«Америка не спешит признавать своë поражение. У неë заготовлено как минимум четыре плана по уничтожению всей правящей фашистской верхушки, и это только те, что я и мои информаторы смогли выведать. Далее приведена цитата Карлтона Барлоу, агента ЦРУ и советника главы вышеупомянутой спецслужбы Уильяма Бëрнса: «Мы должны стереть всю эту фашистскую грязь с земли, как стирают ластиком ненужные надписи. Для этого мы задействуем все наши имеющиеся средства, законные и незаконные, гуманные и негуманные. Мы не должны допустить и малейшую вероятность возникновения повода для Третьей мировой войны. Мистер Бëрнс, позвольте представить Вам список специально подготовленных для этих сверхсекретных операций агентов. Все они — профессионалы, которым ошибки попросту неведомы.» Все эти операции ЦРУ обозначает как операцию «Убой свиней». Среди основных целей ЦРУ отмечает следующих лиц: 1) Королевство Италия; 2) Габриэле Моррети; 3) Алессандро Манчини; 4) Мария Санторо; 5) Эрнст Рихтенбруннер. Увы, список агентов-охотников мне пока неизвестен. Наши вожди должны быть в высшей степени осторожными, их должны окружить профессиональной охраной.» — Из шифровки итальянского резидента в США Б. Д. Косгроу.
***
В честь победы Фашистская Италия решил устроить грандиозный банкет. Всë было организовано уже через неделю, двадцать восьмого марта. Действие происходило в одном из роскошнейших дворцов Рима, который фашист тут же конфисковал в свою собственность. На пир были приглашены Японская империя и Иран со своими послами, а также командиры иностранных добровольческих легионов MFI. Таиланд по понятным причинам приехать бы не смогла, поэтому фашист не посылал ей приглашение во имя конспирации. Праздник обещал быть с размахом. Италия также послал приглашение вице-адмиралу военно-морского флота — британцу с итальянскими корнями, Алистеру Конраду Монро, старому другу Бьянки. Он вызывал у фашиста наибольшее доверие в отличие от главы ВМФ и прочих важных шишек оттуда. Монро был тем самым морским волком из фильмов: изъеденный жизнью, насквозь пропахший морем и солью, заросший щетиной и вечно сжимающий самокрутку в пожелтевших зубах, он был идеальным воплощением бесстрашного командира, что готов наравне с рядовыми матросами броситься в последний бой. Он был абсолютно невежлив, неэтичен, матерился через слово и говорил всë, что думал, но, несомненно, Монро также был профессионален, начитан и натренирован. И, что самое важное, он был верным итальянскому правительству вне зависимости от того, кто там сидел, поэтому Италия не сомневался в том, что попал точно в яблочко. В любом случае допрашивать Монро о верности он сейчас точно не собирался — был слишком занят празднествами. Всë было такое… Светское и аристократическое. Отдавало эстетикой конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Фашист подобное не особо жаловал, но понимал, что нужно организовать нечто… Такое. В исполинских размеров бальном зале дворца поставили накрытый белой узорчатой скатертью длинный стол, заставленный всяческими вкусностями и яствами. В основном из итальянской кухни, конечно, но были и блюда из французской, английской, немецкой культур. Закупились древними и дорогущими винами, коньяками и прочим алкоголем вплоть до самой обычной водки. Воплощение хотел, чтобы высшие партийные чины вечером остались очень довольны и запомнили его на всю оставшуюся жизнь. Да и сам Королевство хотел как следует отдохнуть и отпраздновать победу, особенно после всего того стресса, что он пережил. Он понимал, что все напьются и нажрутся так, что ничего соображать не будут, поэтому предупредил слуг, чтобы наутро не пугались картины всеобщего похмелья. Да что уж греха таить — мужчина и сам собирался как следует напиться. Зал был воистину прекрасен — отделан в стиле барокко искусным мастером, весь покрытый золотом и сияющий после генеральной уборки, он напоминал собой те самые залы восемнадцатого века, в которых короли и королевы устраивали грандиозные пиршества. Посреди помещения висела огромная инкрустированная драгоценными камнями позолоченная люстра со множеством свечей, идеально дополняющая композицию. Удивительно, что зал не пострадал от военных действий. Он навевал ассоциации с классической музыкой, дорогими фраками и сюртуками, духами от лучшего парфюмера, искусством времëн Ренессанса, красивыми перчатками, что носят только богатые люди, и настоящим триумфом. «Хайльманн точно оценит всë это великолепие, когда приедет.» — Думалось Италии, ибо министр во всë вышеперечисленное вписывался просто идеально. Фашист взглянул на часы: восемь вечера. Ещë рано. Основной поток гостей должен приехать в девять. За окном медленно садилось Солнце, окрашивая помещение в красноватый оттенок, делая его ещë более атмосферным. Италия вздохнул полной грудью — этот вечер принадлежал только ему, ему и больше никому. — Ну, как Вам вечер? — Сказал мужчина, подходя к Визелю и его жене, Кристине. Визель ласково называл еë «Кристэн». Эта чета приехала самой первой, и Дарио сразу же объяснил, что задерживаться надолго они не собираются. Визель не пил вообще, а его жена сказала, что больше двух бокалов не потянет, так что уедут они где-то до полуночи. Королевство их отговаривать от этого не стал. — Всë так помпезно! Мне очень нравится, синьор Италия. Жаль, что гостей сейчас мало. — Сказала Кристэн и улыбнулась. — Да, Вы постарались на славу, синьор. Этот пир должен войти в историю. — Задумчиво сказал секретарь, потирая свой подбородок и рассматривая роскошное убранство. Он был одет по-другому, хоть и всë так же строго: в чëрный фрак с бордовым галстуком и чëрного цвета брюки. На ногах его были остроносые лакированные ботинки из кожи. Его русые волосы были идеально расчëсаны и прилизаны назад. Словом, хорошо мужик подготовился. Сам Италия пришëл всë в той же серо-синей фашистской форме, что и носил до этого. Ему не нужны никакие костюмы, чтобы выглядеть красиво и пафосно. — Спасибо. Я просто не мог не организовать праздник таких масштабов в честь нашей победы. — Ох, если бы не Вы, наша страна окончательно бы вверглась в пучину отчаяния и безнадëжности… Я так хотела Вас отблагодарить за нашу победу, но никак не могла с Вами встретиться лично… — Кристина усмехнулась и прикрыла рот рукой, затянутой в длинную белую перчатку. — Ну что Вы, не стоит… Я всего лишь символ. Истинным победителем был итальянский народ, а я лишь направил его волю в нужное русло. — Прошу, отставьте эти любезности! Все мы знаем, что это ложь. — Ох, приготовьтесь, вождь… — Насмешливо сказал Визель и подмигнул ему. — Моя жена — та ещë болтушка!***
Выслушивать похвалы от синьоры Визель пришлось целый час. Италия не сомневался, что даже Хайльманн не умеет так лебезить, как она. В итоге фашист, завидев из окна подъезжающие дорогущие машины на фоне чудом уцелевших дорог, вежливо откланялся и вышел встречать гостей. Пожимая руки, улыбаясь и обмениваясь любезностями с госслужащими самого разного ранга, он и не заметил, как к дворцу подъехал чëрный лимузин. Оттуда вылез водитель и открыл дверь пассажирам. Первым из машины вышел Венгрия, за ним — Румыния. Потом показались и НГХ с Болгарией. Последним скромно вылез Третий Рейх. Они вежливо подождали, пока Италия поприветствует, пожмëт руку и проводит министра пропаганды Грациани и его жену во дворец, а когда он вернулся, то, ни минуты не медля, подошли к нему. — Здорово, царëк! — Рассмеявшись, сказал Хорватия, вальяжно пожимая руку Королевству. — Скучал по нам? — А как же. Столько времени ведь не виделись. — Италия обвëл взглядом союзников. — Я смотрю, вы даже принарядились для столь значимого события. И действительно: все были одеты в костюмы-смокинги, разве что Венгрия нацепил поверх пафосный чëрный плащ, а Румыния облачился в песочный фрак и такого же цвета брюки, а на руки надел чëрные перчатки. — А ты всë в той же форме. — Сухо констатировал факт Рейх. К слову, он тоже надел фрак, но чëрный и расшитый золотом. Можно сказать, гораздо более понтовый, чем румынский. Руки немца были затянуты в белые перчатки, а на ногах — идеально вычищенные лакированные ботинки. — Мне не нужно нацеплять на себя душные костюмы, чтобы выглядеть величественно. — Через силу улыбнулся (хотя скорее даже осклабился) ему Королевство. — «Хоть бы волосы причесал, итальяшка.» — «Хоть бы рожу попроще сделал, немчура.» — Ладно, мы тогда пойдëм внутрь? Скажи, а пить можно уже? — В предвкушении потирая руки спросил бывший предводитель усташей. — Можно. Идите, мне ещë гостей встречать. Они вошли во дворец, лишь Болгария недоверчиво покосился на фашиста, когда понял, что Рейх с ними почему-то не идëт. Однако монархист ничего говорить не стал — дескать, дело не моë. — Господин Третий Рейх, не соизволите ли Вы мне сказать, какого, мать его, хуя происходит?!.. — Резко заорал мужчина, когда понял, что улица опустела. — О чëм ты? — Невозмутимо спросил тот. — Какого хера ты пускаешься в истерики после кошмаров?! — Оскалился Италия, схватив его за лацканы фрака и резко дëрнув на себя. — Мне что, теперь вообще оставлять тебя одного нельзя? Может, мне ещë и сказки на ночь начать тебе читать?!.. Нацист оскалился в ответ, но не предпринял попыток вырваться. — Почитай, ежели хочешь. — Язвительно ответил Третий, нахмурив брови и невольно приподнимая уголки губ в изощрëнной улыбке. В это же мгновение воздух разрезал оглушающий свист, и через секунду Рейх повалился на землю, чудом успев подставить руки. Перевернувшись на спину и приподнявшись на локтях, он с лëгкой паникой в глазах уставился на Италию; пощëчина его была настолько сильной, что даже сбила немца с ног. — Ох, решил мне зубки показать? Неужели?.. Что ж, веселись, пока можешь. В следующий раз я не удостою тебя приглашением. — Да пошëл ты нахуй, козлина! Я ухожу! — Оу, нет, ты никуда не пойдëшь. Хайльманн так хотел с тобой встретиться, он чуть ли не засветился, когда узнал, что я прячу тебя в бункере. Так что будь любезен предоставить ему аудиенцию. Это твой верный последователь как-никак. Рейх ничего не ответил. Он понимал, что, если сбежит, то его милейший приятель прикажет костоломам из ПСС или полиции отыскать его. А ищут они очень быстро. Лицо Италии вдруг резко сделалось каким-то милосердным и умиротворëнным. Он милостиво улыбнулся: — Иди и вдрызг напейся. И постарайся не опозорить меня.***
28.III.2022 (22 часа 49 минут)
Все уже давным-давно собрались в зале. После вступительной речи Италии в честь победы и первого выпитого бокала шампанского вся правительственная верхушка разбрелась по помещению и начала вести светские беседы, параллельно выпивая всë что можно и нельзя. — Весëлая у тебя вечеруха, ничего не скажешь. — Подошëл к фашисту уже изрядно опьяневший Японская империя. Он приехал с опозданием, когда Италия уже был в зале и произносил свою речь. — Давно я такой добротной выпивки не пил. — Ага. Я рад, что ты доволен. — Безучастно ответил мужчина, вливая в себя уже далеко не первый бокал кьянти. К ним, чуть помедлив, подошëл новый японский посол (старого отправили обратно в Японию из-за политической неблагонадëжности). Посла звали Мэдока Окада. Это был мужчина средних лет, невысокого роста и с аккуратными прямоугольными очками на переносице. — Прошу прощения за нашего начальника. Я могу его увести, если он Вам неприятен, а после мы с Вами обсудим ситуацию, касаемую возможного военного альянса Великих Японии и Италии… — Ой, Окада, ну Вы как всегда… — Заворчал империя, устало усмехаясь. Он немного понимал по-итальянски, но свободно разговаривать на этом языке не умел. — Нет, спасибо, синьор Окада. Я позвал Вас на этот вечер не для обсуждения политики. Уверяю Вас, что через два дня Вы будете иметь полное право потребовать у меня аудиенции насчëт этих вопросов, и я обязательно еë организую, но сейчас я хочу просто расслабиться и как следует отпраздновать победу. И Вам советую то же самое. Кто знает, может быть, если бы не вклад Вашего государства, мы, может быть, и не победили бы. — Благодарю за столь приятные слова, синьор. И, пожалуй, не буду мешать вам. Прошу простить. — Он поклонился и отошëл к столу с закусками. — Такой надоедливый бывает этот Окада. Ты уж прости, но никого лучше этого хмыря не нашлось. — Усмехнулся империя, садясь в большое кожаное кресло неподалëку и всë так же сжимая в пальцах ножку бокала с пенящимся шампанским. — Да плевать на него. Все послы такие. — Ты какой-то невесëлый. Что, победе не рад? — Нет, просто кое-кто мне подпортил настроение прямо перед банкетом. — Королевство уселся напротив, поставив бокал на рядом стоявший столик и закурив сигарету. — Дай угадаю с первого раза — Рейх? — Империалист сделал глоток. — Угадал. — Италия сделал затяжку. — Да уж, сейчас он представляет из себя одно сплошное ничтожество. Мне даже смотреть на него жалко. Не представляю, как ты с ним мучаешься. — Вот и не представляй. Лучше пей. За нашу победу! — Он поднял бокал, намекая на то, что хочет чокнуться. Японец намëк понял. Они чокнулись и вновь отпили немного. — Кстати о победе… — Япония почесал подбородок, даже не замечая, что капли шампанского попали на его дорогущий чëрный костюм. — Что с Итальянской Республикой? Вы отловили его? — О, да! — Итальянец заметно приободрился, вновь делая затяжку. — Он и сбегать-то не собирался — видать, кукушка совсем уж ку-ку. Его арестовали в его же особняке прямо в центре Рима. Теперь он находится в ближайшем загородном лагере для военнопленных. Но это ненадолго. Суда никакого не будет, будет линчевание. Посмотрим, что с ним сотворит народ. — Намëк понял. — Вновь усмехнулся японец, ослабляя впившийся в шею чëрный галстук. — Фото потом прислать не забудь.***
— Ортензия! Ортензия! Ортензия Рихтенбруннер!.. — Мария Санторо спешно подошла к женщине-брюнетке лет сорока. Та устало обернулась, держа в изящных пальцах ножку бокала вина и смотря на внезапную гостью чуть помутнëнными от алкоголя ядовито-зелëными, в точности как у еë брата, глазами. — А?.. Мар… Доктор? Здравствуйте. — Заторможенно поздоровалась она. — Ох, Ортензия, как же я искала тебя! Наконец-то мы снова встретились! Ты выглядишь так роскошно, никогда бы не подумала, что Рихтенбруннер раскошелиться на такое платье! — Она с любопытством оглядела еë. Жена товарища генерал-майора, в отличие от него самого, высоким ростом не отличалась. В сравнении с еë… Эксцентричным супругом она выглядела весьма обыденно: средней длины кудрявые волосы были вечно собраны в чуть неопрятный хвостик, а еë смуглая кожа сильно контрастировала с белой, можно даже сказать истинно североевропейской кожей еë дорогого муженька, который и младше-то еë был на целых семь лет. Грудь еë пышна, бëдра шикарны, шея с талией тонки, но вот ноги немного, самую малость коротковаты. Еë даже можно было с натяжкой назвать приземистой. Куда уж там Рихтенбруннеру с его длиннющими ногами и тонкими запястьями! Действительно, они были, как небо и земля, как огонь и вода. В этом и был их шарм. — Ну, для Эрнста это совсем не большие деньги… — Для него это действительно совсем не большие деньги. У Ортензии перед глазами до сих пор ясно появляется картина, как Эрнст самозабвенно прикуривает от долларовой купюры. Военным всегда хорошо платили. Она одëрнула подол чëрного по колено платье с глубоким вырезом декольте. Хоть оно и выглядело скромно, но стоило полторы тысячи евро. Супруг не скупился на дорогие подарки, но покупал только то, что ей нравилось. А это мог быть и простенький сарафан из секонд-хенда… Удивительная любезность для человека, которого насильно женили на нелюбимой женщине, с которой потом ещë и детей делать пришлось. — Как там Готтлиб, Сьюзи? Как жизнь семейная? — Санторо явно было приятно общаться с супругой генерала. Санторо в принципе было приятно общаться только с женщинами. Мужчины вызывали у неë сплошное презрение, и даже вождь частично презирался ею. — Да живëм потихоньку. — Ортензия допила вино и поставила стакан на стол за еë спиной. — Готтлиб так мечтает записаться в нашу армию, что даже бегал за солдатами и просил принять его к себе! Хах… Славный малый. А Сюзанна… Что Сюзанна? Она у нас тихая девочка, всë в игрушки играет, да котят тискает… — Разумеется, даже будучи пьяной она умолчала об откровенных садистских наклонностях своей дочери. Вся в папашу пошла! Тот в детстве ловил бродячих псин и всячески над ними издевался, резал, бил, нередко и убивал. Она же где-то на улице отыскала котëнка. Он был такой маленький и беззащитный… Уже через полчаса игр с ней он не дышал. — Ох, как же хорошо иметь детей!.. Надеюсь, что из твоего Эрнста вышел хороший отец, а не бестолковый, каким выходят практически все мужчины. Нет, серьëзно, Ортензия, взгляни вокруг! Нас окружают невежественные мужланы, не способные ни на что! — Она осмотрелась, подмечая на ходу, где стоит какой-нибудь высокопоставленный чиновник. Сегодня даже Мария как следует принарядилась: на ней было красивое бархатное платье бордового цвета без бретелек. Оно было ей по колено, доверчиво обнажая сильные жилистые ноги с красными туфлями на низком каблуке. На руки же доктор надела длинные по локоть перчатки того же бордового цвета (видимо, чтобы хотя бы на праздник скрыть свои неухоженные ладони), а на шею нацепила позолоченное колье с рубинами. Волосы же были, как обычно, подстрижены под неаккуратное каре с завитыми кончиками. Ортензия поняла, что сейчас ей придëтся выслушивать длиннющий монолог министра о том, какие же мужики плохие. И особенно много про… — Нет, ну ты посмотри хотя бы на того же напыщенного индюка Хайльманна! — Она брезгливо указала на министра, что стоял далеко в стороне и беседовал с прибывшей сюда же персидской делегацией, во главе которой стоял сам Иран. — Вечно с этой надменной ухмылочкой, вечно такой белый, словно упырь какой-то! Нет, серьëзно, у нас-то в Италии он давным-давно должен был как следует загореть, а он продолжает быть белым, как мел! Ещë и рожа у него такая, словно кирпича просит! Ох, а руки его! Ты вообще их видела? Все пальцы такие ухоженные, наверняка ещë и нежные такие, без единой мозоли или царапины… Он никогда и лопаты в руки не брал! Не пахал на огороде, как мы, деревенские!.. — Ортензия искренне не понимала, говорит ли Санторо о Хайльманне с дикой ненавистью или с диким восхищением. Такие описания еë извечного соперника будто бы озвучивали еë скрытые мысли: «как же я ненавижу этого чопорного унылого сноба, так ненавижу, что трахнула бы лично!». Супруга руководителя ДГСС усмехнулась и налила себе ликëра. — Я-то с самого детства пахала и за папашу своего больного, и за братьев, и за мать! А он? Максимум, над чем он потрудился, так это то, чтоб волосы себе причесать! — Ну, если Вы такое думаете о Хайльманне, который свою работу выполняет идеально, то страшно вообразить, что Вы думаете об остальных… — Она отпила немного ликëра, взяла со стола панини и чуть надкусила его. — Ох, что я думаю об остальных?.. Да то же самое, ей-Богу! Визель, эта высокомерная жирная свинья, — Она злобно глянула на начальника партийной канцелярии, который стоял возле окна вместе со своей женой, Бьянки и ещë кем-то и беседовал с ними. — ничего не умеет, кроме того, что льстить! Ох, а Бьянки, этот маразматичный старикашка, которому уж давно пора на пенсию, своими бредовыми идеями только тянет партию назад! — Доктор начала быстро оглядываться в поисках других чиновников мужского пола. — Этот немецкий шпион, Ринальди, только и думает о выпивке, да бабах, а более безыдейного лидера, чем Манчини, я ещë не видела! Но это ещë ничего, вот Савиано — тот ещë сексист! Так бы и придушила его!..***
Каждому, каждому своему коллеге-мужчине (Кальцабиджи — одно-единственное исключение) Санторо раздала какие-нибудь уничижительные прозвища и обозвала такими заковыристыми словечками, что сразу можно было сказать, что только деревенские еë и поймут. Конечно, Ортензия понимала, что уважаемая синьора министр тоже в не особо трезвом состоянии, поэтому говорит абсолютно всë, что думает. Будучи трезвой она бы в жизни подобное не сказала. Сама же синьора Рихтенбруннер к тому времени, когда еë собеседница закончила свой интереснейший монолог о партийных мужчинах, уже давным-давно сидела на стуле, так как ноги еë уже просто не держали. Да уж, сегодня она знатно перепила. Да и плевать, всë равно вождь разрешил и сам уже напился так, что еле говорить может — вон, стоит с Ираном и обсуждает с ним что-то про политику, но видно, как ему это тяжело даëтся. Зато Персии хоть бы хны, мусульмане же алкоголь не пьют. — А об Эрнсте Вы тоже думаете так же, как и о других мужчинах? — Внезапно вырвался у неë вопрос. Санторо уселась рядом и, взяв бутылку красного вина, отпила прямо из еë горлышка. Чуть поморщившись, она выдала: — А, о муже твоëм? Да, признаю, из него вышел толковый заместитель, но это не отменяет того факта, что думает он только о выпивке и бабах. Ты вообще в курсе, что он под каждую вторую юбку лезет? — Такова его натура… — Заторможенно ответила она, чувствуя, как глаза слипаются. — Пф-ф, «такова его натура»! Мужчина должен хранить верность своей супруге, а не как он!.. Кстати, где он? — Она вновь отхлебнула вина и начала озираться в поисках вышеупомянутого человека. — Почему не с тобой? — Да сидит, бухает где-то… Кадрит кого-то, наверное… — Ортензия пьяно огляделась, ища супруга. Он обнаружился за дальним столом: сидел и пил, видимо, свой любимый коньяк. — О, вот он! Ха… — Тупо ржанула она, указывая пальцем. Совсем уж захмелела, вот-вот отключится, а завтра… Завтра будет дичайшее похмелье. — А… Ну мы с ним потом поговорим, а ты мне лучше про работу свою журналистскую расскажи. Твоему муженьку наверняка дела до этого нет, зато мне есть. — Доктор уселась на соседний стул, вновь отхлëбывая вина. — Журналистика?.. Хорошо, что Вы спросили! Ой, столько историй набралось уже!..***
Рихтенбруннер задумчиво сидел за столом, временами подливая себе коньяк, и размышлял. Нечасто, очень нечасто его супруга напивалась ещë хлеще, чем он сам. Она радуется. На таком важном празднике, когда вся страна празднует победу фашистов и окончание войны, положено радоваться и ему — руководителю организации, которая только и делает, что карает антифашистов и укрепляет веру людей в идеи Муссолини и Итальянского Королевства. Но ему отчего-то не радостно. Партизаны, партизаны, подпольщики, партизаны, шпионы, контрреволюционеры, партизаны, НАТОвцы, партизаны… Их энергия неиссякаема! Рихтенбруннеру кажется, что он уничтожил уже более миллиона партизан, а они всë лезут и лезут, как тараканы. — «Этим мразям точно помогает ЦРУ…» — Думал он, вливая в себя бокал уже даже не коньяка, а водки — самого крепкого, что тут имелось. Наверное, у него за годы потребления алкоголя уже выработался к нему иммунитет — пьянел доктор очень уж медленно. А ЦРУ действительно помогает партизанишкам: недавно отряд пээсэсовцев обнаружил базу подпольщиков. Обыскав там всë, он нашëл множество американской продукции — от автоматов и раций до тушëнки и сухпайка. Допросив схваченного там же радиста, контрразведчики также получили в своë распоряжение несколько шифровок, шифр которых Кальцабиджи пытается разгадать и по сей день. — «Будь ты проклята, Америка.» Бюрократия — это десятый круг ада. Рихтенбруннеру, как человеку военному, было очень тяжело круглосуточно сидеть на месте. Он, честно сказать, и на фронте, будучи подполковником, нечасто сражался на поле битвы с простыми солдатами, но тамошняя работа ему нравилась гораздо больше. Да и ответственности было меньше. Его собственный трудоголизм не позволял относиться к работе более фривольно, поэтому он до поздней ночи (а то и утра) сидел за столом в своëм кабинете, пока последний документ не был разобран и подписан. Таким образом товарищ генерал-майор попал в замкнутую петлю рутины, и только алкоголь, пасьянс и сигареты могли хоть как-то помочь ему расслабиться и ненадолго забыться на нелюбимой работе. Он понимал, что рано помрëт если не от выпивки, то от курения уж точно: а курил он настолько часто, что у него натурально почернели (даже обуглились) примерно до дистальных фаланг указательный и средний пальцы правой руки, а кончики остальных пальцев (за исключением мизинцев) на обеих ладонях окрасились в коричневато-жëлтый цвет. Вкупе со шрамами, «приветливо» украшающими ладони доктора, его руки выглядели, как абстрактное творение какого-то безумного художника, поэтому немногие решались пожать ему руку, если она была без перчатки. Даже Санторо брезговала, но вот вождь — нет. К нему внезапно кто-то подсел. Рихтенбруннер поднял голову и непроизвольно даже выгнул брови — рядом уселся, положив правую руку на стол и теперь медленно постукивая по столешнице красивыми пальцами, Хайльманн. — Надо же… Что Вы тут забыли, синьор фон Хайльманн? Неужели иностранцы уже от Вас отстали? — Насмешливо проговорил Эрнст, потянувшись во внутренний карман чëрного фрака за сигаретой. Но, достав, он не закурил, а лишь положил еë в стоявшую на столе пепельницу. — Отнюдь, герр генерал, отнюдь. У меня с иностранцами, так сказать, перерыв. Нам обоим захотелось отдохнуть от дипломатии и этой фальшивой светскости. — Улыбнулся он в ответ, беря пустую рюмку и наливая туда стоявшее рядом виски. Налив, он протянул бутылку Рихтенбруннеру. Тот практически сразу же взял еë, на мгновение столкнувшись с министром пальцами. Вылив остаток напитка уже в свою рюмку, он с громким стуком отставил бутылку куда-то в сторону. Хайльманн показательно поднял рюмку. — За нашу победу, доктор. — За победу, синьор. — Они чокнулись и одновременно залпом выпили виски. После того, как Рихтенбруннер вытер губы тыльной стороной ладони, Хайльманн поставил рюмку на стол и сказал: — А Вы, доктор, сегодня слишком похожи на трезвого. Не поймите меня неправильно — всë-таки я дипломат, но Вам в подобной ситуации явно полагается быть пьяным в стельку, учитывая Ваше… Кхм, пристрастие к алкоголю даже в рутинные дни. Почему же на столь важном празднике Вы до сих пор трезвы? — Трезвы… — Усмехнулся генерал, наконец-то беря с пепельницы сигарету и подкуривая еë. — Хм, а трезв ли я?.. Я уже выпил целую бутылку коньяка и не менее пяти рюмок водки, но до сих пор не ощущаю себя пьяным. — Он сделал затяжку. — Пять рюмок водки? — Непроизвольно округлил глаза немец. — Да Вы настоящий титан. Я вот даже от одной уже пьянею. — Кстати, синьор министр, от Вас тоже что-то перегаром не несëт. Почему же Вы в честь победы не напились? — Он протянул ему сигарету — дескать, будешь? Австрияк даже не думал, что Хайльманн еë возьмëт — он же весь такой чопорный и аккуратный, курит через мундштук, да и наверняка побрезгует взять сигарету из рук курильщика, у которого эти самые руки уже частично почернели и насквозь пропитались табаком. Но Хайльманн взял. Осторожно и будто невзначай вновь коснувшись пальцев военного (тех самых обуглившихся, которых даже Санторо боялась касаться), он принял еë с его руки и сделал небольшую затяжку. Выдохнув дым через нос, он вернул сигарету товарищу по партии. — А вот тут Вы ошибаетесь, герр доктор. Я уже давным-давно напился. — Но Вы выглядите весьма… Трезво. — Чутка ошарашенно ответил Эрнст. — Дипломат обязан не терять лицо в абсолютно любых ситуациях. Смогли бы иностранные делегации нормально с нами пообщаться, если бы я валялся лицом в салате, забывшись пьяным сном, как, например, многоуважаемый генерал Ринальди? — Он красноречиво посмотрел куда-то за спину доктора. Тот тоже обернулся и увидел Ринальди, который беззастенчиво дрых, положив руки на стол и опустив на них голову; его длинные светлые волосы частично угодили прямо в тарелку с каким-то салатом, но генерала это, видимо, не смущало. Рихтенбруннер издал короткий смешок и вновь с наслаждением сделал затяжку. — Да уж, он тот ещë клоун. Циркач! Ему не место в партии. Только из-за своего папаши на плаву держится. Никогда ещë в своей жизни Хайльманн не встречал людей, которые получали бы столько удовольствия от курения. — Ходят слухи, что вождь хочет сослать его в лагерь и поставить Винсенто Арктуруса на место главнокомандующего ВВС. — Министр оглядел стоявшего вдалеке заместителя главы воздушного флота, беседовавшего с каким-то генералом. — А Арктурус не лучше. Безыдейный службист, посвятивший жизнь лишь церкви и партии. Оппортунист, от которого чего-то стоящего вряд ли дождëшься. — Разве такие не ценятся больше всего? Разве Вы не из таких же? Генерал-майор вновь протянул сигарету собеседнику. Тот вновь еë взял. — Вы не думайте, что я из касты обезумевших от фашизма фанатиков. — Он притянул к себе бутылку водки и жадно отхлебнул из еë горлышка. — Я способен на многое. В том числе отличать иллюзию от реальности. И правду ото лжи. Дознаватель же всë-таки. Хайльманн лишь снисходительно хмыкнул и передал доктору сигарету. Хотя от сигареты там осталось только название, на деле же это был кусок уже практически догоревшего фильтра. Рихтенбруннер выбросил его в пепельницу. — А я — дипломат. Но это не помешает мне задать Вам интересующий меня уже более полугода вопрос… — Иоахим взял рюмку, принялся рассматривать еë гранëную структуру. На дне ещë было налито немного виски, и министр показательно встряхнул ëмкость, дабы посмотреть на то, как алкоголь плещется из стороны в сторону. — Зачем Вы трогали меня за колени тогда, на совещании у вождя? Рихтенбруннер не удивился, услышав этот вопрос. Он знал, что Хайльманн не забудет того случая. Вся эта беседа рано или поздно должна была свестись к этому вопросу, и оба чиновника это прекрасно понимали. — Только не говорите, что Вам это не понравилось. Я видел, как у Вас на мгновение покраснели щëки. — Вы не ответили. — Спокойно перебил его министр. — А что тут отвечать? Я считаю Вас красивым человеком, красивым мужчиной. Да, возможно, моë поведение в Веккьо и было вульгарным, но я же вижу, что оно Вам понравилось. Иначе Вы бы убрали мою руку с Вашего колена, возмутились и давным-давно написали на меня длиннющий рапорт. А там… Вождь был бы беспощаден. — Надо же? — Фальшиво рассмеялся мужчина. Его бесило то, что Рихтенбруннер, несколько раз его повстречав, сказав пару комплиментов и раза три-четыре коснувшись, понял, что с ним можно. Да, можно, чëрт возьми! — Откуда такие предположения? — Знаете, у моего отца было шестнадцать братьев и сестëр… Я, честно сказать, до сих пор не знаю, сколько у меня кузенов и кузин. Но в детстве я постоянно находился в их окружении, а там уж, поверьте, научиться «читать» людей было очень легко. А потом школа, академия, служба… Неужели Вы думаете, что за столько лет теории я не смогу применять еë на практике? А что касается Вашего вопроса… Ваша мимика, Ваши телодвижения, Ваше поведение уже всë за Вас сказали. Если рапорт на меня от Вас не появился на столе вождя ещë в первую неделю после того случая, то он уже больше там и не появится. Я прав? — Он вновь достал сигарету и закурил, ощущая полную власть над человеком, сидящим напротив. Хайльманн изо всех сил старался не подавать вида того, что его раскусили, но еле-еле нахмуренные брови и дëрнувшиеся на мгновение пальцы уже намекнули, что ответ положительный. Судя по всему, министр и сам понял, что пропал, поэтому решился разыграть последнюю карту: — То есть Вы только что признались мне в своей гомосексуальности? Знаете, что за такое бывает? — Можете расценивать это как угодно, я же знаю, что это в любом случае взаимно. — Он вновь затянулся сигаретой, выдыхая дым прямо в лицо собеседнику. Тот недовольно помахал рукой, рассеивая его. — А Вы действительно отличный дознаватель, доктор. — С этими словами мужчина резко вытянул правую руку вперëд и положил ладонь на колено генерала, чуть сжав его через ткань чëрных брюк. — Благодарю за комплимент, синьор министр. — Он даже удивился на мгновение; подобное поведение министра противоречило всем его прогнозам и анализам. По его расчëтам Хайльманн должен был вздëрнуть нос, скрестить руки на груди и высокомерно хмыкнуть, пытаясь убедить себя, что доктор ошибся, и показать во всей красе свой снобистский и высокомерный характер. Но он так не сделал. Ну и хорошо. Непредсказуемость — отличное качество. Хайльманн был словно загнанный в угол зверь. Он понимал, что выхода нет, поэтому лишь скалил зубы и обнажал когти. «Лучшая защита — это нападение.» — Не волнуйтесь, Ваш маленький секрет я никому не расскажу. — Рихтенбруннер уже привычно усмехнулся и накрыл ладонь министра своей. Ему нравится, очень нравится этот человек. — Я Ваш тоже. — Хайльманн немного резко глянул куда-то за его спину, видимо, кого-то выискивая. Так никого и не увидев, он вновь перевëл взгляд светло-голубых глаз на генерала… Где-то через пару секунд послышалась чуть приглушëнная музыка какого-то классического композитора восемнадцатого века, явно намекающая на то, чтоб чиновники и генералы наконец-то подняли свои жирные задницы со стульев и кресел и немного повальсировали со своими жëнами. — Потанцуем? — Я бы с радостью, — Руководитель ДГСС положил в пепельницу ещë не дотлевшую сигарету. — но мы, синьор министр, здесь далеко не одни. Что остальные-то подумают? — Ой, да прекратите Вы уже этот цирк со всеми этими «синьорами». А что до остальных… Они все пьяны, доктор, все. Если и обратят внимание, то решат, что и мы к бутылке как следует приложились. — Он встал и легонько, но в то же время настойчиво потянул доктора за руку. Тот покорно поддался — всë равно спорить сил уже не осталось, да и не хотелось, если честно. Выпитая водка подействовала внезапно — по всему телу разлилось странное, доселе незнакомое удовольствие, а голова немного закружилась. Хайльманн, ловко лавируя между заметно повеселевшими дамами (и даже изредка изящно хватая их за руки и прикладывая губы к тыльным сторонам ладоней) и их захмелевшими мужьями в кителях и фраках, вывел Рихтенбруннера прямо в центр зала. Доктор на мгновение смутился и задумался, но ударивший в голову алкоголь мигом смëл все эти сомнения. Министр осторожно, но требовательно взял генерал-майора за руку, переплëл их пальцы, ничуть не смущаясь почерневших, насквозь пропахших табаком фаланг. Вторую ладонь положил на его крепкое плечо. Доктор был в лëгкой растерянности от подобной ситуации: такое у него было впервые. Ну, с мужчинами. С женщинами он танцевал постоянно, поэтому уже давно выучил простейшую схему вальса. Глубоко выдохнув, он положил свободную руку на талию министра. Интересно, а Ортензия это видит? Если да, то, вероятно, молится, чтобы эта ситуация не окончилась фееричным провалом ни для еë муженька, который не может ни дня прожить без новой интрижки, ни для немецкого сноба, которому резко захотелось новых ощущений. — Скажите мне, доктор… — Хайльманн положил голову ему на плечо, невесомо затянув товарища по партии во власть вальса. — Понимаете ли Вы, что уже предали всех, кто Вас окружает? — Предал? О, нет. Я продолжаю в идеале соблюдать фашистские законы и караю тех, кто их не чтит. А Вы… Вы предатель? — А я никогда и не был с вами. Я не ваш. Я чужеземец. С другим менталитетом, с другой идеологией, с другим мировоззрением… Фрау Санторо уже столько лекций мне на этот счëт прочитала… — А Вы поменьше слушайте эту старую манду. — При воспоминании о начальнице Рихтенбруннера невольно бросало в яростную дрожь. Он ненавидел еë всеми фибрами души. Более душного и мерзкого человека на своëм пути он ещë не встречал. А то, что она ненавидела его просто за то, что он мужчина — настоящая вишенка на торте из желчи и ненависти. Знаете, мои дорогие читатели, вот любезный товарищ действительно считал, что каждая женщина по-своему прекрасна, в каждой женщине есть что-то доброе и нежное, но, познакомившись и пообщавшись как следует с синьорой Санторо, понял, что, видимо, не в каждой. — Ох, как Вы заговорили!.. Значит, мы уже нашли определëнные точки соприкосновения в наших взглядах. — Что ж, он был прав на все сто. Рихтенбруннера разговор о нелюбимой начальнице волновал всë меньше, особенно после того, как он почувствовал, что рука, до этого лежащая на его плече, медленно сползла вниз, огладила поясницу и опустилась на бедро. Это была финишная прямая. Все мосты для отступления были сожжены. Теперь они оба грешники.***
— Хорошо танцуют. — Румыния глянул на танцующих министра и генерала. — Вон те? — Венгрия, сидящий рядом, брезгливо поморщился. — Пидрилы, наверное. Я таких очень не люблю. — Ну почему же сразу… Может, товарищи просто. По-дружески танцуют. — Ага, «по-дружески». Ты, старикашка, видел вообще, как вон тот другого за бëдра лапает? Нет, так только голубые делают. Почему у Италии в партии пидоры? Не, я его, конечно, уважаю, но чтоб проворонить таких заметных… — Он, в отличие от румына, пьян практически не был. Выпил рюмку водки и заявил, что достаточно. — Тем более на столь важных постах. — Ой, да не раздувайте Вы из мухи слона, ну… Сегодня же такой праздник, я, кажется, столько за всю свою жизнь не пил ещë… Может, они ещë пьянее меня, вот и не понимают, что делают. Тем более тот высокий с чëрными пальцами вроде алкаш тот ещë. Абсолютно трезвым вообще крайне редко бывает… Ик!.. — Икнул румын. Венгрии невольно стало за него стыдно. Вот неужели на подобных праздниках нельзя выпить чуть-чуть, а не нажираться до такого состояния?!.. Нет, мадьяр и сам любил бахнуть по рюмочке и всë прочее, но не до такой же степени… «Звëздная парочка» продолжала кружится в слегка размашистом, но в целом очень даже слаженном и действительно неплохом танце, но Королевству было не до этих гомиков. Он принялся искать глазами своих союзников. Уже поддатый Хорватия вовсю флиртовал с какой-то дамой, Болгария стоял на балконе и любовался ночным небом, Японская империя продолжал сидеть в кресле, где они с Италией не так давно разговаривали. Фашист оставил своего коллегу и отошëл к персидской делегации, а явно заскучавший империалист не мог занять себя ничем, кроме выпивки. Хотя нет… Он внезапно встал и, чуть пошатываясь из стороны в сторону, уверенно пошëл в ту часть зала, где в основном сидели женщины. — «Неудивительно. Перепихона хочет. Это в его духе.» — Подумалось мадьяру. Он вновь принялся бегло осматривать залу… Италия обнаружился рядом с Ираном и его людьми (в их числе был и Дехгани), но вот Рейха нигде не было видно. — «Куда этот франт опять делся?» — Охотник почесал затылок. Немцу явно было очень некомфортно здесь находится, особенно после того, как с ним побеседовал глава МИДа Итальянского Королевства. О чëм они там балакали венгр не слышал и не хотел слышать, но было очевидно, что розовые очки, сквозь которые Хайльманн видел Рейха, после первой же беседы с ним разбились вдребезги. Хортистская Венгрия тогда сидел неподалëку от них в кресле и видел, как с лица министра медленно сползает его учтивая улыбка. В его извечно печальных глазах отчëтливо читалось огромное разочарование пополам с немой яростью. Человек поспешил попрощаться с воплощением, брезгливо одëргивая рукав фрака и нетерпеливо вертя на среднем пальце роскошный перстень в виде головы тигра. Он отошëл к японской делегации, некоторое время что-то обсуждал с ними, потом немного поговорил с Моррети и наконец ушëл к дальнему столу и уселся рядом с тем австрияком, имя которого венгр никак не мог запомнить, после чего пустился с ним в пляс. Венгрия понимал, что Рейх уже частично идëт на поправку, но с ним… По-прежнему всë плохо, раз даже такие убеждëнные нацисты, как Хайльманн, в нëм разочаровываются. — «Как же ему плохо… А вместо понимания на него лишь сильнее давят и партийцы, и Италия…» — Как назло вспомнился инцидент, когда охотник столкнулся с Третьим в бункере. Венгр тогда рассмеялся, унизил его, а Рейх ушëл, обиженный. Стало стыдно. Хотелось немедленно отыскать немца и извиниться перед ним и за себя, и за союзников, что просто не понимают его положения. В конце концов, для мадьяра вся «ось» была и остаëтся семьëй. Даже Румыния. Королевство встал, но уже через секунду плюхнулся на стул обратно, налив себе вторую рюмку водки. Нет, не надо его искать. Ему нужно побыть одному. Да и если Нацистская Германия не вернëтся, то Италия в любом случае пошлëт за ним свою шестëрку. — Э-э-эй, дружище мадьяр! Ик!.. — Окликнул его окончательно одуревший от алкоголя железногвардеец. Венгрия недовольно повернулся. — А помнишь, как мы с тобой, ик, Трансильванию делили?.. Ну, помнишь же?.. И ты меня прямо перед Риббентропом и Чиано матом с головы до ног полил!.. — А ты основательно нажрался, старикашка, раз даже на «ты» меня кличешь. — Какой я тебе «старикашка»?.. Я ещë молодой! Молодой и сильный орëл! Есть порох в пороховницах! Полно!.. Ик. — Ты позоришь и меня, и себя, и всю «ось». На тебя люди смотрят, как на сумасшедшего. — Королевство залпом выпил водку и поставил рюмку вверх дном. — А мне эти люди вообще не… Ик!.. Не всрались!.. — Ага, ага. — Скептически сказал мадьяр. Поведение румына его одновременно и веселило, и бесило. — Ты мне тут не агакай! Я тебе щас такое устрою, за все Венские, ик, арбитражи поплатишься!.. — Ага, а эффективность твоей расплаты будет примерно такой же, как эффективность твоих солдат на Восточном фронте? — Ты мне зубы не заговаривай! Кто Одессу брал?!.. — Вермахт. — А вот и нет! Мы!.. Ик!.. Румыны! Под командованием Николае Чуперкэ! Мы разбили русских! — А через несколько лет огребли от них. — Как и вы! — Румыния вновь приложился к бутылке. — Но я хотя бы не сбегал в Монако, бросая своих граждан, когда они нуждались во мне больше всего. — Ну!.. Нахал!.. Надо было Гитлеру пристрелить как тебя, так и этого ублюдка Хорти!.. — Что ты только что ляпнул про Хорти?.. — Прорычал мадьяр. Румын собирался ему что-то предъявить, даже угрожающе взмахнул пальцем, открыл рот, но в следующее мгновение грохнулся прямо на стол, моментально вырубившись. Видимо, такое количество алкоголя после стольких лет относительно трезвой жизни плохо сказалось на его здоровье. — «Вот гад. Когда-нибудь я его точно придушу.»***
— …Вот, Мариани, учитесь!.. — Моррети треснул кулаком по столу, а сидящая рядом с ним Клара от души рассмеялась. Еë муж только что прочитал генералу длиннющую лекцию о том, что тому срочно надо жениться. Мариани старательно делал вид, что слушал — на деле же он занимался поеданием ризотто. Да, Антонио уже тридцать семь годиков, а он до сих пор не нашëл ту самую. Да ему и не нужно было: всю жизнь он посвятил военному делу и службе, так что если бы он и женился, то жена была бы точно несчастлива с ним. — Боюсь, синьор Моррети, что Вы слишком много выпили для того, чтобы меня учить. — Мариани вновь съел порцию ризотто. — Я трезвый! Поэтому меня и волнует Ваша личная жизнь! Вы подаëте дурной пример молодëжи, не женясь и не заводя детей! Или Вы из «этих»?!.. — Нахмурился Моррети. В сравнении с другими партийцами он выпил совсем чуть-чуть, но его слабый организм воспринял пару бокалов вина как целую бутылку крепчайшего самогона. Результат на лицо: Габриэле сидел раскрасневшийся, растрепавшийся и уже давно потерявший свой парадный вид, в котором приехал во дворец. — Из каких? — Скептически поинтересовался Антонио. — Ну этих… Голубых! Мариани аж застыл на секунду. — Так грубо меня ещë не оскорбляли. — В любом случае если Вы сами не можете найти себе жену, то еë найду я! Или Марсилио! У нас уже есть в этом опыт, и успешный, между прочим! Рихтенбруннер подтвердит! — Прошу прощения за мою грубость, синьор, но… Кажется, товарищ бригадный генерал не очень счастлив в браке, учитывая его… Кхм, любовные похождения. — Да брехня это всë! — Воинственно взмахнул кулаком Моррети. — Милый, прошу, успокойся. — Мягко сжала его руку Клара. Ей было за него и стыдно, и смешно. Она была полностью трезвой, поэтому осознавала всю абсурдность ситуации. — Ты сегодня действительно слишком много выпил, это может плохо сказаться на твоëм здоровье. Поехали домой? Поздно уже. — Нет, дорогая, я не могу. Мы же ещë на салют не посмотрели! А что скажет синьор Италия, если меня там не будет? — Я уверена, что он всë прекрасно поймëт. — Я действительно пойму. — Италия неожиданно возник прямо у них за спинами, держа в руках бокал с бренди. Супруги на мгновение вздрогнули, а Мариани поднял глаза на воплощение и молча отсалютовал. — Моррети, Ваш вклад в победу воистину огромен, но, боюсь, напиваться до такого состояния Вам всë же не стоило. — Да, синьор, я понимаю… — В миг посерьëзнел Габриэле. — Но как же не напиться в честь такого великого события?.. Мы столько лет ждали этого момента, и вот он наконец наступил! — Да, я тоже очень рад, но Вам всë равно не помешало бы отправиться домой и как следует отдохнуть. — Он легонько похлопал его по плечу. — Ох, ну раз Вы просите… Во сколько мне завтра приехать в канцелярию? — Генерал, пошатываясь и держась за супругу, встал со стула. — Ни во сколько. Завтра у вас всех выходной. — Вы так добры! — Езжайте на свою виллу, Моррети. Не тратьте время на лесть. — Да, мы тогда поехали. Спасибо за столь тëплый и обворожительный приëм, синьор Италия. Храни Вас Бог. — Ответила за мужа Клара, улыбнулась и осторожно повела его к выходу. Тот успел только поспешно отсалютовать и крикнуть Мариани: — Но я всë равно найду Вам жену!.. Тот ничего не ответил. Королевство недоумëнно глянул на генерала танковых войск. — Жену?.. — Спросил он. — А Вам не рассказывали, что ли? — Нет. — Фашист сел на стул, с которого только что встал Моррети. Мариани рассказал воплощению о сватовстве в партии, которое процветало уже давно. Как де Эвола и Моррети женят незнакомых людей, обрекая их на несчастье и сколько проблем из-за этого возникает. — Хм… — Выслушав, хмыкнул итальянец. — Возле мужчины должна быть женщина. Так уж повелось. Моррети с де Эволой всë правильно делают, ведь жена и дети повышают авторитет человека в партии, а также служат примером для молодëжи. У нас и так сейчас семьи по одному-два ребëнка заводят, если заводят вообще… Да и развелись у нас, в славной Европе, всякие фрики и гомосеки. Оттого и засилие мигрантов и катастрофа с демографией. Да и если мужчина всю жизнь остаëтся холостым и не желает жениться, то это наталкивает на определëнные мысли о его ориентации. Антонио хотелось тяжко вздохнуть — это был первый раз, когда он был в корне не согласен с мнением вождя. Но вместо этого он лишь согласно кивнул. Италия довольно заулыбался и сделал глоток из своего бокала. — Синьор Италия, — Внезапно подошëл Кальцабиджи. Он был одет в униформу Управления, в которой, в общем-то, ходил всегда. Намекал, что даже на празднике не теряет бдительности. — я как раз Вас искал. — Он показушно поклонился. — О! Какое совпадение! Я Вас тоже. — Итальянец поставил бокал на стол. — Хех… У Вас есть ко мне какая-то просьба? — Полковник сложил пальцы домиком. Было видно, что он хочет о чëм-то поговорить с Королевством, но Италия мгновенно пресëк попытку завязать беседу. — Да. Я уверен, что Вы уже видели синьора Третьего Рейха на этом банкете… — Начальник IV Управления ДГСС кивнул. — Так вот… Судя по всему он словил очередной нервный срыв и сбежал отсюда. Скажите своим подчинëнным, чтобы разыскали его в кратчайшие сроки. — Есть, синьор. — Вскинул руку в римском салюте мужчина. — Отлично. Свободны. — Но я бы хотел спросить у Вас кое о чëм… — Я сказал: свободны! Или я как-то непонятно выразился?!.. — Вспылил фашист. Кальцабиджи покорно опустил голову, мысленно проклиная начальника. — Никак нет, синьор. — Приторно сказал он и ушëл к своим быкоподобным пээсэсовцам. Через минуту почти все они вышли из зала. Убедившись, что контрразведчики ушли искать Рейха, Италия глянул на наручные часы и встал со стула, спешно попрощавшись с Мариани и не забыв ему напомнить, что через полчаса будет салют. Тот лишь покивал и продолжил есть так и не доеденное ризотто.***
— Как жаль, что Вы так быстро уезжаете… Но Вы поступаете правильно. Партизаны, знаете ли, могут устроить свои поганые диверсии в любой момент. — Королевство жал руку Ирану на крыльце дворца. Когда мужчина вернулся к персидской делегации, посол заявил, что воплощению нужно улетать на Родину. — К сожалению, обстоятельства сложились не в нашу сторону. — Пожал плечами Иран и скрестил руки за спиной. — В любом случае я всегда буду ждать Вас в Тегеране. Что же насчëт нашего союза… Я и Меджлис ещë подумаем над этим и взвесим все «за» и «против», но не сомневайтесь, что мы всë равно будем оказывать Вам всевозможную помощь. — Ох, не стоит, я ведь и так Вам по горло должен за технику и людей, что Вы предоставили… — Не должны. Считайте это одной большой инвестицией. — Улыбнулся Иран. — Вы слишком снисходительны ко мне. — Отмахнулся Италия. — Вы — единственный оплот антиамериканизма, евроскептицизма и антиглобализма в Европе — как не быть к Вам снисходительным? — Он вдруг щëлкнул пальцами, и один из его охранников по-быстрому куда-то смылся. — В честь начала ирано-итальянской дружбы я бы хотел преподнести Вам скромный презент. — Когда Исламская Республика сказал это, возле него показался охранник, державший в руках что-то похожее на большой свëрнутый коврик. Мужик протянул его стоящему рядом с Королевством молоденькому адъютанту, и тот слегка растерянно взял вещицу в свои тонкие ручонки. — Это один из наших самых дорогих ковров. Сделан ещë при моëм предшественнике, но всë ещë в отличном состоянии. Изготовлен из шерсти и шëлка, вышит золотыми нитями. Ручная работа. Фашист расплылся в довольной улыбке, усмехнулся и всплеснул руками, глядя на ковëр в руках адъютанта. — Право, Вам не стоило… — Нет, почему же. Вы заслужили. Вам также передал небольшой подарок мой дальний-дальний предок… — Он полез в карман фрака и вынул оттуда что-то маленькое. Когда он выставил ладонь с вещицей перед европейцем, тот увидел явно сделанный очень-очень давно золотой мужской перстень, украшенный большим кроваво-красным рубином в центре. Фашист осторожно взял ювелирное изделие, осматривая со всех сторон. — Этот перстень Ахеменидской державе подарил сам Александр Македонский вскоре после еë поражения в битве при Гавгамелах. Мне мой далëкий предок рассказывал, что берëг и заботился о нëм на протяжении всех прошедший столетий. Увидев Ваши выдающиеся успехи, он решил, что этот перстень станет для Вас лучшим подарком. — Господи, да это же самая настоящая реликвия… — Восторженно сказал фашист и, сняв перчатку на левой руке, надел изделие на средний палец. Оно село просто идеально. — Bellissimo… Передайте Древней Персии от меня самые наилучшие пожелания. — Обязательно. Приезжайте к нам. До свидания. — Они вновь пожали руки, и Иран отправился в свою машину, где его уже поджидал водитель. Через минуту они уехали. Италия ещë немного пообщался с послом и Дехгани, но вскоре и они уехали тоже. Полковник был награждён несколькими высокими фашистскими орденами и в целом остался очень доволен службой здесь. Теперь он мог со спокойной душой вернуться домой.***
Через некоторое время, когда на часах стукнуло ровно два ночи, фашистские бонзы, уже изрядно опьяневшие и развеселившиеся, вышли на огромный балкон, чтобы узреть грандиозный салют в честь победы. Италия и его союзники, разумеется, встали в первый ряд. Оперевшись о перила, фашист смотрел на звëздное небо, ожидая первых фейерверков. — Не, ну ты, конечно, молодчина, Ит. — Похлопал его по плечу стоявший справа Япония и отхлебнул из бокала шампанское. — Устроил такой грандиозный переполох в мире! Ух! Наконец-то начнëтся настоящее веселье! А то мне в одиночку на международной арене было та-а-ак одиноко и скучно!.. — Скоро мы возьмëм реванш, империя. Скоро мы вернëм своë. — Проговорил мужчина, не смотря на собеседника. Тому, видимо, было на это плевать — он опëрся локтем о плечо Италии и так же уставился в небо. — А где Румыния? — Да дрыхнет он, эта алкашня. Выхлебал больше, чем мог, вот и отключился. Я разбудить его не смог. — Незамедлительно ответил Венгрия, стоявший по левую руку от итальянца. — А жаль. Такое великолепие сейчас пропустит. Грянул первый салют. Люди, стоявшие вокруг, радостно завопили фашистские девизы и лозунги. Те, кто был в военной форме, достали свои кинжалы и подняли высоко вверх. Под балконом, на улице столпилось немало гражданских, простых солдат и полицейских. Они тоже орали что-то вроде «ура-а-а!!!», либо одобрительно свистели. Все радовались, что война окончена. Прогремел второй фейерверк, затем третий, четвëртый, пятый… Королевство был рад. Несмотря на все тяготы послевоенной жизни, партизан, мафии и прочих мразей, он был несказанно счастлив вновь получить контроль над землëй, что его породила. Салют действительно получился очень красочным и ярким. Длился он где-то минут десять и гремел так громко, что у людей на балконе закладывало уши. Но это того стоило. Когда все расходились, Италия отметил, что отсутствовали лишь Рейха, Румынии, Кальцабиджи, Дарио и Кристина Визель (так как они уехали где-то в районе полуночи), Клара и Габриэле Моррети и, внезапно, Хайльманн и Рихтенбруннер, хотя их жëны были очень даже на месте. Разумеется, не было и нескольких других чиновников, так как они напились до такого состояния, что просто заснули лицами в салатах, как Ринальди, например. Не было также Сан-Марино и… Ватикана. Обоим фашист послал приглашение, но никто из них так и не приехал, хотя представитель Святого Престола, отец Иоанн, на вечере всë же присутствовал. Если с Сан-Марино всë понятно — собственные гордость, антифашизм и героизм просто не дали ему приехать на вечер, то вот с Ватиканом всë гораздо сложнее. Он с самого начала участвовал в сговоре и поддерживал Королевство во многих аспектах, так почему же не пришëл?.. Отец Иоанн давал какие-то расплывчатые объяснения, по которым нельзя было определить причину; оставалось лишь уповать на собственные мысли. Фашист предполагал: совесть. Совесть замучила старого католика спустя столько времени, вот он и не пришëл, чтобы не быть «опороченным» ещë сильнее. — «Ничего. Старикашка быстро одумается.» — Думал итальянец, входя обратно в зал. Он осознавал, что Ватикану придëтся заставить заткнуться своего внутреннего ангелочка. Это радовало. Это же почему-то и напрягало.***
— …Спасибо большое, что подвозите меня до дома, но я могла бы и сама… — Ортензии не дали договорить. Рука в красной перчатке мигом закрыла ей рот. Санторо устало отмахнулась и подала сигнал водителю, чтобы он поехал. Тот приказ исполнил. — Ох, ты, подруга, в таком состоянии, что никогда бы в жизни не дошла самостоятельно. — Произошëл внезапный форс-мажор. Еë дорогой Эрнст сбежал вприпрыжку с немецкой белоручкой, заодно и захватив свою (и Ортензии тоже) машину вместе с водителем, так что синьора Рихтенбруннер осталась без транспорта. — А твой муженëк… Куда он опять смылся?.. Неужто с очередной шлюхой сбежал? — Вероятно… — Она уставилась в окно, чтобы министр не увидела лжи в еë глазах. Мария не видела, зато Ортензия прекрасно узрела, как еë муж с МИДом танцевал, как он лапал его, как они смотрели друг на друга. Как они потом тихонько вышли, когда все попëрлись на балкон… — «Блять, Эрнесто, ну тебе совсем делать, что ли, нехуй?..» — Она знала, что Эрнст — мастер конспирации в своих «делах» с мужиками, но не могла избавиться от мерзкого чувства того, что он всë-таки где-то проколется, и его арестует Кальцабиджи или кто-то ещë… А если арестуют его, то и еë тоже: то, что она крышует своего супруга, очень быстро вскроется. — Блять, какой же у тебя безответственный муж. — Я знаю. — Тихо ответила она, наблюдая за сменяющимся за окном видом развалин и чудом уцелевших строений. — «Бедная Шантель.»***
Без сомнения, Косгроу был рад победе, но не более. Он не был готов плясать из-за этого и орать во всю глотку «ура-а-а!!!». Нет, он не такой. Вместо этого он после работы, выслушав уже привычное нытьë США, наконец-то договорился с Лавджоем и съездил с ним в бильярд (там, к сожалению, не было мексиканского парня). Сыграл с лидером неонацистов пару партий, поговорил с ним обо всëм и ни о чëм, выпил пару рюмок коньяка, затем купил продуктов и съездил к Уайтам, выпил их вкуснейший чай, послушал игру Джейн на скрипке, передал шифровки, вновь сказал радистам быть осторожными. День протекал, в общем-то, как обычно, если не считать поздравления в виде сеанса связи от Кëлленберга и благодарственного письма лично от Рихтенбруннера, которое пришлось в кратчайшие сроки сжечь. Жаль, конечно, но жизнь шпиона такова. Праздник для Косгроу заключался не в этом. Праздник для него заключался в том, что он наконец-то вычислил последнего американского агента в рядах фашистов. Это означало, что, возможно, самая его масштабная работа была наконец-то закончена и можно немного отдохнуть хотя бы от своей разведывательной деятельности. Он понимал, что Штаты завтра основательно выебет ему мозги своими истериками по поводу победы повстанцев (сегодня Америка был слишком уставший, поэтому сил на вопли у него просто не осталось), и был к этому готов. Он всегда ко всему готов. В любом случае сейчас у него в голове вертелись не мысли о своей готовности, а лишь одно предложение — такое лаконичное, но такое… Гордое: Да здравствует Фашистская Италия.