. — Королевство медленно вышел из-за стола и встал перед ним, оперевшись о столешницу обеими руками и присев на самый край. — Операция «Длинный прыжок» под руководством майора Кёлленберга завершилась успехом — генерал-полковник НАТО Рональд Брукс взят в плен, как и его ближайшее окружение. Но вот незадача: — Италия достал сигарету, закурил. — мы не подумали, что делать дальше. — Мы выторгуем у НАТО определённые «поблажки» и попробуем пойти с ними на сближение, для этого я лично встречусь с их представителем, кто бы это ни был. Если, конечно, такое предложение последует, и они пойдут к нам на встречу, чтобы выручить своего генерала. — Хайльманн откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. — Я знаю, какова Ваша роль в данном деле! — Резко повернулся к нему Италия, сказав фразу чуть жёстче, чем следовало. — А что мы с Бруксом-то делать будем? НАТО же потребует его выдачу! — Синьор Италия, — Подала голос Санторо. Королевство тут же обернулся к ней. — я, конечно, ничего не утверждаю, но вряд ли НАТО понадобится генерал-пленник, которому фашисты могли промыть мозги. Взятие Брукса в плен очень сильно скажется на его репутации, и это «чёрное пятно» с его биографии более не смоется. А мы… Мы можем использовать его, как инструмент для поднятия духа наших солдат. Отдадим его в распоряжение министра пропаганды Грациани, а он-то знает, как заставить простой люд поверить в фашизм, как заставить стадо идти за пастухом. — А что же, отдавать его НАТОвцам Вы не планируете? — Усмехнулся Хайльманн. — Мыслите глубже, синьор фон Хайльманн: будь у Брукса опыт хоть в полвека, он бы для НАТО и выеденного яйца не стоил после того, как мы его плени… В дверь постучали. — Войдите! — Крикнул Королевство, не отрывая взгляда от вновь спорящих министров. Дверь отворилась, и на пороге возник высокий силуэт. Он мог принадлежать только одному человеку, Италия знал это. — Опаздываете, доктор Рихтенбруннер. Это нехорошо. — Прошу прощения, вождь. — Он прошёл в кабинет, снял фуражку и положил её на кофейный столик, после чего отсалютовал лидеру и встал по стойке «смирно». — Возникли непредвиденные обстоятельства, мне пришлось задержаться. — Впредь не разочаровывайте меня, Эрнст. А то потеряете моё доверие. — Серьёзно сказал мужчина, нахмурившись, сминая окурок в руке и сверля генерал-майора взглядом. Рихтенбруннер внутренне содрогнулся, но внешне остался абсолютно бесстрастным: — Прошу прощения ещё раз, синьор Италия. Подобного больше не повторится. Фашист мгновенно повеселел и достал вторую сигарету, улыбаясь и прикрывая глаза: — Отлично! Садитесь, нам есть, что обсудить.***
Они детально продумали план, связанный с переговорами с НАТО и, собственно, самим Бруксом и другими высокопоставленными лицами, взятыми в заложники. Рихтенбруннер заявил, что за блестяще проделанную операцию Кёлленберга повысят до подполковника. Доктор вообще был каким-то немногословным, хотя обычно он говорит много и далеко не всегда по делу. И, хоть он и бо́льшую часть времени смотрел точно на вождя, периферийным зрением Италия замечал, что генерал нередко мельком бросает взгляды на сидящего рядом с ним министра иностранных дел, особенно, когда итальянец по какой-либо причине разворачивался к ним спиной. Санторо же либо ничего не заметила, либо сделала вид, что не заметила. Но… Как можно было этого не заметить? Особенно, когда Королевство, вновь поворачиваясь к своим, так сказать, партайгеноссе, отчётливо разглядел, как руководитель Главного Управления Государственной Безопасности убирает руку с колена министра. Хайльманн, к слову, так и остался полностью беспристрастным, ни одна мышца на его лице не дрогнула, и он продолжал сидеть смирно, не выказывая явных признаков недовольства фривольностью генерал-майора. Условились, что Брукса и его генералов они всё же отпустят, но только после того, как фон Хайльманн уладит все свои дипломатические связи и сможет найти хоть какой-то компромисс с Америкой и остальным НАТО. Оставалось только ждать. И только Королевство собирался отправить на выход министров и генерала, как в кабинет бесцеремонно зашёл Визель — с недавнего времени он был единственным, кому позволялось входить без стука — и заявил, что Италию к телефону требует лично США.***
Разговор со Штатами вышел долгий и нервный. Даже из-за стены оставшиеся втроём Санторо, Хайльманн и Рихтенбруннер слышали, как их вождь грязно ругается и буквально спустя секунду говорит с собеседником так ласково, будто с ребёнком. Рихтенбруннер был убеждён, что воплощение США и есть ребёнок. Трёхсотлетний ребёнок-переросток, заигравшийся в Бога. Как иначе объяснить его дикое рвение удержать прежние позиции в Италии, сохранить созданный им же однополярный мир и подняться по мировой лестнице ещё выше, чем он есть? Рихтенбруннер никогда не был карьеристом, что уж там, он был недоволен тем, что на пост начальника ДГСС выбрали именно его. Почему его? Почему не того же Роатту? Или Кальцабиджи? Рихтенбруннер хотел воевать, он рвался на фронт, но вместо этого был вынужден заседать во дворце принца Витториано и заниматься бумажками. Из полевого подполковника его превратили в штабного генерала. Сомнительный повод для гордости. Звание доктора Рихтенбруннер полностью заслужил, отучившись в военной академии и после — на службе в армии, но вот звание генерал-майора не заслужил уж точно. По крайней мере не таким образом, каким получил его. Ужасно захотелось закурить. А что? Если вождю можно, значит, и ему тоже. И доктор достал сигарету и закурил. — Вы что творите, доктор?! — Гневно прошипела Санторо, закрывая нос рукой, стараясь отгородиться от дыма. — Курю, если Вы не видите, синьора Санторо. — Вам запрещено!.. Вы позорите себя! Затушите окурок немедленно! — Я нигде не видел табличку о том, что курить запрещено. Хайльманн вновь усмехнулся и блаженно прикрыл глаза. — У Вас неплохое чувство юмора, герр доктор. И кто сказал, что у Вас нет харизмы? — Насмешливо сказал министр, расслабляясь. — Буду считать это за комплимент, синьор министр. Хайльманн в который раз весело хмыкнул и улыбнулся одними губами, после чего перевёл взгляд в окно. Санторо сердито промолчала. Италия вернулся через пятнадцать минут, весь потный, взлохмаченный и раскрасневшийся. Он быстро прошёл к своему столу и сел за него, снимая на ходу феску. — Синьор Италия, как прошли переговоры? — Приторным тоном спросила Мария. — Мне удалось договориться с представителем Штатов. Он сказал, что обсудит всё со своим Конгрессом, а после они, вероятно, пригласят Вас за стол переговоров, синьор фон Хайльманн. — Обратился он к притихшему МИДу. — Каковы прогнозы, mein herr? Я смогу выполнить свою дипломатическую миссию? — Всё зависит от того, намазали ли им задницы скипидаром. — Фашист почесал подбородок, уставившись в потолок, а Рихтенбруннер кое-как смог сдержать смешок. Санторо про себя возмутилась манерам вождя, но лишь сильнее сжала подол юбки, а Хайльманн сделал вид, что не понял юмора. — Если намазали — то Ваши хвалёные переговоры сорвутся, как, впрочем, и весь наш план, если же нет, то, в таком случае, дело будет зависеть только от Вас. Штаты пообещал, что вынесет решение завтра и позвонит лично Вам ровно в пять вечера. Будьте готовы принять звонок, синьор министр. Иоахим с готовностью покивал и чуть сдвинул брови к переносице; он явно нервничал. — «Дипломату свойственно тяжко переносить всякие мелочи. Боится провала, бедняга.» — Подумал Королевство и посмотрел на Рихтенбруннера, что сжимал между пальцами практически полностью стлевшую сигарету и, казалось, вообще не обращал внимание на то, что она практически обжигает его пальцы, если уже не обожгла. Он вновь с интересом рассматривал своего коллегу, съехав вниз так, чтобы можно было в деталях разглядеть его снизу вверх. — Доктор Рихтенбруннер, — Громко позвал итальянец. Рихтенбруннер встрепенулся и немного рассеянно перевёл взгляд на вождя. — следите за своими подданными и ограничьте вседозволенность Кёлленберга. Он должен знать своё место. Он — талантливый и умный парень, а такие умеют красиво говорить и хитро мыслить. Если против меня поднимется мятеж, организаторами которого являются люди, давшие мне присягу, то, я уверен, Кёлленберг будет одним из первых в их рядах. Рихтенбруннер понимающе покивал и отвёл взгляд в пол на пару секунд, после чего вновь посмотрел на Италию: — Вы подозреваете его в неверности? Я могу приказать Кальцабиджи установить за ним слежку и… — Не надо. — Резко ответил он. — Я его ни в чём не подозреваю, просто он по своей натуре очень хитрый и опасный человек. Даже Вам, доктор, следует быть с ним настороже. Мало ли, какими компроматами он будет Вас шантажировать. — Он мой подчинённый, синьор Италия. При сильной необходимости я избавлюсь от него. — Он наконец-то положил то, что осталось от окурка, в пепельницу. Королевство одобрительно хмыкнул: — Иногда и от толковых людей избавляться надо. Я понимаю, что с Кёлленбергом всё не так просто, но… Сведите отношения Третьего и Четвёртого отделов к самому минимуму. Особенно отношения их шефов… — Фашист прекрасно понимал, он уяснил это ещё на корпоративе в честь открытия Главного Управления Государственной Безопасности, что отношения разведки и контрразведки находятся в состоянии Пизанской башни. Ему не хотелось разбираться, Кальцабиджи или Кёлленберг был инициатором их «прохладных» отношений, он понимал лишь одно — им необходимо дистанцироваться друг от друга как можно быстрее, иначе обе спецслужбы начнут свою «Холодную войну», аки «кто на кого больше компромата отроет», «кто за кем слежку быстрее установит», «кто кого первым перед начальством опозорит». — Я Вас понял, синьор Италия. Они и сами не горят особым желанием общаться, но их постоянные пререкания действуют мне на нервы. — Австрияк устало потёр переносицу. Он не хотел вспоминать, как в приступе ярости вдребезги разбил о стену бутылку своего любимого армянского коньяка, когда шефы обеих разведок по чистому совпадению пришли отчитываться к нему в один момент и начали взаимно обмениваться колкостями и плеваться ядом друг в друга. Тогда он выгнал их с такими воплями, что его адъютант с секретарём в приёмной невольно содрогнулись. Бутылка полетела в Кёлленберга, но он успел вильнуть в сторону. Кальцабиджи отреагировал мгновенно, но очень холодно: посмотрел на него нечитаемым взглядом и, оставив документы, молча вышел, цокая каблуками сапогов. Кёлленберг быстрым шагом удалился из его кабинета через пару секунд, сказав тихо: «я позову уборщицу, доктор». Воспоминания о том неприятном инциденте вновь начали приводить Рихтенбруннера в лёгкую злость. Возможно, он бы «потерял лицо» перед вождём, если бы не Хайльманн, что положил руку ему на плечо и чуть сжал ткань униформы. Ощутив прикосновение его пальцев, генерал почувствовал, как ярость медленно покидает его. — Не стоит нервничать из-за подчинённых, доктор Рихтенбруннер. Помните, что их всегда можно заменить, а вот нервы — уже нет. Санторо неодобрительно хмыкнула. — Вот и чудненько. — Италия прикрыл глаза и наклонил голову набок, широко улыбаясь. — Свободны.***
Второго июля ровно в пять ноль-ноль вечера министру иностранных дел Итальянского Фашистского Движения сообщили, что переговоры с Североатлантическим Альянсом состоятся в Париже через неделю.